старое

                1.

     Утро было прохладное и росистое. Панька возвращалась с ключа. Она ходила за водой для самовара. У ключа у нее было особое место между двумя ветлами, где можно было подойти к самому бочажку с чистой холодной водой. Белой косынкой, которую она стелила на воду, Панька протерла лицо и сказала в сторону поднимающемуся солнышку:
- Дай мне, солнышко, красу и косу до поясу.
Так бабушка их умывала в детстве, когда приводила за водой. Но, к сожалению, присказка так и не помогла Паньке. Она была самая неприглядная в семье. Ей уже было почти семнадцать лет, но она была маленькая, щупленькая, да еще с рыжими тощими косицами.
- Дитя Питера - смеялся отец.
      Это была длинная история, когда все деревенские в начале двадцатого века поехали на заработки. Они, почему-то выбрали Петербург, хотя Москва была намного ближе.
Там отца, как знающего грамоту, пристроили швейцаром у какого-то графа. Все было бы хорошо, если бы мать не родила тройню: двух мальчиков и девочку. Они прожили меньше года и заболели скарлатиной. Нужны были деньги на врача, и отцу предложили за десять рублей распространять революционные листовки. Дети, все равно умерли, а отца посадили в тюрьму. Выручил граф, у которого отец был швейцаром. В начале  зимы граф поспорил с друзьями, что перебежит по тонкому льду Невы, но провалился, и отец вытащил его из воды. Графиня подарила матери сережки с зелеными камешками, а граф - пожал руку. И в этот раз он поручился в полиции за отца. Правда, его, все равно, выгнали из Питера обратно в Рязанскую область, в родную деревню, имение графа Мосолова.
      Панька родилась через месяц, после того как семья опять поселилась в своем старом доме. Поэтому отец считал, что в Паньке течет питерская кровь. Это сказалось и на том, что она одна из четверых детей с отличием окончила церковно-приходскую школу, и, если бы не революция - ее бы отправили к родственникам в Рязань, чтобы научиться городской профессии. Но все получилось не так, да еще и лицом и фигурой она не вышла...
     Панька шла по дороге, с удовольствием наступая босыми ногами на мягкую пыль, иногда подпрыгивая и пританцовывая.
«Ух, я вчера им всем на танцах показала»  - думала Панька, вспоминая 
вчерашнюю ночь. Она переплясала даже Наташку, свою лучшую подругу, которая считалась первой красавицей и лучшей плясуньей на деревне.
Около дома ее ждала мать:
- Тебя за смертью посылать - сказала она с раздражением: - Корову я подоила, иди, отгони в стадо.
Панька отдала матери воду и пошла за Зорькой в хлев. Зорька посмотрела на нее добрыми круглыми глазами с длиннющими ресницами и тихонько замычала, мол, давай, скорей выводи на волю, травку щипать.
- Иди, иди.
Панька открыла загон, и Зорька побежала на улицу. Там уже слышалось мычание и блеянье деревенского стада, и звонкие щелчки пастушьего кнута.
«Мне бы такие ресницы, как у Зорьки» - подумала Панька, облокотившись на забор.
К ней подошел пастух - Сашка-Мотырь:
- Пань, сегодня гармошку новую мне привезут. Придешь вечером на посиделки.
-  А куда я денусь? - пожала плечами Панька: - Конечно, приду.
- А потом пойдем, погуляем к пруду.
- Ты, что, Мотырь! Меня отец в тот  раз высек.
- Это, когда мы в Ивановское бегали ночью?
- Иди, вон стадо твое разбежалось. И хватит меня позорить. Еще чего подумают между нами.
- Ну, Паньк...
- Некогда мне о танцах думать. Работы полно.
Она махнула рукой и пошла в избу.
- Что-то Мотырь твой часто около нашей калитки появляться стал? - сказал с печки дед.
- А ты, как на печке все увидел? - удивилась Панька.
-Коровы больно громко мычали.
-Ох, дедунь, ну и хитруля ты.
Панька надела старенькую кофту с выгоревшими цветочками, старую юбку, выпила стакан чая с куском черного хлеба и взяла сверток с едой на целый день. Они с девчоками шли ворошить сено на дальние поля и вернуться должны были только к вечеру:
-Ма, я грабли возьму большие?
- Нет, вон дед тебе, полегче, сделал, в углу стоят.
С печки, кряхтя слез дед:
- Дочк, я лапоточки тебе новые сплел, примерь.
Панька надела лапти.
- Девки обзавидуются. Ну, я побежала.
На улице ее уже ждали подружки: Манька и Липа:
- Опять Мотырь приставал? Пошли его куда подальше.
- Отстаньте, сама знаю, куда и кого послать - цыкнула на них Панька.
- Слушай, а чего его все Мотырем зовут? - вдруг спросила Манька.
- Он, когда был маленьким, вместо «Л» говорил «Р». И, как-то мужики собирались на рыбалку, они попросили его мотыля набрать в пруду. Он набрал и от радости бежал и орал на всю деревню: 
- Мужики я вам мотыря кучу набрар. Так его Мотырем и прозвали – смеясь, рассказала Липа. Она была его двоюродной сестрой.    
     У сельсовета их ждала Наташка. Она была в новой кофте, на голове у нее был пестрый платок, а на ногах настоящие ботинки. Панька посмотрела на свои лапти и вздохнула. Девчонки перестали смеяться и подошли к ней.
- Кто ботинки-то отказал? - спросила Липа, тоже опуская глаза на свои лапти: - И не жалко по  полям дрызгать?
- Нет, дядька из Питера приезжал, он нам столько гостинцев привез, а мне ботинки. Ну, прямо впору по мне.
-Смотри, собъешь ноги - серьезно сказала Панька – иди, переобуйся.
- Ну ладно, уговорили - томно сказала Наташка и побежала домой. Там из-за калитки что-то кричала ей мать, грозя полотенцем.
- Довоображалась, вон мать за ботинки врезала - сказала Манька, почесывая одну об другую свои босые ноги.
- Это она перед нами похвастаться хотела - добавила Липа: - Паньк, попроси деда, пусть он Маньке тоже лапти сплетет, а то ей мать даже старые не дает.
- Попробую, у него заказов много.
     Потихоньку собрались остальные деревенские девчата, они положили на плечи грабли и, затянув «На Муромской дороге стояли три сосны...» отправились к дальнему полю. Идти пришлось километра четыре, поэтому перепели уже почти все песни, когда дошли до «Лужков» - бесконечных оврагов с земляникой и кочетками, которые можно было пожевать в небольшие перерывы между работой. Почти у самых делянок их догнал водовоз. Он развозил бидоны с водой для работников. Он вытащил ковш воды и плеснул на девчонок. Они с визгом кинулись врассыпную. 
  - Девки, прекратите дурить – прикрикнула на них старшая Мария Ивановна, которая подъехала на телеге вместе с водовозом – Начинайте работать, а то вон, тучи собираются.
Девчонки перевязали платки, заткнули подолы юбок за пояс и пошли ворошить сено. Работа была не трудная, но монотонная, а солнце припекало так сильно, что, казалось, готово было окунуть всех в свой огненный котел.
- Точно будет гроза - заметила Панька, когда устроили небольшой перерыв, и девчонки повалились в стожок, который сгребли.
- Ой, я боюсь, помните, в прошлом году пастуха убило в грозу – сказали Липа, вставая и всматриваясь в небо.
- Да ладно, тебе, дуреха, пугать-то всех – Подошла к ней Мария Ивановна – Давайте, девоньки, работайте и раньше домой пойдем.
Панька набрала целую горсть земляники и с удовольствие раздавила во рту пахучую сладкую массу. Она подхватила грабли (дед постарался – грабли на самом деле были легкие и удобно лежали в руках) и пошла дальше ворошить. Девчата медленно последовали за ней.
- Паньк, откуда у тебя сила то берется. Истинный бог – ломовая, как тебя моя мамка называет – простонала ей в спину Наташка – Я с тобой на торфоразработки не поеду, ты там уморишь меня.
- А я и не собираюсь, я, девки, может, осенью учиться поеду или в Москву или в Рязань, мне папанька сказал – не оборачиваясь, ответила Панька.
Панька на самом деле была очень вынослива в работе, но никто не знал ее тайны, которая помогала ей – она всегда начинала мечтать, когда работа была трудная и однообразная. Это и помогало ей делать все быстро и умело. И сейчас, сказав девчонкам про учебу, она продолжала махать граблями, а в голове рождалась картина, как она поедет учиться, станет ученой и будет жить в городе, выйдет замуж. Муж тоже будет ученый, как у Груньки, которая приезжала из Питера и, которая училась на врача. Панька так размечталась, что грохот грома заставил ее подпрыгнуть.
- Ай-яй-яй – взвизгнула Липа.
Туча, которая вроде была далеко, вдруг надвинулась всей своей серо-черной массой на девчонок. Будто сверху все накрыло огромным одеялом, и небо хотело лечь на землю, так ему было тяжело волочить свои наполненные водой облака.
- Спускайтесь вниз, в ветелки – сказала Мария Ивановна – Там переждем грозу.
Девчонки спустились с бугра к болотцу, которое по берегам заросло густыми ветлами. Они были небольшие, похожие на круглые зеленые шары. Присев на корточки, девчонки испуганно замерли в ожидании. Первый удар молнии и грохот грома слились воедино, отчего все закрестились и зашептали: «Свят, свят, свят».
- Щас ливанет – шепотом произнесла Манька и сжалась, потому что поток холодной воды хлынул на девчонок.
Панька поджала колени к подбородку и глубже задвинулась в сучья. Все сдвинулись друг к другу, как испуганные цыплята. Молния хлестала, будто подгоняла гром и дождь. С намокших веток тоже лило, так что через несколько минут все были мокрые до нитки.
Гроза ушла также быстро, как и появилась. Пока девчата вылезали из кустарника, отплевываясь от листьев, солнце снова вынырнуло из-за туч,  и опять было готово нежить всех в своих лучах.
- И что теперь ворошить? – спросила Панька – Теперь только ждать, пока все подсохнет. Домой идти надо.
- Хорошо, пошли, повариху гонять не будет, в деревне пообедаем – согласилась Мария Ивановна – а к вечеру, по тенечку, снова на работу. Вон солнышко, парит, все подсушит.
После грозы воздух стал густой и влажный, девчонки шли, неторопясь, потому что трава была мокрой и мешала идти, путаясь в ногах. Выбравшись на дорогу, девчонки с облегчением вздохнули.
- Ну и чтобы с твоими ботинками сейчас было? – спросила Панька у Наташки, показывая свои мокрые и грязные лапти.
Наташка сделала вид, что не расслышала вопроса. Липа с Манькой хихикнули.
- Смотрите, кто-то бежит – вдруг сказала Наташка – Паньк, это Митька ваш. Чего это он?
У Паньки сжало сердце. Митька, ее младший брат, обычно в это время сидел с друзьями на пруду или в лесу в шалаше, который они сделали, чтобы прятаться от родителей, если что натворят.
- Парашка, папаньку убили – крикнул он издалека.
Все остановились как вкопанные. Митька с разбегу влетел в девчонок. По его грязным щекам текли слезы, оставляя полосы.
Панька никак не могла понять сказанного Митькой – ее папаньку, которого она любила, с которым могла поговорить обо всем и, который обещал отправить ее учиться, убили?  Кто, за что?
- Бежим, скорее – дернул ее за рукав Митька.
Панька отдала Липе грабли и побежала за Митькой. Вся деревня собралась около их дома. Панька влетела в избу. На лавке у окна лежал отец. Казалось, что он крепко спит, а мать с дедом пытаются его разбудить. На кровати сидели Панькины сестры Ксюшка и Машка и рыдали в два голоса.
Мать повернулась к Паньке – Дочк, теперь мы сироты, а ты старшая… - она не договорила и, уткнувшись в платок, разрыдалась.
Дед обнял ее за плечи – Дуняш, что плакать, давай, делом займись. Сейчас бабы придут, обмывать будут, я пошел гроб колотить.
- А ты, бери девок и Митьку и идите к дяде Кузе, он скажет, что делать – повернулся дед к Паньке.
В комнату вошел милиционер, снял фуражку – Кто его? – спросил он у деда.
- Да кто его знает? Говорят, мужики пьяные дрались, а он мимо шел. Федька Чуднов замахнулся и ему случайно в висок попал.
- Чуднов? Это который самый богатый у вас в деревне?
- Да какой он богатый? У него десять детей и все работают, вот и живут в достатке.
- Будем писать заявление, и я его арестую – сказал милиционер.
Панька не стала слушать дальше, взяла за руку Митьку и пошла из избы. Сестры пошли за ней. Толпа расступилась перед ними, и она увидела, как у дома дяди Феди Чуднова тоже собирается народ, а его жена поднимает его пьяного с земли и орет на него.
Панька пошла к дому дяди Кузи, брата отца. Тот только что приехал с косьбы и бежал к ним навстречу. На деревне стоял гам и плач. Паньке хотелось спрятаться от всего этого, она отвела младших к тетке, а сама пошла в сад. Только там, прислонившись к старой яблоне, он разревелась в голос.
               

           2.

