Стапан большой

                Степан  Большой

   Я  еду  домой,  в  родные  места.  Есть  у  меня  семья,  квартира,  но  дом  мой  всегда  здесь,  в  этом  краю.
   Сухой  июль.  За  окном  автобуса   -  поля,  перелески.  Промелькнула  пересохшая  речка,  подступило  к  дороге  желтое  пшеничное  поле.  Так  и  хочется,  как  в  детстве,  убежать  в  пшеницу,  лечь  на  теплую  землю  и  слушать,  как  шепчутся  колосья,  стрекочут  кузнечики,  следить,  как  плывут  по  синему  небу  облака...
   В  косых  лучах  на  пригорке  -  ослепительная  белизна  берез....
   Может  теперь  и  лучше  живется  людям  в  моем  краю,  но  чего - то  уже  нет,  что - то  ушло...
   Вот  и  хутор  завиднелся  издали   маленькими  домами,  в  основном  старыми,  новых  строить  некому,  молодые  уезжают  туда,  где  асфальт,  да  газ,  ближе  к  цивилизации.
   В  хуторе,  как  в  большой  семье  -  все  как  на  ладони,  ничего  не  спрячешь,  все  вести  вмиг  облетят  хаты:  «  Приехала  Казьмова  дочь».  У  каждого  здесь  свои  имена -  прозвища,  нравится  не  нравится,  назвали,  как  проштамповали,  на  всю  жизнь
   После  войны  мало  мужчин  вернулось  в  хутор - по  пальцам  перечтешь,  а  молодых  женщин  и  девушек  больше  половины  всего  населения.  Не хотелось  им  оставаться  одинокими,  и  рожали  они  детей,  которым  не  суждено  было  узнать,  кто  их  отец.   Таких  детей  в  хуторе  называли  «нахалята»  без  всякого  осуждения,  жалея.
   У  хуторской  дороги  стояла  квадратная,  приземистая  хата  и  жили  в  ней  две  сестры   Лида  и  Клаша  с  детьми.  У  одной  сын,  у  второй  дочь.  Мужья  их  погибли  в  первый  год  войны.
   Так  случилось,  что  оставила  проходившая  через  хутор  наша  часть  раненого  бойца.  Определили  его  в  хату  Лиды  и  Клаши. 
   Женщины  выхаживали,  как  могли,  -  поили  отварами  трав,  парным  молоком,  прикладывали  к  ранам  листья  семижильника.  Под  окном  на  веревке  сушились  бинты  и  солдатское  белье.
   Мы,  дети,  приходили  посмотреть  на  раненого  солдата,  потихоньку  крались  в  горницу,  если  он  спал,  оставляли  на  столе  спелые груши,  малину.
   Через  месяц  солдат  стал  подниматься,  выходить  на  крыльцо,  в  сад,  сидел  на  лавке  под  вишнями,  вел  беседы  со  стариками.  Но,  однажды,  исчез,  не  вернулся  ночевать.  Женщины  забеспокоились.  Лида  побежала  по  соседям  узнать,  может,  кто  видел.  Они  ведь  целый  день  в поле  на  работе.  Конечно  же,  в  хуторе  уже  знали,  что  увела  солдата  к  себе  Шурка.  Одни  посмеивались  и  говорили  Лиде,  что  упустила  мужика,  другие  корили  Шурку  -  муж  на  войне,  а  она  такие  пакости  творит.
   Жила  недалеко  от  Чира   боевая  веселая  женщина  Арина.   Получив  похоронку  на  мужа,  поникла,  как  скошенный  цветок,  молча  работала,  по  вечерам  уходила  в  леваду,  прижималась  к  стволу  грушины  и  горько  плакала.
  В  один  из  летних  дней  пасла  она  по  очереди  коров.  Солнце  изжарило  голову  и  спину,  в  горле  пересохло  от  жары  и  пыли.  Коровы  напились  в  речке  и  побрели  по  домам.  Арина  уже  прошла  Шуркину  хату,  потом  вернулась  и  попросила  напиться.   Шурка,  повязанная  цветастой  косынкой,  зачерпнула  из  ведра  воды  и  подала  Арине.  Пила  Арина  медленно,  устало  и  задумчиво  смотрела  на  солдата  с перевязанным  плечом.
