Беседы с самим собой и другими

                Беседы с самим собой и другими
            
 


фантазия по сюжетным мотивам бразильской теленовеллы
                A Favorita «Фаворитка»



















«Моя бедная Адель, бедная моя дочка, более мертвая, чем    мертвецы!..»
                Виктор Гюго

                Первая беседа
Разве я думал, что был все равно, что мертв  - все эти годы? Гюго считал свою душевно больную дочь более мертвой, чем мертвецы. Есть ли такие родители, которым легче похоронить ребенка, но только не наблюдать за тем, как он теряет рассудок? Это считается – хуже смерти.  Но я не думаю, что, несмотря на свои отчаянные восклицания, Гюго желал бы ей этого. Потому что пока человек еще жив, есть надежда на выздоровление. Жаль, что в моем случае все это так затянулось, и в результате дверь, которую я с таким трудом вышиб внутри себя и вырвался, наконец, на волю, увидев вещи в их истинном свете, оказалась… последней, из тех, что человеку вообще предстоит отворить в течение жизни.
Мне уже ничего нового не откроется. Я прозябал во внутреннем склепе долгих пятнадцать лет. Вот уж воистину – я, Аугусту, мертвее, чем мертвецы. Их хотя бы запомнят живыми. Я останусь в памяти всех, даже сына, как призрак когда-то существовавшего человека. К призраку этому все привыкли, даже по-своему привязались, его жалели, но…  Все, что мне предстоит унести с собой в могилу, - это лишь жалость. Здоровых. К больному.
А все эти годы я, хотя и считал себя самым несчастным, но не мертвецом… мне казалось, я жил. Дышал. Своей скорбью. Великой любовью, которая, как я считал, была послана свыше. Наверное, все, кто воображает себя безумно влюбленными, думают: это дар небес, который нужно беречь и хранить.
Это самообман! Величайшая из иллюзий! Опаснейший из миражей! Ловушка! Капкан! Для ума, сердца, нервов, воображения… Мы выдумываем себе все это, хотим верить в то, что отныне каждый миг нашего существования будет счастливым, осмысленным, ценным, мы будто бы попадаем в волшебную страну любви, в которой все будто ждало нас.
Я снова и снова перечитывал «Глазами клоуна» Генриха Белля. Ведь это молитва клоуна. Не верящего в католическую церковь и даже бросающего ей вызов,  но ищущего свое личное ощущение и понимание Бога. Он чище иных клерикалов. Вернее и преданнее, чем Дон Кихот. И Она его бросила. 
Как и Розанна – меня.
Мария Деркум, которую клоун умоляет вернуться в каждом слове, каждой строке своей исповеди, моя Розанна… они так различны.
Сохранил бы Ганс, который начал все больше и больше пить, свой рассудок? Думаю, да. Он уже допускал мысль о разочаровании в образе любимой… да-да, он любил, как и я, именно образ. Не верю, что кто-то любит иначе. Во всяком случае, человек с хотя бы зачатками воображения.
Я не желал и думать о том, что Розанна не такова, какой мне казалась. Она не могла меня бросить. Она не могла меня не полюбить. Почему же сила моей любви на нее не повлияла?
Я, как ребенок, отказывался поверить, что так бывает. Человек обнимает, целует, говорит ласковые слова, делит постель, хочет родить ребенка… и не любит?  (Во всяком случае, не любит так же, как я – ее.)
Да как же так?!
А ведь это так часто встречается… сплошь и рядом. Тем более мы – поколение, выросшее уже после знаменитой сексуальной революции. А я – мужчина. Нам не полагается быть нытиками и уж такими романтиками… (в книге Ганса тоже упрекают, говорят: надо быть мужчиной, взять себя в руки). Мы должны быть циничнее, тверже и жестче. Женщинам «полагается» страдать от разбитого сердца и превращаться в безумных офелий, но не мужчинам. Это известный стереотип. Но почему-то я не стыдился себя самого.
В моем характере слишком много детского. Для меня любовь – чудо, волшебство, то, что нельзя анализировать и препарировать, потому что тогда чары рассеются, и… так и случилось. Я заставил себя сесть, взять лист бумаги и, наконец, выплеснуть все, что внутри накопилось… а потом разобраться в этом мутном потоке чувств, мыслей, выудить ценное, основное, отбросить второстепенное… и привести это все в состояние внутреннего порядка. 
Так я методично и медленно убивал остатки любви к ней. «Пришедший в себя» после долгой болезни Аугусту понял, что, разлюбив, он избавился не только от мук… внутри у него – арктический холод. И он теперь – труп.
А тот, больной бредом воображения, думал, что он проживает жизнь, наполненную высшим смыслом и недоступную пониманию обыкновенных людей. Нормальных. Здоровых. Реальных.
На что я потратил пятнадцать лучших лет своей жизни?
И к кому теперь надо взывать? К богу?
Верни их обратно? Сделай меня опять молодым, как Вертера в «Страданиях юного Вертера» Гете? Дай возможность прожить настоящую жизнь?
Нет уж, дудки.

