Книга 4-я. Давид и Феликс Рахлины. Рукопись

На снимке: обложка книги Давида и Феликса Рахлиных "Руопись". Художник-оформитель Борис Захаров (правнук Давида Рахлина, внучатый племянник Феликса, внук Марлены Рахлиной). Давид Моисеевич Рахлин сфотографирован в Воркуте, ещё в лагере, в конце своего пребывания там (1956 г.); Феликс Давидович Рахлин - в период своего студенчества, незадолго до описанной в книге поездки к родителям на единственное за время их заключения свидание (1954 г.).

Титульный лист книги:

            Давид и Феликс Рахлины

                РУКОПИСЬ
   План неосуществлённых воспоминаний отца
      о тюрьме и лагере сталинских лет,
          прокомментированный сыном

Из мемуарного цикла книг Феликса Рахлина
            "Повторение пройденного"

                Харьков
               "Права людини"
                2007

                АННОТАЦИЯ

Эта книга написана в жанре если и не уникальном, то весьма редком:  сын выполнил, насколько сумел,  предсмертный замысел своего отца, восстановив по его рассказам  и рукописи подробного плана  основные события мемуарного повествования, которое бывший узник сталинского ГУЛага не успел  написать из-за своей тяжёлой болезни и  безвременной кончины.
 Д. М. Рахлин (1902 – 1958) детство, юность, а частично и зрелые годы провёл в Харькове, служил в Красной Армии, преподавал в военных училищах и академиях, работал экономистом в проектных институтах. В 1950 году одновременно с женой  Б. А. Маргулис был арестован, без суда приговорён (как и она)  к 10 годам заключения  в   особом   «исправительно –трудовом» лагере. В 1956 г. оба  реабилитированы.
Их  сын  Ф. Д.  Рахлин  (р. 1931) по окончании педагогического института служил в Советской Армии, затем  много лет работал в Харькове как журналист и педагог. С 1990 живёт в Израиле. 
Фрагменты книги опубликованы  в российском историческом и право-  защитном журнале «Карта»  (г. Рязань) № 45-46, 2006.               


