Анна- жена и любовница, гл. 3 окон-ие. Гл. 4 начал

Ревность — та же подагра


Супруг меня жутко ревновал. Ко всему, что хоть отдаленно напоминало мужчину.
Что ж, я была привлекательной женщиной, особенно в молодости. В молодости все красивые. Неправильные черты лица у девушки компенсируются натянутой (и не только на лице) кожей, блеском глаз, здоровыми волосами, свежим духом от тела… А у кого-то — и нецелованными губками.

Давала ли я повод к ревности? Нет! Во-первых, была по-настоящему влюблена в мужа. Здесь есть свой оттенок: влюблена в мужа и как в первого своего мужчину. Первому изменить труднее, чем второму, третьему…
Во-вторых, для амуров на стороне совсем не было времени. И с любовником, как мне мыслилось, все должно быть красиво: на приличном чистом ложе, с гигиеническими условиями; без спешки, с чувством, толком и расстановкой… Не как у собак.
 
 После очередной сцены, когда Дим-Дим в ярости выкрикивал мне в лицо:
— Как ты на него смотрела!
Я говорила ему устало:
— Подумай сам… Кому нужна женщина с потными подмышками и с вечной испариной на лбу? С такой ты будешь иметь что-то? Не будешь. Ты чистюля. Думаешь, что другие мужчины хуже тебя?

В одном бразильском телесериале мужчина говорит даме (она по нему давно тайно вздыхала):
— Ты ещё и сейчас хороша!
На что она, владелица ресторана, отвечает:
— Да что ты! Всю красоту съели трудная работа, дети, лук…

То же самое могу сказать и я: советский образ жизни замучил меня очередями, низкой зарплатой, бытом без всякой техники, плохими продуктами… Поэтому у меня быстро появились морщинки на лбу, поблекли щеки, изуродовались пальцы рук.
 
Ходила такая шутка: у советских женщин стали длиннее шеи — оттого, что они их постоянно вытягивали, чтобы увидеть за спинами стоящих в очереди, что там продают; а также вытянулись руки — от тяжёлых сумок.

Так что изнурительная жизнь не способствовала любовным приключениям. Одного бы мужа выдержать! Да ещё такого пылкого и жадного до сексуальных утех, как Дим-Дим. На любовника у меня бы и сил не хватило. Если бы я захотела его иметь.
Вот именно: если бы захотела его иметь. Дело было вовсе не в физической усталости. Плотское желание придаёт силы уставшим членам, как наркотическое средство - облегчает боль.
Просто долгие годы мне не нужен был ещё один мужчина. Мне нравилась пылкость в постели моего суженого. Зачем же менять шило на мыло? Впрочем, я не знала, какие они — другие мужчины. Тогда мне казалось, что все они такие же, как Дим-Дим. Увы! Талант — он и есть талант! Хоть в постели, хоть в литературе…

Старый анекдот, отлично показывающий советских женщин, как любовниц. Вроде бы, это было во времена правления Н.С. Хрущёва. Некая международная организация выявила, что в Советском Союзе много разводов. И решила послать своего представителя в Москву. Со всеми полномочиями, на которые он был способен.
Но прежде, чем приехать в Москву, он — для сравнения — решил посетить другие страны. Первой была Франция.
Представитель приехал в Париж. Обратился в соответствующую государственную службу:
— Я такой-то… Хочу узнать, как у вас с разводами.
— Что вам для этого нужно?
— Хочу встретиться с женщиной?
— Во сколько?
— В шесть вечера.
Ровно в шесть вечера стук в дверь его гостиничного номера. Он открывает. Стоит симпатичная француженка.
Лёгкий ужин, душ… Наутро в номере остался лишь слабый запах духов.
Затем приехал представитель в Англию. Всё повторилось. Ровно в назначенное время в дверь постучала молодая ухоженная англичанка.
Лёгкий ужин, душ… Утром он нашёл на столе записку: «Сэр! Благодарю за приятно проведённый вечер».
Наконец, он оказался в Москве. Всё повторилось. С одним «но»…
В обговорённые семь вечера её не было, в половине восьмого — тоже. В восемь раздался стук. Он открыл дверь. Перед ним стояла красивая молодая женщина. Запыхавшаяся и с двумя большими авоськами.
Лёгкий ужин, душ…
Из ванной её не было десять минут, двадцать… Наконец, она появилась:
— Извините. Я тут ещё небольшую постирушку сделала…
И он понял, почему в СССР так много мужчин-«перебежчиков» — от одной женщины к другой.

Нередко женщина обзаводится любовником в знак протеста.
Кажется, это было в начале восьмидесятых годов прошлого столетия. То ли в журнале «Октябрь», то ли в «Новом мире» вышла повесть. К сожалению, ни автора, ни названия не помню.
Её суть: женщина решила стать любовницей знакомого мужчины; он был большим начальником. На неё внимания не обращал. И она разработала целый план, как его охмурить (любимое слово Дим-Дима), даже сшила платье того же цвета, как его машина.
Чего хочет женщина — того хочет Бог! Они стали любовниками. Однако счастье было недолгим. То ли кто-то «стукнул», то ли его замучила совесть — у них были семьи. Очень быстро они вынуждены были разбежаться.

Какой же шум вызвала повесть! По уровню, возможно, не меньший, чем повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», вышедшая в начале семидесятых годов того же века.
Москва гудела. Самое невероятное: осуждали женщину! «Облико морале». Советская — семейная — женщина не может так поступать!
Почему не может, если дома нет любви? И жить так тяжело в любимой стране! Некоторые «голосуют» против того, что им не нравится, ногами – то есть уходят, уезжают.. А она «проголосовала» своим влагалищем. Кто чем может!

В одном зарубежном фильме детектив-любительница мисс Марпл говорит: «Ревность — жестокое чувство. Она выжигает всё своим огнём» (слова принадлежат, конечно, что не мисс Марпл, а писательнице Агате Кристи).

Однажды свой отпуск я провела вместе с супругом «на колёсах». С большой группой (оператор, осветители, шофёр, ассистенты, директор) на микроавтобусе мы отправились в одну из республик на съёмки. Готовился большой кинопоказ к какому-то юбилею советской власти и подобные киногруппы разъехались по всем республикам, входящим в СССР.
Муж взял меня по одной причине: чтобы за месяц не отбилась от рук. Наш сын гостил у бабушки и дедушки.
«На колёсах» отпуск я до того не проводила. Как человеку ненасытно любопытному, мне было интересно всё.

Мы проехали тысячи километров, ночевали в разных гостиницах и постоялых дворах (по-другому не назовешь некоторые районные гостиницы), ели то рыбу под молочным соусом, то просто перекусывали бутербродами.
Киногруппе нередко приходилось сначала приводить в порядок какой-нибудь объект — сами красили стены или нанимали рабочих, а потом уже снимали. Как-то пришлось ремонтировать и подкрашивать льнотеребилку или льномолотилку — опытный образец; до того она была непригодной. Потом её трактором притянули в поле, запустили, она чихала и кашляла, но оператору всё же удалось её снять — как передовую технику на полях советских колхозов.
Ночами мужская часть киногруппы пила и веселилась. Кроме Дим-Дима, он был при мне. Да и выпивке он предпочитал книгу.
Должна сказать, что группа работала очень собранно, режиссёр постоянно напоминал о сроках съёмок, лимите плёнки, об экономии денежных средств…

Как-то мы остановились, чтобы размять ноги. По обе стороны дороги стеной стояли камыши. Нетрезвый оператор пошёл в эти заросли. Через минуту стал кричать: «Тону! Помогите!» Так как этот молодой человек был большим выдумщиком, нередко кого-нибудь разыгрывал, все подумали, что он дурачится.
Но когда из камышей стали доноситься вопли, матерные слова и пошли волны, стало ясно — беда. Муж первым побежал к оператору, потом подхватились и другие мужчины. Спасли. Оператор, оказывается, попал в топкое место, и его стало засасывать.

А какой остроумный народ собрался в группе!
Едем вдоль полей. Пасётся стадо коров.
— Сколько коров! — удивляюсь я.
— Окоровились! — доносится с заднего сиденья машины.
Тракторный завод. Оператор с камерой расположился напротив выхода — режиссёру нужны кадры: закончилась смена и народ выходит из проходной на площадь.
Смотрю, в толпе много женщин.
— Интересно, завод тракторный, а среди рабочих подавляющее большинство женщин. И что они там делают?
— Подавляют! — тут же отзывается один из осветителей.
И таких хохм и приключений в той экспедиции было немало.

Я на съёмки ездила лишь изредка. Режиссёрскую жену из себя не изображала. Когда супруг уезжал, я спала, гуляла по улицам, если это был город, заходила в парикмахерскую… А вечером мы где-нибудь ужинали. День, чаще всего, заканчивался жаркими объятиями.
Тот месяц был передышкой — я не готовила еду, не мыла посуду, не тёрла полы, не носила сумки с продуктами, не спешила на работу, не сидела часами в закрытом помещении.
Моя кожа разгладилась, загорела, я чувствовала во всем своём теле умиротворение — наконец-то, я выспалась за много лет. Меня любил красивый мужчина. Мне не на что было жаловаться.

