Ну и ночь!

       Я поняла, что ты уже не придёшь, когда в беседку вошли эти мальчишки. Их было человек восемь. Два высоких, лет по восемнадцати, остальные – их пажи-оруженосцы, шалопаи от девяти до пятнадцати лет. Я похолодела, но решила не уходить. Один из тех, что помладше, влез на тумбу каменной ограды, другие прохаживались, заложив руки в карманы, мимо скамейки, где я ждала... Два длинных уселись на скамью напротив моей.
«Скорее же, любимый! Ты видишь? Что же дальше будет? Неужели ты не придёшь?»
       Я стала ходить от скамейки к краю беседки и обратно. Летели какие-то шуточки, шёпот, потом один из пацанов громко сказал самому младшему:
      – Пошёл спать! Что ты понимаешь в любви!
Смех...
           Я хожу. Нашло непонятное спокойствие. Сегодня такой чудный вечер. Когда я пришла сюда, удивилась притихшим липам – ни шороха. А вчера, только вчера, листья хлопали на ветру так громко, дробно, многоголосо и вместе с тем приглушённо, как большая толпа в театральном зале: уши не вынесли бы треска хлопающих рук, если бы не бархатные кресла, ложи, занавесы, тяжёлые ткани, поглощающие какую-то часть грохота... И какая тишина сегодня! «Чего же вы ждёте, деревья? Отчего притихли? Кого вы ждёте, напряглись и замерли? – Дождя и ветра? Их. Я знаю. А я – ЕГО. Я так его жду! Не надо дождя, он обещал мне прийти в десять, «если не будет дождя».
        Я целый день разгоняла тучи, пасмурное утро с его обложным небом к концу дня превратилось в тихий вечер. Я целый день разгоняла тучи, и всё для того, чтобы увидеть Тебя. Я рвала их, грязные серые облака, они летели, обнажая чисто-голубые промоины-проливы, и к вечеру небо стало светлым, промытым. Что же тут удивительного? Я же люблю Его! А он не пришёл.
       – Девушка! Вы ждёте парня?
       – Да, жду.
       – А что же он не идёт?
       – Не знаю. Наверное не хочет или не может...
       – А он обещал?
       – Да.
       – Нехорошо так. Что же вы всё ходите, шли бы домой.
       – Я буду ждать.
       – А если он не придёт совсем?
       – Я подожду...
       – Что же вы до утра будете ходить что ли?
       – Да. До утра.
       – Жалко вас, честное слово. Видно, крепко любите...
 Я молчу. Допрос этот ведёт один, второй из высоких – ни слова. Помолчав, тот же опять ко мне:
        – Девушка, вы скажите, кто он, мы его приведём. У нас мотоцикл тут стоит.
        – Нет, этого делать не надо.
        – Почему?
        – Нельзя, чтобы его видели здесь.
        – Что он шпион?
«Вот дети», – думаю.
         – Понимаете, нельзя, чтобы его со мной видели.
Парень задумался, а потом сообразил:
        – А! Он наверное женат?
        – Да.
        – А зачем же вы хотите разбить семью?
        – Я не хочу разбивать семью. Я уезжаю навсегда. Он обещал придти попрощаться...
        – Раз обещал, всё таки должен был придти. А вы его любите...
     Мочу и думаю: «лучше было бы вам уйти, ребята...»
         – Девушка! Всё таки скажите нам, кто это, мы его силой приведём. Нельзя же вас так оставить всю ночь ходить!
        – Нет, не скажу, не тот это бычок, что пойдёт на верёвочке. – А что, ещё пуще упрётся?
       – Да, и с вами двумя ему будет легко справиться.
       – Что он сильный такой?
       – Да, очень.
       – А каким он спортом занимается?
       – Раньше, знаю, занимался штангой.
       – А, знаю, это Толик Веселовский. Он женат, и штангой занимался.
       – Нет, ребята, это не Толик.
        – Точно, он. Мы его сейчас привезём!
        – Ну, что вы? Совсем не он. Смешно получится, привезёте мне бог знает кого!
        – Кто бы это мог быть?
        Я глянула на часы. Одиннадцать. Прошёл целый час. Я вдруг расстроилась.
       – Уходите лучше отсюда!
       – Но вы же плачете... Я вижу, глаза блестят.
       – Пойдём, – вдруг тихо сказал тот, кто молчал всё время, и тихо добавил: – счастливо вам... 
         Ушли, я и на самом деле заплакала. Недолго это продолжалось. Я смотрела на огоньки посёлка, совсем близко, там, справа два ярких фонаря, потом ещё один, у самого его дома, рукой подать! А я рядом и ничего не могу сделать. Поднялся ветер. Я хожу. Холодно. Посидела, сжавшись, потом – снова ходить. Скамейка – каменная ограда – другая скамейка, по треугольнику.