                Вторая беседа
Я сейчас удивительно спокоен и трезв как никогда. Мне все видится очень ясно. Что в ней было такого? Наверное, все влюбленные чувствуют примерно одно и то же – «мой человек». Она была моя – со всеми своими недостатками, которые меня трогали, умиляли. Естественно, я не заметил в ней многих черт… возможно, тех, что составляли ее сущность. Вообще люди часто ошибаются, принимая второстепенное за главное в человеке и наоборот. Так произошло и со мной.
Мне казалось, Розанна – смелый порывистый ребенок, любящий острые ощущения, искательница приключений… мой любимый женский характер. Мне нравилось ей подчиняться, идти у нее на поводу. Наверное, я был слишком мягок… и не только я, многие в нашей компании. Мой приятель Элиас – он тоже увлекся ей, и она с легкостью стала им манипулировать. Он тоже из тех, кто становится подкаблучником…  А слишком легкие победы Розанне были скучны. Она стала заглядываться на тех, кто казался ей недоступным, кто не обращал на нее ни малейшего внимания. Для нее это был вызов.
Я же воспринимал все как игру. Думал, девушка забавляется, она молода и слегка легкомысленна, но это пройдет… мне даже нравилось в ней это милое кокетство. Я был окружен поклонницами, которым нравились мои песни. Среди них были более красивые, образованные, развитые, и, наверное, добрые, великодушные, чем Розанна… Тогда я и не думал ее с кем-то сравнивать. Ощущал ее… всю – как «свою», а их – как «чужих».
Написал на эту тему миниатюру «Свое» и «чужое», вот текст:
               
        «Можно ли объяснить, почему один человек «опознается», как близкий, родной…  что называется, «твой»,  а другой  –  нет?  И сравнения – кто умнее, добрее, красивее или талантливее неуместны. 
«Чужие» могут привлекать – в разной степени, вызывать иной раз очень сильные  и многозначные эмоции, но оставаться все-таки чужеродными.  «Свои»   -  при любых конфликтах и разногласиях – глубоко родственными.  И без труда находят ключ к внутренней дверце.
Если и сравнивать – то по принципу: ближе – дальше».

Мне удалось сочинить мелодию, которая хорошо сочетается с этими словами, хотя это тяжело – стихи «класть» на музыку легче. Когда-то эта песня стала очень популярной. Я посвятил ее Розанне. И она даже не казалась польщенной.
Любая ее реакция меня только еще больше подзадоривала. Если бы она стала уступчивой, покорной, ласковой, нежной, думаю, я заскучал бы, как это происходит со многими мужчинами, которым только кажется, что этакая голубка – их идеал. Нет, я и в ту пору осознавал: мне нравится ее дерзкая независимость, то, что она все время ускользает.  И я не чувствую, что эта женщина принадлежит мне, даже когда она стонет в моих объятиях. Мне хотелось совершить что-то невероятное и добиться ее взаимности, она все время как будто поддразнивала меня. Заставляла ревновать. Я воспринимал это как невинные шалости, хитрые уловки, желание поиграть со мной, чтобы крепче привязать к себе – так я думал тогда… наивный!
В ней ощущалась какая-то сила и властность, она могла загипнотизировать своим взглядом… и все недостатки ее внешности с точки зрения идеала переставали что-либо значить. В ней было то, что можно назвать харизмой… пожалуй, это точное слово. И даже те, кто скептически отзывались о ее лице или фигуре, сравнивая ее с признанными красотками, пообщавшись с Розанной совсем немного, подпадали под ее влияние.
Влюблялись. И чуть ли не до истерики… хватали ее за руки, пытались поцеловать… с одним парнем я даже подрался.  И такое было.  «Она просто играет с тобой, играет, как кошка… посмотри, до чего она довела меня!» - кричал этот бедняга… а я не поверил.
 Она оставалась спокойной и равнодушной, но неизменно милой и ласковой со мной. Казалось, ко мне она относится лучше, я думал: она не показывает своих чувств, чтобы я не воспринимал ее как одну из своих поклонниц. Хочет стать для меня единственной… но она и так была ею.
Эта женщина до сих пор не представляет, что она значила для меня. Нет слов, чтобы выразить то блаженное состояние, в которое я погружался, когда о ней думал… «Вот так попадают в рай на земле, - говорил себе я, - когда все, что нужно, - видеть лицо любимой, смотреть на него… и только». Как я был тогда счастлив!
Единственной причиной ее внезапного исчезновения, которую допускал мой разум, было… вмешательство сверхъестественных сил.