   Белым туманом заволокло лес и все торфоразработки. Панька сидела в бараке на кровати и, расчесывая свою жиденькую косу, напевала: «Хороша я, хороша, да плохо одета. Никто замуж не берет девушку за это…»
- Кнопка, твой Мотырь пришел – крикнула с соседней  кровати Наташка, девушка из Панькиной деревни.
Сашка-Мотырь потоптался в дверях и вошел в комнату. Вот уже несколько лет он как тень ходил за Панькой, а та считала его только другом и не хотела замечать его влюбленности. На Сашке была красивая тюбетейка. Однажды его отец нашел ее на рязанском рынке и в шутку отдал сыну. Тюбетейка стала вечным головным убором Мотыря. Серая сатиновая косоворотка была подпоясана белой веревкой, а черные шаровары лихо схвачены почти до колена портянками. Вместо сапог  - лапти.
- Подожди на улице, сейчас выйду – повернулась к нему лицом Панька – А гармошка где?
- Федька с ней на улице.
- Ну, иди, иди – махнула на него рукой Панька.
- Господи, он ведь лет восемь за тобой хвостом ходит – заметила Наташка – И как только он бедный выдерживает.
- Ну не восемь, он же в армии три года был.
- И остался бы в Москве, как Ленки Чудновой муж, а ведь к тебе вернулся.
- Я не собираюсь замуж, мне семью кормить. Ты же знаешь, что после смерти отца я старшая.
- Нет, Паньк, ты дура. И Манька и Ксюшка уже работают, да и Митька взрослый. Уехала бы куда и начала новую жизнь.
Панька в последний раз взглянула в зеркало, поправила прядь волос, схваченных заколкой-бабочкой, и одернула старую кофту, которая подчеркивала стройность девичьей фигуры и красоту полных не по фигуре грудей. 
- Пошли на танцы, хватит валяться на кровати – крикнула она Наташке, выбегая за дверь.
- Ломовая – пробормотала та, отворачиваясь к стенке и засыпая.
   Танцы были на пятачке около леса. Торфяные болота, где работали деревенские ребята и девчонки, простирались на многие километры, но бараки обычно ставили на более или менее сухом месте около леса. Там и собиралась молодежь после тяжелого трудового дня. Было удивительно, как натаскавшись за день тяжелых пластов торфа, можно было отплясывать под веселую мелодию гармошки. Панька была самой выносливой из своих подруг и не пропускала ни одной «вечерки». Особенно она старалась, когда приходил гармонист из другого барака. Его звали Максим. Он был высокий, стройный с серыми немного выпуклыми глазами и вьющимися каштановыми волосами. Он садился на лавку, и его всегда окружали девчонки, преданно хихикая на его шутки. На Паньку он никогда не обращал внимания, зато с Наташкой часто танцевал и даже угощал ее конфетами.
- Пань, что сыграть? – спросил Сашка, забирая гармошку у закадычного друга Феди.
- Давай кадриль – ответила Панька и взяла Федю под ручку.
Откуда-то появилась Наташка, вся пышная и томная и пошла к Максиму. Пару раз Панька попала с Максимом в пару и ужаснулась тому, что она еле дотягивает ему до плеча. От этого ей стало как-то грустно  и неловко. Танец кончился, и она пошла в толпу подружек.
- Панька, ты с Максимом как слон и Моська – засмеялись они.
- Дуры – обиделась Панька и пошла к торфяным пластам. Там можно было удобно устроиться и поспать минут десять.
За гармошку взялся Максим, он заиграл «На сопках Маньчжурии моей». Это был любимый Панькин вальс. Она закрыла глаза и задремала.
     Когда убили отца, вся деревня ходила слухами, что приедут из города, всех мужиков, кто дрался, арестуют, но забрали только дядю Федю Чуднова, но потом отпустили, потому что его жена что-то отнесла в свертке в милицию. Бабы говорили, что все золото, что муж привез из Питера. Панькина мать тоже продала все золото, какое было в семье, вплоть до крестиков. Потом батюшка из церкви принес им всем какие-то простые крестики. Жить было тяжело и голодно, особенно после 27 года, когда было жаркое лето, и почти весь урожай погиб. Многие подались в города: в Рязань, в Москву, в Ленинград. Панька на лето записалась на торфоразработки. Они были всего в тридцати километрах от Мосолова. Платили немного, но выдавали сукно, обувь, мыло. Это было хорошей помощью в хозяйстве. А младшие дети помогали матери в колхозе, который одним из первых появился у них в деревне. Паньке уже исполнилось двадцать два года, многие подружки повыскакивали замуж, растили детей, но она никак не могла представить себе, что уйдет из дома и бросит своих на произвол судьбы. В прошлом году Ксюшка устроила «кадриль» - собралась замуж. Но кому она была нужна без приданого – мать отстегала ее ремнем и строго-настрого запретила даже разговаривать с Федей. А за него просватали Клавку, Ксюшкину подругу. Федя поехал со всеми на торфоразработки, чтобы заработать деньги на свадьбу. Панька сначала не разговаривала с ним, но он объяснил, что отец с матерью все равно бы сжили Ксюшку со свету, и что лучше им расстаться. Зато Машка наплевала на все приличия и гуляла с соседским парнем. Сколько раз мать гоняла ее по двору, она все равно говорила, что не будет дурой, как Ксюшка и выйдет замуж за того, за кого хочет. Митька тоже вырос и превратился в красивого парня. И, хотя ему было всего пятнадцать лет, многие Панькины подруги заглядывались на него. Митька-Русский было его прозвище за балагурство и веселость. Дед стал совсем старый и не лез ни в какие семейные баталии. Мать замкнулась в себе. Она не плакала, только иногда ходила на могилу мужа и, приложившись щекой к надгробной плите что-то шептала. Панька несколько раз видела это, и ей было не по себе.
- Пань, ты спишь? – вернул ее к реальности голос Сашки.
- Тьфу, Мотырь,  напугал – подскочила она.
- Устала?
- А ты как думаешь?
- Пань, можно тебя спросить?
- Нет, ты же уже спрашивал зимой. Не пойду я за тебя замуж. Не хочу. Я в город хочу, учиться. Книги читать, в кино ходить, в театр. Я один раз в Рязани в цирке была. Как же здорово! А в театре, наверное, еще лучше.
- Да, Липка из-за этого цирка и погибла – вздохнул Сашка.
Панька вспомнила свою подругу и слезы накатились на глаза. В прошлом году летом Липка решила залезть на черемуху, чтобы нарвать веток с ягодами и упала с дерева. Она долго болела, и осенью умерла.
- Я как циркачка – шутила она перед смертью.
- Ну, тебя, Мотырь, к лешему. Не ходи за мной. Смотри сколько девок, найди себе кого-нибудь. Отстань.
- Паня, я обещаю, что буду ждать только тебя. Сколько хочешь.
Панька встала с земли, отряхнула юбку и побежала к танцующим. Влетев в круг, она бодро застучала лаптями в такт музыки. К ней подскочил Васька, тоже парень из их деревни. И он тоже, как Федя приехал заработать на свадьбу:
- Ну, кума, зададим жару.
Деревенские ребята звали друг друга кум и кума. На Казанскую – деревенский престольный праздник, дети «кумились» - взрослые женщины пекли пышки, на них рисовали лестницу, клали эти пышки и вареные яйца в узелок, и дети шли в поля, где росла рожь.  Каждый прятал свой узелок. Затем они выходили на дорогу и, прочитав молитву, бежали искать узелки. Кто чей нашел, тот становился кумом и кумой. Целовались – «кумились», а потом бежали в лес на поляну и с удовольствием все съедали. 
Панька засмеялась, она вспомнила, что никак не хотела целоваться с сопливым Васькой, который был моложе всех:
- Наташка твоя тебе все вихры повыдергивает если узнает, как ты к свадьбе готовишься.
- А все равно мы в Москву с ней поедем, нас моя тетка приглашает. Там дворники нужны.
Танец закончился, и Панька пошла в барак. Настроения не было. Как ей  тоже хотелось уехать в город.



                3.