Но мой супруг не был бы самим собой, если бы не находил повода, чтобы ко мне придираться, отчитывать и упрекать.
В группе было две женщины — директор фильма и я, остальные - молодые мужчины. Муж среди них был самым старшим, но ещё очень молодым.
И вот мой «юноша» меня ревновал.
В киногруппе был ассистент оператора — молодой человек с обыкновенной внешностью, несколько рыхловатый, малоразговорчивый. Я уделяла ему внимания ровно столько, сколько и другим: здоровалась, если встречались утром, говорила «до свидания», когда мы все расходились по комнатам в гостинице.
Я была женой режиссёра — главного человека в группе. К нему и ко мне все относились, исходя из официального статуса, с почтением. Как интеллигентные люди. Никто за мной не ухаживал — ни явно, ни скрытно.

Однажды мы остановились у придорожной харчевни. Каждый что-то ел и пил. Я видела: муж чем-то недоволен, хмурится. Объясняться на людях — не в моих правилах. Сделала вид, что ничего не вижу, всё, что брала, съела, выпила жиденький кофе с молоком, подкрасила губы, поправила расчёской чёлочку… Муж нахмурился ещё больше, ничего не стал есть.

«Нет уж, дорогой! Опять что-то не по тебе. И виноваты не тяжёлые съемки, не переезды, от которых у всех у нас растряслись желудки, — думала я. — Знаю я тебя уже, как облупленного. Мною недоволен! И как это у тебя так хорошо сочетается: молнии из глаз, когда ты смотришь на меня днём, и твои поцелуи во все мои впуклости и выпуклости ночью? Нет, я не дам тебе испортить мне отпуск. Не надейся».
А вечером Дим-Дим устроил мне разнос:
— Ты меня что, за дурака принимаешь?
— Господи, что за тон! Что случилось?
— Я давно заметил, что ты переглядываешься с ассистентом оператора.
— Ты опять за своё? Я с кем-то переглядываюсь? За кого ты меня принимаешь? На куртизанку я не тяну.
— Нахваталась всяких слов! Я видел — он тебе подмигивал. А ты ему улыбаешься.
— Я всем улыбаюсь. И тебе — тоже. Почему бы мне и не улыбаться? Я молодая женщина, сейчас лето, я в отпуске, рядом со мной любимый муж… Когда мы с тобой познакомились, помнишь, как я часто смеялась? Тебе это нравилось. Теперь из-за твоей ревности, я вынуждена оглядываться, прежде чем улыбнуться.
— Я с тобой не шучу! Отправлю его в Москву к чёртовой матери.
— Не ставь себя в неловкое положение. Даже, если бы я с кем-то и перемигнулась, что в этом такого?
— Значит, перемигивалась?

У супруга от ярости побелели губы. Я поняла: ещё минута, он выскочит из комнаты, ворвётся к парню, наговорит ему гадостей… Когда остынет и начнет соображать — будет извиняться и переживать.
Надо было спасать положение.
— Дим-Дим, пошутили и хватит, — я подошла к мужу, обняла его, тесно к нему прижалась, поцеловала легонько в губы, нежно погладила по щекам, подбородку, расстегнула рубашку и прижалась головой к его груди. — Ты же знаешь, мне никто не нужен, кроме тебя. Разве за все годы, что мы вместе, я это не доказала?
Супруг пытался вырваться, отстраниться — изображал возмущение. Я могла бы вспылить, стать в позу, наговорить ему кучу «любезностей», наконец-то, рассказать о намёках, которые мне делали его коллеги — о его заигрываниях с красивыми монтажницами…

Мы были далеко от дома, я настроилась на отпуск. Да и мужа жалко было, видела, что он устал — подводила погода и съёмки иногда приходилось переносить, дороги были плохими, мы неважно питались, поздно ложились спать и рано поднимались…
И творчества в этой его картине было, как кот наплакал. Дежурная режиссёрская работа. Но лучше, чем простой. На киностудии было много режиссёров и всех надо было обеспечить работой. Так что брались за всё, что предлагали.
А главное — мне не в чем было оправдываться! Я хотела мира.

Убедила я супруга или нет, не знаю. Он успокоился. А на следующий день я постаралась незаметно рассмотреть «предмет» ревности. Увидела высокого парня, у него были тонкие русые волосы, высокий лоб, лёгкая походка, несмотря на полноту, прямая спина… Очень даже симпатичный.
И не обратила бы на него внимания — ревность мужа помогла.
Мужья — глупцы!
Дим-Дим всё же отправил того парня в Москву — якобы, срочно надо было отвезти отснятую пленку для проявки.
Таких эпизодов в нашей жизни было немало. И всякий раз я думала о недальновидности ревнивцев. Сами толкают: «Посмотри на него! Посмотри!» Мы и смотрим.
Впрочем, жёны тоже этим грешат.

О ревности столько написано! Но такое определение её, как у Генри Фильдинга, больше мне не встречалось: «Но ревность — та же подагра: если эти недуги в крови, никогда нельзя быть уверенным, что они не разразятся вдруг; и часто это случается по ничтожнейшим поводам, когда меньше всего этого ожидаешь».

С этим прекрасным английским писателем, а вернее, с его романом «История Тома Джонса Найдёныша» у меня связан один эпизод, как выразился бы Дим-Дим. В подростковом возрасте я много времени проводила в читальном зале библиотеки. Там я была своим человеком и потому мне разрешали самой выбирать книги. Как-то забралась в самый дальний угол библиотеки и увидела на полке толстенную книгу. Взяла ее. По её внешнему виду поняла, что она мало была востребована — чистенькая, листы без загибов и пометок. Словно только из типографии. Я всегда смотрела год издания и тираж. Не знаю, зачем мне тогда это было нужно. Но привычка осталась на всю жизнь. На «Истории…» стоял 1947 год, выпущена в Москве. Как-то она попала в наш маленький городок.

В тот раз я провела с этой книгой несколько часов. Читать её нелегко. Она не для ещё несозревшего ума. И всё же я не могла еёзакрыть и забыть. Какие-то странички прочитывала полностью, какие-то пролистывала.
И вот я начинаю смеяться. Да так громко, что все посетители читального зала отрываются от своих книг, смотрят на меня и улыбаются. Меня сразило слово «пентюх», до того времени я его не слышала. У Фильдинга: «Повидимому, Молли любила Тома столь же горячо, как и он любил её; заметив его робость, она, напротив, осмелела, а когда он вовсе перестал посещать их дом, нашла способ попадаться ему на пути и вела себя таким образом, что молодому человеку надо было быть или пентюхом, или героем, чтобы её старания остались безуспешны».
Английского языка не знаю, поэтому не уверена, что «пентюх» есть в оригинале, возможно, это слово написано русским переводчиком.

Когда мы познакомились с Дим-Димом и я узнала, что он любит употреблять разные словечки, я подарила ему «пентюха». Увы, он это слово знал. Но не находил в нём «изюма».
К книге Г. Фильдинга я вернулась в институтские годы. Прочитала всю. Оценила юмор, глубокомысленные размышления автора о порядочности, добродетели, как он выразился — «насмешками стараясь отучить людей от их излюбленных безрассудств и пороков». А потом мне удалось купить «Историю…» в букинистическом магазине. С тех пор мы и дружим.


Я хочу развестись. Но всё заканчивается на ковре


Подруги мои, не бойтесь разводов. Пусть их боятся мужчины.

Развод — тяжёлое испытание, но это и стимул начать новую жизнь. Если замужество уже не радует, уже себя изживает, не стоит за него цепляться. Даже если вам не удастся больше удачно выйти замуж.
Всю жизнь быть замужем за одним мужчиной — как жевать конфету «Коровка», увязает в зубах.
Нет, я не призываю всех женщин к разводу. Наших женщин против их воли нельзя ни в чём убедить.
Просто не бойтесь разводов. Если судьба вам так подсолит.

Как ни покажется это странным, но первую попытку развестись сделала я. Примерно через восемь лет нашей совместной жизни. Сама от себя не ожидала такой храбрости.
Меня стал заедать быт. Каждый день две рабочие смены — профессиональная и домашняя. И везде надо успеть. Две руки, а дел масса. И постоянная нехватка денег.
«Ничто так не способствует благоденствию семьи, как обилие пищи», — цитирую прекрасный вывод ведущего телепрограммы «Диалоги о животных» Ивана Затевахина. Он говорил о птицах. А что у людей не так? Так.

Пришло такое время, когда мне приходилось выпрашивать деньги у мужа. Знаю, что получил зарплату или постановочные за фильм. Не даёт. Ждёт, пока сама спрошу. Спрошу — недоволен.
А кушает. Главная статья расходов у семьи — еда. «Кушать хочется, но деньги свои я поберегу для чего-то другого», — вот такой политики стал придерживаться мой Дим-Дим.
Я терпела. Где только не подрабатывала! Но дополнительные заработки были более, чем скромные. Много бегаешь, а получаешь пшик.