  Опустив  кружку  на  ведро,  Арина  прислонилась  к  дверному  косяку  и  спросила:
   - Ну,  как,  солдатик,  мягкая  у  Шурки  перина?
   Солдат,  было,  поднял  руку,  чтобы  провести  по волосам,  но  сморщился  от  боли,  опустил  голову.
   А  в  Арину  будто  бес  вселился:
    - Шурка,  ты  мне  хоть  бы  одного  подарила,  зачем  тебе  два  мужика,  сладу  с  ними  не  будет!
    - Бери  Степана,-  улыбнулась  Шурка  и  обняла  солдата. -  А  этот  -  мой!       
    - Ладно,  возьму  Степана,  -  уж  ты  запомни.
  Арина  шла  по  узкой  дорожке  над  речкой.  Лебеда  путалась  под  ногами,  все  звучали Шуркины  слова,  вспомнилась  ее  свадьба  со  Степаном,  закадычным  другом  ее  Григория.  Вспомнились  сильные  руки  мужа,  смоляные  черные  волосы,  последние  прощальные  слова.  Слезы  ручьем  текли  по  щекам,  а  губы  шептали -   «  Дура  ты  Шурка,  какая же  ты  дура,  любит  ведь  тебя  Степан,  он там,  на  фронте на  глазах  у  смерти,  у  вас  двое  детей,  как же  можно  забыть,  предать  живого,  господи,  зачем  же  так»
   Через  три  дня  солдат  ушел  из  хутора  и  больше  его  никогда  никто  не  видел.
   Живой  и  здоровый  вернулся  домой  Степан.  Все  хуторяне  от  мала  до  велика  шли  поглядеть  на  фронтовика.  Пошла  и  Арина.  Степан  сидел  за  столом,  на  коленях  сынишка,  рядом  дочка  и  Шурка.  Арина  переступила  порог,  обняла  Степана  и  заплакала:
    -  Слава   богу,  вернулся  наш  дружочек,  а  Гришеньки  больше  нет,  не  дождусь  я мою  светлую  радость  ни зимой,  ни  летом.
   Бабы  зашмыгали  носами,  вытирая  фартуками  слезы,  обняли  Арину.
   Сынишка  Петька  разглядывал  на  груди  у  отца  награды,  Надюшка  помогала  матери  носить  на  стол  еду.
    - Степан! - тронула  его  Арина  за  плечо,  - Степан,  а  ты  ведь  теперь  мой!»
    - С  какой  стати? - улыбнулся  Степан
    -  Мой!  Шурка  мне  тебя  подарила,  я  уж  год  тебя  жду.
   Арина  говорила,  а  Степан  все  ниже  и  ниже  опускал  голову,  потом  поднял  Петьку, посадил  на  лавку  и  вышел  из  хаты.
    Во  дворе  Степан  остановился, оглянулся  на  притихших  у  порога  баб  и,  тяжело  ступая,  направился  за  хутор.
   Две  недели  жил  он  в  колхозном  курене,  где  ночевали  трактористы,  а  на  третью  ушел  к  бездетной  вдове  Серафиме.
   Бедно  Шурка  жила  с  детьми.  Петька  часто  убегал  из  дома  к  отцу,  но  Серафима  его  не  привечала,  и он  возвращался,  понурив  головенку.
   С  тех  пор  много  воды  утекло. Умерли  сестры  Лида  и  Клаша.  Нет  на  свете  Шурки  и  Серафимы. Уходит  поколение.  Мне  оно  особенно  дорого.  Я  выросла  в  их большой  доброй  деревенской  семье.  Никогда,  никогда  о  них  не  забуду.
  А  история  эта  вспомнилась  мне  потому,  что  встретился  мне  у  моста  пожилой,  седой  человек.  Поздоровались.  Кто  он,  я  сразу  не  узнала,  не  могла  вспомнить,  редко  ведь  приезжаю  на  три - четыре  дня.  Обернулась,  он  стоял,  смотрел  мне вслед,  опершись  на  костыль,  улыбнулся:
    -  Не  узнала?  А  я  тебя  угадал :  Казьмова  ты  дочка,  девчонкой  тебя  помню,  хорошенькая  была,  а,  вить  тоже  теперь  седая.  Степан  я.  Степан  Большой,  теперь уж  согнулся,  большим  то  меня  за  мой  рост  прозвали.