     Вот уже две недели Максимка встречался с Наташкой. Когда он вечером приходил в их барак, чтобы вызвать ее на танцы, Панька пулей вылетала из комнаты и бежала к Сашке-Мотырю. Она даже разрешала ему себя целовать. Но, какое-то непонятное чувство охватывало все тело, когда  она нечаянно сталкивалась взглядом с Максимом. И он, как назло, перешел работать в бригаду, которая была рядом с их делянкой. Панька работала, как бешеная, выполняя двойную и тройную нормы. Девчонки орали на нее, что она всех загнала, но силы появлялись ниоткуда, и ей все время хотелось что-то делать.
- Панька, сорвешься, окаянная – ругала ее Наташка.
И, на самом деле, однажды утром, она проснулась от того, что ей было ужасно жарко. Наташка стояла рядом с ее кроватью:
- Допрыгалась? Чего орала то? Парашка, да ты вся горишь. Пойду, фельдшера позову.
Фельдшер измерил ей температуру:
- Почти сорок. Воспаление легких скорее всего. Лежи, ударница. Из дома есть что-нибудь от жара? Сейчас таблетки принесу.
- У меня мед есть и сало нутряное.
- Вот и хорошо. Недельку полечишься, а там посмотрим. Не полегчает, в больницу отправим.
Панька напилась чаю с медом. Приняла таблетки, которые принес фельдшер, и провалилась в небытие. Она проспала сутки. Девчонки даже испугались, пытаясь ее разбудить. Но она только отмахивалась и снова впадала в забытье.  Через три дня температура спала, и Панька снова почувствовала в себе силу.
- Еще два денька полежи и вставать можно. Даже удивительно – такая щуплая, а двужильная. Как быстро выздоровела – удивлялся фельдшер.
- Да я никогда и не болела. Это с виду я такая, а так я здоровая – ответила Панька.
- Ну, все равно, полежи, отдохни. Нечего рваться, а то опять плохо будет – сказал, уходя, фельдшер.
 Когда он ушел, Панька достала письмо от матери и стала читать. Та писала, что Манька не слушается, по вечерам бегает на свидание с Федей-Кнопкой, а тот уже взрослый, не ровен час… Она отложила письмо и закрыла глаза. В дверь кто-то постучал. Панька надела телогрейку и пошла открывать. На пороге стоял Максим:
- А Наташка где?
- На работе.
- А ты все болеешь?
- Как видишь.
- Целую неделю почти.
- Ты что считал?
- Пань, выходи за меня замуж – Максим подошел к ней сзади и погладил по голове. Панька медленно повернулась к нему, ожидая увидеть насмешливую ухмылку, но он серьезно, даже с каким-то испугом, смотрел на нее своими серыми глазами.
- А Наташка? – замирая от неожиданности, тихо спросила Панька.
- Я тебя люблю. Из-за тебя только и ходил. Выходи, Пань. А?!
Он положил ей руку на плечо и погладил. Так когда-то давно делал папанька, когда хотел ее приласкать. Панька закрыла руками лицо и, молча, кивнула. Максим еще раз погладил ее по плечу и быстро вышел из комнаты. По дороге он столкнулся с девчонками, которые возвращались с танцев, но, не ответив на их шутки, быстро пошел к своему бараку. 
На следующее утро фельдшер разрешил Паньке  выйти на работу. Она надела свою лучшую кофту и юбку. Утро было туманным и росистым.
- И чего мы вырядились? – спросила Наташка, не понимая, почему Максимка не пришел на танцы.
- По работе соскучилась – схитрила Панька. Она не знала, как сказать Наташке, что Максимка ее, что он ее любит.
- Ну и дура. Еще бы денек повалялась в койке. До конца смены осталось пять дней. Скоро домой. Соскучилась я по мамкиным пирогам. Ох, и наемся же я дома.
Пласты торфа уже лежали нарезанными на земле. Девчонки стали накладывать их на носилки. К ним подошел Сашка-Мотырь:
- Паньк, выздоровела? Сегодня танцы. Сначала лекция о международном положении, а потом…
- Саш, я не пойду, извини, я еще болею.
- Парашка, ты что-то крутишь? – вдруг спросила Наташка: - А что вчера Максим приходил, когда меня не было?
- Он ко мне приходил. Я замуж выхожу за него.
- Ага, нужна ты ему, пигалица такая – не поверила Наташка, посчитав, что Панька шутит.
- Думай, что хочешь – пожала плечами Панька.
Сашка откачнулся: - Ты не шутишь – тихо сказал он: - Зачем? Ты ведь его не знаешь. Подумай, Пань. А я?
- Сашка, ты хороший, но ты мне как брат.
- Парашка, ты что, ты и в правду… - перебила их Наташка : - Не верю. Разлучница, змея подколодная.
Наташка кинула носилки и, рыдая,  побежала к лесу.
Последние дни на торфоразработках походили на один сплошной галоп. Мастера пытались выжать из ребят все возможное,  и к вечеру все были до такой степени измотанные, что силы хватало доползти только до коек.  Наташка перестала с ней разговаривать, поменялась с девчонкой из другого угла койками и только изредка исподлобья бросала на нее хмурые взгляды. В последний день все закрутились. Сдавали свои койки, получали расчет, собирали вещи. Панька получила столько же, сколько и все.
- А за что ей, как всем – возмутилась Наташка – Она болела.
- А кто до этого три нормы давал. Не ты – ответил ей бригадир.
Наташка вырвала у него свой сверток и одной из первых пошла на станцию. За ней потянулась вереница ребят, которые уже получили деньги и товары. Сашка-Мотырь хотел пойти с ней, но, увидев, что она специально задерживается, чтобы подождать Максима, подхватил свою гармошку и пошел догонять Федю и Ваську. Те обняли его за плечи:
- Не фартит. Не грусти, может дома все образуется.
- Нет, я Паньку лучше всех знаю. Это – любовь.
Панька дождалась Максима. Тот нес огромный сверток:
- Вот, заработал. Нам с тобой на свадьбу. Пань, ну я присылаю сватов-то?
- Я тебе напишу. Мне ведь с маманькой поговорить нужно. Да и не богатые мы. На что свадьбу играть?
- Не боись ! Я у тебя есть? Есть? Нас у родителей восемнадцать человек детей. С миру по нитке – и свадьба.
- А нас четверо, папаньку шесть лет назад убили. Я – старшая, на мне вся семья.
Панька снизу вверх посмотрела на Максима. Ей хотелось прижаться к нему и спрятаться у него на груди от всех своих проблем, но вдали показался паровоз, тащивший за собой три старых вагончика, в которых видно когда-то перевозили скот.
- До скорой встречи, Прасковья… А дальше как? – спросил Максим.
- Прасковья Семеновна Киселева. А ты?
- Максим Степанович Кирилин. Вот и познакомились.
- И попрощались – Панька помахала ему рукой и побежала к своему вагону. Их вагон отцепляли первым, потому что они жили ближе всего к торфоразработкам. Максим жил дальше, и их вагон был самым близким к паровозу. В вагоне Панька села в самом углу, подтянула коленки к подбородку и задумалась.
Она стала вспоминать, как ходила в школу. Она любила учиться, и учитель всегда хвалил ее в отличие от Машки и Ксюшки. Те вообще не хотели ходить в школу и под любыми предлогами увиливали от этого. Ксюшка отучилась только год и ее забрали в няньки. Она сидела со всеми маленькими детьми многочисленных родственников. Ей это нравилось, и все считали, что, когда она выйдет замуж, у нее будет куча детей. А подросшие дети так и звали ее «нянька». Ксюшка была небольшого роста, невзрачная, худенькая и темноволосая, а вот Машка была красавицей – высокая, стройная с густыми темными волосами и темно-серыми глазами. Учеба ей вообще была не нужна. После второго года бесполезного хождения в школу, ее просто выгнали оттуда, что ее очень обрадовало.
- На фига эта учеба. Расписаться умею и хватить. А песни петь и плясать я и без арифметики могу -  говорила она дома, получив ремня от матери.
- Господи, отец был грамотный, дед тоже, а ты – дура необразованная. И за что мне такая напасть -  две девки - дуры, а старшая - умная, а ум не во что приложить, работать на всех нужно. Митька точно должен кончить семилетку. Все сделаю для этого – жаловалась мать деду.
- Дуняш, да не убивайся так. Девкам-то зачем образование. А Митьку, лупи, пусть учится – поддакивал дед.
-Ура, приехали! – Панька вздрогнула от крика ребят. Паровоз остановился, и их вагон отцепили. Все гурьбой высыпали на улицу. Недалеко стояли три подводы с возницами.
- За нами приехали – ребята разместились на телегах, прижимая к себе свои баулы.
За мосоловскими приехал Митька, Панькин брат.
- А Панька замуж собралась – тут же доложил ему Васька.
Панька огрела его по голове своим свертком:
- Молчи Лизун, а то поколочу.
(В деревне Васькину родню звали Лизуновыми. Как-то зимой их дед напился пьяный и уснул в хлеву на куске лизуна – комке соли, который клали для коров и овец, чтобы они лизали.)
- Это я тебя за Лизуна отлуплю.
Митька посмотрел на Паньку:
- Правда что ли?
- Пока мамке не говори, я сама скажу, ладно.
- А меня в Истье учиться отсылают. Успею хоть на свадьбе гульнуть?
Панька села рядом с ним:
- Митьк, я и сама не знаю, может это шутка?
- Для кого шутка, а для кого и горе – послышался сзади голос Наташки: - Тихоня нашлась. Отбила парня.
- Хватит злиться – вдруг громко сказал Сашка-Мотырь: - Сердцу не прикажешь.
- Ну и дурак – огрызнулась Наташка: - проиграл на гармошке все свое счастье, вот и сиди теперь.
Остаток дороги до деревни ребята ехали молча, думая каждый о своем.
     На лавочке около дома сидел дед и плел лапти. Панька по-другому и не могла его представить. Большая окладистая борода закрывала полгруди, и в ней застряли кусочки лыка. Борода была совсем седая. Панька поняла, что очень соскучилась по нему.
- Дедуня, ты как? – обняла она деда
- Я-то хорошо. А вот ты, говорят, что-то учудила там.
Панька остолбенела:
- Откуда ты знаешь?
- Наташка матери письмо прислала. Говорит, ты дурью маялась.
- И вы поверили?
- А от чего тебя лихорадка свалила? По всем ночам гуляла.
- Дед, я работала и простыла.
- Не знаю – дед покачал головой – Кому и верить, а мать ремень приготовила.
Этого Панька вынести не могла:
- Какой ремень, я замуж выхожу! – закричала она.
- Замуж!? – вышла на крыльцо мать – Парашка, сволочь, что ты там делала?
- Ма, ты кому веришь? Мне или Наташке? Я на самом деле замуж выхожу, на днях сваты приедут, а Наташка от зависти написала, я у нее отбила парня.
Слезы катились по Панькиным щекам. Дед, кряхтя, поднялся с лавки:
- У Наташки отбила? У самой красивой девки в деревни? Ай да Парашка! Молодец! Дунька, бросай ремень, к свадьбе будем готовиться.
Подошел Митька:
- Вот, Наташка, зараза! Здесь Яшке голову морочила и Ваньке, и Паньке напакостила. Мы ей сегодня постукалочку сделаем.
- Только попробуй, она еще в милицию напишет – вздохнула Панька и пошла в дом.
    Неделя прошла в ожидании. Панька немного успокоилась и отодвинула сватовство на второй план. Начался сентябрь. Бабье лето было теплым и солнечным. Будто специально природа очищала себя перед зимой, перетряхивая листву, отчего она с каждым днем становилась желтее и желтее. Листья падали на землю и замирали в ожидании холодного жгучего осеннего дождя. Дни были ослепительно синими,  а ночи - бархатно-черными, с миллиардами звезд на небе. Панька не ходила на вечерки, сидела дома и вязала. Манька и Ксюшка смотрели на нее с грустью. Они любили свою старшую сестру и хотели, чтобы ей было хорошо. Митька уезжал в поселок Истье, чтобы там учиться дальше.
- Панька, чуть что – пиши. Я приеду – сказал он на прощанье.
- Обязательно.
- Я потом выучусь на тракториста и буду много денег зарабатывать -
 пообещал он всем – И гармошку себе куплю, и дом новый поставим.
Девчонки смотрели, как уезжает брат и плакали.
- Дуры, что ревете? – спросил дед.
- Хоть бы  у него жизнь сложилась – ответила Ксюшка.
Панька и Машка кивнули, соглашаясь с ней.
- Все, пошли картошку копать – сказала мать, беря лопату.
Все пошли на огород.
- Интересно, а городские знают, как картошка растет? – спросила Машка.
- Они что дураки, они книги читают, а там все написано – ответил дед.
- Я бы тоже лучше почитала про картошку, вместо того, чтобы ее выкапывать – заметила Манька.

                4.

     Четырнадцатого сентября мать встала рано, напекла пышек и разбудила всех:
- У бати сегодня именины. Семенов день. Нужно на кладбище сходить, помянуть.
- Ма, да мы вечером, после работы сходим – ответила, потягиваясь Манька.
- Нет, пошли сейчас, чую, вечером вас не допросишься. Дед, придет бригадир, скажи, что мы прямо на ток придем.
- Дуняш, от меня Семе привет передай, скажи, отец скоро будет.
- Да ладно тебе, ты еще у нас крепкий – обняла его Панька.
На улице было холодно и сыро. Только только начинало светать, но народ уже проснулся. Мать открыла калитку и выгнала Зорьку. Та задумалась на минутку и побрела по обычному маршруту за остальными коровами и овцами.
- Старая стала корова, молока уже почти не дает, да и то, слава богу, чтобы мы без нее делали – вздохнула мать:
- Ладно, пошли.
- Дуняш, ты, куда с девками? - спросила соседка, закрывая калитку за своей коровой.
- У Семы именины сегодня. Пойдем на кладбище, помянем.
- Моим привет передайте.
- Ладно.
До местного кладбища было немного больше километра. Дорога шла через картофельное поле. Картошку уже убрали, и от сырости дорога превратилась в черное месиво.
- Ноги не идут. Мамк, а говорят, что с сегодняшнего дня начинается время свадеб? – спросила Манька, поправляя платок.
- Для кого начинается, а кто и обождет – строго ответила мать.
- В воскресенье у Васьки с Наташкой и у Федьки с Кланькой роспись в сельсовете – как бы между делом продолжила Машка.
- И что?
- Да так, ничего. Паньк, Максимка так и пропал? А Наташка за Ваньку замуж собралась. А еще вопила, зараза, что ты разлучница.
- Манька, мы идет папку поминать – напомнила Ксюшка – а ты опять про любовь.
     Деревенское кладбище находилось на бугре. Оно заросло березами и сиренью. Осень уже позолотила листья берез, но сирень еще яркой зеленью напоминала о лете. Мать положила лепешку и яблоко на могильную плиту и стала вырывать траву, выросшую вокруг. Панька пошла на могилу Липы. Там было чисто и убрано.
«Липкина мать недавно была» - подумала она.
- Липке было бы уже двадцать четыре – не оборачиваясь, сказала мать: - А отцу вашему было бы сорок два. Сколько мне без него жить? – шепотом добавила она: - двадцать лет с ним, как один сон.
- Мамк, ты его очень любила? – спросила Ксюшка.
- Да, очень. За двадцать лет слова злого не услышала, ни разу руку на меня не поднял, даже пьяный когда был. И вас любил.
- Я тоже так хочу – подошла к ним Панька: - чтобы меня без памяти любили, и чтобы жили мы вместе долго и счастливо.
Рядом кто-то кашлянул. Это подошел батюшка, отец Федор:
- Здравствуйте девочки. Евдокия, я помолюсь за Семена сегодня.
- Пожалуйста, батюшка, а то мне и некогда в церковь зайти.
- Если бог в твоей душе, то он рядом с тобой.
Батюшка поклонился и ушел. Деревенская церковь была на другой стороне Поповых бугров – длинных оврагов, которые тянулись на многие километры. Церковь была небольшая, белая с красивым золотистым куполом. Стены внутри были расписаны сюжетами из библейской жизни, иконы были старинными, в больших окладах, сквозь которые иногда еле-еле проглядывали лики святых. Престольный праздник в деревне был праздник Казанской божьей матери, и главной иконой была старая икона, изображающая богоматерь с младенцем Христом. Рядом с церковью стояла колокольня, колокола которой возвещали раньше об утренней и вечерней молитве. Но в последние годы молодежь перестала ходить в церковь, а старики все реже и реже вспоминали о дороге к храму. Очень много окрестных церквей было разрушено, и батюшка с тревогой просыпался каждый день, думая о своей участи.  Его дом был напротив церкви, через дорогу, и чтобы не случилось с церковью, случилось бы и с его домом. Он ждал и надеялся, что бог милует.
Евдокия с дочерьми посидела на лавочке около могилы мужа, и все молча пошли на работу.
- Мам, я хочу уехать в Москву – тихо сказала Панька, когда они уже вошли в деревню.
- Да, Паньк, уезжай. Когда отец еще был жив, он сделал нам всем паспорта. Ты же знаешь, что трудно паспорт получить. У вас паспорта есть. Да и председатель колхоза как-никак ваш родной дядька, я думаю, он не будет возражать.
- Мам, зимой, ладно? – обрадовалась Панька – Ведь мне Ленка Чуднова письмо прислала, помнишь она в Рязани вышла замуж за военного, так он теперь занимает большой пост в Москве, у них даже своя квартира.
- Мамка, я поеду с Панькой – встряла Машка.
- Ладно, потом поговорим. До зимы далеко.
Они подошли к току – это был огромный сарай, где хранили зерно, и деревенские женщины должны были ворошить его, чтобы оно не загнило. Увидев Евдокию, бабы перестали работать.
- Дунька, а к вам сваты приехали, ты, что не заметила телегу у дома?
У Паньки замерло сердце:
- Максимка? Ко мне? – взглянула она на мать.
- Бабы, ну мы побежали.
- Да, конечно же. Вот Панька и дождалась своего счастья – крикнули они им уже вслед.
У дома собрались бабки. Они с интересом заглядывали в окна.
- Дуняшк, к кому сваты то? К Парашке? Аль к Маньке?
- К кому надо – ответила мать, помедлив минутку, вошла в избу.
Следом за ней вошли Машка и  Ксюшка. Панька остановилась в дверях.
- Да иди же, ты – подпихнула ее в спину соседка баба Маша.
- Сейчас – тихо ответила Панька. В голове стучало: «Опять, опять я не попаду в Москву. Ведь маманька даже отпустила. Да что же я? Ведь Максимка за мной приехал. Не соврал. Я люблю его»
Панька еще раз вздохнула и рванула дверь.
Во главе стола под образами сидел дед. Казалось, что он помолодел лет на десять: на нем была праздничная рубаха, борода аккуратно расчесана на две половины. Справа от него сидел такой же бородатый старик и держал  в руках бутылку водки. Рядом со стариком сидел Максим в  черном красивом костюме и синей шелковой рубахе.

