Вышел предатель на берег Дуная. К Дню скорби

  Началась эта история, правда, не в июне, а в июле 1941 года.
  Но начнём издалека. 28 июня 1940 года в Придунавье была установлена (восстановлена?) Советская власть. А через год, 22 июня, началась война, о неизбежности которой догадывались и местные жители, но всё же продолжали просто жить: а как иначе? Если "всё равно будет война", так что же, прямо сейчас ложиться и помирать?..
  Райцентр на Дунае румыны (или немцы - их войск немало было в Румынии) со своего, южного, берега начали обстреливать дальнобойной артиллерией в первый же день войны, и, надо же, в райвоенкомат и другие административные здания весьма удачно попали.
  А народ вообще-то затаился, не то что год назад, когда, тоже в июне, встречали русских. (Между прочим, тогда все знали, что в Советском Союзе народ живёт лучше, чем в Румынии и Бессарабии). Хотя о Советской власти в сёлах почти ничего не знали, имели о ней самое смутное представление, и если и встречали русских с хлебом-солью, то делали это скорее из вежливости, из элементарного чувства гостеприимства. И только из любопытства все от мала до велика выходили на край села встречать полуторки, на которых приехали красноармейцы со своими командирами. Зрелищ хотел народ! А тут такое зрелище, о каком не смели и мечтать: смена власти, новые лица, люди из нового государства, о котором начали подзабывать, находясь с 1918 года под румынской властью...
  Но одно дело - глазеть, а совсем другое - когда война, это уже не кино и не театр, где убивают понарошку, да и то - зрителям и такая бутафорская смерть не грозит. А кому охота "по-серьёзному" подставлять голову под пули и тем более под крупнокалиберные снаряды? Так что - затаились люди, пережидали, насколько это было возможно и в их силах. Ведь не всё от них зависело. Ибо Советская власть держалась ещё месяц, почти весь июль, и даже пробовала мобилизовать на фронт местных парней, но не вышло - в разбитом дальнобойными снарядами райвоенкомате уже не было властей! Тоже живые люди, спасали свою жизнь. А, может, и получили приказ из Одессы - вывозить ценные документы и уезжать. А как это делается, известно по "Войне и миру" со времён графа Ростопчина, который лишь врал в отчёте царю, что "вывез всё"...  Войска исчезли и из сёл, ушли и пограничники, которые вели бои в июне-июле, не давая румынским захватчикам (или противникам, просто войскам?) форсировать Дунай. Но однажды ночью снялись - и будто их и не было. Надо было думать о защите Одессы, а не этих придунайских сёл. К тому же грозило окружение. То когда-то Румянцев утопил в Дунае возле села Картал тысячи и тысячи турок, но не меняются ли времена?.. А что люди? "Бежали русские", или, в лучшем случае - "Ушли русские", - говорили они друг другу. "БАрбари" (то есть варвары), - некоторые люди и такое цедили сквозь зубы...
  И большинство снова затаилось, ждали румын. А иные думали опасливо: вдруг русские неожиданно снова заявятся, от них всё можно ожидать...
  Советская власть наделала немало ошибок, кулаков сослала, не нянчилась и с зажиточными крестьянами, задавила их поставками, так что теперь очень многие ждали румын чуть ли не как освободителей. А те не появлялись. Томительное ожидание, а нет ничего хуже, чем ждать и догонять.
  Именно тогда, тихой ночью, некий Ион сообразил и даже поделился мыслью с женой:
  - Они не переправляются к нам, потому что думают, что русские ещё у нас. Румыны засады боятся. А русских уже и след простыл.
  Молдаванин, а всё равно говорил о единоязычных задунайских собратьях "румыны" - ведь сам Ион, человек лет тридцати, помнил немного даже ту, царскую Россию.
  Он потребовал от жены кусок чистого белого холста, и жена принесла, правда, после новых пререканий: "Что ты задумал?" -"Так сделаю флаг, с берега дам знать румынам, чтобы переправлялись без опаски"... Как глава семьи даже прикрикнул: "Дай материю, я сказал!" Надо понимать патриархальные семьи, чтобы не удивляться тому, что жена покорилась.
  Прикрепляя утром белый флаг (и неровный, надо сказать) к древку, - скорее это была большая тряпка на колу, так как дорогих ниток жена всё же не дала, Ион бормотал: "футус русу мЭте, штиу еу, че фак".. (Русский, мать твою, знаю я, что делаю..."). А затем Ион, и так живший на придунайской улице, вышел на самый берег Дуная - правда, не без опаски, даже подумал: "И среди наших нашлись пагынь, которые продались русским"... (Пагынь - безбожники).