                Третья беседа
Я с детства увлекался рассказами о неопознанных летающих объектах, инопланетянах… сказать «увлекался» - значит, ничего не сказать. Это было моей страстью. Второй после рок-музыки.
Годами я выискивал публикации на эту тему, смотрел фильмы… читал все аргументы «за» и «против» тех, кто интересовался уфологией, которую настоящие ученые не считают наукой. Многие здоровые люди любят научную фантастику и различные гипотезы.
Когда началась болезнь? И обычный человеческий интерес сменился яростной верой в реальность неких инопланетян, которые похитили женщину, ставшую смыслом моего существования?
В систематизированном бреде все логично. Эти люди продолжают рационально мыслить. Но сама предпосылка их суждений ложна или фантастична.
На все темы, которые не касаются предмета их бреда, с такими больными можно говорить так же, как и раньше. Их поведение может казаться таким же, как у здоровых людей. Манеры и речь – не отличаться от них. Но у них появляется тайная идея-фикс…
В моем случае она была явной.
Я говорил о своих подозрениях во всеуслышание, не считал нужным что-то скрывать, верил в свою правоту. Все может быть только так и никак иначе.
Не может же эта женщина меня бросить? Мои чувства, мой уже больной разум протестовали! Моя интуиция подсказывала…
Я свято верил в то, что у меня есть эта самая интуиция.
Самое худшее из случившегося (помимо того, что я прожил в бреду полтора десятилетия и мог бы дожить в таком состоянии до конца дней своих и никогда не прозреть) – то, что я теперь понимаю: людям нельзя верить самим себе. Чувства обманывают. Инстинкты подводят.
По крайней мере, я – не из тех, кто может себе доверять.
Разум без сердца – мертвый разум? Что ж, я теперь верю только в него…
Я восстановил свой рассудок, растоптав малейшие ростки памяти о жизни сердца. Только он у меня теперь и остался – холодный и ясный ум мертвеца.

                Четвертая беседа
- Бред – это искажение реальной картины мира нашим воображением. Он может быть симптомом многих психических заболеваний, в том числе и шизофрении, но у вас ее нет. А это более тяжелое и глобальное расстройство психики, затрагивающее весь внутренний мир человека, меняющее его личность целиком и полностью. Бред сам по себе – это обратимое состояние, болезнь, которая лечится. У человека есть точка возврата. Он может стать прежним. Если все проанализирует, разложит по полочкам и поймет, - сказал мне специалист. Он и посоветовал записать все на бумаге.
Когда я понял, что вся моя взрослая жизнь – нелепая фантазия? А любовь – выдумка? Узнав ее, наконец? Эту Диву Пальярес…
Она так переменилась… тюрьма или связь с этим авантюристом, которого она считала великим революционером, борцом за права угнетенного народа? Розанна искала сильную личность, ей нужен был лидер, я это теперь понимаю. Влюбиться она могла только в такого, как он. Но не я или Элиас…
Ей нужна была сила, соизмеримая с ее собственной или даже превосходящая. Это она и нашла в своем Титу. И доверилась ему всей душой, проявив чудеса преданности, прямо-таки фанатизм. Оказалось, она способна любить, да еще как!
Но не меня… не нужен и не интересен ей был этот хилый слюнявый романтик, смотрящий на звезды и грезящий об иных, более совершенных, мирах.
Она огрубела и подурнела и вызывала во мне теперь только жалость… Ее ждал удар – тот, ради кого она пожертвовала благополучием, счастьем сына, своей свободой,  - и не подумал дождаться ее выхода из тюрьмы.  Он нашел себе молоденькую, а на нее просто плюнул.
И дело всей его жизни оказалось банальным бизнесом – незаконной торговлей оружием. Вот за это Розанна и получила срок.
В преступном мире ее знали под именем Дива Пальярес. Но Розанна-Дива себя преступницей не считала, верила в то, что ее любовником движут благие намерения, восхищалась его смелостью и отвагой. Ее привлекал романтизм особого рода – героика борьбы за свои идеалы.
Но бедняжке пришлось убедиться, что он – не революционер-романтик, а авантюрист и делец. И наибанальнейший бабник.
Но ее-то не подкосила правда о возлюбленном, искалечившим ее жизнь, она не сошла с ума, не наложила на себя руки… Это женщина исключительной силы духа.
Ко мне и к сыну она вернулась через пятнадцать лет, желая только посмотреть: как мы там… Чувство вины, неверие, что примирение хоть как-то возможно…
Конечно же, нет! Даже такой слабак, как я, сумел дать ей отпор. Ей пришлось выслушать мою гневную отповедь. А мне – с нечеловеческой болью в сердце – прозреть…