- А вот и наша Паранечка – повернулся в ее сторону дед.
Максим встал из-за стола и пошел в ее сторону:
- Пань, я болел, ты прости, что так задержался со сватаньем.
Он взял ее за руку и подвел к столу:
- Это она, я про нее говорил – обратился он ко второму старику:
 - А это - мой отец Степан Филиппыч.
- Здравствуйте – еле слышно проговорила Панька, замирая от страха.
Выручила мать. Она вышла из кухни с самоваром в руках:
- Девки, что стоите, несите пироги и сахар.
Машка с Ксюшкой побежали на кухню, Панька хотела пойти за ними, но дед остановил:
- Пань, Дуняш, садитесь, будем обсуждать. Совсем все не так теперь, и сватовство и женитьба, да Филиппыч? Но, что же сделаешь? Такая жизнь. Венчаться-то будете? – обратился он к Максиму.
- Не положено ему – махнул рукой отец: - В начальстве ходит – председатель сельскома. Запишутся в сельсовете только.
- Да, дела… - погладил бороду дед: - Ну да ладно, Сема бы тоже не разрешил. Ну, давайте выпьем за хорошее дело – дед налил мужикам по стакану, а Паньке и Евдокии по стопочке.
- Свадьбу на ноябрьские сыграем – сказал Максим: - Мне премию от колхоза дают деньгами, да и все уберем уже к тому времени. Жить у нас будем.
- Да уж, было восемнадцать детей у нас с бабкой Ариной, да все почти разлетелись по своим семьям, осталось пятеро. Изба большая, просторная – добавил его отец.
Панька плохо соображала о чем говорят, она только слушала, как сильно бьется ее сердце и чувствовала, что щеки горят огнем.
- Пань, пойди Максиму покажи сад – сказал подобревший от водки дед: - А мы пока помозгуем.
Панька молча поднялась и пошла к двери, Максим пошел за ней.
- Мамк, можно мы тоже с ними – попросила Манька.
- Сидите здесь, нечего там делать – строго сказала мать и повернулась к деду: - Давайте, подумаем, кого приглашать будем.
Это последнее, что услышала Панька, выходя из избы. Максимка шел за ней следом. В сенях она повернулась к нему и шепотом сказала:
- Пойдем через хлев, а то на улице бабки, судачить будут.
Максим нагнулся к Панькиному уху и тихо прошептал:
- Да хоть через трубу, я за тобой куда хочешь пойду.
Панька хихикнула и немного пришла в себя. Они прошли через хлев, где были стойла для коровы и овец. В последнем загоне хрюкал поросенок.
Панька позвала его:
-Дюдк, дюдк. Жалко такого красавца резать, правда? – обратилась она к Максиму.
Тот тихонько обнял ее за плечи и поцеловал в шею. Панька вырвалась и побежала в сад.
- Пойдем, я тебе покажу свою любимую яблоню – позвала она Максима.
Яблоня была в конце сада. Это была старая антоновка. На ней еще висели яблоки, хотя листья уже почти опали.
- Мы ее самой последней обрываем, когда уже яблоки станут желтыми. Они такие вкусные – кисло-сладкие. А я люблю летом на ней прятаться.
Панька быстро вскарабкалась на яблоню. В вышине ее верхушка разделилась на две части и переплелась, образовав подобие кресла.
- А летом здесь полно листьев и можно сидеть и думать о своем – сказала Панька, смотря на Максима с высоты:
- А отсюда ты не такой и высокий – заметила она, срывая большое желтое яблоко и кидая его вниз – это уже спелое, попробуй. А у вас большой сад?
- Да, а за ним речка Проня.
- Обожаю купаться.
- Мы в основном ночью купаемся, после работы. Летом самая пора.
- А мы тоже на Барском пруду по ночам плаваем. Вода теплая, нежная.
Прибежала Ксюшка:
- Панька, идите, там обо всем договорились.
- Максим, поймаешь? – крикнула Панька, спрыгивая с дерева.
Тот легко поднял ее на руки:
- Ты как пушинка. После торфа я и корову подниму.
- Ну,  я совсем не корова – обиделась Панька и пошла с сестрой к избе.
- Да я не то хотел сказать – пошел за ними, оправдываясь Максим.
Дома никого уже не было. Все стояли у телеги.
- Сынок поехали – позвал Максима отец: - Значит, как договорились - седьмого на праздник. В сельсовете я договорюсь. Ну, сношенька, до свидания. И вам, сватья тоже. Максим, прощайся.
Максим пожал Паньке руку и прыгнул на телегу. Отец отдал ему вожжи и, сняв картуз, помахал им:
- И напьюсь же я!
Все, молча, стояли  и  смотрели, как удаляется телега.
- Опять Парашка в Москву не попала – сказала Манька, поворачиваясь к матери: - Видать мне придется туда вместо нее ехать.   
- Ты сначала читать и писать, как следует, научись – дал ей подзатыльник дед.
- Нужно Митьке сообщить – сказала мать: - И хватит, пошли работать – обратилась она к девчонкам.
- А, может, сегодня не пойдем? – лениво потянулась Манька.
- А трудодни, тоже, может сегодня не получим? – передразнила ее Ксюшка.
Евдокия пошла к току.
- Мам, а в чем я буду расписываться? – вдруг спросила Панька, обретя дар речи.
- В моем платье. Укорочу и чуть ушью, и будет тебе впору. И фата есть.
- А туфли?
- У Кузьмы возьмем. У его девок новые туфли есть, Грунька им из Ленинграда прислала.
Когда вошли на ток, работа остановилась. Все бабы столпились вокруг Паньки.
- Когда свадьба? Где жить будете? Что наденешь?
Вопросы сыпались со всех сторон. Паньке вдруг стало ужасно грустно от того, что как-то все не то. Она даже не целовалась толком с Максимкой, а уже замуж собралась. Она вдруг вспомнила соседскую Настю, старшую сестру Васьки Лизуна. Ее в прошлом году выдали замуж за парня из соседней деревни, а она сбежала от него ночью, испугалась. Так и развели их через неделю. До сих пор бабы смеются над ней у колодца.
«А вдруг и я так же сбегу» - подумала Панька, начиная работать.
- Ну вот, опять свои замки пошла строить – сказала ей вслед мать. Она знала, что Панька любит помечтать – этим она очень походила на отца. Тот тоже вечно что-то думал про себя.
Евдокии не хотелось отдавать дочь в чужую деревню, но она так влюблено смотрела на этого незнакомого высокого парня.
«Когда то должно же девке повезти. Что она у нас за мужика работает. Так и уйдет бабское счастье. Да и мне пока уже бабкой быть. Мои подруги уж давно бабки, а мне уже сорок три, пока силы есть, внуков нужно поднимать» - мать встала рядом с Панькой и подмигнула ей. Та улыбнулась и заработала еще усерднее.
Незаметно пролетело три недели. Один раз приезжал Максим, привез денег и Паньке новые туфли на каблуках.
- Скорее бы праздники, правда, Пань? – обнял он ее на прощанье.
Панька стыдливо прижалась к нему, но вдали увидела Сашку-Мотыря и отстранилась.
- До свадьбы – сказала она и помахала рукой.
Когда Максим уехал, к ней подошел Сашка:
-Паньк, может, передумаешь? Не нравится мне он. Ребята на торфу говорили, что он выпить не дурак.
- Сам дурак, отстань Мотырь.
- Ну что ж, твоя воля. Я в Москву уезжаю, на завод работать. Общежитие дают и деньги будут платить немалые.
- Уезжай. Удачи.
Панька пошла к крыльцу.
- Я люблю тебя. Прощай – услышала она вслед, но не обернулась.


                5.

