Одиночество Автора в подвале

То, что я хочу здесь написать, наверное, чем-то напоминает литературный манифест. Я хотел бы подумать, в какой художественной ситуации находится современный автор, в том числе и я. Наверное, с моей стороны, это будет выглядеть довольно претенциозно — ведь я, можно сказать, начинающий писатель, только пробивающий себе дорогу и т.д. Да, конечно. Но, все равно, я пишу, меня читают — пусть этих людей и совсем немного — и я не могу не размышлять о том, как соотносится мое творчество, творчество современного автора с культурной традицией.    


Первое, что мне приходит в голову, - это свобода. Наверное, в ходе истории мировой культуры автор становится все более свободным. Это банально, но об этом, все-таки, нужно поговорить. Я могу предполагать, что, скажем, Гомер зависел от общества и от его контекста намного больше, чем более поздние авторы. Он подчинял свою фантазию мифологии. Средневековый творец — религии. И т.д.


Надо сказать, что такого рода подчинение никогда не уходит из культуры окончательно. Советские авторы подчиняли себя марксизму еще в XX веке. Даже в современном демократическом обществе мы встречаем идеологизмы как яркие проявления «социальной зависимости» - авторы могут проповедовать все, что угодно: религию, либерализм, феминизм и т.д.


Однако эти идеологизмы чем дальше, тем больше будут восприниматься современным человеком как достояние прошлого, как то, чему нельзя доверять.


Социальная связь — и даже социальное давление — на автора, конечно, никогда не исчезнут полностью, но будут становится мягче, «косвеннее», «субъективнее».      


Таким образом, современный автор будет все больше оставаться в одиночестве. В каждом авторе сидит «воробьиная кромешная отчаянная хитрая неистовая стая», которая «голосит» (Е. Летов). На всем протяжении истории мировой культуры мы наблюдаем, как авторы лихорадочно искали компромисс между этой своей «стаей» и внешней средой, обществом. И они должны были приспосабливать свой внутренний художественный голос к голосу эпохи. Мы не знаем, что написал бы Леонардо да Винчи, если бы жил не в XV веке, а в XXI-м. Мы не знаем, что сегодня написал бы Рембрандт. Но, возможно, различие этих вариантов заключалось бы не только в том, что были бы разные приспособления, но и в том, что сегодня приспособления в принципе было бы меньше.


Современный автор тоже приспосабливается, но — не так сильно, как раньше. Он позволяет своей стае голосить, если не в полный голос, то — в значительной степени. Я вспоминаю, что Фрейд как-то сказал, что он опускается в подвал бессознательного со свечкой в руке и он не знает, что в этом подвале увидит. Бог с ним, с Фрейдом, бог с бессознательным (это понятие употреблять сегодня довольно сложно), но факт заключается в том, что в такой же примерно ситуации, с моей точки зрения, находится и современный автор. Он спускается в подвал, зачастую, без всякой свечки, в подвал, если угодно, своего бессознательного, или — своей музы, своей фантазии.


Но самое главное в этой ситуации заключается в том, что современный автор делает это не для того, чтобы, захватив что-то в подвале, быстренько (пока не повязали) оттуда выбежать и использовать добычу для социальной утилизации, он спускается в подвал ради самого подвала. Он вызывает своих призраков ради самих призраков. Это и есть одиночество автора — ему интересен только он сам и его особое восприятие мира, которое он и спешит выразить в творчестве. Конечно, в определенном смысле, так было всегда. Мы можем те же самые слова сказать про Пушкина, Гомера, Шекспира и т.д. И, все-таки, у творцов прошлого всегда была некая оглядка — не как конъюнктура, а вполне органичная для их внутреннего мира оглядка — на мир внешний, на социум.


Второй, вытекающий из предыдущего, момент, - скажем так, повышение уровня иррациональности современного творчества. Здесь сразу нужно оговориться. Я, например, как философ и ученый, являюсь сторонником рационализма и мне претит модное постмодернистское поветрие «анти-разума». В последнем я не вижу ничего, кроме интеллектуальной банальности. Но — когда мы переходим в план художественного творчества, то здесь, конечно, контекст другой и тот же я констатирую, что в творчестве о разуме стоит вспоминать в последнюю очередь, а, может, и вообще не стоит. (Вопрос о том, как я живу с таким раздвоением, я оставляю в стороне — великолепно живу).