                Пятая беседа
Ведь я был счастлив, когда принял другую женщину за Розанну. Поселил ее в своем доме, упорно называл именем исчезнувшей. Она была так весела, бодра, в тоне ее мне мерещилось что-то властное, напоминавшее о так нравящейся мне шутливой привычке Розанны командовать. И я с удовольствием ее слушался.
- Я не Розанна, - твердила мне Донателла вновь и вновь. – Ну, сравни нас… светлые волосы – да, но мы не так уж похожи…
Мало ли? Женские хитрости – так думал я. Может, она, пребывая в ином измерении, стала и внешне другой? И в этот бред я поверил!
Мне казалось, она проверяет меня, хочет убедиться, что я все еще люблю ее и помню все подробности. Но она даже не поинтересовалась, где ее старые вещи – платья в цветочек, пластинки «Битлз». Я все хранил, не единой ниточки, напоминавшей о моей дорогой подруге юности, не посмел выкинуть. Не представляю, кто мог бы относиться с большим трепетом к памяти о другом человеке.
Когда Розанна забеременела, она честно призналась, что у нее была связь с Элиасом, моим другом, зубным врачом. И он тоже влюблен в нее и хочет жениться.
- Ты не знаешь, чей это ребенок?
- Не знаю… мы все друзья, давай будем считать, что у него два отца… хотя я дам ребенку твою фамилию.
- Розанна, но ты не могла все рассказать Элиасу! – воскликнул я.
- Почему же? – простодушно, как мне казалось, удивилась она. – Ведь мы много раз говорили на эту тему. Я – за честные отношения. Не обязательно все выяснять, делать анализы… Мы будем любить этого малыша.
- Но ты не уйдешь к нему? А вдруг этот ребенок будет похож…
- Аугусту, я решила остаться с тобой. Ты видишь, что я от тебя ничего не скрываю.
 Сейчас я думаю, что она действительно тогда хотела быть максимально честной – пока ей была интересна эта игра. А потом… наши мечты, разговоры, посиделки – ей все это надоело. Она захотела полностью изменить свою жизнь. Увидеть новых людей, испытать сильные ощущения…
Наверное, нынешняя Розанна так бы и сказала: «Прости, но мне с тобой скучно. Я больше не верю в идеалы хиппи, мне они кажутся просто вечными детьми, которые боятся слишком жестокого мира взрослых, а я хочу поучаствовать в настоящей схватке». Она никогда не была похожа на нас. Только увидев ее после выхода из тюрьмы, я это понял. В ней проступило что-то от голодной волчицы – жесткое, деловое, хищное… и в то же время – на свой лад – она была максималисткой, способной на великую жертву во имя дела и людей, в которых действительно верит.
А тогда, на заре ее юности, эти черты были значительно смягчены или приглушены обаянием молодости. Та Розанна еще сама толком не знала, чего она хочет. Ее фантазии о будущем не приобрели конкретные очертания, не оформились. Она просто наигралась в «хипповские» игры и оставила всех нас – меня, Элиаса, новорожденного Шиву – будто мы надоевшие ей игрушки.
Но сказать об этом всем прямо она не могла…  Это было бы слишком цинично.
Думаю, слов она испугалась. И этот страх остался с ней навсегда.
Появившись через пятнадцать лет, эта женщина с таким трудом подбирала слова, будто она заикалась. И это – после всех своих приключений, многолетней тюрьмы! Ей было легче беседовать с бандитами, чем с теми, кто помнил ее совершенно другой.
Нужно было менять тон, подбирать выражения… казалось, при всей своей наглости она иной раз готова провалиться сквозь землю… что это – стыд?
Она изменилась настолько, что не удивительно, если я сразу ее не признал. Потому она и назвалась другим именем.