Как-то я у себя спросила: «Ты замужем или нет? Что же ты так надрываешься! Уже и мужа кормишь. Мало того, что ты убираешь квартиру, стираешь руками, моешь, выстаиваешь в очередях за продуктами, готовить еду, мало спишь, ублажаешь его в постели, даёшь мужу возможность работать, ездить в командировки, на всякие там конференции-симпозиумы… Так ты его ещё и кормишь.
А мужчину прокормить не так-то просто. На него денег уходит больше, чем на ребёнка. Посмотри на себя. На кого ты стала похожа! Когда ты была в парикмахерской последний раз? Ах, денег нет? А что ты купила себе за последние годы? Не помнишь! Смотри, щёки впалые, похудела, кожа на руках сухая. Я тебя не понимаю, Анна. Ты себя не уважаешь».

В таком нервном, заведённом состоянии я решила, наконец, поговорить с Дим-Димом начистоту. Раньше говорить с ним о деньгах считала неприличным.
Сын уже спал. Мы пили чай с яблочным пирогом — я научилась готовить его очень быстро. Муж молчал, хмурился. Я видела: сейчас быстро поднимется и уйдёт в свою комнату. Он чувствовал приближение грозы и увиливал от разговора. Но я себе сказала: «Сейчас или никогда! Тебя некому защитить. Защищайся сама».
— Тебе не кажется, Дмитрий Александрович, что мы поменялись ролями?
— Не кажется.
— Я стала главой семьи. Кормилицей. Несуразность получается, должен быть кормилец.
— Опять ты о деньгах? Всё деньги, деньги… Помешались вы все на деньгах!
— Кто это «все»? Ты что, ещё кого-то содержишь?
— Не приписывай мне того, чего нет. Ты помешалась на деньгах. Ты!
— Только без истерики. В магазинах ничего бесплатно не дают.
— Совсем недавно я отдал тебе свою зарплату. Ты не умеешь правильно тратить деньги.
— Не всю зарплату отдал, а часть. А трачу на ребёнка, на себя и на тебя. То, что ты вносишь в наш семейный бюджет — крохи. Я завела книгу доходов и расходов, как немки это делают. Записываю всё до копейки. Посмотри, сколько я трачу из того, что сама зарабатываю. Всё! На чулки не остаётся.

— Тебе надо было выйти замуж за миллионера.
— Ты мне уже это говорил. А тебе не надо было жениться.
— Дурак был. Вот и женился.
— Ах, вот ты как! Что с тобой, Дима? Ты стал жадным. Я тебя не узнаю. Ты ведь образованный человек. Что же я тебя должна убеждать, что муж обязан содержать семью, если он её завел?
— Ничего я не должен! Сколько не зарабатываю, всё идёт как в прорву.
— Но разве до женитьбы ты не тратил на себя деньги? Ты что, святым духом питался и голым ходил? Я видела твои фотографии, когда ты учился во ВГИКе — одевался модно. А ещё у тебя была гражданская жена. Она тебя кормила или ты — её? Да, нас трое, денег надо больше. Но я же не сижу у тебя на шее. Без моих заработков мы бы ели только картошку. Не хочу, чтобы мы болели, от плохого питания люди болеют.
— У тебя изменился характер, Анна. Ты от меня всё время что-то требуешь. Оставь меня в покое. Я хочу заниматься делом. Больше мне ничего не нужно.

— А что жена и ребёнок — это не самое важное в твоей жизни дело? Какое дело может быть важнее? Кино — это лишь профессия, но не вся жизнь.
— Ты раньше была робкой, послушной, не устраивала мне сцен.
— Жизнь заставляет, Дима, меняться. Я тоже хочу заниматься любимым делом. Руки чешутся сесть за письменный стол. Знаешь, что у меня в косметичке вместе с пудрой и губной помадой? Клочки бумаги. Сейчас мы готовим новый проект, я не могу не участвовать в том, что делает коллектив. На клочках бумаги записываю всякие мысли по этому проекту, когда еду в метро, чищу картошку или мою полы. Служанки у нас нет. Ты видишь, я всё делаю сама. Тебе меня не жалко?

— Почему я должен тебя жалеть? Я тоже работаю. И не виноват, что в нашей стране мужик не может прокормить семью.
— Другие же умеют. Мы бываем у твоих коллег. Та же зарплата, те же постановочные. Но у них и мебель есть, и живут повеселее. Скромнее, чем мы, никто не живёт. Ты, супруг мой, стал экономить на семье. Постоянно угощаешь друзей коньяком, что-то я не видела, чтобы тебя угощали — ты всегда первый, платишь за всех. Были бы лишние — почему и нет. Покупаешь много книг…
— Ты мне будешь указывать, как тратить свои деньги! Не смей упрекать меня в том, что я покупаю книги!
— Я тоже хочу, чтобы у нас была хорошая библиотека. Но если сейчас нет возможности, не покупай пачками. Подожди лучшего времени.
— Мне надоели твои претензии. Ты стала грубой. Знаешь, о чём я думаю последнее время?
— Скажи, узнаю.
— О том, что ты подставилась мне… Могла бы сказать, что ты девушка… Там в шалаше. Но ты меня решила захомутать. Я порядочный человек. Была бы ты женщиной, я бы уехал и всё!

— Какой же ты мерзавец! Долго таил в себе эту гнусность!
У меня в руках было полотенце. Я замахнулась на него, но не ударила.
— Нет, это не твои слова. Кто тебя научил так сказать? Уверена, что это чужие слова. Так я тебе и поверила, что ты не обрадовался, когда твой член упёрся в мою девственную плеву и не смог сразу провалиться во влагалище! У тебя до меня, как ты говорил, не было девушки. Только женщины. До тебя в их влагалище побывало по сто-двести мужских членов. «Общественный сосуд», как писал
Куприн о влагалищах проституток, в которые сливают сперму мужчины. Ты же брезгливый! Как же ты с этим мирился? Или ничего не чувствовал, потому что мозги затуманивала похоть?
Тебе изменяет чувство такта. Вот и образованный ты мужчина, а не понимаешь, что нельзя так обижать женщину. Ведёшь себя, как человек с единственной извилиной в мозгу. Одно желание у тебя: обидеть, унизить, больнее ранить…
Не хочу никого обижать. Мне нет дела до твоих жён, любовниц, их влагалищ. Но и меня обижать я тебе не позволю.

Тебе нужна примитивная женщина. Если бы я была такой — ты бы взвыл и давно удрал. Но ты цепляешься за меня. Отцепись! Ты сам не знаешь, чего от женщин хочешь. Разберись сначала. Не нужен ты мне такой! Всё! Жить с тобой больше не хочу. Мало того, что ты жадный, так ты ещё и пошляк.

Знаю, что ты часто читаешь «Новый Завет». Смотри, что я нашла в нём, даже выписала: «Также и вы, мужья, обращайтесь благоразумно с жёнами, как с немощнейшим сосудом, оказывая им честь, как сонаследницам благодатной жизни, дабы не было вам препятствия в молитвах. Наконец, будьте все единомысленны, сострадательны, братолюбивы, милосердны, дружелюбны, смиренномудры… Ибо, кто любит жизнь и хочет видеть добрые дни, тот удерживай язык свой от зла и уста свои от лукавых речей».
Мне тебя жаль. Нет в тебе мудрости. Ты делаешь женщин несчастными.
Я подаю на развод!

«А что такое ад, я знаю совершенно точно — это выражение скуки на лице того, кого любишь», — я твердила эти слова Жан-Луи Кюртиса на следующее утро по дороге в суд.
Первый раз я оказалась в этом учреждении. Оно ещё больше ухудшило моё настроение — унылое, серое помещение, хмурые люди.

  Но я была полна решимости.
«Ах, я подставилась! Хорошо, что, наконец, высказался. Интересно, сам додумался или кто-то подсказал? Долго же копил этот удар! И это всё за мои старания быть хорошей женой, хозяйкой, матерью!
Ведь сам спланировал поездку на остров, сам меня добивался. Нет, не считаю себя жертвой совращения. Без моего согласия ничего бы не было. Но он спланировал это совращение. Поведение его было неприличным, но я же ему об этом не напоминаю.
И что его укусило за язык? Сказал бы честно: «У нас не получается. Я в тебе разочарован. Давай разойдёмся». Духу не хватило? Гадости говорить смелости хватает, а на то, чтобы по-человечески себя вести — нет. Нет, здесь что-то не так. У него появилась женщина. А признаться не может. Ну, что же, время покажет».