         Вспомнился вчерашний вечер. Мелкий дождь. Ты. Тёплый, широкая грудь в мягкой фланелевой рубашке.
        – Я не хочу, чтобы туда капал дождь, – стоя перед тобой, я пытаюсь застегнуть пуговку на твоей рубашке, сверху, на груди, удивляюсь, – не сходится!
         Потом мы идём вниз, где кусты и деревья, ты сказал: «Здесь не будет капать!» Развёл в стороны полы пиджака и как-то вопросительно пригласил меня: «иди». И я пошла к тебе, поближе к теплу, к твоей улыбке, снисходительной, милой. Я обнимаю тебя крепко и повторяю про себя: «я люблю тебя, люблю, знаю, что нельзя, а всё равно люблю...»
        ... Удары. Один, два, три. Это бьют о рельсину отмечают время. Двенадцать звонких ударов. Полночь. Вдруг треск сучьев сзади. Оглядываюсь, среди кустов мелькнула фигурка высокого паренька, шёпот: «ходит». Эти мальчишки. Хорошие ребята, не могут уйти от меня. Потом удаляющиеся шаги, треск, шорохи. Ушли.
        Я одна. «Но зачем ты сказал, что придёшь? Зачем я разгоняла тучи? Хоть бы дождь пошёл, тогда бы я не стала ждать!» Ночь. Циферблата часов не вижу. Вскоре всё-таки пошёл дождь, мне очень холодно. Тонкий плащик совсем не греет, а уйти почему-то не могу. Смотрю в небо и беззвучно ругаюсь: «Не лей же, дождь, не лей... Я всё равно не уйду, не уйду – и всё».
       Ветер. Эта беседка – фактически открытая площадка, «бельвью», как её называли здесь раньше. Стынет спина, особенно плечи. Засовываю руки в карманы, натягиваю плащ на спине, горблюсь, хожу быстрее. Темень. Льёт. Скамейки совсем отсырели, сесть нельзя, они холодные, будто сделаны не из дерева, а изо льда. В карманах плаща мокрая подкладка.
«Перестал бы ты, дождь, всё равно не выгонишь!» Отойти в кусты не могу, конечно, глупо, но мне сразу же мерещится, что Ты идёшь...
        Я знаю, что не увижу тебя больше, а всё хожу, хожу, прислушиваюсь. Вот где-то рокот мотоцикла. Вот через какие-то промежутки времени включается что-то у завода вблизи. Постукивание: «Твой мотоцикл?» Нет, это поезд вдали. И так всё время. А спина ноет от холода, спина, плечи, ноги в одних босоножках совсем застыли, но это ведь пустяк. А вот спина сзади, слева. Да это же сердце болит! Сесть бы, но слишком сыро.
        Дождь утих... Я у края беседки. Расплываются в глазах огни посёлка. «Твои» самые яркие, круглые, те, что вдали, туманные. Красиво! Эти огни похожи на цветы «Золотые шары». Осенью они цветут здесь всюду целыми зарослями, путаясь у деревянных заборов, рассыпаясь огненными комками, как эти фонари вдали... «Золотые шары». Мне спокойно. Странно.  Держусь. «Подумаешь, ночь проходить. Переживу! Если б не спина, левое плечо, под лопаткой...» «Покой мне с улыбкой всю душу объемлет...» – из редких романсов Бетховена. Звучит музыка в душе. За удовольствие следует расплачиваться! Так всегда бывает. «Дорого же ты платишь!» Но и это хорошо, как у Лермонтова:
      «Он хочет жить ценою муки,
       Ценой томительных забот,
       Он покупает неба звуки
       И даром счастья не берёт!»
Да, да. Там же: «что без страданий жизнь поэта, и что без бури океан!»
«Ну ты, океан, вышедший из берегов, какое счастье оплачиваешь ты?» «Как? Разве я не была счастлива вчера, а ещё больше – позавчера?? О! Это было здорово! И вспоминается очень живо».
        Мы сидим с З.А. у Его дома на лавочке. Я мну в руках полынь. «Уезжаю. Увидеть бы его хоть на минуточку!» Вечер. Звёздно. Пахнет рекой и моей растёртой полынью, слышны всплески. И вдруг – шаги. Кто-то поднимается снизу, с реки. Идут мимо двое, нас не видно и Его голос: «Я только удочки возьму». Прошли. «Неужели он?». З.А. Тянет меня вниз.
