Отражение

0
Старшую звали Вика, Викусик, Викрень, но никогда – Викторией, этим победоносным и сильным именем. Смешливая глупышка с трогательно вздернутым носиком мало походила на девушку, достойную своего полного имени. Двойняшка ее Янина, наоборот, ни разу в жизни не была Яной, Яночкой и Януськой. Она, статная ледяная королева, идеальная внешне и цинично стервозная внутри, даже несуразнейшее имя превратила в прекрасно подобранную деталь. Я же имя это люто ненавидела, методично стараясь быть такой же Яниной, снова и снова оказывалась неисправимой Янкой. Увы! Такова уж моя суть… Я остаюсь такой и по сей день, я была такой точно первого сентября в только-только собранном восьмом химическом классе.

1
Свой восьмой я полюбила с первого взгляда. Он настолько отличался от полчища хищниц математического, что впервые за последние пару лет я смогла расслабиться в школе. Правда, пока только на первом этаже, на большой перемене. Мимо меня проходили толпы старших классов, шумно толкались пятые и шестые. Среди ребят были давно запримеченные мною двойняшки с огромными рюкзаками, сгорбленные под их утомительной тяжестью, в аккуратных, пленяющих меня, овальных очках с витыми дужками и плиссированных одинаковых юбочках. Они, выныривая взглядами из-под растрепанных челок, безмолвно брели куда-то вместе с классом. Я всматривалась в совершенно непохожие лица с тоской обманутого жизнью подростка. В то время отражение в зеркале, отвернувшись от меня, так же рассматривало двух красивых девочек, несших на спинах рюкзаки с учебниками за шестой класс.
Я вздохнула, отвернулась, встретилась глазами с отражением и случайно уловила тень дикого его взгляда. Потухла, разглядывая зрачки в зеркале: вокруг небольших черных точек медово-золотистая радужка, обрамленная темно-серым ободком. А белки словно немного голубоватые, без изъяна. Глаза большие, как мне всегда казалось, выразительные и красивые. Именно в этот год я полюбила подводить их черным и красить длинные, но не пышные ресницы, тушью, разреживая их аккуратно иголочкой, а потом щеткой доводя до состояния хоть какой-то сносной объемности. Правда, муторное это занятие… Полчаса ежедневно около месяца, и терпение лопнуло – я опять стала ходить не накрашенной.
Я снова подумала о девочках-двойняшках, вздохнула тяжело, ощущая, что мне не хватает такого же близкого и совершенно родного человечка, который всегда рядом, поддержит и поймет без лишних слов. Друзья – не то. Они уходят, приходят, как Анька, оставшаяся там, в математическом, среди змей и шакалов, и теперь не здоровавшаяся на переменах в коридоре. Иногда она, конечно, звонила украдкой из дома, спрашивала, как жизнь, но смелости встретиться со мной, бывшим изгоем, духу не хватало. Другие друзья тоже только знакомые незнакомцы: и Катька из литературного, ей важно, чтоб сумки до дома кто-то донес и выслушал жалобы на маму с отчимом; и Наташка из общеобразовательного, с ней и вовсе ни о чем поговорить нельзя – она не пыталась даже понять. А больше и нет никого… Друзья…
Другое ли дело – семья. Брат или сестра – это же целый мир под одной с тобой крышей! А двойняшка или близнец – так вообще мечта! Никого не может быть ближе. Наверно, кто-то считает, что мать или отец… Ой, даже не смешно! Когда между ребенком и матерью пропасть в тридцать лет, когда мать – это одинокая женщина, тягавшая быт и работу на своих плечах, то и разговоров на кухне при желтом свете грязной люстры хватало разве что на выяснение последствий нотаций недельной давности да обсуждение, как на грошовую зарплату умудриться прожить месяц, заплатить квартплату, дать денег в школу на собрании и при этом купить новые штаны, а то старые в конец изодрались.