Добросовестно переписала все документы, которые нужно было собрать для развода. Потом побежала на работу. На душе было просто пусто — такой обиды я от Дим-Дима не ожидала.
Вечером занималась с сыном уроками, потом мы ужинали, он вымылся, на сон грядущий я почитала ребенку «Денискины рассказы» Драгунского. Мы читали сыну перед сном (чаще я, иногда и Дим-Дим) разные книги — чтобы он знал, как правильно ставить ударение, какие оттенки имеют предложения, заканчивающиеся восклицательным и вопросительным знаками, попутно отвечали на его вопросы…
Я и сын были друзьями, мы хорошо ладили. Он был любознательным мальчиком, сам читал, что хотел — в нашей библиотеке для него не было запретных книг; нередко мы разговаривали на разные темы; я дорожила его доверием.
Потом я ещё что-то сделала по дому. Настроение — настроением, но мне пришлось заканчивать работу, на которую не хватило времени днём. Ни сил, ни вдохновения не было, но труба звала: «Надо! Надо! Надо!».

Супруг вернулся поздно. Я не подняла головы.
Он сел рядом.
— Ан, давай поговорим.
Я молчала.
— Ан, прости меня.
— Что я должна тебе простить?
— Я вчера наговорил тебе лишнего. Не знаю, что на меня нашло.
— Ничего лишнего ты не сказал. О чём думал, то и сказал. Я давно чувствую, что тебя тяготит семья. Ты не способен к семейной жизни.
— Почему ты так решила?
— Потому что никакая работа не может быть главнее, чем жена, ребёнок. Семью и работу даже ставить рядом нельзя. Я тебя не понимаю.

— Чего не понимаешь?
— Твоей безответственности. Ты так любезен с друзьями, соседями… Даже с дворником. Улыбаешься, о здоровье спрашиваешь. А дома ты грубый, жёсткий. Раньше ведь ты не был таким. Скажи честно, что происходит?
— Ничего не происходит. Просто я издёргался, нервничаю…
— На работе все нервничают. Но это не повод быть деспотом в семье. Почему я должна выпрашивать у тебя деньги, кормить тебя? Когда у тебя простои и ты не получаешь зарплату, разве я тебя в чём-то упрекаю? А сейчас ты, возможно, просто прячешь деньги. И не стыдно? Честь режиссёра, вгиковца не страдает?
Я не гуляю, не пью, не курю… Что ещё я должна делать? Мыть тебе ноги и пить эту воду? Почти так и было. Но больше не будет. Ты нас не любишь. Признайся.
— Я очень люблю и тебя, и сына.
— Нет, что-то с тобой происходит. Я не верю в лозунги: ревнует — значит, любит; бьёт — значит, любит; обижает — значит, любит. Это не для меня. Не хочу больше никаких разговоров. Я буду собирать документы для развода. Придётся разводиться через суд, у нас ведь несовершеннолетний ребёнок.

— Я не хочу с тобой разводиться. Что ты надумала! Нам ведь с тобой хорошо вместе.
— Нам с тобой хорошо в постели. Но это не вся жизнь. Есть ещё проза жизни, быт, ответственность. Ты старше, лучше знаешь. Жизнь-то тебя уже покрутила. Но, как я вижу, ничему не научила.
— Мне кажется сейчас, что ты старше, мудрее.
— Мудрее — может быть. Я чувствую ответственность за семью. С тех пор, как я вышла замуж и родила ребёнка, нет больше просто Анны. Есть Анна плюс сын плюс ты — мой муж. Я сдерживаю все свои желания. У нас тоже бывают вечеринки, встречи, фуршеты… Коллеги остаются, а я бегу домой. И буду бегать, пока сын несовершеннолетний. А что ты за отец! Когда ты разговаривал с сыном по душам, когда ты его обнимал? В прошлом году. Ему нужны твои советы — вы же мужчины. Вот скоро он будет спрашивать о поллюциях. Придётся мне отвечать, что это такое.
Ты меня за  те годы, что мы вместе, приучил жить так: всё, что касается тебя — важно, главное; всё остальное — второстепенное. Я прошла с тобой хорошую школу. На выживание.

— Что же я такое чудовище? Ходи на вечеринки, я тебе разве запрещаю? Так повелось, что женщина больше времени проводит дома. Ты же не хочешь привязывать меня к своей юбке, как других мужей жёны привязывают? Мы так с тобой не договаривались.
— Ты просто эгоист. «Я, я, я», «Мне, мне, мне!» — только и слышу. Я понимаю, что твоя работа требует сосредоточенности, свободного режима.
Но и я — не тётя Дуся из Мордоплюевки, говорю твоими словами. И мне нужна сосредоточенность. Я же успеваю и хозяйство вести, и работать, на родительские собрания ходить в школу и твоих гостей принимать… Если человек настроен на семью, он найдёт и на неё время.
Ты, Дим-Дим, эксплуатируешь мою самоотверженность, доброту… Я человек деликатный, это у нас в роду, а ты считаешь мою деликатность слабостью. Я не слабый человек. Ты меня хочешь такой видеть, но придётся тебя разочаровать. Слабый рядом с тобой не выживет.
Нам стало с тобой трудно. Давай разойдёмся.

— Я отправил телеграмму твоим родителям.
— Какую телеграмму? Почему моим родителям? Ты с ума сошел!
— Я написал, чтобы кто-нибудь приехал, так как ты хочешь развестись со мной.
— Зачем ты беспокоишь моих родных? Мы что, несовершеннолетние?
Чего ты испугалась? Понимаю: ты не можешь перенести того, что я инициатор развода, что я тебя бросаю, а не ты меня. Чтобы не страдало твоё самолюбие, согласна: напиши сам заявление о разводе, пусть инициатива идёт от тебя.
— Но я не хочу с тобой разводиться. Чем я тебя не устраиваю? Скажи, я выслушаю. Давай найдём какой-нибудь компромисс… Что ж, прямо сразу разводиться! Давай поживём немного отдельно? Хочешь? Я сниму комнату или поживу у друзей. Что ты всё жалуешься? А другие женщины не готовят обеды, не моют полы? Мне кажется, что ты зациклилась на быте.
— Да, другие женщины тоже готовят еду и полы моют, но от них мужья деньги свои не прячут и дома многое делают, чтобы жёны с ног от усталости не падали. Могу назвать пару твоих коллег, жёны которых не работают и мужья их ни в чём не упрекают.
Ни на чём я не зациклилась. Наши разногласия постепенно накапливались. Мы становимся чужими. Я чувствую, что с тобой что-то произошло. Последние месяцы ты ведёшь себя, как гость: утром ушёл, ночью пришёл; совсем отбился от дома.

— Ты же знаешь, я делаю большой фильм. Сложная тема, мне не достает материала, я пытаюсь найти что-нибудь в фильмотеке, взять что-нибудь из хроники, сижу в библиотеке…
— Этим фильмом ты занимаешься недавно. До этого у тебя был большой простой. И во время простоя тебя дома не было.
Хочу тебе признаться, что я долго думала, прежде чем решиться разойтись с тобой. Я люблю тебя. Моё тело тянется к тебе. Я знаю, ты даёшь мне наслаждение. Как любовник, ты прекрасен! Трудно отказаться от удовольствия, которое я получаю, как женщина, с тобой в постели.
— Мне приятно это слышать. Первый раз ты мне об этом говоришь так откровенно.
— Если бы ты не устраивал меня, как мужчина, я бы сбежала от тебя давно.
— У тебя есть любовник?
— Нет, любовника у меня нет.
— Ты говоришь со знанием дела: я хороший любовник! Есть с кем сравнивать?
— Я сказала «прекрасный», а не хороший. Это не моё слово. Как-то одна из твоих любовниц была более, чем откровенна. Позвонила, тебя не было дома. Она, ничуть не смущаясь, выпалила, что ты с ней спишь. По голосу я определила, что она не юная, но молодая дама. Рассказала, что ждёт каждое ваше свидание, потому что таких любовников, как ты, днём с огнём не найдёшь. У неё было много мужчин, но ты — самый лучший, прекрасный любовник… И пообещала: «Я всё равно уведу его от тебя!» Меня она называет на «ты», а тебя — «прекрасным любовником».

— И ты поверила! Это же шантаж! — муж забегал по комнате, опрокидывая всё, что попадалось ему на пути. — Какая мерзость!
— Не надо возиться в навозе — тогда и не будет вонять.
— Господи, ты тоже стала циничной!
— Отвечу твоей любимой поговоркой: с кем поведёшься — от того и наберёшься.
— Меня унижают, оскорбляют, — кричал Дим-Дим, — а ты, что, радуешься? Не знаю, кто бы это мог быть. Но я узнаю, голову оторву. Мерзавка! Сучка! Кому-то надо нас поссорить.
— Мне радоваться нечему. Мой муж числится в прекрасных любовниках. Никогда не думала, что мне придётся такое выслушивать.
— Не верь! Не верь! Не верь! Нет у меня любовниц! — Дим-Дим уже не кричал, а вопил.
  Я думала: «Сейчас он грохнется в обморок или у него будет сердечный приступ».

