De profundis

                Мое юношеское увлечение финским танцем леткой-енкой (и не только моё)  однажды омрачилось  приводом прямо  с  танцплощадки в милицейский участок - за якобы занятие групповым сексом в общественном месте.

                Дружинники во главе с патрульным милицейским нарядом сильно тогда погорячились, усмотрев в танце сексуальную крамолу – этакий нехороший выхлоп в сторону здоровой социалистической морали.  Какой еще групповой секс?   Никто тогда о таком и слыхом не слыхивал, а они тем не менее сумели его высмотреть. По-видимому, кто-то из  милицейской братии на досуге почитывал Фрейда или маркиза де Сада, и поэтому глядел на мир через призму сексуального порабощения одного человека другим. Как известно, всё имеет свои отрицательные стороны. Даже образование:  о некоторых вещах лучше вообще ничего не знать, чем судить о них понаслышке.   


              «Крамольный» подтекст  летки-енки  раскрутился в вялое, но сильно треплющее нервы и отвлекающее от повседневной жизни, идеологическое расследование: «Вы сами до такого додуматься не могли – вас кто-то  на это подбил или надоумил!»  Милиции хотелось беспощадно покарать злополучных танцоров, практиковавших летку-енку  на танцплощадках, городских улицах и площадях - короче там, где это только  было  возможно. Милицию можно было понять, потому что Степан Лемешев (родственник знаменитого боксера, выигрывавшего все свои бои чистым нокаутом),  когда нас вели в участок,  весьма прямолинейно высказался об очевидной  арийской внешности одного из дружинников – светлые волосы, голубые глаза, прямой нос и все остальное тоже, что называется,   по циркулю. 

               Однако в самый  разгар этой идеологически-полууголовной свары   откуда-то вдруг возник   молодой инструктор райкома комсомола  Жомов Иван Ильич, который  путем нехитрой аргументации, обращенной к здравому смыслу развалил это дело, казавшее незыблемой  железобетонной дамбой. Жомов поднял на смех и растер в порошок весь этот надуманный сексуальный идиотизм, инсинуированный вокруг летки-енки шестерками идеологического фронта. Самое главное, что к Жомову почему-то прислушались, инквизиторское разбирательство прикрыли, забыв о нем, казалось,  навсегда. Но последнее только казалось. Стоило только в очередной раз кому-то оступиться, как обязательно можно было услышать произнесенное как бы сквозь зубы: «Жаль, что тебе и твоим дружкам тогда не дали по шапке за летку-енку!»


              Сейчас огульно принято  считать, что  райкомы были  обиталищами партийных чудищ, готовых  душить всё, что шло вразрез с так называемой генеральной линией  Партии. Я же при всем моем горьком опыте  всегда стою на том, что нельзя валить всё в одну кучу и мазать всех одной краской.


               Лет через десять после вышеописанных событий Жомова посадили. За педофилию. Когда я узнал, что наш спаситель оказался педофилом, мне как-то нехорошо стало – ведь я же с ним однажды в одном душе, перед тем, как пойти в бассейне плавать, мылся!  Тут же вспомнилось мне, как он морщился по поводу  Есенина, считая, что его стихи развращают. А сам любил читать с эстрады, обладая недюжинным даром чтеца-декламатора a la Maiakovskii, басни и нравоучительные стихи, в конце которых выносился моральный приговор кому-нибудь или чему-нибудь.  Никогда не забуду, как чуть не обвалилась летняя эстрада в парке от аплодисментов, которые он неизменно вызывал у публики после прочтения одной басни,  уж не помню кого, но там были такие слова: «А сало русское едят!» Ему всегда после этого так аплодировали, так аплодировали... Только один я не аплодировал, сидя однажды в начале лета под цветущей сиренью, в последнем ряду,  потому что был равнодушен к  салу. Однажды я попробовал сало, обсыпанное красным перцем,  но мой организм отреагировал на него неприветливо. Оно продавалось в соседнем с нашим домом продуктовом магазине.  К огромному  красному куску  за витриной была приколота бумажка с надписью -  «шпик венгерский».  «Не шпик, а шпиг!» - сказал мне отец, когда увидел эту серую бумажку под стеклом и пошел искать директора магазина - сказать, чтобы  исправили. Но, кажется, его не очень-то послушали.


               Когда этого Жомова,  любившего русское сало и уберегшего нас, четырнадцатилетних ребят, от моральной травмы, забрали, я долго и напряженно  думал - всё пытался понять,  что заставило его ступить на скользкую дорожку педофила.  Может, ему не могли простить  летку-енку, и взяли  поэтому да оклеветал, чтобы таким образом отомстить? Но на этот вопрос я не нашел ответа. Хотя, конечно, не мне одному такое приходило в голову. Люди, как известно, любят поделиться своими мыслями с ближними. И эта очевидная гипотеза портила воздух и вызывала соответствующую ауру у всех неравнодушных к судьбе Жомова людей.
               
               Жомов почему-то просил подвергнуть его товарищескому суду прежде, чем предстать перед судом уголовным. Но к тому времени  товарищеские суды себя дискредитировали и  потеряли народное доверие. Кое-кто из тех, чьи самые плодотворные годы  пришлись на так называемый период застоя,  считают,  что именно деградация товарищеских судов  подорвала моральный фундамент общества, в результате чего наш Союз  распался. Поэтому  Жомов сразу же предстал  перед судом уголовным.
          

                Что с ним стало потом: нашел ли он где-нибудь свое счастье, к какому берегу прибился, излечился ли от педофилии и в самом ли деле он был педофилом - мне  и по сей день ничего неизвестно. Но, не без основания, я допускаю, что он, после того, как отбыл свой срок и вышел на свободу, следуя исторической логике развития Российской действительности, мог связать свою жизнь с нефтепромыслом, где его следы могли равно, как затеряться, так и, наоборот, со временем обнаружиться.
         
             А может, он уже вовсе и не  Жомов, так как мог запросто поменять свою фамилию на  другую (ведь нужно все-таки признать, что неблагозвучная она какая-то у него была) или перейти на фамилию жены (такое иногда бывает),  чтобы порвать с позорным прошлым и начать жизнь с чистого листа.

                Fin