«Вот бы сестру-близняшку… Или быть старшей сестрой тех двух… Вики и Янины, смешливой и серьезной, глупой и по бытовому сообразительной», - я поглядела еще раз самой себе в медовые глаза, увидела в них тоску и горечь, развернулась на каблуках и деловито поцокала в столовую разыскивать кого-нибудь из подруг, чтобы спросить, не хочет ли кто из них составить мне компанию после уроков для похода в книжный.

2
Первое сентября – мой любимый день. К новым знаниям я тогда была равнодушна, если честно, но вот к новизне в опротивевшем безрадостном пространстве относилась положительно. Усталость от безделия, загорелая томность изменившихся за лето соучеников развлекала, разговоры на тему «как я провел лето» давали пищу для многочасовых вечерних страданий, скрашивавших однообразное изучение неменявшегося потолка над диваном и мельтешащего картинками, назойливого разговорами телевизора. Но чтоб настрадаться всласть, горюя по ушедшей на девять месяцев летней халяве, надо было держать ушки на макушке и хвост торчком первого сентября, слушая, смотря и запоминая все, что попадается в поле зрения ненасытного любопытства.
Правда, в одиннадцатом классе послушать у меня не получилось. Поверженная, забитая под завязку отвратительными воспоминаниями о медицинском училище, коим бредила мать, отдавшая меня туда после девятого, я была вынуждена сама давать пищу для размышлений любопытным бывшим одноклассникам теперь, к счастью, отделенных от меня нерушимой буквой «Д» после цифры одиннадцать.
Кое-как отговоривши все новости, приукрашенные больным воображением и россказнями учащихся медучилища, я слилась с толпой, тусовавшейся на первом этаже в холле, чтобы вновь прирасти к любимому зеркалу, упиваясь препаршивым настроением и изучением отражения.
Я поправила размазавшийся черный карандаш, дорисовала опущенную книзу стрелку, намазала гигиеничкой губы и принялась за непослушные русые волосы, растрепанные, все еще короткие после лета. Всякий год, оболванившись под горшок, измучившись со всевозможными гелями и укладками, к осени я начинала не на шутку завидовать длинноволосым девушкам, клятвенно обещая себе больше не стричься. Правда, как только наступал июнь, я пулей неслась в парикмахерскую, обстоятельно и на пальцах показывая, что хочу именно мальчишескую стрижку и, разочарованная до слез, выползала на свет Божий с дурацким наспех сделанным «горшком». Нынче осенью мне повезло: волосы отросли прилично, и прическа стала походить на модную стрижку с длинной челкой, отпущенной на левый бок.
К соседнему зеркалу подошла девушка. Я краем глаза заметила потрясающую фигуру, затрепетала, обернулась. Красавица была по истине великолепна! Одного со мной роста, она выглядела выше за счет тончайших шпилек на новеньких замшевых сапожках, в которые по моде были заправлены голубые джинсы, подчеркивавшие бесподобное тело. Я шарила глазами по выглядывающим из-под кофты тазобедренным косточкам, совершенно плоскому животу, смуглому, как было видно по полоске продуманно оголенного участка кожи. Аккуратная грудь, распрямленные плечи, подчеркивающие стать и самолюбование. Девушка с удовольствием гляделась в соседнее зеркало, не обращая ни малейшего внимания на меня. О, она имела право быть о себе сколь угодно высокого мнения!
Мне было тесно, казалось, будто недавно приобретенный лифчик жал, сдавил грудь, не давая шанса набрать побольше воздуха в легкие. Девушка идеальной рукой с неприметным, но салонным маникюром, принялась поправлять мелированные русые волосы, то собирая их в крохотный хвостик на затылке, то отпуская и берясь взбивать густую челку, зачесанную на левый бок.