     Свадьбу играли в двух деревнях. Сначала у Паньки в Мосолове, потом у Максима в Яблоневе.
Всю ночь Панька проболтала с сестрами. Спать не хотелось. Было страшно и грустно. Но, когда мать внесла в горницу красивое белое платье, фату, туфли и фильдиперсовые чулки, все ахнули:
- А чулки откуда? – спросила Манька, прижимая их к своей щеке: - Парашка, потом мне их дашь на свадьбу. Хорошо?
- Это Питерские. Мне их там отец купил – ответила мать, отбирая чулки у дочери – Пань, еще к ним подвязки.
Она достала что-то розовое и кружевное.
- Никогда такого не видела – ахнула Панька, забыв все свои горести и начиная одеваться.
Евдокия перешила платье по фигуре дочери, благо у нее одной в деревне было богатство – швейная машинка, которую привез из Рязани муж, когда его после революции назначили председателем волостного совета.
На улице было еще темно, и одевались при свете керосиновой лампы, но, когда Панька надела фату солнце осветило окно и заиграло на ее  волосах с рыжинкой. В туфлях на каблуках она казалась выше ростом, платье облегало ее стройную фигуру, а фата превращала ее в принцессу из сказки.
- Так.  Я тоже выхожу замуж – сказала Манька, поправляя новую юбку, которую ей сшила мать. Ксюшка шмыгнула носом.
- Не плачь, Федька не один на свете. Они вон с Кланькой три недели как женаты, а уже ругаются.
- Хватит вам – цыкнула на них мать.
В дверь постучал Митька:
- Девки, я пошел запрягать, вы там оделись, а то мы с дедом умаялись.
     Митька три дня назад приехал из интерната в красивом пиджаке и с гармошкой.
- Откуда добро? – удивился дед, когда он в таком виде переступил порог избы.
- Заработал.
- Как это?
- У нас повариха вдовая, ей двадцать пять лет. Вот я ей помогал по хозяйству – дрова рубил, крышу перекрыл, там всякое еще. Она мне мужнино добро и отдала.
- А что всякое еще? – спросила мать, всматриваясь в повзрослевшего сына – Я тебе дам, всякое еще. Тебе шестнадцати еще нет, тебе еще почти три года учиться.
Ее рука потянулась к венику.
- Мамк, я уже взрослый, сказал, что закончу семилетку, значит, закончу, но я в армию пойду, военным буду. Вон, Ленки Чудновой муж, почти генерал уже. Всех вас  в Москву увезу. Дед, ты у меня в ванной купаться будешь.
Мать рассмеялась и, махнув, рукой пошла на кухню.
    Возле дома стали собираться люди. Первый морозец уже сморщил траву на земле, листьев на деревьях уже не было и они стояли, уныло опустив голые ветки. Только довольные елки расправляли свои зеленые колючки. Наступало их время красоваться в лесу. День обещал быть солнечным, ясным и слегка морозным. Митька запряг лошадь и пошел в дом. Там уже был накрыт стол для гостей. Во главе стола сидел дед и пристально смотрел на бутылку с самогонкой.
- Дед, налить стопочку? – подмигнул Митька.
- Не соблазняй, я должен по чести внучку замуж отдать, а не свиньей пьяной.
Пришли родственники, изба заполнилась народом.
- Ты сиди в горнице, а мы пошли в избу – сказали Манька и Ксюшка.
Панька осталась одна, подошла к старому заржавевшему зеркалу. На
нее смотрела незнакомая красавица.
«Сама на себя не похожа» - подумала Панька, поправляя фату: «А может, я красивая? Может, я просто об этом не знала, а Максимка увидел. Ой, как страшно!» - вдруг ее начала бить дрожь.
Вошла мать:
- Салоп Ксюшкин наденешь, он поновей. А потом поменяешь после свадьбы.
- Мам, страшно – вдруг сказала Панька.
- Не страшнее войны – почему-то ответила мать и пошла на улицу, потому что там послышались крики, звуки гармошки и звон бубенчиков.
- Едут – вбежала Ксюшка. Панька замерла, прижимая к себе салоп.
В избе и на улице ходили люди, они смеялись, что-то говорили, но Панька никак не могла выйти из оцепенения. Наконец в горницу вошел дед:
- Ну, внучка, пойдем в новую жизнь.
Он взял Паньку за руку и повел в избу. Там было полно народа. Все сидели за столом. У печки стояла Евдокия с иконой. Рядом с ней стоял Максим. Он взял Паньку за руку и подвел к матери:
- Благослови, мать.
Евдокия перекрестила их, они поцеловали икону.
- Будьте счастливы.
- Ну, а теперь, гости дорогие, ждем вас в Яблоневе, а мы поехали расписываться – сказал Максим, беря Паньку за руку.
Все засуетились и пошли на выход.
На улице стояли три повозки, запряженные двойками лошадей. Лошади были украшены цветами, а в колеса повозок был вплетен хмель.
- Красиво – сказала Панька, подавая руку Максиму и садясь в самую красивую повозку.
- Поехали – обнял он ее и помахал всем рукой.
- Эх, жалко, что не как в старину - услышала Панька слова деда, проходящего мимо их повозки.
- Ничего, дед, у нас тоже все хорошо – ответил ему вслед Максим.
Вереница повозок тронулась в сторону Рязани.
У поворота на Михайлов Максим остановил повозку:
- А сейчас сюрприз – он лихо свистнул. Из-за кустов выехал украшенный еловыми ветками грузовик:
- Председатель дал для свадьбы, правда, разрешил ездить только по нашему району.
Панька прочитала: - АМО. Это что?
- Так называется. Садись в кабину, а я наверху.
-Да мы оба поместимся. А то испачкаешься.
Из кабины выпрыгнул мальчишка-подросток, который сидел рядом с шофером.
- Это мой племянник, Степка. У матери с отцом сорок внуков. Они их имена уж перестали запоминать.
- Да ты что? – удивилась Панька, залезая в грузовик.
- Степка, погонишь лошадей в деревню, да не загони, убью.
- Я что, малолетка, какой? – буркнул подросток и показал Паньке язык.
В машине было тряско и неудобно.
«Лучше бы на повозке поехали» - подумала Панька, поджимая ноги, чтобы не порвать чулки. Максим обнял ее за плечи и гордо смотрел вперед на дорогу.
До сельсовета было километров тридцать.
- Дурышкино – прочитала Панька название деревни.
« Получше, чем Хламово у нас, но Яблонево красиво звучит, как и наше Мосолово» - пронеслось у нее в голове.
В сельсовете было много народа. Несколько парней чем-то походили на Максима.
- Это мои братья. Никита будет свидетелем у меня, а его жена у тебя. Хорошо?
Панька кивнула.
Женщина с красной лентой через плечо зачитала приказ о  регистрации
их брака, что-то еще сказала про роль молодежи в социалистическом строительстве и, наконец, велела поцеловаться. Максим, смутившись, поцеловал Паньку куда-то в ухо и пошел ставить свою подпись в свидетельстве о браке. Затем расписалась Панька.
- Ура! – закричали все и пошли к выходу.
Кузов грузовика был забит людьми.
Панька снова залезла в кабину. Максим держал в руках свидетельство о браке.
- Дай посмотреть? – попросила Панька.
- На. Теперь ты Кирилина Прасковья Семеновна. Звучит?
- Киселева тоже ничего.
- У нас почти вся деревня Кирилиных. Да сама скоро увидишь. Подъезжаем.
Грузовик остановился у большого  рубленого дома. Около дома было полно народа. Панька мельком оглядела деревню. Она была намного больше их Мосолова. И дома здесь были выше и массивнее.  Максим взял ее за руку:
- Пойдем, вон мамка с батей.
Его родители стояли у калитки с хлебом-солью и подносом с двумя рюмками.
- Ну, дочка, принимаем тебя в свой дом. А ты, сынок, береги жену и люби ее. Совет да любовь. Будьте счастливы.
Максим отломил кусок хлеба и обмакнул его в соль, взял в руку рюмку с вином. Тоже сделала и Панька.
- Мамкина медовуха самая вкусная – сказал Максим, выпивая одним махом вино и с аппетитом закусывая его хлебом. Панька сделала маленький глоточек. Есть совсем не хотелось.
- Спасибо мама и батя – поклонился в пояс Максим и подтолкнул Паньку – ты тоже говори.
- Спасибо мама и батя – повторила она.
- Ну, пойдемте в дом, а то гостей застудим – сказал отец Максима: - А вон и наши сватья с гостями подъезжают – указал он на дорогу.
Там показались украшенные повозки.
В избе было очень просторно: большие сени разделяли ее на две половины, слева были три двери, а справа – две. Одна из них была открыта, и оттуда доносился шум. Они вошли в большую комнату, в которой были накрыты столы буквой «П». Молодых посадили в середине. Со стороны Максима сел его отец, а со стороны Паньки – дедушка.
- А мамка где? – спросила Панька.
- Она будет Арине помогать – ответил дед.
Наконец Панка увидела Маньку, Ксюшку и Митьку. Они усаживались недалеко от нее. Митька сидел рядом с какой-то девчонкой и что-то шептал ей на ухо, придерживая гармошку. Панька глазами показала на него деду, и тот показал Митьке из-за спины кулак.
Подошла Евдокия:
- Пань, ты как? Не замерзла?
- Нет, мам, а чего так суетно?
- Это скажи еще, что не по старинке свадьбу играем, а то три-четыре дня гуляли раньше.
- Сколько же денег нужно?
- И не говори. Ну, я пошла помогать. Арине уже под семьдесят – тяжело. Правда, невесток и дочерей куча, все равно – муторно. Ты, дочк, ее мамой называй, так полагается.
- Попробую – грустным голосом сказала Панька.
Она попыталась рассмотреть всех гостей, но они почему-то сливались в одну пеструю линию, которая таяла в конце избы, которую с трудом могли осветить две керосиновых лампы.
- Горько – прогремело как выстрел, от чего Панька вздрогнула и вскочила. Встал и Максим. Он нагнулся над ней и впервые его губы коснулись ее губ. Сердце забилось, готовое выпрыгнуть из груди.
И теперь, вскакивая каждый раз при крике «Горько!», она все больше понимала, что это на самом деле, что это происходит с ней и, что она так счастлива.
Застолье было пышное с обильной выпивкой. Гости усердно кричали «Горько!» после каждой выпитой рюмки. Максиму и Паньке стало надоедать постоянное вставание из-за стола.
- Пойдем на улицу – предложил Максим, заметив, что гости наконец-то потеряли к ним всякий интерес и уже насытившимися полусонными взглядами продолжали выбирать на столе еду и питье. Панька кивнула, и они тихо выскользнули из-за стола. Они вышли в сени. В соседней комнате играла гармошка, и слышался топот танцующих.
- Митька играет – почему-то шепотом сказала Панька.
Максим принес два тулупа и Паньке платок и валенки:
- Пошли гулять. Ты в валенки прямо в туфлях влезешь, я свои взял.
- Я как чулида, чучело огородное – засмеялась Панька, надев на себя все.
- Зато тепло, а то на улице уже морозец.
Они вышли на крыльцо.
- Темень какая – вздохнув морозного воздуха, сказала Панька.
- Сейчас приглядишься. Пойдем.
Они пошли по тропинке вниз к речке. Около нее стоял кирпичный амбар. Максим открыл дверь:
- Заходи. Обожаю здесь спать.
Амбар был почти целиком забит душистым сеном. Максим постелил на него свой тулуп и подхватил Паньку на руки. От него пахло свечами, табаком и водкой. Панька и сама немного выпила. У нее кружилась голова. Сено притягивало своим вкусным домашним запахом. Оно было теплое и колючее. Максимка нежно обхватил Паньку за шею, потянулся губами к ее виску. Недалеко проехала телега. Возница, подгоняя лошадь, выругался матом. В доме пели и плясами пьяные гости. Но Панька с Максимом ничего этого не слышали. Только пряный запах свежего сена кружил им головы и захватывал дух.


         6.

- Больная, просыпайтесь, просыпайтесь – незнакомый голос настойчиво приводил Паньку в чувство. Глаза не хотелось открывать, тело не слушалось.
«Я где? В больнице?» - пыталась понять Панька: «Ничего не чувствую, ни боли, ни запахов. Хоть слышу и то хорошо»
- Панька, дочка, очнись – вернул ее к реальности голос матери. Он был с другой стороны, и она попыталась повернуться, но чьи-то руки удержали ее:
- Не давайте ей шевелиться, а то швы разойдутся и дренаж выпадет.
С трудом Панька открыла глаза. Все было белое и расплывчатое:
- Ма, ты где? – прошептала она.
- Здесь, рядом – мать встала перед ней: - Ты только не шевелись, нельзя. Мы все тут: и Митька и Манька. Ты уже третью ночь без сознания.
- А Женька?
- Он в деревне с Ксюшкой. А я приехала, как только Митька телеграфировал, что тебя в больницу положили с гнойным плевритом. Операция серьезная была. Тебе три ребра вырезали и теперь гной откачивают.
Подошел доктор:
- Крепкая вы, Кирилина, думал, не выживете. С хроническим бронхитом, с астмой, с температурой сорок… Да, я хочу ваш случай в своей диссертации описать. Можно?
- Я не Кирилина, Киселева. Я недавно развелась, паспорт еще не поменяла – прошептала Панька.
- Мне все равно, вы будете больная «К».
- Дочк, я тебе твою антоновку привезла, на, понюхай запах Мосолова. 
Панька коснулась носом гладкого холодного яблока:
- Я ничего не чую.
- Это последствия наркоза – сказал доктор – Со временем пройдет. Ну а сейчас, покиньте палату. Она пришла в себя, кризис миновал, теперь пойдет на поправку. Завтра приходите во время посещения.
Мать наклонилась и поцеловала Паньку в лоб.
«Она последний раз целовала меня, когда уезжала домой после свадьбы» - подумала Панька.
Перед ней появились Манька и Митька, помахали руками и пошли из палаты.
- Спите, теперь сон ваш самый лучший лекарь, если что, зовите нянечку, вот колокольчик. Мы их даем серьезным больным.
- Да я сама к ней сердечной буду забегать – раздался голос за ее спиной – Я тетя Шура, нянечка. Спи, дочк.
- Спасибо – ответила Панька, чувствуя, как какая-то сила тянет ее снова в небытие, туда, где снова стали проявляться воспоминания, заглушая своей болью боль от швов на спине.
     Ровно месяц длилось счастье Паньки. Максим был ласков и добр, рассказывал смешные истории. Его родители нравились Паньке, особенно мать, бабка Арина. Она была доброй, но уставшей женщиной. Панька называла ее мамой и старалась во всем помогать по дому и со скотиной. Работы было много, но впереди были ночи, которые давали силы. Ближе к новому году в сельсовете начались какие-то проверки, Максим стал хмурым и раздражительным, часто уходил из дома, унося пятилитровые бутыли самогона:
- Не подмажешь, не поедешь – говорил он, когда мать тихонько сказала ему, что не нужно столько пить.
- Я тебе привез работницу, вот ей и указывай – как-то вечером услышала Панька, когда Максим в очередной раз пришел домой пьяный.
«Это он по пьяни, сдуру ума» - решила она.
На новый год вся молодежь собиралась в клубе. Панька надела красивое платье, которое ей подарили на свадьбу и вертелась около зеркала, дожидаясь Максима. Тот ввалился в избу, скинул тулуп и рухнул на пол, захрапев.
- Опять пьяный – ахнула бабка Арина – Параш, что делать-то будем, спивается малый.
Панька подошла к лежащему Максиму, сняла с него валенки и поставила их к печке сушиться.
- Дочк, сходи одна в клуб – предложила бабка Арина.
- Какой клуб? – вдруг поднялся Максим – Куда собралась, вырядилась, курица! – он ухватил ее за рукав платья и дернул. Панька не удержалась и упала. Рукав остался в руке у Максима. Слезы ручьем хлынули из глаз.
- Чего ревешь, иди, работай, матери помогай. Ты зачем здесь, голь перекатная? – нетвердой походкой Максим пошел в горницу – Спать пошли, нечего здесь торчать.
- Пань, иди, ложись в кухне – позвала ее Арина – Завтра проснется, прощения просить будет. Он всегда такой дурной, когда выпьет.
Панька лежала на лавке на кухне и плакала. На улице было весело, слышались песни и звуки гармошки. Панька сжалась в комочек и думала: «Я хочу вечной и неземной любви. Получила и то и другое»
На следующее утро Максим вошел в избу:
- Где Парашка?
- А ты как думаешь? – спросила мать.
- Гуляла что ли?
- Дурак, на кухне спить. Пьянь, зачем девку обидел?
- Тебе нужна была ломовая в помощь, вот я и нашел. Сами говорили, что тяжело стало, что старые.
Мать ничего не ответила, потому что на улице остановились сани. Это приехал отец, он ездил в Михайлов продавать мясо.
- Отец приехал, он разберется – побежала она встречать мужа.
Из кухни вышла Панька.
- Параш, ты чего такая мрачная? – повернулся к ней Максим.
- Курицы смеяться не умеют, они только кудахчут и яйца несут.
- Не понял.
Вошли мать с отцом. Видно она рассказала, что произошло ночью.
- Опять за свое? – строго сказал дед Степан – и дал же бог одного дурака на всех детей. Еще раз увижу пьяным, выдеру вожжами. Параш, я тебе гостинца привез – уже ласково он обратился к Паньке, доставая красивый гребешок и сережки.
- Спасибо – сказала Панька и пошла в горницу. Там она прислонилась к двери и, закрыв, руками лицо тихонько заплакала.
     Больше не было тех чудесных ночей. Каждый раз, когда Максимка пытался обнять ее, она слышала его обидные слова. Да и трезвым Максим приходил домой все реже и реже. Наконец, в один из теплых весенних дней, когда в очередной раз она выслушала кучу обидных слов и получила кулаком в глаз от пьяного Максима, она собрала узелок, поцеловала плачущую Арину и пошла на большак. К счастью ей попался грузовик, который ехал в Рязань. Она доехала на нем до вокзала, там села на электричку до Тысьи и к вечеру была дома.
Мать что-то готовила на кухне, Маньки и Ксюшки не было дома -  ушли на вечерку. За столом, как обычно сидел дед и готовил лыко для лаптей.
- Я ушла от Максима – сказала Панька, ответив на немой вопрос деда – Я ему не нужна была, ему нужна была лошадь рабочая.
- Я сейчас покушать тебе дам – высунулась из кухни Евдокия.
- Мам, я беременная – сказала Панька, снимая ботинки и садясь за стол.
- Ну и ладно, дочк, вырастим и без отца, зачем ему дурак-отец, правда?
Панька разревелась в голос:
- Почему я такая несчастная?
- Ты счастливая – тихо сказал дед – у тебя вся жизнь впереди и куча всяких Максимов, если захочешь.
      Панька очнулась от того, что нянечка протирает ее влажной салфеткой:
- Ты плакала, дочк, как же ты так простыла то? Уж больно болезнь тяжелая. Ты замужем? Дети есть?
- Уже нет, развелась, есть сын Женька, он сейчас с сестрой в деревне.
- Вот он тебе и помог, ради детей и живем. А муж что?
- Пьет.
- Эта зараза, водка, многих мужиков погубила. Давай чайку попьем, я тебя с ложечки попою, доктор разрешил.
- Я спать хочу.
- Ну, спи. Завтра тебя уже в общую палату из реанимации переведут, там с народом повеселее будет.
    Панька стала вспоминать, но мысли путались – в августе родился Женька. Приезжал мириться Максим, но увидев в его кармане бутылку водки, Панька выгнала его, даже не показав сына.
Митька-Димуля закончил семилетку, ушел в армию, но не захотел быть военным, а пошел работать по дереву – перетягивал диваны, обивал двери. Руки у него были золотые и все приглашали его. Но бабником он был также отменным. Его кудрявый чуб и гармошка тронули сердца многих красавиц.
Наконец-то вышла замуж и Манька. Свадьба была скромной, потому что семья ее мужа – Феди была большой и бедной. Молодые пришли жить к Евдокии. Ксюшка стала всеобщей нянькой. Она любили детей, и они отвечали ей взаимностью.
Панька работала в колхозе, растила Женьку, который был тихим и спокойным мальчиком.
- Дай бог, не в отца – говорил дед, гладя правнука по светлой головке.
В тридцать четвертом году Панька получила письмо от Чудновой Ленки. Они не переписывались со времени Панькиной свадьбы. Ленка писала, что ее муж стал бригадным генералом, и  им дали трехкомнатную квартиру в самом центре в доме на Набережной Москвы-реки. Она приглашала Паньку приехать в Москву и устроиться там на работу.
«Сейчас из многих городов приезжает молодежь. Мой муж поможет тебе. А поживешь пока у нас. Потом получишь комнату и заберешь сына, он здесь учиться пойдет» - писала Ленка.
Слова про учебу Женьки решили все.
«Не я, так Женька выучится» - подумала Панька.
Мать согласилась с тем, что Панька должна попытаться, так как едет не в чужой город, а к знакомым, которые обещают помочь.
Больше всего обрадовалась Ксюшка, она так привязалась к Женьке, что считала его своим сыном. Манька тоже была непротив. Ей тоже хотелось в Москву, но она была беременна во второй раз, да и ее муж Федя-кнопка занимал хорошую должность в сельском совете.
- Ничего, я тоже до Москвы доберусь – заверила Манька, поглаживая свой округлившийся живот.
      Первый ребенок Маньки Борис умер, не дожив до двух лет. Рыдая на кладбище над маленьким гробиком, она кляла и себя, и Федю, и сельскую больницу, где не смогли спасти ребенка.
- Пожалей этого ребенка, не терзай душу – плача вместе с дочерью говорила Евдокия, зная, что дочь опять беременна.
В январе Манька родила девочку. Назвали ее необычным для деревни именем Зоя. Это придумал батюшка, который крестил ее:
- Зоя – это жизнь. Это тебе, Мария в радость.
Федя по поводу крестин напился в усмерть, и Манька, отдав ребенка Паньке, тащила его от церкви на себе:
- Будет пить, как твой дурак, брошу тоже – обратилась она к Паньке.
- Видно у нас с тобой судьба такая – грустно ответила Панька.
- Я не буду, как ты, овцой, только тронет пальцем, враз морду расквашу – грозно сказала Манька, пнув мужа коленкой в бок. Тот, очнувшись, попытался что-то спеть.
Дома был накрыт стол. Манька скинула Федю на кровать, положила Зою в колыбель и подсела ко всем:
- Вот мы и вся семья, да, мам? Дед, ты, Панька, Ксюха, Женька, Зойка и я. Димули только не хватает.
- Девки, я заклинаю вас, пусть будет так всегда. Чтобы не случилось, держитесь друг за друга, заботьтесь друг о друге. Вы родные и вы должны быть вместе – сказала мать, садясь рядом с ними.
- Хорошо, мам.
- Вот и отлично. А то, что в жизни еще произойдет, и радость, и горе, поделите поровну и легче будет. Ну, а теперь давайте пить чай, а деду рюмашку за правнучку.
- Дожил до правнуков. Жалко Сёма не знает, хотя Бориска ему уже доложился, наверное – сказал дед.
- Мы зашли на кладбище, рассказали им обоим – сказала Панька.
    Когда Панька уезжала в Москву, Женька почти не плакал:
- Мамк, приедешь, купи цветные карандаши, я рисовать буду.
- Хорошо, сынок, и бумагу специальную куплю.
- Ну, тогда езжай же скорее – помахал он ей рукой и побежал пускать лодочки в лужах.
Весна уже полностью вступила в свои права. Солнце образовало проталинки на земле, и там, чуть пробивалась первая весенняя травка.
Панька взглянула на нее и вздохнула – Зорька уже как два года сдохла, а до сих пор было ее жалко. Теперь в хозяйстве оставались только козы и овцы, молока для детей хватит, а это главное.   
Все стояли на станции и, прищурившись от яркого солнца, смотрели на прибывающий поезд.
- Вот и сбылась твоя мечта, дочка – сказала мать, когда Панька помахала всем из вагона.
- Удачи тебе – одними губами произнес дед.
Женька расплакался, но Ксюшка взяла его на руки,  поцеловала, и он успокоился. Паньке захотелось выйти из поезда и забрать сына, но слова «учеба, учеба» - стояли в голове. Поезд тронулся и повез Паньку в новую жизнь.