Современный автор выпускает из подвала своих демонов, своих призраков, и он не должен думать о том, что это вообще все значит. Больше того, очень возможно, что, если он начнет пытаться понимать, что происходит, то он потеряет своих призраков. В этой связи мне вспоминается «медиумическая концепция» творчества Егора Летова. Во многих своих интервью он говорил, что пишет песни как медиум, то есть, добавлю от себя, - как некий нейтральный непонимающий посредник между нашим обычным миром и, скажем так, миром необычным. (Сразу оговорю, что я лично не верю в потусторонний мир, но здесь речь идет не столько о нем, сколько о более глубоком, космическом, вселенском, ракурсе нашего существования.) Можно сказать, - медиум, а можно, например, труба (почему-то в голову мне приходят сантехнические сравнения — подвал, труба). Ты ее просто включаешь — и пошла водичка. 


Не могу не вспомнить и другой, противоположный, пример. Известный телеведущий А. Гордон в своем «Закрытом показе» от всех режиссеров требует, чтобы они рационально понимали и могли высказать ту идею, которую они несут своим зрителям. Однако подавляющая их часть, чуть ли ни все, не могут ответить на его требование. Наверное, оно, все-таки, несмотря на всю свою соблазнительность, сегодня устарело. И Гордон, при всем к нему уважении, оказывается догматическим приверженным русской классической театральной традиции. Конечно, некоторый элемент рациональности должен присутствовать в художественном сознании. Но вряд ли — доминировать. Понятно и другое — современный человек часто встречается с ситуацией, когда фильм, книга или спектакль слишком «сложны», «закручены» эстетически и порой бывает невозможно понять, что, собственно, хотел сказать автор. Я и не защищаю огульно все «непонятное» и «сложное».


Но, если говорить в принципе, то эта тенденция иррационализации сегодня оказывается неизбежной. Я считаю, что если бы автор вполне мог сформулировать то, что он хочет сказать, то ему, вобщем-то, не нужно творить. Искусство, литература — это особый язык, отличный от науки и философии. И мы прибегаем к нему для того, чтобы сказать нечто такое, что непереводимо на другие языки культуры. Иначе — не нужно и прибегать. Если вы хотите сказать что-то вполне рациональное — защищайте кандидатскую диссертацию. Там у вас на защите потребуют тезисов и правильно сделают. Но искусство — не научная кафедра. Искусство — это подземные подвальные токи, которые ты не столько понимаешь, сколько чувствуешь.


Что хочет сказать своими произведениями Владимир Сорокин? Да, можно найти в них иронию, цитирование, нигилизм и прочее. Но ко всему этому его тексты не сводятся. В конечном итоге, это самодовлеющие фантазийные конструкции, которые мы просто воспринимаем, и это восприятие шире интеллектуального анализа. Что хотел сказать Г. Маркес своим романом «Сто лет одиночества»? Сомневаюсь, что кто-то сможет это сформулировать. Что хотел сказать Борхес? Кафка? Кундера? Павич? Пелевин? Я привожу примеры бессистемно, но общий тренд очевиден.


Больше того, он оправдан. Опять-таки, современный автор достает из своего подвала своих призраков. Понимает ли он, что это за призраки? Скорее всего, нет. Может быть, только догадывается.


Меня спросят — а зачем, в таком случае, все это нужно? Только для самого автора? Неужели его одиночество превращается в бесконечное самоублажение? Нет. И вот здесь мы подходим к такой вещи, о которой я выше еще не сказал. Да, автор отрывается от общества (во внешнем, хотя и значимом, смысле), его творчество становится иррациональным. Да, он уходит в подвал и туда ему и дорога. Но — его «безумные» «субъективные» фантазии причастны самой сущности жизни. Посредством своих призраков, своих «иероглифов» автор — не стремясь к этому сознательно — объясняет нам на языке искусства то, что с нами происходит и, возможно, то, что с нами произойдет. И для жизни такой язык вполне органичен (так же, как язык науки, философии и других сфер культуры). Да, современный автор не может рационально сформулировать то, что происходит с жизнью. Может быть, она и сама на это не способна. Может быть и другое — то, что нам сегодня кажется непонятным, будет понятным для следующих поколений. Наше дело — подыскать образы, перевести фантазии в материальные предметы (кинопленку, бумагу, компьютер), и — передать это потомкам. Передать как некую эстафету, где мы не до конца понимаем, что, собственно, передаем. Кроме, быть может, того, что мы любим эту самую непонятную жизнь.      