Мои губы на секунду скрасила торжествующая усмешка: у девушки была точно такая же стрижка, как у меня. Я бросила взгляд на собственное отражение. Вздохнула тяжело. О, нет, совсем не тоже самое! А девушка, прихорашивавшаяся совсем рядом, вновь зацепила мой взор, и я повиновалась, продолжив любоваться и глотать горечь, запихивая противное чувство глубоко внутрь, чтобы ночью, глядя в потолок, выпустить наружу слезами отчаяния. Но не успела я толком насладиться видением, как оно вдребезги разбилось, рухнув осколками мне под ноги: красавица поглядела в мою сторону…
Узнать эти глаза мне ничего не стоило, хоть и не были они обрамлены очками с витыми дужками. Они были такие притягательно медовые, большие, графично подведенные черной подводкой и накрашенные дорогой тушью, делающей глаза выразительными, а ресницы пышными. Увы, но я со своей тушью за полтинник такого не добилась бы даже за час усердия, а мой слишком твердый карандаш с рынка и отдаленно не наводил на мысли о тончайшей кисточке водостойкой подводки!
Но глаза! Глаза! На меня смотрели давно и хорошо знакомые глаза! Но с иным выражением, не присущим мне… Я знала небольшую точечку зрачка, медово-карамельную радужку, а  при плохом освещении почти коричневую; знала и серый ободок по краю, голубоватые белки без изъяна; и ресницы как назло слишком русые, чтобы ходить, не подкрасив их. Знаете ли, они смотрятся куцыми, потому что на концах бесцветные.
Я понимала без слов выражение взгляда, устремленного на меня. Стушевалась. Отстранилась в толпу бездельников, металлистов и панков, собравшихся, чтобы потусить после лета, обсудить предстоящую по случаю начала осени пьянку на парапете. К счастью, с ними я могла в ту пору слиться без особого труда, благо, встречают по одежке.
Через головы я увидела курносую Вику, короткий разговор сестер, испытующий взгляд в мою сторону. А потом забыли, все разошлись по кабинетам, начались занятия…
В последний свой учебный год я часто наблюдала за ними и, казалось, могла просто протянуть руку, чтобы коснуться идеальной девушки, богини, моего примера для подражания. Ах, вот! Тут главное слово-то: «подражание», я всегда была лишь слабой тенью рядом с Яниной. Вика, ее неумная сестричка, тоже была тенью, но той, что ближе к телу, четкой и оформившейся. Для моего наблюдательного взгляда было очевидно, что Янина руководила сестрой, вертела ею как хотела, отчитывала словно маленькую, тянула на свой пьедестал, но знала: той никогда не встать рядом с ней.
Их различали, а я даже не сравнивала. И улыбнулась, услышав однажды, как взвился прекрасный властный голос Янины под пятиметровый потолок холла:
-Вика! Ты дура!
Вот уж правда. И если еще что-то мне мешало до этого пасть к ногам этой прекрасной особы, то теперь пресловутое «что-то» отвалилось на подобии хвоста ящерицы. Дома я билась с собой каждый вечер, вызывая на дуэль отражение в зеркале. Я травила прыщи, чтобы кожа стала такой же идеальной, как у Янины. Я укладывала так же волосы, чтобы походить на девятиклассницу-чаровницу как можно больше. Но я ничего не могла сделать с мелкими зубами, ненавистными крупными деснами, не убравшимися с возрастом пухлыми щечками, какие у Янины почти уже исчезли! Я не могла совладать с природой, но исправно голодала, добиваясь хоть малейшего сходства с пленяющими пропорциями той, но снова срывалась, наедалась сладостей и через пару дней начинала все сначала.
Война с отражением, война в доме, безмолвный потолок, равнодушная мать.
-Яна, ты поела?
-Не хочу, - негромко из ванной. Кожа недостаточно чистая и гладкая, трусы детские с рисунком, бюстгальтер опять жмет.
-Мам, мне белье нужно новое.
-Вот еще придумала! – возмущение из кухни.
-Ну, мам…
-Не говори глупостей. Куда тебе белье? Спать что ль с кем удумала?
-Ну, нет! – а по щекам уже слезы, и веки опухнут, а к утру не пройдет, а значит, буду как алкашка с пропитой мордой. О, она, должно быть, никогда не плачет!