         






7.

    Ленка Чуднова встречала ее на вокзале. Она всегда чувствовала себя виноватой перед подругой – ведь это ее отец убил Панькиного отца.
- Параш, какая ты стала взрослая – воскликнула она, обнимая подругу, сошедшую на перрон.
- Нахлебалась замужем, вот и повзрослела, да и пора уже – двадцать восемь стукнет – ответила Панька – Какая я была дура, Ленк, с этим замужеством. Ну, потом расскажу. Куда идти-то?
Панька подхватила свои узлы, но Ленка помахала кому-то рукой. Из-за толпы появился солдат.
- Виктор возьмите вещи и отнесите их в машину – изменившимся голосом сказала Ленка.
- Ну, ты даешь! – воскликнула Панька, отдавая вещи, но прижав к груди сумку с документами и деньгами, – Как барыня, помнишь, у барина жена была, с зонтиком ходила и всем приказывала.
Ленка одернула ее за рукав: - Не ори, не в деревне. Какая барыня? Ты меня под монастырь подведешь.
Панька оглянулась, вроде и никто не обращал на них внимания.
- Пойдем в машину – Ленка взяла ее под ручку.
Панька пожала плечами и пошла рядом.
- Ленк, а может на метро, я по радио слышала про поезда под землей.
- Покатаешься еще, нам не в ту сторону. Садись в машину.
Солдатик распахнул перед Панькой дверь машины. Она остолбенела, не зная толи самой первой залезать, толи сумку пихать. Запутавшись, она ввалилась на заднее сиденье, задрав ноги. Ленка рассмеялась и грациозно (как показалось Паньке) села на переднее сиденье.
- Ленка, ты как балерина – восхищенно заметила Панька.
- Да ладно тебе – махнула рукой польщенная подруга – Виктор, домой.
- Хорошо, Елена Федоровна.
Панька, услышав, как подругу называют по имени отчеству, рассмеялась – Стара барыня на вате.
- Замолчи, дома посмеемся – с серьезным и, немного испуганным выражением лица, повернулась к ней Ленка.
Панька уже не слышала последние слова Ленки, она ехала в настоящей легковой машине, не в кузове трясущегося грузовика, а именно в машине с красивыми  и удобными сиденьями. Панька погладила рукой бархатистое сиденье и стала смотреть в окно. Москва – как давно хотела сюда Панька. Она будет работать, ей дадут комнату, и она привезет и Женьку, и мать и всех, всех.
- Все, приехали – повернулась к ней Ленка.
- Так быстро?
- А что тут ехать от Казанского вокзала до улицы Серафимовича – десять минут.
- Жалко. Я так и не посмотрела ничего.
- Еще насмотришься. Пойдем.
Ленка вышла из машины и помогла подруге вылезти с заднего сиденья.
Они оказались в маленьком зеленом дворике, который был огорожен забором.
- Как палисадник – хмыхнула Панька.
- Что? – спросила Ленка.
- Огромный дом, а у него палисадник.
- Ага, да еще охраняемый – заметила Ленка и поздоровалась с подошедшим дворником – Это моя подруга из Рязани, приехала на работу устраиваться - указала она на Паньку.
- Добро пожаловать – поклонился дворник – Значит у вас остановиться?
- Да, пока на работу не устроится, а там общежитие получит.
- Хорошо, не забудьте отметиться в домкоме.
- Обязательно. Пойдем, Пань, Виктор уже отнес наши вещи.
Панька послушно пошла к подъезду.
«Зачем Ленка так подробно дворнику обо мне рассказывала?» - думала она.
- У нас дом особенный, только большие военные живут, поэтому нужно обо всех докладывать, а дворник у нас тоже военный, к нам охранять приставлен – не дожидаясь Панькиного вопроса, ответила Ленка, потом повернулась к ней и шепотом добавила – И старайся при людях поменьше откровенничать. Здесь это не принято. Поняла?
Панька кивнула.
Они подошли к лифту. Из небольшой комнатки у лифта вышла женщина – Здравствуйте, Елена Федоровна. Это родственница ваша?
- Здравствуйте, Капиталина Степановна. Да, это подруга и родственница из Рязани приехала. На работу устраиваться.
- Это хорошее дело – ответила женщина, открывая им дверь лифта.
- И кому мы еще должны доложиться?  – спросила Панька, когда лифт стал медленно подниматься наверх – Ох и здорово на лифте. А можно покататься?
- Нет, потом – ответила Ленка, выходя их лифта и подходя к красивой двери. Она нажала на кнопку звонка. Дверь открыла небольшая старушка – Леночка, уже приехали. А я обед приготовила, на стол накрыла. Идите кушать.
- Спасибо, Нюра. Сейчас руки помоем и идем.
- А это кто? – спросила Панька, когда они пошли мыть руки.
- Домохозяйка.
- Кто?
- Ну, женщина, которая стирает, убирается, ходит в магазин, готовит.
- А ты что делаешь? – Панька так удивилась, что не сразу ахнула при виде ванной – Слушай, а ванная с нашу горницу – воскликнула она.
- Я сама первое время удивлялась простору – призналась Ленка – Но потом привыкла.
- Лен, знаешь, а так жить страшно.
- Как?
- Как ты. Все на тебя смотрят. Лишний раз не …. Я-бы не смогла.
- Я люблю Сергея. И мне хочется, чтобы у него все было хорошо.
- А дети?
- Не получается. Я один раз простудилась. Мы тогда еще в Сибири были. Ну, с тех пор лечусь, даже в Кисловодск на грязи ездила.
- Лучше бы в Горелом болоте испачкалась – рассмеялась Панька – Ленка, а помнишь, за что нас мамки отлупили зимой? Нам лет по двенадцать было.
- Не помню.
- Дурында. Зимой. Какая самая лучшая ледянка? Коровья лепешка. Еще ждешь, чья корова больше накакает.
- Вспомнила – взмахнула руками Ленка – мы еще их полили водой, такие ледянки здоровские были.
- Вот, а штанов-то не было. Катались почитай голыми задами. Вот мы и вернулись домой с почти прилипшими к задам лепешками.
-Да, Панька, и обе тогда заболели. Может, я тогда и застудилась – задумчиво сказала Ленка – А я и забыла. Нужно будет доктору сказать.
- Девочки, идите за стол – снова позвала их домохозяйка.
- Идем, идем.
Обедали в гостиной за огромным круглым столом под красивым рыжим абажуром. На столе стояло так много всякой посуды, что Панька мысленно стала считать все эти ложечки и тарелочки.
- А зачем две тарелки для супа? – спросила она.
- Так полагается – ответила Ленка и Панька поняла, что та и сама не знает зачем.
- Это, чтобы не капать на скатерть – заметила домохозяйка.
- Мыть-то сколько лишней посуды! – подумала вслух Панька.
Суп был такой наваристый и вкусный, что Паньке захотелось еще, но она постеснялась попросить. На второе было пюре и мясо.
- А сегодня, какой праздник? – спросила Панька, уставившись на мясо.
- Никакой – не поняла Ленка – Мясо должно быть каждый день на обед. Так Сергей сказал.
- Это хорошо – сказала Панька, откусывая полкуска мяса и наблюдая, как подруга пилит его ножиком на мелкие кусочки.
«Нужно все запоминать и учиться жить по-городскому» - мысленно заключила она.
Вечером пришел муж Ленки. Он был высокий и худой. Короткая стрижка делала его похожим на деревенского пастуха, но военная форма превращала его в важного взрослого начальника. Панька пожала ему руку.
- Параш, а я помню вас, когда вы с Ленкой в Рязань ко мне приезжали. Сколько лет прошло.
- Да, у меня уже сыну почти четыре года – сказала Панька и осеклась, увидев, как дернулась Ленка.
- Так, вы, куда собираетесь устраиваться?
- На ткацкую фабрику. Мне Ленка все узнала. Там и общежитие дают. Я у вас на несколько дней – добавила Панька.
- Да что вы! Живите сколько хотите. Леночка, ты извини, вам с подружкой поболтать нужно, а мне отчет писать. Спокойной ночи.
Ленка поцеловала мужа и проводила его до кабинета.
- Пойдем, покажу твою комнату – позвала она подругу.
- А у вас еще есть комната? – спросила Панька.
- Господи – спохватилась Ленка – Да, я тебе до сих пор не показала всю квартиру. Пошли. Начнем с ванной – ну ты там уже была….
Ночью Паньке снился огромный поезд, вагонами которого были Ленкины комнаты. Панька шла из вагона в вагон, и все места были заняты. Наконец, она дошла до конца поезда и открыла последнюю дверь. Там была снежная равнина и пустота.
«Начинаем новую жизнь» - во сне подумала Панька.