Так в целом обстоит ситуация, с моей точки зрения. Что можно сказать еще? Еще можно сказать о последствиях этой неизбежной художественной стратегии (стратегии свободы, подвала, трубы). Конечно, одно из последствий — некоторая безответственность современного автора, его «нигилизм». Я здесь не буду вдаваться в банальные споры о том, насколько художник несет ответственность за свои произведения. Мне кажется, что его ответственность равна нулю. Да, он не отвечает. Что в твоем подвале есть, то и есть. Другое дело, что какая-то нарочитая эпатажная «аморалка» вряд ли может быть оправдана ссылкой на свое «вдохновение». Гений и злодейство несовместимы. Но — если нечто не совсем приличное производится гением, то оно уже перестает быть не совсем приличным. Я хочу сказать, что вдохновение, художественная честность может оправдать «нестандартные» формы поведения. Нигилизм? Да, но, опять-таки, не поверхностный нигилизм, не «нигилизм ради нигилизма», а «метафизический», когда ты готов принять «сигналы Вселенной» такими, какими они к тебе поступили и сообщить об этом людям, невзирая на их предрассудки.   


Вообще, как вы понимаете, спускаясь в подвал, современный автор может выносить все, что угодно, - грубо говоря, и добро и зло (а эти категории, все-таки, еще не потеряли своего смысла). Как следствие, и сам этот автор, и читатели должны быть к этому готовы. «Роман» Сорокина заканчивается массовым убийством, которое он методично описывает на ста страницах. Это — зло, но оно тоже есть в подвале и современный автор может выносить и его. Другое дело, что мы, как читатели, оставляем за собой право не обращать на это внимание. Не нужно ожидать от современного автора «света в конце туннеля» (в конце подвала), «надежды». Дайте ему все вынести. Может быть, однажды он вынесет и свет, добро, надежду. Они у него тоже есть, даже у Сорокина (хотя насчет него я, конечно, сомневаюсь). Зато, уж если он их вынесет, они будут настоящими, потому что — честными. 


Другое возможное следствие сформировавшейся сегодня художественной стратегии — это безумие. Извините за каламбур, безумие выглядит вполне логичным следствием тенденции иррационализации. Эффект безумия как радикальное разрушение общепринятых эстетических или мировоззренческих стандартов мы видим в творчестве таких (уже упомянутых мной выше) писателей, как Павич, Пелевин, в каком-то смысле, Кафка. Безумие у современных авторов появляется естественно — они могут слишком глубоко погружаться в свой подвал, подвал своих фантазий, своего особого мировосприятия.   


Единственное что, в этом вопросе, как и в вопросе о моральной ответственности творца, нужно различать, извините за выражение, «настоящее безумие» от фальшивого. Я, например, просто ненавижу все еще бытующий в некоторых кругах романтический «культ безумия», культ сумасшедших людей и т.д. Просто потому, что это давно стало банальностью. «Ах, я сошла с ума». (Да ты просто дура, а не с ума сошла). Люди, которые любят «поговорить о безумии», - безнадежные пошляки и это, кстати, всегда самые рациональные люди.   


В том-то и дело, что глубокие современные авторы гениально показывают нам — безумие не в том, чтобы «сойти с ума», съехать с катушек и чтобы все по этому поводу ахали и охали — нет, безумна сама наша реальность. И она безумна не в сентиментальном смысле суеты, а в своей сущности. Это и открывается творцу в его подвале. И в этом нет ничего ни плохого, ни хорошего, это просто правда. Безумие — это не сумасшедший дом (кстати, сумасшедшие, - нормальные люди, «механизмы» которых сломались, и никакой романтики в них нет). Безумие — это станция метро «Ладожская», это мой ноутбук, на котором я пишу данную статью, это ты, читатель, читающий ее. А почему? А потому.


Вспомните, как Пелевин в своем потрясающем рассказе «Вести из Непала» выводит героев — обычных людей, живущих повседневной жизнью, и вдруг они узнают по радио, что давно находятся в аду. Дело не в том, есть ад или нет, это можно воспринимать как метафору, но эффект осознания реальности как безумия таким образом достигается. Наверное, более сильный пример — это Кафка. Ни слова не говоря о сумасшедших, он, тем не менее, обнажил для нас абсолютно свихнувшуюся реальность.


Вот, наверное, и все, что я хотел сказать.


Одиночество современного автора становится все более очевидным. Общество на него плевало и забыло, на писательскую организацию — он сам плевал, зачастую, у него даже нет бумажных книг и он является блогером или сетевым писателем. Он сидит в своей комнате и тупо совокупляется с компьютером.


Но в этом одиночестве вырастают цветы. Некоторые из них — прекрасны.             














17 июня 2011 года,
Колтуши