Потом я осаждала бездонный, но почти пустой шкаф в комнате на предмет чего-нибудь, что можно приспособить для не такого уж тоскливого хождения в школу. А ходила я, надо заметить, далеко не лучше всех. Но что же врать? Одеваться по утрам для меня всегда было невыносимой пыткой: вещи изношенные, обновок не дождаться по полгода, из-за каждых штанов истерика на трое суток! А любимый черный свитер! Из-за него, помнится, был в неделю скандал, хлопанье всякого натерпевшимися дверьми, ор до жесточайшей мигрени, запрет на деньги в школу и прогулки до девяти вечера. И это-то в шестнадцать лет!
Я чувствовала себя глубоко оскорбленной тем, что из-за каждой рыночной тряпки вынуждена унижаться, а носить все равно нечего. Скрипнули дверцы шкафа, из кухни опять:
-Яна, что ты там выискиваешь?
-Ничего…, - злобно себе под нос. Все равно вряд ли что-то переменится, если я скажу, что выискиваю там что-нибудь ультра-модное и молодежное, сидящее точно по фигуре, скрадывающее все мои недостатки, подчеркивающее грудь почти уже третьего размера… Ну… Это было бы просто глупо, да и нервы следовало бы поберечь, а то мать – любительница завести длинную нудную отповедь о тяжелом материальном положении, о необходимости на мизерную зарплату военного инженера тянуть двух человек, один из которых неблагодарная великовозрастная девица, недоучившаяся в медицинском училище и не оправдавшая возлагавшихся на нее надежд, а значит, должна помалкивать и быть благодарной за то, что у нее есть крыша над головой и ужин сегодня вечером. И вообще, после одиннадцатого класса работать! И никаких чтоб разговоров!
Я углубилась в недра шкафа и выудила старую зеленую кофту, севшую после неправильной стирки, почти не ношенную и какую-то слишком веселенькую для моего мрачного образа недогота. Я швырнула ее на диван, перешагнула через гору нестиранных носков, залезла под письменный стол, вытащила ненаглядный вырванный у матери с боем черный свитер, обняла его и плюхнулась на диван, обдумывая, что бы можно было сделать с джинсами на высокой посадке, чтобы они стали ниже. Упрашивать мать на новые – это еще неделя истерик, головных болей и отвратительного обессиленного состояния. Вздохнула и взялась за ножницы, а в два часа ночи была разбужена угрожающим шипением над ухом:
-Ты что с джинсами сделала, падла?

3
К счастью, все заканчивается, и зависимость от родителей тоже. А где пропадает денежная зависимость, там появляется свобода воли. А, следовательно, медицинский институт, колледж и все остальное можно послать к черту! К чер-р-р-рту! И поступить, как давно хотелось, на преподавателя русского и литературы, обречь себя и свое будущее на те же нищенские условия, покинуть которые мечталось всю сознательную жизнь. Однако это мне виделось лучшей перспективой, нежели ненавистная медицина, сопровождаемая на подсознании с запахами экскрементов, формалина и спирта. Ну, и работа в обувном магазине на время первых четырех курсов тоже не такая уж и плохая вещь…
По истечении почти двух лет независимости, как свободный человек, могущий себе позволить пойти куда хочется и когда хочется, я понеслась в школу, чтобы похвастать, де, я такая замечательная, единственная из всего непутевого одиннадцатого «Д» класса поступила на бесплатное в институт, да еще в какой! В педагогический! Ну, и, как водится, попала…, вскрыла старые воспоминания тупым ножом фотографий в виньетках, какие пришлось раскрадывать по кучкам, пока бывшая классная руководительница суетилась, занятая выпускным балом нынешних семнадцатилетних оболтусов, половина из которых, конечно, разбредется по платным институтам, пожелав стать менеджерами среднего звена. Я заворожено глядела на фотографию двух прехорошеньких девушек, узнавая в них давних своих мучительниц: Янину и ее тень Вику. Провела пальцами по цветному изображению идеальной, нынче блондинки с совсем пропавшими припухлостями щечек, улыбнулась ей по-доброму и положила в кучку «одиннадцатый Б». Затем аттестаты. Хмыкнула, насчитав девять «троек», в том числе и по русскому языку, подумала, что в нашей школе совсем ничему не учат и «три» поставят всегда. Ну, хоть здесь я их превзошла, мне даже стало чуточку отрадно. Хоть в чем-то! Хоть в чем-то!