 Нужно было срочно смягчить ситуацию. И я сказала:
— Мне хочется думать, что ты, кроме меня, ни с кем не спишь. Знаток любовных интриг Бальзак написал, что любящая женщина знает лицо возлюбленного, как моряк знает открытое море. Пока по твоему лицу не видно, что у тебя есть любовница (Я ему так сказала, но думала по-другому. Вспомнила Бальзака с одной целью — успокоить разбушевавшегося мужа. Все знают: дыма без огня не бывает. Оправдывался он неумело, наверное, не был готов к такому повороту событий. И не нужен мне был его сердечный приступ).
Сегодня нет любовницы, появится завтра. В этом я уверена. Ты же горячий мужчина. Мы с тобой уже месяц не занимаемся любовью. Я тебя отвергаю по разным причинам: то менструация у меня, то голова болит… А всё потому, что теперь мне не нужна просто физическая близость с тобой. Я повзрослела.
Не могу ложиться с тобой в постель после ссоры. Ты меня целуешь, а я не могу тебе отдаваться так же пылко, как раньше, потому что в голове крутятся все твои обидные слова. Зачем  ты опоганил наше такое романтическое начало в шалаше? Ты сам меня привёз на остров. Ты, как режиссёр, написал сценарий, в котором были остров, шалаш, половой акт, к которому я не была готова, а ты его уже в свой план записал. Ты же обманул меня, сказал, что едет группа...
Я тебя не держала. Мог бы и уехать, скрыться. Искать бы я тебя не стала — не из того теста сделана. А ты говоришь: «Подставилась!» Циник! Катись отсюда! Снимай комнату, живи у друга, мне всё равно.

— Ан, прости меня. Это у меня вырвалось. Я злюсь, поэтому не помню, что говорю.
— Всё ты помнишь! А почему ты злишься? У тебя роман? Или, может, ребёнка кому-нибудь сделал?
— Опомнись, что ты говоришь! Я дурак! Хочешь — побей меня.
— Зачем? Это ничего не изменит. Понимаешь, я убеждена, что мы с тобой всё равно разойдёмся. Сердце моё это чувствует. Не сейчас, так — потом. Или ты уйдёшь. Или я сбегу.
— Когда я на тебе женился, я думал: «С этой женщиной я проживу всю оставшуюся жизнь».
— Ты был влюблён! И твою влюблённость ко мне подогревало именно то, что я была девушкой. Тебя это радовало, ты себе только в этом не признавался. Мы хорошо с тобой прожили столько лет, супруг мой. Я довольна.
Прощаю тебе все обиды, на которые ты был так щедр. Но жить с тобой больше не хочу. Сын подрастёт, я постараюсь ему объяснить всё правдиво, говорить плохое о тебе я не буду. Или сам с ним поговоришь. В ваши отношения я не собираюсь вмешиваться.

И тут Дим-Дим стал передо мной на колени. Уткнулся, как ребёнок, в мои ноги, зарыл голову в платье, забормотал… Господи, я увидела, что плечи его вздрагивают. Этого вынести я не могла. Ещё какое-то время я его отталкивала.
Примирение закончилось на ковре. И эта была одна из лучших наших любовных ночей. Может, муж и думал тогда: все бабы-дуры.
Но, если честно, для меня ещё не пришло время разводиться.

Кто заканчивал ссоры пылкой любовью на ковре, тот меня поймёт.

Однако… Ласки, поцелуи, оргазмы способны отвлечь женщину от обид. Но гордость её не подвластна сексу. Гордость величественна, как Египетские пирамиды. Она обиды не забывает. И не прощает.
А пока пусть всё идёт своим чередом!



 


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

И без него

И всё-таки он сбежал!


Прошло несколько месяцев после того телефонного звонка, когда мне сказали, что мой супруг прекрасный любовник, и нашего примирения.

А потом он сбежал.
Цинизм во всей этой истории не в том, что он ушёл к другой женщине. А в том, что Дим-Дим — образованный, начитанный, большая умница от природы, сценарист и кинорежиссёр, снимающий фильмы о добре, честности, величии духа — не объяснился со мной, женой, матерью своего сына, как человек порядочный. Слов не нашёл? Храбрости не хватило? Уж точно, в каждом человеке — не один человек, а два или больше. И все они живут и поступают по своим, индивидуальным законам. В зависимости от ситуаций.

Он не ушёл. Он нас бросил. По-настоящему. Не оставил ни рубля, не звонил, не заезжал, чтобы повидаться с сыном.
Если бы Дим-Дим сказал: «Ан, хоть казни, хоть милуй. Я влюбился. Не могу жить без нее», я бы ответила: «Ты свободен, как супруг. Можешь уходить. Свободен ли ты, как отец, решай сам».
Это был бы лучший его режиссёрский сценарий.

Нет же, он, как дезертир, выжидал, когда мы с сыном уйдём из дома. Накануне нервничал. В нашем доме не было мусоропровода. Вдруг Дим-Дим хватает ведро с разными отходами и быстро идёт на улицу. Дим-Дим с мусорным ведром? Такое могло быть только в фантастическом кино. Я выглянула из окна — стоит с пустым ведром в телефонной будке.

Считается, что многими новинками в нашем быту и в других сферах жизни мы обязаны мужчинам. Именно мужчины, оставленные с маленькими детьми, напридумали всякие разные приспособления, облегчающие уход за детишками. Наверняка, и мобильные телефоны придумали джентльмены — чтобы никто не мог подслушивать их разговоры, в том числе, и амурные. Дим-Диму не повезло, в его время мобильников не было. Пришлось ему придумать эпизод: «Сцена с мусорным ведром». Как в плохих романах.

Подруги мои, если ваш муж или возлюбленный начинают делать что-то, чего вы не могли до того их упросить сделать, знайте, это неспроста. Как говорят французы: во всём ищите женщину.

Есть такой анекдот.
Муж говорит жене:
— Я уезжаю в командировку.
Берёт чемодан, целует её, закрывает дверь и уходит.
Через неделю появляется… в пижаме и с пустым мусорным ведром в руке.
Жена от удивления не могла ничего сказать.
Оказалось: он уехал в командировку к любовнице — на соседнюю улицу. Как-то вынес мусорное ведро и по привычке пошёл домой.

Ушёл, видно, Дим-Дим ненадолго. Взял немного книг, оленьи рога, которые висели в его комнате, костюмы. Но б;льшая часть его имущества осталась. Сыну я сказала, что отец уехал в командировку. Кабинет Дим-Дима закрыла на ключ, а ключ повесила на гвоздь. И в ту комнату больше ни разу не зашла.
Я не мучилась бессонницей и не рвала на голове волосы. Конечно, мне было неприятно, что супруг сбежал. К другой женщине сбежал, или от семьи? Какое-то время я не знала истинного поворота событий. Я не забыла, что он и раньше уходил от других своих жён. Как Колобок: «Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл. А от тебя и подавно уйду».
Да я ещё и похихикала про себя:
   - Интересно, а зачем он взял с собой оленьи рога? Дурная примета!

Через несколько дней я почувствовала, что мне легче жить без мужа: меньше готовила, стирала, позже поднималась утром, по вечерам мы стали подолгу разговаривать с сыном, а в выходные ходили с ним в кинотеатры на детские фильмы.
Тогда была большая серия фильмов для детей — по мотивам сказок А. Пушкина и русских народных сказок — они были яркие, наполненные музыкой, в них играли прекрасные актёры, звучал чистый русский язык; было коварство людей, но не доминировало насилие. Ходили мы смотреть и мультипликационные фильмы, в которых добро всегда побеждало зло, и было много юмора.

К тому времени в моей записной книжке уже появилась французская поговорка: «От всех бед два лекарства: первое — время; второе, самое дорогое — молчание».
В нашей квартире было тихо, чисто. После ухода Дим-Дима несколько вечеров я протирала, выбивала и чистила во всех её углах — чтобы и пыли от него не осталось.

 Прошло несколько месяцев. Ключ от кабинета мужа всё это время мирно дремал на стене.
Я купила путёвки в Дом отдыха, и мы поехали с сыном в Подмосковье на все первомайские праздники. Взяли с собой мячи, сачки, гамак, книги, разной еды. Я заказала такси — гулять так гулять!
Мне хотелось компенсировать свое невнимание к сыну. Когда детей двое (нередко мужа женщины называют «мой второй ребёнок»), то обязательно один будет обделён; так как отец мало занимался сыном, мне приходилось быть мамой-папой.
В Доме отдыха я намечала план на каждый день: куда пойдём, что будем делать. Мы объездили все окрестные городочки и посмотрели все их достопримечательности. Я с радостью узнала, что сына интересуют исторические здания, он не был равнодушен в музеях, что-то даже записывал в блокнот.
Матери и отцы даже не предполагают всей глубины переживаний своих чад, если они становятся свидетелями семейных ссор: они вянут как цветы — без живительного дождя и заботливого уходя.
Наш сын оттаивал у меня на глазах. Он познакомился с девочкой-ровесницей, они подолгу разговаривали, значит, сыну было, что рассказать девочке. Это, конечно, у него от папочки — уметь нравиться противоположному полу.
Мы вернулись домой выспавшимися, отдохнувшими и посвежевшими. Не могу сказать, что ночами не вспоминала Дим-Дима. Если, как это бывает, когда не спишь, я начинала мысленно проговаривать целые обвинительные речи, то тут же себя останавливала: «Спать! Ты молодая, обаятельная, всё при тебе! Чего тебе убиваться! Пусть он убивается, что потерял тебя — молодую и обаятельную».