                ОТ КОММЕНТАТОРА

От комментатора
Мой отец Давид Моисеевич Рахлин (4. 11. 1902, Белгород – 9. 2. 1958, Харьков) – один из миллионов советских, да и не только советских, людей, подвергшихся массовым репрессиям в сталинские времена. Одновременно с ним была репрессирована и моя мать, Блюма Абрамовна Маргулис (1. 8. 1903, Житомир  - 26. 10. 1964, Харьков). Всего среди их ближайшего родства  было лишено свободы (не считая исключённых из коммунистической партии и уволенных с работы по политическим причинам)  не менее 11 человек, из которых. двое расстреляны.
Жизненный путь моих родителей был характерен для людей их поколения и социальной среды: комсомол – участие, на стороне «красных»,  в гражданской войне и в ликвидации разрухи – вступление в коммунистическую партию  (отец – в 1920, мать – в 1921) – учёба в так называемом комвузе (коммунистическом университете), затем – работа и служба: у отца – служба в Красной Армии, преподавательская деятельность в военно-учебных заведениях, вновь учёба, на этот раз – в Институте Красной Профессуры, участие в авторском коллективе, выпустившем двухтомный учебник политической экономии; у матери – партийная работа в  районных и заводских партийных комитетах  Ленинграда.
После 1 декабря 1934, когда был убит Киров, начался разгон актива непослушной сталинскому диктату Ленинградской парторганизации,. Обоим всё чаще выказывалось недоверие в связи с числившимися в их партийных анкетах   былыми «колебаниями  в проведении  генеральной линии партии», в которых  неизменно и откровенно оба  признавались при заполнении анкет и во время «партийных чисток». Наконец, в начале 1936 их переводят в Харьков, а при начавшемся обмене партбилетов исключают из ВКП(б) с огульными,  клеветническими формулировками. При этом каждому из них ставят в вину «связь»  друг с другом (!!!), а также с братьями, сёстрами, товарищами и друзьями, которые в этот момент также подверглись подобным или худшим гонениям – в том числе «за связь»  с моими родителями... От матери  в  парторганизации   потребовали,   чтобы   она   отреклась  от мужа – и тогда её,  м о ж е т     б ы т ь,   не исключат. А  его убеждали отречься от  жены...  Оба с негодованием отвергли такой «выход», не отказались также и от подвергшейся преследованиям  своей родни и друзей.
После многих мытарств они устраиваются на службу: отец – экономистом в проектный институт, мать – бухгалтером на завод.
*
Прошло 14 лет. окончилась война. Родителям моим – под 50. Мать во время войны перенесла тяжёлую язвенную болезнь, отец – онкологическую операцию, едва не стоившую ему жизни. Оба измотаны жизнью и недугами, но продолжают   интенсивно трудиться на своих скромных должностях: папу только что приняли на должность начальника планового отдела  института «Облпроект», мама – бухгалтер «Гипростали». Оба награждены медалями «За доблестный труд...», на лицевой стороне которых вычеканен благородный усатый профиль гениального полководца, великого друга, отца, учителя и мучителя всех времён и народов.
К этому времени становится известно о новой волне репрессий. В 1946 арестовывают и осуждают  заочным решением «особого совещания»  друга моей сестры  молодого поэта Бориса Чичибабина, считавшегося её женихом. В 1948 в Москве вторично арестовывают двоюродного брата нашего отца – И. Д. Росмана, который в 1937 был осуждён якобы за попытку «военного заговора», отбыл 10-летний срок, вернулся и почти добился реабилитации... Но его вновь хватают и ссылают в дикое сибирское пошехонье. В 1949, также в Москве,  арестован родной брат отца – Абрам, который в 1937 тоже был «вычищен» из партии  без репрессивных последствий. Теперь эти последствия воспоследовали, родители не могут не беспокоиться о своей судьбе, но... деваться некуда.

*
8 августа  1950 года пришёл их черёд.  Арест обоих был осуществлён  в одно и то же время, но  - врозь. Возвратиться им было суждено лишь через несколько  лет: матери – в 1955, отцу – в 1956.
В заключении, в воркутинском особом «Речлаге»,  начал отец обдумывать будущие тюремно-лагерные записки. Даже набросок их  плана  сделать он там не решался, но когда, уже в ходе хрущёвской «оттепели», разрешили свидания с находящимися на воле родными и я приехал к нему повидаться, он многое мне за 5 дней рассказал. Лишь через два года, в 1956, отпущенный из лагеря вследствие  реабилитации, он отважился  записать план своих мемуаров, сделав это в поезде Воркута  - Москва, а потом, м. б., и в самой Москве.
Этот план записан в ученической тетрадке c «полями»  и хранит следы той основательности, которая была присуща Д. М. Рахлину в любой работе.     Можно без труда восстановить ход составления плана: сначала намечены были  тематические разделы (некоторые из них пронумерованы:  от I  до  VIII), а затем многие из них автор детализировал, записывая названия или содержание различных эпизодов. Некоторые разделы остались, однако, почти или вовсе не разработанными. Приехав в Москву, отец сразу же окунулся в житейские хлопоты, радостные встречи с родственниками и друзьями (некоторые из них тоже только  что прибыли из заключения или ссылки), занялся своей партийной и военной реабилитацией, а вернувшись в Харьков, завяз в неприятной и трудной проблеме устройства на работу:  власть имущие давали ему понять, что полная реабилитация полна лишь теоретически – и впору было заводить в мемуарах о мытарствах новую рубрику.  Потом он, наконец, устроился на работу в «Гипроэнергопром» – на весьма запущенный участок и, по неистребимой своей добросовестности, вгрызся в  дела, пока через четыре месяца  не слёг в инсульте, от которого по-настоящему уже не оправился.
Во время долгой своей болезни он как-то раз показал мне эту тетрадь и с сожалением сказал, что вот, не пришлось осуществить замысел. Может быть, когда-нибудь после...
Но «после» - не было.