Поговорив с бывшей классной руководительницей, заручившись одобрительной речью по поводу выбранной профессии, я припустилась по пустому холлу первого этажа, по старой памяти остановилась у второго зеркала, поглядела себе в глаза. Нынче они казались совсем шоколадными, с огромными дырами зрачка, жадно глотающими скудный свет помещения. Мимо прошумела стайка выпускниц, прошелестела платьями, деловито прошушукала подробностями вечернего туалета. За ними гордо прошествовала компания парней в белых накрахмаленных рубашках. Я не глядя, направилась к выходу.
Янина-Янина. Я положила к ее стройным ногам весь одиннадцатый класс, и готова была отдать еще очень многое, если б она хоть единым взглядом посулила мне больше, чем безропотное восхищение ею! Я попеременно хотела быть то Викой, то их старшей сестрой, то просто подругой. Иногда я неистово мечтала коснуться Янининой руки или просто обменяться парой фраз! Я мечтала, чтобы хоть раз властный голос зазвучал для меня, чтобы танец, исполненный ею и Викой на нашем выпускном, она танцевала только для меня… и лучше без Вики.
Иногда я хотела быть ею, даром что фанатично выискивала между нами и без того очевидное сходство. Оно закралось ведь не только в глаза, но и притворилось лбом, руками, ростом и комплекцией…, ну… если бы я была только чуточку стройнее. Сходство сочилось сквозь ее оформившиеся груди того же третьего размера совершенно такой же формы, оно было в губах и бровях. Но брови я выщипывала иначе. Просто назло!
Янина-Янина. С идеальными зубами, беспроблемной ухоженной кожей, салонным маникюром, точным макияжем, всегда актуальными и модными вещами. Я откровенно и неприкрыто завидовала, в обществе подруг, случалось, злословила, найдя единственно уязвимое место двойняшек – их ум. Но даже здесь! Даже в этой среде я чувствовала себя приниженной, и от этого злилась пуще прежнего, не сдерживая выражений: пускай, они не знали ни одной химической формулы, не могли решить простецкую задачу по математике и написать сочинение, но они (а вернее, только Янина) были житейски мудры. Я же, в свою очередь, совершенно не умела общаться ни с кем, кроме неизменных подруг… Ах-ах! Как жаль, как жаль! Я ведь носила в бездонной немодной сумке книжки, а они косметику. Я ведь не отдала за свою учебу ни копейки, а они, как узналось чуть позднее, поступили обе на платное дневное и тянули с папы по пятьдесят тысяч в семестр каждая за престиж пока еще не полученного диплома. Я ведь получаю удовольствие от занятий в институте, выношу оттуда что-то новое, а они, как не смешно и горько это произносить, пошли учиться на менеджеров и вряд ли увлекаются этим хоть наполовину так, как это делаю я, обучаясь будущей профессии! Я… они… Она!

4
Иногда, случается, тоска забирает меня за душу, когда я сижу в неизменной захламленной комнате, наревевшись, доказывая матери, что уже совсем не ребенок, и хватит контролировать мои действия, длину юбки, цвет волос и качество макияжа. Отплевываюсь от мысли, что меня опять ткнули носом в то, что при зарплате в десять тысяч я умудряюсь покупать тушь за шестьсот рублей, а джинсы за три тысячи! Ой, ну, мам, отстань уже! Дай я посижу в Интернете, уволь от своего нудения над ухом! Даже в собственной комнате покоя нет. Мне двадцать два уже скоро!
Всякий выход в сеть начинается с прославленной и увитой мифами как новогодняя елка дождиком и гирляндами социальной сети «В контакте». При особо острой тоске, случается, начинаешь наобум набирать в поисковике знакомые со школы имена, тихонько прохаживаясь по страницам бывших одноклассников и прочих просто примечательных ребят.