У Михаила Лермонтова есть прекрасное стихотворение, посвященное К.*, «Я не унижусь пред тобою…». Оно соответствовало моим тогдашним переживаниям. Особенно эти строки:

Я горд!.. прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Чего б то ни было земного,
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга,
Чтобы друг друга позабыть.
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем…

Моя судьба меня не тревожила. Я знала, что и без мужа выживу вместе с ребёнком. Волновал сын. Мне хотелось, чтобы отец был рядом с ним, пока он не подрастёт. Я по себе знала, как плохо без отца. Психологи считают, что даже мужчина-алкоголик важен для ребёнка, как отец; полчаса, когда он не пьян и интересуется своим отпрыском, позволяют тому не чувствовать себя «безотцовщиной».
За себя я была спокойна. Дим-Дим, разбудив меня, как женщину, знал, как я могу насыщать его любовью. А от такого сексуального наслаждения далеко и надолго не убегают.
Я оказалась права.

Начались будни. Через несколько дней после майских праздников я пришла домой пораньше. Ещё с порога почувствовала — что-то изменилось. Как в сказке: Баба Яга влетает в свою избушку, тянет носом и говорит: «Чую, чую, человеческим духом пахнет».
 Ключа на стене нет, в комнате Дим-Дима шуршание. «Собирает оставшиеся вещи, чтобы уйти?», - подумала.
Но делала вид, что ничего не вижу, не слышу, не знаю.

Дети, как известно, живут по своим законам, они наивны, искренни и непосредственны (в «Словаре синонимов» это слово объясняется так: такой, в котором нет напряжения, неловкости), чем вносят неожиданные и независимые коррективы в жизнь и поведение взрослых.
 
Без этого промежуточного звена — дети, мужчины и женщины, как мне кажется, давно уже бы перегрызлись между собой и переселились бы на разные планеты, чтобы друг друга и в глаза не видеть.

Сын вернулся из школы. Первый взгляд на стену, где висел ключ от комнаты отца. До этого я объяснила сыну, что там у папы важные документы о кино, разработки его сценариев, наброски рисунков: «Дружочек, к тебе приходят товарищи, не заходите туда, отец будет недоволен, если вы устроите там беспорядок».
Я знала: сын не верит, что Дим-Дим в командировке. Так долго? И ни разу не позвонил? Это было странно, так как Дим-Дим звонил даже из такой «Тмутаракани», где и связи никакой могло не быть. Мог телеграмму прислать, если мы долго о нём ничего не знали. Но сын ни разу не задал мне ни одного вопроса — вот такой оказался выдержанный мальчик.

— Папа вернулся! — закричал ребенок и, как был, с ранцем в руке, ворвался в комнату Дим-Дима. Там начался шум, радостные взвизгивания.
Ради таких моментов я, брошенная и обманутая женщина, готова была простить Дим-Диму многое. «Пусть идёт всё своим чередом! — приказала я себе сурово. — У тебя ещё будет время подумать о себе».
Через некоторое время они вышли. Дим-Дим держал свою руку на плече сына. Интересно, чувствовал ли он радость от бурного восторга, с которым встретил его ребёнок — плоть от его плоти?
Может быть. Глаза у него были влажными. Без чувств-с-с слёз не бывает. У мужчин, во всяком случае.
— Здравствуй, Ан. У тебя чаю не найдётся?
Он — как ни в чём не бывало. И я — как ни в чём не бывало.
— Найдётся. Сейчас будем обедать. Дружно мыть руки! — я говорила тем же тоном и те же слова, что и раньше. Играла ради сына. Внутри у меня всё дрожало. От возмущения? От радости? От гордости: «Ты всё-таки вернулся, блудный муж! Значит, здесь, у нас, лучше?»

Когда не знаешь, как поступить, лучше всего обратиться к мудрости предков.
В «Послании к римлянам Святого Апостола Павла» («Новый Завет») есть такой совет: «Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его… Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром».
Нет, Дим-Дим не был моим врагом в полном смысле этого слова. Он стал осколком, ранившим меня в сердце. Но он пришёл не с мечом, а с миром… Потому и сели мы с ним, как и прежде, за один стол. Счастливым был наш ребёнок. Что для матери очень важно.
Тогда я не хотела думать, как долго продлится  наше перемирие. Зачем что-то загадывать? События – как нечто живое – накрывают нас с головой, и не спрашивают: хотим мы этого или нет.


Супруг вернулся. И я его приняла


Дим-Дим вернулся, «побитый, как собака», с виноватым видом, изголодавшийся, с кучей грязного белья, с желанием помириться.
Голодного надо сначала накормить — христианский закон. Это я сделала.
Выстирать и выгладить рубашки и всё прочее. И это я сделала. Стирала-то руками! «Простые» советские граждане о стиральной машинке могли только мечтать.

Помню: на плечиках принесла приятно пахнущую дюжину сорочек. Повесила в шкаф. Оглядываюсь — в глазах Дим-Дима слёзы. Вот и пойми этот сильный пол! До сего дня, сколько я выстирала ему рубашек  — всегда ходил чистеньким. И не плакал от умиления.
Поистине: что имеем — не храним; потерявши — плачем.
Все я делала почти молча. «Да, да, нет, нет» — вот и все слова. Нормально разговаривала с супругом лишь при сыне — пусть не переживает, думает, что в семье всё хорошо; его время ещё придет — напереживается.
Я вела себя с Дим-Димом, как добрая душа, которая по-прежнему любит своего мужа и готова выслушать его вариант побега «налево».

Некоторое время мы общались как друзья и как родители. Но меня лихорадило: как он поведёт себя дальше; если обнимет, что мне делать? Эти мысли преследовали меня везде — на работе, в транспорте, в магазинах, у плиты… Часто что-то падало из рук, я спотыкалась, задумывалась, что вызывало вопросы у коллег: «Анна, ты всегда такая веселая, неунывающая, поддерживающая у всех хорошее настроение, и вдруг приуныла. Что случилось?». Они-то ничего не знали. И не узнали.
 Я не любительница рассказывать о своих личных делах даже очень близким людям.
Расскажешь, потом всё образуется, изменится к лучшему, а другие будут помнить о негативе в твоей жизни и напоминать: «А помнишь?» Лучше пережигать всё в себе, если, конечно, силы на это есть. А помогают переживать все неприятное всевозможные дела. Как говорили женщины постарше: «Глаза боятся — а руки делают».

Но при всём при том, я старалась быть привлекательной. Перетрясла весь свой вещевой арсенал, рано поднималась, чтобы причипуриться, как говорила соседка. Могла бы особенно и не стараться — в то время у меня ещё было полно ресурсов привлекательности: нигде никаких жировых складочек, спина прямая, глазки блестят, гимнастикой и танцами «для себя» я не позволяла мышцам терять упругость.
 У меня был шанс, как у более молодой сударыни, чем та, к которой он убежал. Потом я узнала, что Дим-Дим сбежал всё-таки к женщине. «Доброжелатели» шепнули мне, что это была работница киностудии, его ровесница. Интересно, амуры с ровесницей -  что-то странное для такого мужчины, как Дим-Дим! Нет, он не был падок на девочек, как некоторые стареющие джентльмены, однако предпочитал все же моложе себя. А тут такой альянс! Значит, сумела убаюкать.

Я ненавязчиво плела вокруг своего неверного супруга сексуальную паутинку. Думаю, что он об этом не догадывался — мужчины слишком прямолинейны.
• Если хотела Дим-Диму что-то сказать, то подходила к нему достаточно близко, но не прикасалась. Но это было тем расстоянием, когда член уже начинает чувствовать зов женских гормонов.
• Дома практически не ходила и не хожу в халате. В молодости носила короткие юбки и платья. Ноги у меня не растут «от ушей». Но «от ушей» наши ноги нужны мужчине лишь при первом знакомстве с девушкой. А если он уже знает, какое удовольствие таится у женщины между ногами, то не длина их важна, а чтобы они в нужный момент приняли положение, от которого даже импотентный член вздыбится.
• А как я его кормила! Как жёны откармливают мужей после длительной экспедиции, когда  где-то там даже хлеба было невдоволь.

Дим-Дим вернулся без гроша в кармане, во всяком случае, мне он ничего не дал и, я заметила, курил более дешёвые сигареты. Обычно, он на себе, любимом, не экономил. Значит, прижало финансовое положение.
Советская власть положила такую оплату труда творческим работникам, что особенно в тратах не разбежишься; у нас никогда не было запаса денег, несмотря на то, что мы не пили, как алкоголики, не играли в карты на деньги…
Нередко бывала ситуация, описанная поэтом Николаем Рубцовым:

Стукнул по карману — не звенит.
Стукнул по другому — не слыхать…

Но на нормальную жизнь нам хватало тех денег, которые мы зарабатывали вместе. Дим-Дим был таким же трудоголиком в своём деле, как и любовник — в постели. Пока не стал экономить на семье.