   
    8.
- Кирилина на перевязку - Панька очнулась от громкого крика нянечки.
- Да Киселёва я, Киселева – с трудом ворочая языком, она повторила два раза.
- Ничего не знаю, в паспорте так написано - проворчала нянечка, поддерживая Паньку за талию – Вот выпишешься, поменяешь паспорт, тогда и будешь Киселева.
- А, ладно – махнула рукой Панька.
На перевязке наконец-то сняли повязку и вытащили зонд.
- Да, дырка в спине, кулак влезет – покачала головой медсестра – Зато жива осталась, скажи спасибо, что наш профессор в отпуск не пошел, сам тебе операцию делал. Последнюю – вдруг всхлипнула медсестра.
- Что-нибудь случилось? – спросила Панька.
- Арестовали три дня назад, и заместителя его.
- За что?
- Никто не знает. Все молчат и чего-то боятся.
После перевязки стало легче, и Панька по стеночке потихоньку добрела в свою палату. Сил не было, и она снова погрузилась в полусон.
     У Ленки она прожила неделю. Та ходила с ней везде, помогая побыстрее получить место в общежитии, оформить все документы для работы.
- Лен, ты настоящая подруга – расцеловала ее Панька, когда они перевезли ее вещи в комнату, где жили еще пять прядильщиц.
- Здесь меньше всего народу. В остальных комнатах по восемь или десять человек – сказала Ленка, усаживаясь на Панькину кровать и передавая что-то в сверточке коменданту общежития.
- Спасибочки – сказал он, уходя и пряча сверток в карман брюк.
- Не подмажешь, не поедешь – подмигнула Ленка, отвечая на немой вопрос Паньки – Ну все подруга, живи, потом и сына привезешь. Говорят от фабрики строят бараки, там будут давать комнаты семейным.
- Здорово! Ленка век тебе буду благодарна.
- Не за что. Хоть какая-то польза от меня, а то сижу, как курица дома на насесте, ни черта не делаю.
     Соседки  по комнате были такие же девчонки, приехавшие в Москву на заработки. Панька быстро нашла с ними общий язык. Работа ей нравилась. Панька научилась многим операциям на ткацких станках и быстрее всех стала самостоятельно работать. Вечерами все ходили в новеньких клуб на танцы, на лекции. Наконец-то Панька добралась до книг.
- Глаза портишь – ругались на нее соседки, когда она до полуночи читала при свете свечки, потому что после десяти вечера электричество выключалось.
- Девки – это так интересно – отвечала она им и пересказывала содержание очередной прочитанной книги.
Под новый 1936 год к Паньке приехали Ксюшка и Манька. Они привезли и Женьку.
- У нас в клубе для детей будет новогодняя елка! Представляете! И дед Мороз со Снегурочкой, и детям работающих будут давать подарки! – с восхищением говорила Панька, раздевая и обнимая сына – В прошлом году первый раз так сделали, и всем понравилось, а в подарках даже мандарин был.
- А что такое мандарин? – спросил Женька.
- Ну – это как лимон, только очень сладкий и вкусный – ответила Панька.
- Спать, где будем? – спросила Манька.
- Женька со мной, а вы с Ксюшкой на соседней кровати,  Лизка домой на праздник уехала.
- Не, я с нянькой – оттолкнул мать Женька, обнимая Ксюшку.
- Ничего, говорят, через год бараки построят, мне, как передовику обязательно комнату дадут, отдельную – с гордостью сказала Панька.
- И меня заберешь с Зойкой – добавила Манька – Надоел мой пьянчужка, брошу его.
Манька достала из сумки фотографию – На, мы в сельсовете фотографировались, фотограф на ноябрьские праздники из Рязани приезжал. И этот зараза умудрился пьяным придти.
Панька внимательно разглядывала фотографию, на которой были Манька, ее муж Федя и Женька с Зойкой – Вроде и незаметно. А хороша матроска на Женьке, правда? Ползарплаты первой потратила.
Вы захватили матроску? – обратилась она к Ксюшке.
- Взяли, конечно. Что он у нас хуже городских?
Праздник в клубе понравился всем. Особенно был доволен Женька:
- Приеду, все деду расскажу. Я ему конфету везу мягкую, а то зубы у него плохие – прощаясь на вокзале, сказал он.
Панька поцеловала сына, обняла сестер и долго махала рукой, уходящему поезду.
- Кого я вижу? – вдруг она услышала за спиной – И как ты тут оказалась?
Панька обернулась и увидела Максима:
- А ты откуда в Москве?
- А что, мы хуже некоторых?
- Нализался уже – отвернулась от него Панька, услышав знакомые надменные нотки в голосе.
- Я, между прочим, за тобой приехал. Законная жена, а от мужа бегаешь.
- Я тебе не жена, а ломовая лошадь для твоих родителей.
- А я-то хотел предложить снова сойтись, а мы такие гордые. Меня на Болотной площади в новых домах домуправом поставили, комнату в полуподвале дали, почти десять метров. Можно и Женьку забрать и жить всем вместе.
- Посмотрим. Ты еще покажи себя, а то опять через водку все потеряешь. Все, прощай.
Панька, не оборачиваясь, пошла на трамвай.
- Я загляну на днях в общежитие, адрес знаю – крикнул ей вслед Максим.
     - Больная, ты есть будешь? Есть надо, а то так до конца и не поправишься – теребила ее за плечо нянечка – Ты, девка, никак не придешь в себя. Пора. Раз жива осталась, заставляй себя двигаться, а не пластом лежать.
Панька открыла глаза. Перед ее носом была тарелка с супом, и нянечка пыталась ее накормить с ложечки.
- Как? Вкусно? Борщ наваристый. Чуешь?
- Нет, доктор сказал, что никогда больше не смогу нюхать – ответила Панька.
- Как это? – удивилась нянечка.
- А так. Что-то после операции нарушилось.
- Ну и ладно. Это хорошо, значит не чуешь никакой вони от соседки.
- Не-а.
- Вот и здорово, а то другие надоели своими замечаниями. Ешь, ешь, может скоро выпишут.
- Скорее бы, а то домой нужно, только комнату дали в бараках, вдруг отнимут.
- Повезло тебе, а я все при больнице живу.
- А я в общежитии жила на Зеленых горах от ткацкой фабрики, а вот недавно бараки достроили недалеко от Шабаловки и мне комнату дали, чтобы сына могла привезти учиться. Ему скоро в первый класс идти.
- А как заболела то?
- С мужем развелась. Как он только меня не обзывал. Я наплакалась и пешком по рельсам километра четыре под дождем шла. А Легкие у меня слабые, еще на торфоразработках застудила… Ну и, температура под сорок и привезли сюда.
- Да, чуть богу душу не отдала из-за дурака – вздохнула нянечка – Да ты ешь. Я еще добавочки принесу.
- Нет, спасибо, устала. Чуть еще подремлю.
Панька отвернулась к стенке и стала вспоминать свой развод.
     К весне ей дали комнату в новом бараке. Комната была целых восемь метров. Это была ее собственная комната и больше ничья. Панька поставила чемодан в угол и села на него. Сквозь большое окно светило солнце, отчего комната наполнилась золотистым туманом. От свежеокрашенных полов еще пахло краской. В открытую дверь заглянул пожилой мужчина:
- Так, новенькая, давай ордер. В комнате не готовить. Керогаз вынесешь в коридор и обеспечишь пожарную безопасность. Поняла?
Панька кивнула.
- Если кто из родственников приедет, чтобы отметились в милиции – добавил он, выходя из комнаты.
- Хорошо – ответила Панька, вставая с чемодана – Моя комната! – закружилась она в танце.
Первым к ней перебрался Митька. Он приехал летом после того, как разругался с бригадиром в деревни.
- Не хочу в деревню больше. Найду здесь работу.
Через неделю он устроился  в мастерскую ремонтировать мебель, а еще через неделю доложил Паньке, что уходит к жене жить.
- К какой жене? Ты же не расписывался! – воскликнула Панька.
- Успеется – ответил Митька, собирая вещи – Да я рядом буду в соседнем бараке.
- Да хоть кто она?
- Учительница математики в местной школе. Мы у них парты ремонтировали.
- Ох, Митька, погубят тебя бабы. Матери все напишу.
- Пиши. Все равно Женьку привезешь, что я вам тут буду мешаться.
Панька махнула рукой и принялась за обустройство комнаты. На одну из премий она купила диван и теперь старательно вышивала покрывало на него. Стол  и табуретки ей сколотил Митька. Шторы Панька купила на Тишинском рынке, на барахолке, у какой-то старой бабульки. Комната стала уютной и красивой. Ксюшка, которая привезла в гости Женьку, связала из разноцветных тряпочек половики.
- Вот я и обжилась - подумала Панька, с гордостью оглядывая свою комнату:
- Нужно еще Митьке сказать, чтобы он Женьке стол для уроков сколотил – вслух добавил она.
- Не хочу оставаться в Москве – ныл Женька – В деревне веселей, там ребята знакомые.
- Зато здесь школа, книги, музеи – чуть не хором ответили ему Панька и Ксюшка.
- А в деревне бык злой – добавила Ксюшка и рассмеялась. Женька показал ей кулак.
- Ты чего? – спросила Панька.
- Это я вспомнила, как мы на ярмарку собрались. Я Женьку помыла, чистую рубаху надела, он полез на воз, сел напротив быка и хлестнул его кнутом. А бык, толи от неожиданности, толи живот у него болел…
Вот и пришлось Женьку заново мыть. Но пахло от него долго.
- Нянька – обиделся Женька – Обещала же никому не говорить. Мамка, ты хоть молчи. Да хватит ржать-то. Воняло-то как!
Панька перестала смеяться и пообещала никому не говорить:
- Но все равно, сынок, в следующем году тебе идти в школу, приезжать придется – провожая их на вокзале, сказала Панька.
- Посмотрим – помахал ей рукой на прощанье Женька.
  Вернувшись домой, она у двери на полу увидела спящего Максима.
- Что тебе надо? – разбудила его Панька.
- Меня с работы выгнали, ночевать негде – еле ворочая языком, пробормотал он – А ты моя законная жена, значит и комната у нас на двоих.
- Чего? – возмутилась Панька – А это ты видел? – она поднесла  к его носу фигу – Была бы законная, если бы ты человеком был. Не хочешь от меня отстать, пойдем разводиться.
- Ну, ночь-то дай переспать.
- Хорошо, а завтра идем и разведемся.
Она кинула ему на пол телогрейку:
- Спи.
- А поесть нечего?
- Может тебя еще и в постель пустить?
- Чайку-то налей.
- Да пошел ты лесом! – выкрикнула Панька, наливая ему чаю.
Утром они проснулись одновременно. Максим, молча, пошел к двери:
- Так значит развод? – спросил он, собираясь выходить.
- Да – твердо сказала Панька.
- Сука! – хлопнул он дверью.
- И это вместо спасибо!? – крикнула  она ему вслед. 
      Перед судьей Максим выступал как на трибуне. Оказалось, что это Панька разрушила семью, сбежала из дома, не пожалела его старых родителей. И сына даже не показывает. У Паньки от обиды пропал дар речи. Когда судья спросил ее, что она скажет, к горлу подступил комок слез,  она только махнула рукой, пытаясь не заплакать. И, когда ей дали справку о разводе, она все-таки разрыдалась.
- Ну и как, разведенка? – спросил Максим, когда они вышли из суда.
- А хорошо! – посмотрела на него Панька и пошла прочь.
Она шла по рельсам и плакала. Было уже темно и можно было попричитать во весь голос, потому что никого вокруг не было. Панька добралась домой за полночь. У нее сидели Митька и Маруся, его жена. Они пили чай с пряниками.
- Ну как? Развели? Ты что так поздно? Мы пришли отметить – засыпал ее вопросами Митька.
Панька устало опустилась на диван, и вдруг все провалилось в темноту.
- Марусь, вызывай скорую, у нее жар – последнее, что она услышала, потеряв сознание. 