*
Много лет эта тетрадь хранилась у сестры, а я не то чтоб забыл о ней, но как-то не приходило в голову, что могу этот план прокомментировать и, если не опубликовать, то сдать в какой-нибудь архив. Всё глуше и глуше звучали упоминания о смрадной поре нашей отечественной истории... Правда, несмотря на это, под влиянием призыва Александра Солженицына я именно в эти годы «застоя» занялся собственными записками о пережитом, но мемуарные наброски отца оставались под спудом.
Их оживила весть о создании Мемориала памяти жертв  сталинизма.  Если будет создан историко-архивный  исследовательский центр   Мемориала, то я просто обязан отдать туда – пусть не оконченный, но кровью окроплённый труд моего отца. А поскольку о многих событиях он мне рассказывал, то всё, что только могу, я решил сопроводить своим комментарием, в добросовестность которого прошу поверить на слово – иного доказательства его правдивости у меня, пожалуй, что и нет. Впрочем, надеюсь, где-то есть «дело»  моих родителей, протоколы их допросов, какие-нибудь бумаги  об их пребывании в «местах»
 
(Примечание 2004 г.: Через несколько лет после того как были написаны эти строки, преемники бывшего ЧК –  ОГПУ – НКВД – НКГБ – МГБ  открыли архивы, и  живущая по-прежнему в Харькове моя сестра получила возможность ознакомиться с «уголовными делами»  родителей. А побывав  у неё в гостях, и я прочёл выписки из  этих «дел», хранившиеся в доме у моей коллеги  по работе в Харьковском «Мемориале»  Г. Ф. Коротаевой.  От документов, однако, сохранились жалкие остатки: перед крахом Советского Союза хозяева Комитета Госбезопасности распорядились изъять и уничтожить  наиболее существенные доказательства своей бандитской деятельности – в том числе, например, донесения и ябеды провокаторов и сексотов,  протоколы допросов и т. д. Остались лишь маловыразительные «обвинительные заключения»  и формулировки допросов, полностью  совпадающие с текстом тех статей, под которые «подводились»  репрессированные).