Уходя к любовнице, супруг прихватил с собой (я обнаружила это позже) одну уникальную вещь —  реликвию, которая передавалась  в его семье из поколения в поколение, и должна была достаться нашему сыну. Увы! Дим-Дим вернулся с рогами оленя, книгами, грязным бельём, но без реликвии. Ему её не отдали — наверное, она ушла в уплату за то, что он там жил.
Странная дама! Могла бы и вернуть, ведь несколько месяцев он дарил ей «женское счастье», как мало какой мужик может дарить. Ему бы надо было в знак благодарности приплатить за это, а не отбирать.

Вернулся муж худой, измождённый. От любовных игр? Вряд ли, гиперсексуальный период у него уже прошёл. Он был по-прежнему сексуально легко возбудимым. Однако появился регламент. Пусть каждый день, но по одному разу мог работать его член. Нам этого было достаточно; ему, как мужчине, мне, жене, не надо было ничего доказывать в постели. А вот любовнице! Перед любовницами надо держать статус «прекрасного» любовника; если она захочет, то заниматься с ней любовью и два, и три раза, может, больше — в зависимости от её аппетита. Ей-то мужчина не может сказать, что у него «не стоит», или, что у него «трепыхается» сердце после того самого. Жене — скажет; любовнице — нет, чтобы себя в её глазах не потерять.

"Ад нотам" (что в переводе с латинского — к сведению) сэров, которые перестали быть юношами, то есть, после сорока: вы попадаете в разные условия при половом акте с разными женщинами.
Может, Дим-Диму хотелось бы и почаще совокупляться, но, чтобы член хорошо твердел и не гнулся в зрелом возрасте, мужчине многое нужно — физическое здоровье, хорошее настроение, качественное питание и чистая совесть…

Так вот, денег у моего супруга, когда он вернулся, не было, а кушать хотелось. И чего только не сделает женщина, любящая и желающая вернуть мужа и сохранить семью в полном составе!
Само собой, я стала его откармливать. Ненавязчиво. Брала дополнительную работу.

Если бы мою нынешнюю голову заменить на ту, что у меня была на плечах во время замужества за Дим-Димом, я бы вела себя совсем по-другому. Стирать его рубашки, хранящие ещё запах той женщины, руками? Ни за что, сказала бы моя сегодняшняя голова! Кормить? За какие заслуги? Пусть сам покупает еду, готовит и ест, да ещё и на питание ребёнка даёт деньги.
Но я ТА резко отличалась от ЭТОЙ — что я теперь.
ТА я кормила. Завтрак, обед, ужин или завтрак-ужин, а ещё два-три стакана молока и кефира, которые он любил пить, когда печатал на машинке литературный или режиссёрский сценарий.
А в магазинах, если не пустые прилавки, то очереди. Одиноких женщин в тех очередях было немного. И, конечно, не было матерей, сестер, жён, тёщ, любовниц, дочерей чиновников всех мастей. Эти систематически получали так называемые «заказы».

Большинству советских женщин за мучения в многолетних очередях буквально за всем, что требовалось для жизни, давно уже надо дать медали. За стойкость и мужество в борьбе за добывание продуктов и вещей для семьи. За стойкость и мужество в борьбе за выживание.

Почему я так старалась вернуть Дим-Дима?
1. Мне хотелось быть замужней, а не брошенной женщиной. Замужество высоко ценилось тогда в женской среде. Пусть муж — алкоголик, лентяй, бабник — но муж. И ходили женщины с гордо поднятой головой: я замужем, не то, что некоторые. А что у неё синяк под глазом или её по утрам обзывают «коровой» — в счёт не шло. Моё время — быть не замужем — ещё не пришло.
2. Мне хотелось доказать мужу — я лучше, чем та, к которой он ушёл. Вернулся, значит, я лучше. И, вообще, я — лучше всех! Спустя годы он это понял. Но было поздно. Для него. Теперь я бы оценила его возврат по-другому: там не стали терпеть его «заначки», быструю смену настроения, некоторое занудство, явное нежелание участвовать в бытовых делах, а, может, ещё что-то.
Возможно, его просто выгнали или создали такие условия, что он не смог там жить… Во всяком случае, Дим-Дим вернулся понурый — к той, которая пожалеет.
Когда у мужчины что-то не получается, он хочет, чтобы кто-то поплакался рядом с ним, пусть это даже будет жена, которой он «наставил рога». Нравственно это или нет, он об этом не думает; когда мужчине плохо, он считает, что все его поступки нравственны.

Говорят, что слабый пол — прирождённые притворщицы и чтобы у кого-то вызвать жалость, им особенно и стараться не надо: губы не покрасила, волосы в скромный хвостик собрала, колени прикрыла, страдальчески моргает — никто не устоит, обязательно по головке погладит.
Таким же актёрским талантом наделён и сильный пол. Плечи опустит, губы распустит — как будто вот-вот заплачет, ручку ко лбу прижмёт, в глазках влага, подбородок подрагивает, не ест, не спит…
Всё по системе Станиславского.

Дим-Дим хотел всего: и чтобы я его пожалела (за то, что так неудачно сходил «налево», наверное), и чтобы, как прежде, заботилась о нем. Основание, с его точки зрения? Человеку плохо! Лежачего ведь не бьют.
3. Я ни о чём супруга не спрашивала, не упрекала. У меня была цель. Я вернулась к своей роли заботливой жены. Добровольно. Муж меня ни о чём не просил. Это особая тактика у некоторых мужчин — не оправдываться, а выжидать, как поступит жена. Мой тоже был таким — ждал. Я это поняла сразу и сама стала проявлять инициативу. А помощь мою он не отвергал. Значит, хотел вернуться в семью капитально.
4. Конечно, мне хотелось с ним секса. Это не было определяющим в моём поведении. Но ведь именно постель мирит. И никуда от этого не деться. Самое сильное «лекарство» для поссорившихся — половой акт. Под влиянием чувств-с-с можно и прощения попросить: «Прости меня, дорогая. Я так тебя люблю! Ты — моя единственная!» А дальше — оргазм. И как бы всё забыто!

Но как ему дать знать, что я не прочь заняться с ним любовью? Есть своеобразная любовная азбука Морзе — я должна была подать ему знаки, а он, как опытный сигнальщик, прочитать их.
У нас дело было так. Может, кому-то пригодится моя тактика.
Прошло несколько недель. Все рубашки выстираны, книги поставлены на место, в его кабинете наведен порядок. Муж посвежел, пополнел и даже несколько оживился.
Я знала, что темперамент не позволит ему долгого воздержания. Да и сперматозоиды накапливались, требовали выхода. Иначе — застой в яичках и в мозгах.

У меня тоже уже накопилось желание. И пока я хотела утолить его с Дим-Димом. Кроме того, мне хотелось его поощрить, как ребёнка, когда он хорошо выполнял домашнее задание. Дим-Дим больше времени стал проводить с сыном, иногда провожал его в школу, хотя мальчик в этом уже не нуждался. И самое главное: несколько раз брал с собой на киностудию, однажды — даже с товарищем, и показал всё, что там могло быть интересно этому возрасту. Сын был в восторге! Сколько бы не длилась эта идиллия, я ей была рада.
Ребёнку за хорошо выполненное домашнее задание покупают игрушку или шоколад. А мужчина за хорошие поступки вполне достоин ласки и оргазма.

У меня есть правило: готовить квартиру к завтрашнему дню, то есть вечером всё должно быть вымыто, стоять и лежать на своём месте, меню на утро уже продумано. Потом я мылась и ложилась в постель. Об усталости разговор особый. Выше крыши для одной женщины — работать, добывать продукты, быть кухаркой, экономкой, прачкой, матерью, женой… В молодые годы силы быстрее восстанавливаются. К тому же, я была настроена на семью, любила ребёнка и мужа — это давало мне дополнительные силы. Не знаю, откуда они появлялись, наверное, из воздуха проникали какие-нибудь гормоны. Я ходила с поднятой головой, глаза мои сияли, улыбка не сходила с лица, на работе всё мне удавалось, потихоньку я реализовывала свои идеи, что нравилось шефу.
Вот такое «опьянение» от любви у меня было.