На сей раз первое сентября. Опять. Захотелось вспомнить школу, холл и зеркало. Нажался будто бы сам «Поиск», сквозь дымку задумчивости набралось имя Янина. К нему сознательно приписалась фамилия, ткнулся «Энтер».
Янина… Я увидела ее сразу среди несуразных совершенно обыкновенных тезок. По счастью страница открытая. Я усмехнулась. Да, такой девушке грех скрывать себя под замком, вот она и рисуется. Хотела из любопытства шагнуть к Вике, но нет… У той закрыто. Не жаль! Главное – она, моя мечта, мой забытый пример для подражания.
Я сидела, откинувшись на спинку мягкого кресла, созерцала откровенно постановочные фото двойняшек во всех ракурсах, тянула руки, но передо мной был горячий плазменный монитор ноутбука вместо бархатной загорелой кожи. Медовые глаза впервые смотрели на меня благожелательно, и я знала этот взгляд, потому что часто видела его в зеркале, когда у меня было хорошее настроение после очередной закрытой на «отлично» сессии в институте или премии на работе. Я открыла черно-белое фото, где крупно были сняты лица девушек. Страстное желание просочиться сквозь монитор невидимкой в соседний дом, взлететь на восьмой этаж, скользнуть в полумрак их трехкомнатной квартиры, со вкусом обставленной, поглядеть на их полного полысевшего папу, на их неухоженную измученную маму с жилистыми нервными руками, на страшненькую старшую сестру, а, главное, на двойняшек, на идиллию безмолвного понимания друг друга, хаоса из модного тряпья, разбросанного по всем горизонтальным поверхностям, по грудам обуви у входа, коробкам, пакетам, вперемежку с недавно сорванными бирками. Ах, покопаться бы в дорогостоящих средствах по уходу за собой, подглядеть за Яниной, нежащейся в пенной ванне поздним вечером, блаженно прикрывшей глаза и слушающей музыкальные переливы из крохотной магнитолы, пристроившейся на полочке для косметики. Сесть бы на бортик, созерцать, как мыльные сугробы ласкаются к распаренной коже, вдыхать запахи ароматических масел и шампуня.
Янина. Она всегда была неотвратимо далекой, холодной, неприступной. Я жила ею, а сейчас, читая ответы на комментарии друзей, ехидно посмеивалась, профессиональным взглядом отмечая орфографические, пунктуационные и стилистические ошибки. Но, наверно, ей и не нужно быть грамотной. Ей достаточно быть притягательной, идеальной внешне и житейски мудрой, чтобы через пару лет окончить свой ГУУ, выйти замуж за подающего надежды молодого человека из небедной семьи, быть идеальной женой, матерью таких же красивых детей и критически настроенной по отношению к глуповатой Вике сестрой.
Я закусила нижнюю губу и направилась к зеркалу, чтобы сравнить, насколько разительным стало и без того заметное различие при удивительно странном сходстве времен школьной поры. В заляпанном зеркале оказалась все такая же, с большими деснами и меленькими зубками я. Природу не умолишь… Кожа тоже не поддавалась уговорам и не желала оправдывать ожиданий на счет «юношеских» прыщей, что к двадцати годам проходят бесследно. А кушать все-таки надо бы поменьше, животик опять повис, бока вернулись, а ведь совсем недавно не было… Ногти короткие, с заусенцами. Да и не к чему мне длинные, с ними не удобно. Но вот в порядок привести их все же не мешало. А вещи…
Мать, подруги, непостоянные молодые люди часто твердили мне, что пора б уже взрослеть и вылезать из маек, безразмерных балахонов, свитеров, вставать на каблуки, показывать неплохие ноги. Но «неплохие» ноги мне было показывать стыдно, после идеальных ножек Янины хотелось запаковаться в паранджу и не снимать ее до самой смерти. И потом, в майках и штанах удобнее, а рюкзак позволяет освободить обе руки и в метро привольней ездить в часы-пик. Но разве ж это кому-нибудь объяснишь, покуда уличную моду ведут девушки вроде моих знакомых двойняшек?