                Шестая беседа
Это существо, боязливо съежившееся, но производящее впечатление крепкого и очень выносливого, появилось на пороге моего дома после ухода Донателлы. 
Я к ней ничего не почувствовал.  Нулевая реакция.
После всех моих баталий с Донателлой, которую я упорно именовал Розанной, мне хотелось верить, что ее исчезновение – это очередное приключение, и эта женщина снова вернется ко мне. Я ждал Донателлу. Но появилась Розанна.
На этот раз – настоящая.
Так что же это была за любовь всей жизни, если ничто во мне не дрогнуло, когда я ее снова увидел? Женщина средних лет, ничем не примечательной внешности, держится неуверенно – мне она понравилась куда меньше, чем жизнерадостная и бойкая Донателла, к которой я прикипел душой. Наверное, я слегка увлекся Донателлой, принимая ее за Розанну. В юности мне могла бы понравиться девушка ее типа.
Впервые за все эти годы мне кто-то понравился, вот я и решил, что это могла быть только Розанна, но изменившаяся.
К реальной Розанне я ничего не почувствовал – мне захотелось ее прогнать и вернуть Донателлу. Но та сказала, что любит другого, а не меня. Я то злился тогда, то пытался вернуть себе былой оптимизм, словом, думал только об этой женщине. Считая ее Розанной. И не обращая внимания на незнакомку, которая странно смотрела на меня. Мне не хотелось с ней разговаривать.
Розанна не из тех людей, которые раскрываются сразу. И в юности я влюбился в нее далеко не с первого взгляда, вся сила ее обаяния начинает действовать тогда, когда она расслабится и почувствует себя комфортно в чьем-то присутствии.
Нам с ней понадобилось время, чтобы снова привыкнуть друг к другу. И лечь в постель… а тогда…
Вот он – момент моего прозрения.
И начало выздоровления.
Забытые ощущения… но уже лишенные остроты… «узнавание» состоялось… узнавание, но не счастье.
Вне всяких сомнений – это была Она.

                Седьмая беседа
Розанна не делала пластических операций, но черты ее когда-то нежного лица стали казаться мне совершенно другими – залихватский разлет бровей, взгляд в упор карих глаз, задубевшая кожа… сказалось еще и то, что она покрасила волосы в темный цвет, это очень ее изменило. А тело? Оно огрубело. Рядом со мной лежала знакомая и совершенно чужая женщина. Вид у нее был потасканный.
Она пыталась вести себя непринужденно, вспоминала, как мы проводили время, что говорили друг другу…
- Мой лев, - сказала она. – Помнишь, я так говорила? Я и забыла, как нам было хорошо в постели, мой лев.
Даже смех ее стал другим. Потерял свое обаяние, заразительность. Я почувствовал, что мне неприятно его слушать.
Понимает ли она хоть что-то? Неужели после всех этих пятнадцати лет думает, можно вернуться ко мне, как ни в чем не бывало? Я начинал прозревать: у нее были другие мужчины, она жила как хотела, плюя на нас с сыном, а я…
А я ждал. И мог бы прождать здесь, в этом доме, всю жизнь.
Ее одну. Только ее.
                Восьмая беседа
Она мне разонравилась – до полного отвращения. Для того чтобы я снова затем, постепенно, «открыл» ее для себя и увидел снова. Другой. Притягательной совершенно по-новому.
Вот почему я и употребил слово «обаяние». Даже когда вы готовы отвернуться от нее, Розанна сумеет снова проникнуть в ваше воображение и поселиться там.
Но на этот раз уже не на правах прекрасной возлюбленной. А человека, который мне все-таки интересен. Но об этом потом.
Пришел я к этой, уже дружеской, чисто человеческой, симпатии после того, как решил очиститься от нее как от скверны, поразившей мой организм. Выкинул вещи, которые все эти годы хранил, высказал ей все, что думаю, в выражениях не стесняясь. И просто прогнал.
Это был страшный момент. Казалось, прозрение – вещь настолько безжалостная, что человек его вынести просто не в силах. Я себя почувствовал стариком, который всю жизнь потратил, молясь на какую-то шлюху.
Глупую. Безответственную. Равнодушную. И нелепую.
Даже те, кого сажают в тюрьму, лучше распоряжаются своим временем. Пятнадцать лет добровольного заточения своего духа и плоти!  Это целая жизнь.
Болезнь длиной в жизнь. Разве трудно понять тех, кто думает, что мертвецы – и то более люди, чем мне подобные?