     – Лодка стоит, в ней вёсла, будем ждать здесь, он сейчас вернётся.
     – Не может быть...
     – Увидишь. Вёсла в лодке. Он поедет рыбачить, и ты поезжай с ними!
     – Как же я?
         Он. В молчании садится за вёсла и отгребает куда-то влево, оставив товарища.
      – Возьмите её на рыбалку, – просит З.А.
      – Пожалуйста, пусть едет, – говорит товарищ.
      – Что вы! Он не согласится... Видите, ушёл.
      – Кто он?
      – Ваш друг в лодке.
      – Куда он денется! Идёмте, и всё тут.
         З.А, уходя: «Не обижайте её!»
          Лодка приближается к берегу. Я дрожу. Он. Я спрашиваю:
      – Можно?
      – В чём обута?
      – Я босиком...
      – Замёрзнешь. Мы идём на всю ночь.
      – Не замёрзну.
      – Садись.
Я на корме. От отгрёб к середине реки.
        – Люба! Брось пожалуйста якорь!
        Я с радостью выполняю. Вижу – товарищ удивлён, он не думал, что мы знакомы. А дальше – сплошное счастье. Ночь тёмная. Фонарик, переходящий из его рук в мои. Рыба на дне лодки: налим, подлящик, совсем маленький сомёнок. Он. Очень добрый, я надела его фуфайку, слева на груди в ней торчат рыболовные крючки. Смеюсь от радости. А они немного выпили, закусили хлебом с луком, колбасой. Он всё предлагает мне по очереди, особенно настойчиво яйцо.
        – Не хочу. Я же только что ела.
        – Вы с нами уже три часа, а говорите «только что», – заметил товарищ.
        – Три часа? – удивляюсь я.
        Ноги мёрзнут в воде, что разлита на дне лодки. Сомёнок в его большой руке, скользкий, чёрный, шевелит усами, я освещаю его фонариком, потом Он отпускает его за борт:
        – Пусть подрастёт!
            Вода кажется очень тёплой, удочки отражаются вглубь реки чёрными ломаными восклицательными знаками. Рыба почти не клюёт. Он говорит, что виной тому мотыль-однодневка, сейчас он падает на воду как снег. Моя рука в его руке. Греет и посмеивается. Моя рука кажется очень маленькой и совсем белой. Его светлеющее лицо. Я всё время смотрю на него. Какое же это счастье! Потом круг на мотоцикле, спуск в парк на тормозах, так тихо и страшно летим вниз, дух захватывает и... радостно. «Наша» беседка, здесь же, на этом самом месте. Ты. Тепло, Весело. А я дрожу. Его это злит. «Я же грею!»
        Он показывает мне длинный стелющийся дымок слева вдали: «это рыбаки уху варят! Трава кое-где скошена, но это не портит...» Кругом луга, длинные и ломаные лоскутки разных оттенков зелени. Свет и тишь. Никого, кроме нас. Я тогда ВСЁ сказала, всё-всё, что задумала давно. Ужас!
        ... Но что это опять? Дождь! Снова прислушиваюсь, не стучит ли мотоцикл?. Очень холодно, руки немеют. Огни вдали как расплывшиеся караси, они почему-то надуваются.
«Я жду тебя. Неужели ты можешь спать? Спи. Ладно. Но мне так холодно... Золотые караси. Вдали поезд. Светится его голова и последний вагон бледно освещает хвост, середины не видно. Фантастика! Почему-то не слышу стука колёс. А небо сереет. «Ну, ещё совсем немного!» «Он покупает неба звуки, и даром счастья не берёт!»
       Первое, что я с трудом разглядела на часах – половина третьего. Потом погасли «его» огни. Дождь опять прекратился. Дважды начинался и прекращался. Скамейки промокшие. Хожу... Быстро светает. Мглисто. Серо. Слежу за часами. Зачем? Отупеваю. Убегают тени. Пошатываюсь и смеюсь над собой: «ходи ровно. Герой нашего времени!»
          Устала. Время. Время. Пять. Шесть. Вышел косарь, иногда стучит  по косе бруском, точит. Одна-две птицы. Семь. Изредка проходят по дороге люди, я стараюсь, чтобы меня не видели. Какие-то дневные звуки. Светло. А солнце так и не выкарабкалось из туч. От скамеек поднимается парок. Светло. Вокруг мелкие лужицы. Восемь. Тебя нет...
         Я ухожу. Деревянно и широко идут ноги. Сердце бьёт в свой колокол. Я иду через парк по едва дымящимся нескошенным ещё травам. Они полегли от дождя... И я устала. Иду широко. Прощай? Нет! Нет! Не прощай! Это невозможно!!!