Чёрный-Белый

ЧЁРНЫЙ.
Он - вселенная. В нём жили все четыре времени года, и он связывал их своим, пятым. Левая половина его была женской, правая — мужской, поэтому правый ботинок жал ему, а левый глаз видел краски ярче. Легче всего было объяснять его, зная, что в нём много слоев. Верхний — тёмный и жёсткий, находясь на нём, он мало улыбался, казался старше и был независимым. Таким он бывал чаще всего. Ниже шли тонкие, цветные; чем ближе к центру, тем светлее. Таким его видели немногие: некоторые женщины перед близостью, да чужие коты, когда он протягивал к ним руки с тонкими, длинными пальцами. Он и сам иногда был котом, тогда его зелёные глаза становились ближе друг к другу, а походка плавней.

Он ничем не выделялся из массы, разве что память была цепче, и знания не вытекали из неё, а складывались по алфавиту, как кассеты и книги в его доме. Было кое — что и за его слоистыми состояниями. Тогда он крушил заведённый самим для себя порядок, не убирал постель, стряхивал пепел на пол. В такое время ему нужна была женщина, и он находил их, ему никто не отказывал. Его чувства прогорели в прошлом, и теперь он использовал пепел вместо нежности.

Его вечера были мудрее дней, а ночью он сворачивался калачиком, и не засыпал, пока не пригреется. Ему всё прощалось, он не носил за пазухой ни одного греха. Его мысли были реками с тёплыми, быстрыми течениями и студёной, тёмной тиной. В солнечный день можно было увидеть в них маленьких рыбок, они плавали стайками и боялись рук.

Полотно дней он ткал из стеклянных волокон музыки, поэтому время текло у него аккордами, и лишь изредка — перебором. Его пасмурные дни были дольше солнечных, события мерялись теплом.;

Он пил помногу и не пьянел, не привыкая к этому, как и к сигаретам. Считая себя талантливым, он позволял себе быть пошлым. В его мире было больше звуков, и он с возрастом слышал всё лучше. Он любил воду и боялся её, и это не было противоречием. С женщинами — рыбами он ладил легче, чем с другими. Друзья уважали его, он был честен с ними всегда, а с собой — только во сне.

Делая большой шаг с закрытыми глазами, он отступал назад, открывая их и придумывая себе разные оправдания, теряясь в словах и времени. Одиночество не глодало его, он был самодостаточен.

БЕЛЫЙ.

Ева. Так она любила представляться. Настоящее имя вязло у неё на языке, иногда сочилось сквозь сомкнутые губы и было нежеланным. Максималистка. Её швыряло из стороны в сторону, и каждый раз она честно, изо всех сил старалась доплыть до какого-нибудь берега.

Свои золотые волосы она заплетала, закалывала, прятала днём, чтобы вечером любоваться собой, закутывая в них плечи. Любовь к себе она прятала за чужим, мужским именем, горячим и терпким, как чай из рябины.

Иногда она одевалась броско, даже вызывающе, и ей вслед говорили приятные, смачные пошлости. Она улыбалась, уверенная, что это не заметят. Её шаги были большими и быстрыми, походка тяжеловатой. Туфли всегда давили, она покупала на размер меньше в надежде разносить, чтобы спрятать широкую стопу.

Утром она была вегетарианка, ела мало, делала зарядку, была собрана и цельна, как каучуковый мячик. Ей было радостно и легко. К вечеру становилась мясоедкой, позволяла себе шоколад, лень, мысли о нём, рисовала. Сон открывал её миру, явь отстраняла от него.
Во сне у неё не было подруг, братьев, отца. Стоило ей разволноваться, в её сны попадали огрызки дня, плохо прожёванные, почти;
неузнаваемые. Она как бы рождалась каждую ночь из самой себя, и такие сны затрудняли ей выход, приходилось сильней толкаться и дольше тужиться.

Между грудями у неё хранилось его дыхание, бражное и горячее, забытое им однажды летом. Губы, плотно сомкнутые днём, чтобы лишить лицо печати, как ей казалось, распутства, никогда не были вместе ночью. Голос становился к вечеру глубоким, с двойным дном. Глаза из серых вытирались до полосатых, и электрический свет лился в них с удовольствием.

Воспитанная отцом, она по утрам не умела быть женщиной. Развлекая редких гостей, она подчиняла маленький медный маятник, заострённый книзу, и улыбалась. Улыбалась так, что мужчины грубо, по животному хотели её, а женщины спешили домой, посмотреть, всё ли серебро на месте и спят ли дети.
Октябрь 2000 г.