                Девятая беседа
               
«Тут и конец твоей памяти на земле; к другим дети на могилу ходят, отцы, мужья, а у тебя – ни слезы, ни вздоха, ни понимания, и никто-то, никто-то, никогда в целом мире не придет к тебе;  имя твое исчезнет с лица земли – так, как бы совсем тебя никогда не бывало и не рождалось! Грязь да болото, хоть стучи сам себе по ночам, мертвецы встают, в гробовую крышу: «Пустите, добрые люди, на свет пожить! Я жила – жизни не видела, моя жизнь на обтирку пошла; ее в кабаке на Сенной пропили; пустите, добрые люди, еще раз на свете пожить!..»
                Ф.М. Достоевский «Записки из подполья»

- Ты думаешь, мне было просто прийти сюда, я… я просто не знала, как держаться с тобой и с Шивой, как говорить… - лепетала Розанна.
- Так зачем ты явилась? – грубо спросил ее я.
- Донателла… она меня уговорила… буквально заставила. Сказала, что это мой долг. Моя вина перед вами, и я… Но я с ней спорила, доказывала, что всем нам будет хуже, намного хуже… не стоило мне приходить. Извини, Аугусту. Теперь уже поздно просить прощения, я понимаю.
- Это ты послала ее сюда?
- Мы с ней вместе сидели в тюрьме, там и познакомились. Потом бежали. Использовали фальшивые документы, которые изготовили по моему приказу. Я рвалась на волю, чтобы увидеть Титу, - человека, ради которого готова была и в огонь, и в воду, я не выдала его полиции, терпела в тюрьме все одна… ты не представляешь, как я любила, боготворила его!
Когда она заговорила о нем, ее лицо преобразилось – как будто по мановению волшебной палочки. Глаза загорелись, она покраснела, казалось, Розанна помолодела на десять лет. Этот миг я запомнил… вот когда я начал узнавать ее заново, знакомиться с человеком, которого, как мне казалось раньше, я хорошо знал.
- Все эти писатели, которых ты так любишь, сказали бы: жизнь меня наказала. Или божественное провидение. Но я не верю в бога. Однако вышло так, что вся моя жизнь… в ней еще меньше смысла, чем в твоей, которую ты теперь проклинаешь. Я всем пожертвовала, даже репутацией законопослушной гражданки, своей свободой… думала: он заслуживает этих жертв. Я им восхищалась, считала его самым смелым, хотела ему доказать, что и я могу быть такой… Верила в его дело, мне нравилось в этом участвовать… Аугусту, я была полной дурой. Я плюнула на тебя, на Элиаса… все вы мне казались обыкновенными, а он – сверхчеловеком, личностью исключительной, достойной преклонения и любых подвигов. А он оказался банальным авантюристом, который умел говорить красивые слова… демагогом. Пустышкой. И ради него я вас растоптала…
- А он… наступил на тебя?
- И не поморщился. Я следила за ним, застала его с другой. Он все эти годы меня обманывал. И не только в любви, во всем! Случайный секс я могла бы простить, ты же знаешь, как я к этому отношусь… да и ты был таким, когда мы познакомились. Мы провозглашали свободную любовь, любили экспериментировать, считали, что ревность – пережиток прошлого, это мещанство… Так рассуждают те, кто по-настоящему не любил. Когда я увидела Титу с этой бабой, я готова была их убить… знаешь, я даже представить себе не могла, что могу испытывать собственнические чувства. Высмеивала их в других. А сама…
- Так в чем же еще он тебя обманул? – я старался и виду не подать, как мне тяжело слушать ее исповедь о безумной любви к другому мужчине. Я не ревновал к Элиасу и к другим своим друзьям, потому что всегда знал: они ей по большому счету безразличны, это просто шалость, озорство с ее стороны… Я это легко ей когда-то прощал.
- Он циник и вовсе не верит в то, что говорит другим, его энтузиазм – маска для окружающих, на самом деле он хочет извлечь выгоду из того, чем занимается, и не более того. Никакой он не убежденный революционер и романтик. А конформист, приспособленец.  Желающий хорошо пожить за счет дураков, которым можно вскружить голову красивыми фразами и эффектными лозунгами. Титу совсем не такой, каким он мне казался. Разве я полюбила бы этого человека? Да никогда! Но я выдумала себе образ, которому мне хотелось поклоняться…  - она посмотрела на меня и понизила голос. - Знаешь, что я думаю, Аугусту? Ведь люди не виноваты в том, что они не такие, какими мы хотели бы их видеть. Ты придумал меня. Я придумала Титу… Любовь – это только фантазия. Она не выдерживает соприкосновения с реальностью. Зачем человеку дана фантазия? Зачем ему воображение? Жили бы как животные – ясно и просто. Ничего не выдумывая. И не знали бы, что такое отчаяние. И падение в бездну. Ни одному зверьку и в голову не придет покончить с собой из-за несчастной любви или разочарования… какая чушь! Он найдет себе новую самку… или самца… Если бы я верила в следующие воплощения на земле, пожелала бы нам с тобой чего угодно, но только не быть людьми… уж лучше пылинками… или росинками. 
Она подошла ко мне, я увидел ее слезы и… мы неожиданно обнялись. Я не простил ее, нет, но злость отступила.
- Ты, я, Элиас… мы как корабли, потерпевшие кораблекрушение… от нас остались только обломки, - сказал я ей. Она промолчала.