9.   
    Июнь сорок первого года был жарким и солнечным. Паньке наконец-то дали отпуск летом, а не зимой, как все предыдущие годы, и она радостно собирала чемодан, собираясь в деревню. В комнату вошла Манька:    
- Не забудь Зойке лекарства, я все на бумажке написала, когда и что принимать.
- Мань, конечно не забуду. Это самое главное. Девчонка хоть ожила немного. А то Ксюшка писала, что и не выживет.
- Да, Ксюшка их с Женькой выходила от скарлатины. Она им и мать выходит. Это мы с тобой здесь сидим в Москве, а ребята  с ней.
- Ничего, Женька в школу пошел, учится, и Зойку на следующий год привезем.
- Нет уж, пусть в деревне поучится, рано ей в Москву. Там и воздух и корова.
- Может ты и права.
- Сама-то молочка попей, на травке теплой погрейся. Везет же тебе, целых две недели у мамки под боком.
- До двадцать третьего июня целая вечность. Ну  и отдохну же я! – мечтательно потянулась Панька – Это -  получше санатория, в котором я в прошлом году была. Правда, кормежка отличная и самой не готовить.   
Панька застегнула чемодан и села на него:
- Все, собралась, посидим на дорожку.
- Тебя проводить?
- Да нет, доберусь. Сейчас на трамвай и до Павелецкой, а там до вокзала рукой подать.
- Всем привет большой. Узнай, что мой дурак делает. Мне тоже развестись нужно. Нет, Ксюшке везет. Хорошо, что она не замужем, а то бы и ей дурак попался бы. Вон Федька ее пьет и Кланьку бьет.
- Ладно, я поехала – махнула рукой Панька и пошла к трамвайной остановке.
Чемодан был тяжелым и Панька положила его на плечо. Разболелась спина.
«Да, на всю жизнь шрам получила. На спине и в душе» - думала Панька, вспоминая последние три года.
     Из больницы ее выписали только перед ноябрьскими праздниками. Панька обожала ходить на демонстрации и на май и на ноябрьские, но в этот раз она сидела дома и слушала радио. Вечером пришли Митька и Маруся, принесли бутылку вина. Панька напекла пирогов.
- Ну, Пань, за новую жизнь, за свободу – Митька поднял бокал и залпом его выпил. Панька заметила, как Маруся поморщилась.
- Ты что?
- Да Митька стал приходить подвыпившим часто – грустно сказала она.
Панька гневно посмотрела на брата:
- Ты что, хочет на моего урода походить?
- Это ты слишком – Митька смутился – Я работу делаю, а народ расплачивается, благодарит, в основном рюмашку поднесут.
- Я бы им подносилки оборвала – разозлилась Панька – У тебя, что силы воли нет, отказаться?
- Ладно, не ругайся, тебе вредно нервничать. Мы пошли - Митька взял Марусю за руку – Отдыхай.
Панька с наслаждением легла на свою кровать и закрыла глаза. В дверь кто-то тихо постучал.
- Открыто, заходите. Кто там?
- Пань – это я - Лена. Только не включай свет.
- Ленка, что случилось?
Панька обняла подругу и посадила ее на диван. Ленка дрожала и плакала:
- Мужа арестовали, всю квартиру перерыли, говорят, он в каком-то заговоре участвовал против Сталина.
- Да ты что? – ахнула Панька – Он же за Сталина глотку перегрызет всем.
- И я им говорила, но они только ухмылялись.
- Кому им?
- Этим, которые что-то искали, а потом говорят, что меня вызывают на Лубянку, завтра.
- Лен, ну это какая-то ошибка.
- Пань, а что если они еще и про отца узнают. Пань, я ведь беременная.
- Господи, радость какая! – воскликнула Панька и осеклась.
- Радость, Панечка, радость – перестала плакать Ленка – Я буду матерью, чего бы мне этого не стоило.
- Лен, ну ты ложись, поспи.
- Да, нет, Пань, я домой пошла. Я к тебе проститься пришла. Если что, не поминай лихом.
Панька обняла Ленку и они обе разрыдались.
Ленке дали десять лет каторги, как жене врага народа. Это Панька узнала от ее бывшей домохозяйки, которая принесла некоторые Ленкины вещи, которые не конфисковали:
- Мне малы, а Лена велела тебе передать.
- Куда вы теперь? – спросила Панька, у видев у нее в руках чемодан.
- Подальше из Москвы, страшно здесь. У нас в доме каждую ночь кого-то увозят. К себе в Калугу. Там домик еще родителей стоит.
Какое-то время Панька боялась, что и за ней придут, но время шло, и испуг проходил.
     В августе тридцать восьмого года приехала Манька, привезла с собой Женьку, и осталась в Москве. Она быстро нашла работу. Дородную, красивую женщину с удовольствием взяли в прислугу в семью профессора Преображенского. Манька почти всю неделю жила у них, но на выходные приезжала к Паньке, рассказывая о чудной жизни богатых ученых.
- С ума сойти, сколько у них книг. Пылищи-то! Я один раз спросила, все ли читали, а профессор и говорит, что чуть ли не наизусть некоторые выучил. Во, чудак!
- А я бы тоже хотела много книг – вздохнула Панька.
- Да у тебя и так целая полка, куда больше-то.
     В сентябре Женька пошел в первый класс. Школа была новая, четырехэтажная. На фоне деревянных двухэтажных бараков она казалась каменным дворцом. Учился Женька хорошо, поэтому каждый год в конце апреля Панька отвозила его в деревню, где он доучивался в деревенской школе.
«Еще год вольницы, а потом в пятом классе будет учиться до конца в Москве» - думала Панька, уже сидя в метро: «Будет учиться до конца, в институт поступит, станет инженером»
В поезде, устроившись поудобней у окна, она снова стала вспоминать, что произошло.
«Мотырь! Как я про него забыла» - подумала Панька.
     Он появился около ворот фабрики перед новым сороковым годом. В руках у него был какой-то сверток. Было уже темно, и  Панька не узнала его, прошла мимо.
- Параш, не узнала? – окликнул ее Мотырь.
- Сашка! Ну, ты и повзрослел! – обняла она его – Какими судьбами?
- Я проездом. Сначала к тебе, потом домой на пару дней, а потом в Ленинград. Я снова в армию пошел.
- Женился?
- Уже нет.
- Как это?
- Да был в командировке почти год, а жена нашла себе другого.
- Паршиво. Ну, пойдем ко мне в гости.
- Нет, извини, у меня мало времени. Я хотел бы тебя спросить, когда я устроюсь, приедешь ко мне в Ленинград?
Панька остановилась и посмотрела на Сашку:
- Если бы ты это мне сказал года три назад. Саш, я перестала быть женщиной, Максим все убил во мне. Я только мать и мне уже тридцать один год.
- Три года назад я был слишком далеко отсюда. А, да. Это Женьке.
Сашка подал ей сверток:
- Это маленький сувенир оттуда, где я был.
   Сашка неуклюже обнял Паньку и попытался поцеловать.
- Сашка, я уже забыла, как это делается – усмехнулась Панька – тебе всего тридцать три, мужики в этом возрасте только начинают создавать семьи. Я желаю тебе удачи. Прощай.
- Прощай – помахал рукой Сашка и исчез в темноте ночи.
- Ну и дура – сказала Манька, когда  в выходные выслушала Панькин рассказ – Двадцать лет он пытается тебе в любви объясниться, а ты как идиотка. Вот и сейчас…Где он был то, что Женьке подарил?
- В Испании. Вот, красную пилотку и свитер теплый. Женька в школу отнес показать, все обзавидовались.
- Да, Испания это страшно. Неужели  и у нас война будет. Нет, чушня, ничего не будет – махнула рукой Манька и пошла в коридор ставить на керогаз чайник.
    «Все забыть, забыть, забыть» - думала Панька в такт колесам поезда: «Домой, домой, домой» - она закрыла глаза и стала вспоминать детство. Почему-то вспомнился барин Мосолов – в белом костюме, с тросточкой. Он ходил по своему яблоневому саду и смотрел, как крестьяне собирают яблоки, а ребятишки из-за кустов кричали:
- Барин, кошку жарил!
Барин погрозил им тросточкой и пошел к своему дому.
«Красивый дом был» - подумала Панька: «Зря в революцию разломали».
До Рязани поезд шел пять часов. Они пролетели незаметно, и Панька побежала на привокзальную площадь искать попутку до деревни. Там часто стояли грузовики, которые ждали своих колхозников возвращающихся с московских рынков.
Попался грузовик из Старожилова – областного центра и Панька удачно доехала до поворота на Ивановское, соседнюю деревню. 
«Еще пять километров и я дома» - Панька положила чемодан на плечо и бодро зашагала по дороге. Она пыталась вспомнить, как пахнут травы, но так и не смогла. Обоняние так и не восстановилось после операции. Правда, это не испортило ей настроение. Молодые хлеба чуть поднялись, и ветерок колебал их нежно-зеленые волны. Поля разделяли березовые посадки. Листья на деревьях тоже были свежими и зелеными. Белые стволы березок только подчеркивали их яркость. Небо было огромным и голубым. Кое-где белые полоски облаков казались огромными перьями. Будто сказочная птица пролетела над землей, теряя их. Панька шла, заворожено смотря по сторонам.
«Господи, какая же красота! Только, пожив в большом городе поймешь, что есть простор без домов, без машин, без людей. И ты одна в этом просторе и он принадлежит только тебе. Эх, была бы я писательницей, как бы все это описала!»
- Панька? Это ты? - услышала она за спиной. Со стороны посадок показалась повозка.
- Федька, привет! Ты что тут делаешь? - удивилась она.
- Садись, поедем в деревню. Я ездил смотреть поля для нового выпаса. В Арсенове много места и речка рядом. А ты надолго?
- Почти на месяц. Я в отпуск.
- Ну и как там в Москве?
- Тяжело. Работа трудная. Машин, людей полно.
- И чего, вас туда тянет?
- Школы, театры, музеи.
- Да ты хоть где была?
- Конечно. В кино хожу. У нас рядом с бараком клуб новый построили, там каждый день кино крутят. «Волгу-Волгу» смотрел?
- К нам тоже приезжает киномеханик, привозил, смотрели. Как там Машка? Федька ее пьет постоянно.
- Машка хорошо. У профессора в няньках.
- Ксюшку бы тоже забрали к себе. Что она за вас с детьми возится.
- Заберем обязательно. И маманьку, и всех. Еще годочек, мне дадут побольше комнату, и всех заберу в Москву.
- Разбегаетесь из деревни.
- Да, ладно, вон сколько народу-то в деревне, есть кому работать
- Даже и не верится, что сорок первый год. Паньк, а помнишь как на торфоразработке плясали? А теперь у всех дети. Стареем, мать. На танцы пойдем сегодня вечером? – вдруг подмигнул ей Федька.
- Да ну, тебя – отмахнулась Панька – Оттанцевались.
- Кланька, моя тоже себя уже старой считает. А я еще ничего. Хоть сейчас на войну и с немцами драться.
- Типун тебе на язык, Какая война? Только жить начали нормально.
- Пошутил я. Вот и приехали.
Лошадь будто почувствовала, что доехала до дома, замедлила шаг и начала одним глазом посматривать на траву.
- Я тебе! – махнул кнутом Федя – Давай, шевелись, наешься еще.
Лошадь вздохнула и затрусила к Фединому дому.
- Спасибо, кум! – Панька спрыгнула с телеги и быстро пошла к своему дому.
Дед все также, как и много лет назад, сидел на заваленке у дома и расправлял лыко для очередной пары лаптей.
- Дедуня! – обняла его Панька – Соскучилась.
Дед обнял ее одной рукой, а второй вытер слезинку.
- Панечка, дочка, изменилась. Стала совсем городской.
Из дома вышла мать. Она тоже обняла Паньку:
- Наконец-то. Теперь Ксюшке хоть поможешь, а то девка устала. И с детьми, и в колхозе, и в огороде.
- Конечно, мам, помогу. Я целых две недели буду здесь. А где ребята?
- Где ж им еще. На пруду торчат. Дни-то какие теплые. Вечером только и прибегут.
- Я вам всем гостинцев привезла. И от Маньки и от Митьки. Пошли в дом.      
Вечером, когда все новости были рассказаны, все подарки рассмотрены и одобрены, Панька села на крыльцо и с наслаждением стала прислушиваться к тишине засыпающей деревни. Черное бархатное небо блестело миллиардами звезд, и только на западе гасла красно-фиолетовая полоска заката. Но тишина длилась недолго. На конце деревни заиграла гармошка, и послышались голоса молодежи, которая шла к клубу.
- Клуб в нашем старом доме сделали – села около Паньки Ксюшка – Тоже хорошо, что мы в этот дом перебрались. Мы теперь близко от колодца. За водой ходить недалеко.
- Ксюш, потерпи немного. Заберу вас в Москву. Там вода  из крана бежит.
- А мне и здесь хорошо.
- Замуж тебе надо.
- За кого? В тридцать-то. Кто меня возьмет. Только вдовец. А на фиг он мне нужен. Нет, есть у меня Зойка с Женькой. Мне и хватит.
- Может ты и права. Ну ладно, пойдем спать, а то у меня голова кружится от свежего воздуха.
Панька легла в сарае на сеновале и задумалась:
« Буду в деревне до последнего. Уеду двадцать второго июня и ни днем раньше. Ох, и отдохну же я!!!»
Две недели пролетели незаметно. Нужно было переделать множество дел по дому, в огороде. Но вся эта суета доставляла удовольствие. Свежий воздух , простая деревенская еда, возродили Паньку к жизни и дали ей заряд бодрости.
В воскресенье двадцать второго июня она встала рано, чтобы еще раз пробежаться по росе до ключа. Умывшись у ключа и набрав воды, она медленно пошла по дороге, с удовольствием наступая босыми ногами в теплую пыль.
« Как не хочется уезжать.  Как быстро пролетело время» - думала она, подходя к деревне.
Навстречу ей бежал Женька и махал руками. Панька вспомнила, что точно также бежал Митька, когда убили папаньку и сердце тревожно сжалось.
- Мамка, война! Немцы на нас напали!         
-