Название предполагавшихся записок отца – «грязная  История» – придумано не мной – оно значится на обложке тетради и содержит, как  мне кажется, двойной смысл: с одной стороны, конкретную нравственную оценку тому (вот уж поистине  у г о л о в н о м у!) преследованию, которому в течение двадцати лет подвергался и сам автор, и его жена, их близкие и родные, множество других людей, а с другой - в этих двух словах характеризуются «этические средства» самой истории человечества, которая, как таковая,  существует и развивается вне всякой этики. Однако для журнального варианта редакция «Карты» сочла необходимым заменить название, озаглавив публикацию просто «Рукопись». В книге  я решил объединить оба  заголовка.
Ощущение автором  себя одновременно и субъектом, и объектом  Истории придаёт замыслу отца, даже и в том неполном, чисто намёточном виде, определённый общественный интерес.  Мне кажется очевидным, что он обдумывал их задолго до освобождения – во время своих тяжёлых лагерных досугов. Многие названные в плане эпизоды и положения мне известны: как упомянуто, он рассказывал мне о них во время нашего пятидневного свидания в июле 1954 года – мы сидели друг против друга в общей комнате наскоро  выстроенного в лагере дома для  свиданий, и с утра до вечера он выкладывал всё, что  с ним произошло, начиная с момента ареста, - разлучались мы лишь на короткий ночлег. Ужасно то, что многого память моя не сохранила – или сохранила в отрывочном, полустёртом виде.  Всё, что помню, комментирую так подробно, как могу и как подсказывает чувство меры. Хотел бы лишь предупредить читателя: некоторые факты, сценки и сюжеты, изложенные в моих комментариях, повторяются и в моих собственных записках, ранее опубликованных в Интернете или (фрагментами) в печати. Избежать этого было невозможно: речь и там, и здесь идёт о жизни одной и той же семьи.    
Текст плана записок воспроизводится здесь полужирным курсивом, мои комментарии – прямым светлым шрифтом, после очередного раздела  плана. Дописанные мной расшифровки авторских сокращений и предположительное прочтение малоразборчивых слов взяты в ломаные скобки, при этом сомнительное прочтение помечаю вопросительным знаком в ломаных скобках, а то, что не смог разобрать, оговорено пометкой «<нрзб>»  На титульном листе – три даты: 1956, когда отец сделал свой набросок плана;  1990 – год написания моего комментария   и 2004 – год перевода всего текста в  виртуальный вид.  Свою машинопись 1990 года я передал в архив московского «Мемориала» и в отдел редкой книги и рукописей Харьковской библиотеки им. В. Г. Короленко, где, по моим сведениям, её экземпляры бережно сохранены и  доступны читателям. Тетради с оригиналом составленного отцом плана воспоминаний и с другими его записями  хранятся в архиве Харьковского исторического музея.
*   *   *
Хочу от души поблагодарить всех, кто в разное время помог сохранить труд и замысел моего отца и донести его до читателей.  Это проф. И.Я. Лосиевский (Харьковская научная библиотека им. В.Г.Короленко), Н.В.Лапчинская (управление культуры Харьковской обладминистрации), В. Булычева (Харьковский исторический музей), В.Каплун (Харьковская правозащитная группа),  а также и все другие лица, одни из которых бережно хранили в течение без малого двадцати летмашинопись этой книги , помогли разыскать тетрадки с рукописью отца, другие отсканировали странички тех тетрадок для факсимильных иллюстраций. Сердечная им благодарность!  Спасибо и моему дорогому соседу и другу Беньямину Винницкому, а также и сыну – Михаилу Рахлину, которые скопировали десятки фото для воспроизведения в книге.
В публикацию журнального варианта повествования внёс свой редакторский вклад член редколлегии российского журнала «Карта» (г. Рязань) Владимир Холмогорский – ему мы с читателями обязаны и идеей окончательного названия книги. Выражаю глубокую признательность сопредседателю Харьковской правозащитной группы  Е.Е.Захарову – моему терпеливому редактору, а также, «по совместительству», племяннику младшего из авторов книги и внуку – старшего.
Мой святой долг – отдать здесь дань памяти и благодарности моей незабвенной двоюродной сестре Зоре (Зое) Разумбаевой за её посмертное материальное участие в издании этой книги.

*   *   *
Орфография в тексте отца при издании этой книги   выправлена мною соответственно действующим ныне нормам. Отдельные отклонения от этого принципа  оговариваются в тексте  моих комментариев.

*   *   *

14 лет жизни в Израиле убедили меня в том, что  даже здесь среди покинувших Россию людей есть охотники смягчить или  приукрасить картину советских репрессий, тюремно-лагерный быт и нравы. Может быть, в  комментируемых мною записках отца нет чего-то нового в сравнении с уже опубликованными  мемуарами   подобного рода, однако его воспоминания -  ещё одно свидетельство очевидца,  всегда в чём-то  своё,  неповторимое - и уже  этим  ценное.

                Феликс Рахлин,
                1989 – 2004.

Читать далее "грязная История. Предыстория" http://proza.ru/2011/06/20/948

(Здесь и далее в отсылках - заглавные пункты плана, составленного Давидом Рахлиным; запись его воспоминаний реконструирована сыном, Феликсом, в строгом соответствии с этим планом, в котором заглавные пункты с I по YIII выделены отцом, а остальные - сыном. Градации, детализирующие содержание  каждого пункта, приводятся в тексте).