                Десятая беседа
- Розанна, как ты могла бросить сына? Это, в конце концов, самый главный вопрос. Ему уже шестнадцать, ты думаешь, что он сможет понять?..
- Когда он родился, я поняла, что ребенок теперь привяжет меня к тебе или к Элиасу… в общем, свяжет по рукам и ногам. Это вообще было моей ошибкой – не надо мне было становиться матерью, наверное, материнство не для таких женщин, как я. Я стала думать, что моя жизнь кончена, и ничего уже меня не ждет впереди – только пеленки, распашонки… эти мысли я скрывала от всех, но мне было тошно, так муторно…
- Так вот от чего ты сбежала?
- Я хотела жить так, как мне нравиться, а не превращаться в домашнюю клушу… хозяюшку… тогда сама мысль об этом вызывала у меня отвращение. Мне казалось, что я еще ничего не испытала, не прожила, я жаждала приключений… Ты же всегда говорил, что я авантюристка. Наверное… по духу. Разве можно все это объяснить, оправдать… знаю, любой человек скажет, что я – преступница, это хуже формального нарушения закона… я и не пытаюсь казаться лучше, чем есть. Ты уверен, что выдержишь правду обо мне?
- Ты говорила с Элиасом? – ответил я вопросом на вопрос.
- Он обижен… так же, как и ты. Обвиняет меня во всем, прежде всего – в твоей болезни. Но я не ждала от него другого. Тем более что у него и свои неприятности – жена изменяет с его лучшим другом…  Но если мы тогда это делали в открытую, они прячутся по углам и заврались дальше некуда… Наверное, после моего исчезновения, он думал, что нашел женщину консервативную, которой нравится роль хозяйки его дома, а обрел лживую мещаночку, цепляющуюся за его статус префекта.
- История повторяется.
- Нам надо теперь забыть о старых обидах и думать о Шиве. Ты стал выздоравливать. А он все эти годы прожил в изоляции, мирно относясь к твоим странностям, стараясь тебя понять. Ему не на пользу это уединение в заброшенном доме, он должен учиться, общаться со сверстниками… Пусть я не стала ему матерью, но могу стать другом… хотя бы приятельницей, которая может еще кое на что сгодиться. Но для этого… нам всем надо преодолеть враждебность и познакомиться заново. Только ради него. Постараться помочь, кто как сможет.
Наверное, у меня был мрачный тяжелый взгляд, потому что она не выдержала и крикнула: «Мы еще живы, Аугусту… и не смотри на меня так, как будто… Какая ни есть, а она продолжается… жизнь!»