Наше объяснение с Дим-Димом затягивалось. Хотелось покончить с неопределённостью. И однажды я решилась.
Вымылась, причесалась. В домашней одежке, а не в ночной сорочке, зашла в комнату мужа (естественно, мы спали врозь), чтобы пожелать ему спокойной ночи и узнать о планах на следующий день.
Дим-Дим стоял у окна. Повернулся и подошёл ко мне.
— Спокойной ночи. Завтра ты уходишь рано или нет? — спросила, немного отодвинувшись, уж больно близко он подошёл ко мне. Так близко, что у меня заныло во влагалище — оно ещё помнило его член.
— Нет, утром я поработаю дома.
— Хорошо. Я сварю тебе манную кашу и налью, как обычно, в термос. Кофе на прежнем месте. Обед в холодильнике. Если ты будешь дома, когда вернётся из школы сын, пообедайте вместе. Рядом с тобой он лучше ест.
С тем и хотела уйти.
— Ты торопишься? — Дим-Дим нервно закурил, руки его дрожали («Да, знала кошка, чью мышку съела», — подумала я, но без злости, скорее, с сожалением, что у нас так изменились отношения).
— Устала. День был нелегким (а про себя съехидничала: «Просто детский сад!»).

— Я тебе противен? — наконец, выдавил из себя мой гордый муж. Для него извиняться, просить прощения было равносильно восхождению на эшафот — я несколько утрирую его неспособность каяться.
— С чего ты взял? — я стиснула зубы и сжала рот — только бы не вырвались слова, которые ему мысленно говорила, пока он был в бегах. Ясно же, что простила, что не противен; словоблудие в таких ситуациях только душу истязает. А я хотела мира, или хотя бы перемирия. И любви. И секса.
Был лишь один вопрос к себе: «Смогу ли я Дим-Диму простить предательство? Не лукавя, как сейчас?» Но этот вопрос я оставила на потом.
— Может, поговорим, Ан?
— О чём?
— О нас.
— За годы, что мы прожили вместе, мы уже всё обговорили. А не лучше ли помолчать?
Мы разговаривали посреди комнаты, по-прежнему стоя близко друг к другу. Горела лишь настольная лампа. Полумрак и тишина располагали к доверительной беседе. Но слова мне уже надоели.
«Что делать? — думала. — Вот он стоит рядом. Ждёт, когда я сделаю ещё один шаг и тогда прижмусь к нему. Подходить или не подходить? А почему он меня сам не обнимает? Боится! От него же волны идут: «Возьми меня! Вот я — покорный твоей воле».

И я решила: была — не была. О гордости, обиде, неверности — потом, потом, потом…
Конечно, могла бы помучить его, поунижать. Например сказать: «Нет, ты мне не противен. Но принеси справку от врача, что ты здоров. Не знаю, где ты шлялся, с кем спал. Может, она тебя заразила какой-нибудь венерической болезнью». Но это бы рассорило нас навсегда или надолго. Дим-Дима я достаточно знала. Он перевернул бы всё так, что я осталась бы виновата. Даже в том, что он вновь вернулся к блуду.
Стендаль в романе «Красное и черное» к главе пятнадцатой взял эпиграфом вот такой стих:

Любовь — амор по-латыни,
От любви бывает мор,
Море слёз, тоски пустыня,
Мрак, морока и позор.

Ни прибавить, ни убавить! Я взяла себе в союзницы покровительницу браков и родов гречанку Геру, и шагнула к мужу.
Прижалась головой к его груди. И всё быстро завертелось, закружилось. Он торопливо стал меня раздевать, разделся сам.
Мы стояли обнажённые в центре комнаты и целовались. Он наклонялся и целовал мою грудь; я наклонялась и гладила его член, мошонку.
Мне нравилось чувствовать, как его член поднимается и упирается мне в живот. Ему нравилось, что его член стоит и твердый, и что мне нравится его боевая позиция.
Понятно, что и Дим-Диму, и мне хотелось побыстрее лечь. И начать делать то, что самое интересное и волнующее. Но мы любили продлевать прелюдию, нарастающее возбуждение.
Всё закончилось на раскладушке. Он раздвинул рукой осторожно мои половые губы (всегда делал это бережно, чтобы не причинить боль, не зажать эту нежную плоть) и ввёл пенис.
Мы замерли от восторга. Как и раньше.
А потом я, как могла широко, развела ноги, подняла их, под ягодицы подложила кулаки. Эта поза нам нравилась — член входил глубоко, даже чувствовал шейку матки — а это дополнительный эротический массаж головки члена. Дим-Дим тут же спрашивал:
— Тебе не больно?
Я выдыхала:
— Нет. Мне хорошо. Ты делаешь меня счастливой.
А дальше были гармоничные движения: он ко мне, я — к нему навстречу…
Обычно мы не торопились. В какой-то момент он вынимал член, ложился рядом и говорил:
— Подожди, девочка моя. А то я сейчас кончу. А я хочу вместе с тобой.
Вместе мы умели!
Но в тот час примирения мы оргазнулись быстро. Слишком много накопилось желания и у него, и у меня.
Секс — посредник между поссорившимися супругами. Он нас примирил.

Хотя было одно «но»…
Когда мы повалились на раскладушку, то муж оказался внизу, а я наверху. Эта поза меня не смущала, мы её уже «проходили».
Меня смутило намерение мужа — он начал сгибать мою голову вниз — к своему члену. Молчал, лишь возбуждённо посапывал.
«Хочет, чтобы я поцеловала член?» — гадала я. В общем, мне такое действо не нравится и раньше мы подобную ласку не практиковали.
Я знала, что мой супруг — чистюля, содержит в порядке своё тело и «достоинство». И хоть мне целовать член не хотелось, но любовь — «мрак, морока и позор»; я начала изображать страстные поцелуи — легко и быстро прикасалась губами к вздувшейся от переполненных кровью сосудов «колбасе». Неприятный для меня момент! Одно дело, когда чувствуешь его в себе, другое — когда видишь и целуешь.

Не знаю мнения на этот счёт других женщин. Но целовать пенис даже очень любимого мужчины — не для меня. Тут нужны крепкие нервы.
Однако, это было не всё! Муж всё толкал мою голову вниз. Наконец, я поняла: хотел, чтобы я взяла член в рот.
Финиш! Сделала вид, что не понимаю его желания. Раньше Дим-Дим не делал ни одной попытки научить меня такой экстравагантной ласке. Где, когда научился? Кто научил его за те месяцы, что он ходил «налево»? Значит, та женщина брала его пенис в рот, жевала, сосала? И как её не тошнило?

Теперь я поняла, почему любовница не вернула Дим-Диму его семейную реликвию. Она оставила её у себя — как награду. За все удовольствия надо платить. И мужчины платят.
Но в такой форме секса я не была той даме конкуренткой, здесь я проигрывала. И если бы мой супруг поставил вопрос ребром: «Или ты делаешь, как я хочу, или я ухожу!», я бы ответила: «Уходи!»
Нет уж, рот для того, чтобы люди ели, пили, разговаривали, целовались.
А член — для того, чтобы мужчина выпускал мочу, а во время сношения доставлял удовольствие себе и партнерше, и, конечно, зачинал детей.
Вот и все их функции.
А букет — член во рту, как в вазе — на любительницу. Здесь я, как Жанна Д’Арк — лучше гибель (в нашем случае — любви), чем делать то, чего ты не хочешь.

Тот вечер у нас завершился так. Мне надоело прикасаться к его пенису губами (потом муж, целуя, облизал с моих губ всё, что на них могло остаться), я легла на мужа, тесно прижалась. И Дим-Дим тут же забыл обо всём.

Если перечитываешь книги, читанные в юности, находишь в них совершенно иные аспекты — применительно к своему возрасту и событиям в жизни.
Когда у меня уже был приличный супружеский стаж, я воспринимала роман Льва Толстого «Анна Каренина» с другими эмоциями, чем прежде. Например, меня занимало, как строили свою совместную жизнь Левин и Кити. Новобрачная отказалась от медового месяца заграницей, и они после венчания отправились в деревню — в имение мужа. Кити сразу же занялась его домом — скатертями, мебелью, убранством их комнаты, помещениями для гостей, распоряжалась насчёт закупок продовольствия, обедов и прочим.

Горячо влюблённый в Кити Левин всё же про себя начинает критиковать жену. Дескать, его делами не интересуется, к сельскому хозяйству равнодушна: «Она ничего не делает и совершенно удовлетворена».

Типичная ошибка мужчин. Они считают, что удовлетвориться можно лишь тем, что делают они, а домашние дела — это «ничего не делает».

И далее в романе: «Левин в душе осуждал это и не понимал ещё, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен был наступить для неё, когда она будет в одно и то же время женой мужа, хозяйкой дома, будем носить, кормить и воспитывать детей. Он не подумал, что она чутьём знала это и, готовясь к этому страшному труду, не упрекала себя в минутах беззаботности…».

«Страшному труду» — такое могла знать и понимать лишь женщина, в одно и то же время мать, жена, хозяйка. Но не мужчина.
Когда я читаю подобные, очень точные описания переживаний и труда женщин, начинаю думать, а что, если правда в том, что много в романах Л.Н. Толстого написано Софьей Андреевной Толстой? Ведь она переписывала рукописи своего супруга помногу раз и могла описывать какие-то переживания, события так, как она их лучше знала и понимала. И как было точнее. О таком предположении одна американка написала книгу.