5
Извелась, испереживалась, не находила себе места, сгорбилась и пробежала пулей мимо своего поворота, вошла не в тот вагон, а ведь опаздывала на работу всего-то на пятнадцать минут! Встретила, выцепила из толпы на платформе две яркие фигуры, блондинистую и каштановую крашеные головы. Блондинка учуяла, обернулась и пристально глянула мне в глаза. Прошиб холодный пот, я влетела в другой вагон, в самую духоту и толкотню, лишь бы не видеть их! Ее…
Закрыла глаза и сквозь черноту, радужные круги под веками представила их во всей красе. Пытливый, внимательный взгляд, цепкий, как стальные руки конченной стервы. О, Янина. Сердце колотилось, бедное мое, загнанное в тупик. Мне, человеку, живущему словами, показалось понятнее всяких буквенных и звуковых нагромождений: меня узнали, меня помнят, а этого хотелось меньше всего.
Я ехала, мучилась, не понимая, откуда..? Откуда Янина могла помнить странную девочку-подражательницу, на два класса старше нее? Неужели она знает, кто я? Нет! Нет! Быть этого не может! Она вряд ли хоть раз обращала внимание в школе на то, как обращались ко мне.
Словом, забыли… Проехали. Жизнь не стоит на месте. И даже такое должно оставаться далеко позади. Янина… Как захотелось оказаться с ней и Викой в одном вагоне, в этой удушающей тесноте, чтобы неизбежно прижиматься к ней, вдыхать запах ее духов, любоваться глазами. Но, ради Бога, лишь бы она не догадывалась о моем присутствии! Лишь бы не знала, что мы учились в одной школе, и я отчаянно пыталась быть похожей на нее! Я просто украдкой бы постояла рядышком, касаясь щекой нынче светлых выпрямленных волос, ощущая тепло ее кожи на руке тонкими русыми волосками своей, ведь рукав закатан по локоть. Ах, как жаль, что сегодня я отвратительно выгляжу! Синий с коричневым не сочетается, но другой ветровки у меня все равно нет. Но хоть сумка оранжевая в тему.
Ах, Янина! Статная, красивая, уверенная в себе! Обнять бы ее сзади, сжать сильно-сильно, взять ее руки в свои ладони и целовать покатые плечи, потом развернуть силой, чтоб не успела опомниться и впиться в губы на глазах у равнодушных пассажиров в метро. Янина… Я бы хотела быть с тобой!

6
Усталая, после работы, с тяжелой от написания диплома головой, я, случается, выхожу в Интернет. По привычке стартую со страницы «В контакте», первым делом иду подглядывать за жизнью Янины. У нее новый парень, он страшный, несуразный, учился в нашей школе. Он ниже ее ростом и совершенно не в моем вкусе. Я недоумеваю, что она могла в нем сыскать, ведь даже сестре ее достался экземпляр получше, этот полуиндус из моего дома, у него отец посол, а мать, кажется, русская. Но Янина выложила с сотню фотографий с новым возлюбленным и их счастливыми безмятежными улыбками.
Во мне разбушевалось возмущение! Как же так? Я всегда полагала… Я всегда думала… Не может, не должно быть, чтобы Янина выбрала себе совершенно обычного парня среди бесконечных толп поклонников! Это… это не правильно! Это идет вразрез с моим пониманием! Нет уж! Верните мне небо наверх, а землю под ноги! Я не желаю переворота! Отменить старт вселенной!
И под возмущенные ноты родилось письмо, скомканное, как использованный бумажный платок, но полное как нерастраченная подростковая влюбленность:
«Здравствуй.
Надеюсь, ты не поднимешь мое письмо на смех, не станешь показывать его всем своим знакомым, друзьям и сестре. Просто мне давно хотелось поговорить с тобой, но, увы, даже сама мысль, будто такое возможно, смешна. Лучше давай обе сделаем вид, что вот этой жалкой попытки тоже никогда не было».