                Одиннадцатая беседа

Все эти годы Элиас предлагал сделать анализ на ДНК, но я был против. Он считал (и справедливо, как я теперь понимаю!), что раз Розанна ушла безо всяких объяснений, она не заслуживает того, чтобы мы с ней считались. И выполняли ее желание – не раскрывать мальчику правду. Но я, веривший в похищение любимой женщины инопланетянами, свято чтил ее волю. И готов был драться с Элиасом, когда он заводил этот разговор. А каково было Шиве?
Но я убедил себя, что мы с ним должны ждать, когда его мать появится…
Теперь уже и она не против. А что, если выяснится: я не отец этого мальчика? Смогу ли я вынести еще и этот удар? Наверное, все эти годы я просто боялся… того, что Элиас заберет сына, и я останусь совсем один. Была ли это любовь к мальчику?
Нет, эгоизм чистейшей воды.
Я нуждался в нем, цеплялся за этого ребенка как за соломинку – это была память о Розанне, ее плоть и кровь… А так уж ли нужен Шиве такой отец – чудаковатый, верящий в свои бредовые идеи, отшельник? Что это за жизнь для него?
Для него был бы лучше Элиас. Правильный положительный здравомыслящий… у него только один недостаток, как и у меня… он слишком доверчив и мягок с женщинами. Настоящий рыцарь.
Но почему-то (это один Господь может знать) они в таких мужчин не влюбляются. Пользуются, относятся потребительски, воспринимают как «удобный вариант»… но сходят с ума из-за других – куда более жестких, эгоистичных.
Поздно уже нам с ним меняться, такими прожили жизнь – благообразными простофилями - такими умрем.
 Розанна сказала бы: я говорю как старик… но я и есть – старик. Не столько по возрасту, как скажут многие,  сколько по духу.

                Двенадцатая беседа
Но что-то должно наполнить меня изнутри, иначе... остается только лечь в гроб.
Пусть это будет Розанна, которую я когда-то придумал, мое воображение сделало ее мягче, теплее, великодушнее и человечнее. Та девушка еще и не знала, какие дикие и темные инстинкты заложены в ней, она и не подозревала о том, насколько азартна, бесстрашна, жестока. Хотя и тогда в чертах ее юного нежного лица проглядывало что-то звериное.
Она не хотела бы быть человеком… что ж, есть в ней эта природная живучесть самки животного хищника. Она любого из нас бы могла одолеть, настолько мы жалки и слабы. Шива унаследовал от нее эту природную крепость духа – он с такой стойкостью и жизнерадостностью терпел все мои странности и причуды. Другому ребенку было бы все это в тягость.
Ко всему прочему добавилось и проснувшееся у меня чувство вины – не искалечил ли я психику этого мальчика? Не повлиял на него негативно? Мог ли я, будучи сам больным, понимать, какой вред наношу ребенку? Я считал себя хорошим отцом… боже мой…
Если анализ покажет, что он сын Элиаса, я теперь точно знаю, что выдержу. Даже думаю: так для всех нас будет лучше.
Я заслужил это. Хотя врач, жалея меня, сказал: «Дети, у которых больные родители, учатся состраданию. А это важный урок».
Если останусь один, начну снова писать свои песни… о ней? Может быть. О той, какой когда-то была или казалась… о той, какой стала… Мою песнь песней.
  «Эта Песня во веки веков
   Не утихнет, коль сердце живо.
   В ней Любви прорастает зерно,
   В ней ключи от заветных замков.
   Я -- печать на руке и на сердце,
   Я как ад тяжела и всевластна,
   Да как рай я светла и прекрасна,
   Никуда от меня вам не деться!


    Я -- стена для ума, но и дверь!
    Для влюбленных, что жаждут друг друга.
     Я -- обитель для лучшего Друга,
     Млечный Путь я, живая купель!
     Погрузи весь рассудок в меня,
     Ароматы вкуси неземные!
     Распахни все свои кладовые,
       Пусть проснется на сердце заря!»

Это мой любимый отрывок из «Песни песней Соломона». «Пусть проснется на сердце заря!» Пусть безумцы мечтают полюбить снова, я хочу только писать о любви. Розанна останется в моей памяти как источник вдохновения, повод…
Ее образ со временем обретет иное значение – я отфильтрую его, сделаю символом своего поколения – людей, ищущих смысл жизни, бросающихся с головой в омут из одной крайности в другую, не жалеющих себя и других, мечтающих о великих испытаниях и неземных чувствах. Ломающих и себя, и других. Не боящихся никакой опасности. Презирающих страх и комфорт.
В ней есть, что воспеть. А я уже не ищу, не надеюсь, не жду, не люблю… а просто пою свои песни.