  Затем, естественно, Ион довольно долго махал с берега своим самодельным белым флагом. Боялся, как бы не получить пулю с того берега от какого-нибудь меткого стрелка, но обошлось. А на небе ни облачка, светлый день - как по заказу! Бог был на стороне Иона - так ему казалось. Не могли не заметить такое долгое махание, или - тоже так Ион решил?.. Иначе зачем вообще старался?.. (Тем более, что знал: его поступок одобрят не все односельчане. Были и сельсоветские работники, и активисты из местных, которых, кстати, вернувшиеся румыны строго наказали как предателей своего собственного народа).
  И по сей день неизвестно, был ли замечен "подвиг" Иона на том берегу, очень лесистом, летом, когда разрастутся вербы, в иных местах и африканским джунглям не уступаюший, и сибирским дебрям, но сначала в лодке-каюке появилась небольшая разведгруппа, а затем уже и остальные солдаты-пехотинцы переправились, не менее батальона. А вскоре появилась и румынская администрация. Ион получил благодарность.
  Этот Ион гордился своим смелым поступком целых три года, вплоть до августа 1944, пока власть опять не сменилась с румынской на советскую. Побывал и на советско-германском фронте, и было бы банально говорить - "дошёл до Сталинграда",- как раз не было этого, а служил в Транснистрии, где, подвыпив, также иногда похвалялся перед однополчанами своим подвигом. Был легко ранен, но жив остался, - службу в Транснистрии всё же нельзя было равнять по опасности с ужасами зимы сталинградских и калмыцких степей, хотя и немцев, и румын туда никто не звал.
  Вернулся Ион в родное село уже вскоре после того, как оно было освобождено Красной Армией. Тогда, в конце августа 1944 года, по инициативе СССР, всех бессарабцев и придунайцев, освобождали из румынской армии и отправляли домой (кроме добровольцев, пожелавших служить в Красной Армии, но таких практически не было).
  А дальше была уже принудительная мобилизация в Красную Армию, но иные, в их числе и Ион, всё же успели спрятаться в непроходимых и непролазных придунайских плавнях. Всего-то в селе было чуть более двух тысяч человек, и тем не менее двести сорок три из них воевали, честно, воевали, дошли - кто до Силезии, кто до Австрии, освобождая Европу от коричневой чумы наравне с русскими, украинцами, но не Ион. А из этих двухсот сорока трёх парней и мужчин сто сорок пять не вернулись даже ранеными, - погибли, освобождая Европу от коричневой чумы, но не было и среди них Иона! Девяносто восемь (иные посмертно) были награждены правительственными наградами, но опять... - не Ион же?.. И что-де та награда? Кусок металла. Да хотя бы и памятник - кусок камня, а жизнь у человека одна!
  А затем - после войны Ион тайком вернулся из плавней домой... Всем тогда было не до Иона и таких, как он: тут и голод начался в конце 1946 начале 1947 года, о спасении надо было думать, о выживании, когда не только чёрному хлебу, но даже лепёшке, более чем наполовину с травой и молотой виноградной лозой люди были рады! А сам Ион помалкивал о своём "подвиге"... А, кстати, голодовка 1947 года, когда в иных сёлах вымерло более половины населения, не способствовала, естественно, популярности Советской власти, так что многие из тех, кто не одобрял поступок Иона, махнули рукой: "Ласа"" (Да ладно!), а многие недоброжелатели, из активистов и комсомольцев, и сами повымирали от голода. Сам Ион выжил, и его семья выжила, и даже отец и мать - запасы спасли, умудрились перехитрить Советскую, сталинскую, власть, даже она не смогла отнять у них всё. Даже посмеивались: это, мол, дураки ждали, когда русские отнимут у них последнее, а затем посдыхали с голоду, как мухи... Затем Ион работал в колхозе - и не в поле, где тяжело, и не шофёром, а кладовщиком. Шёл в правление с мыслью: всё, страшное позади, надо устраиваться в колхозе, всё равно больше некуда, значит, надо найти себе хорошую работу, и всё, можно будет жить... А вот так: грамотный, и не дурак - справлялся. Жил зажиточно, мягко говоря - на то и скалад в его руках. Перевоспитался, принял Советскую власть вроде бы.  Работу свою знал, не опаздывал, не пил - чем не советский человек? В партию, правда, не вступал.
  А затем жизнь наладилась, особенно при Брежневе, зажил ещё лучше. Купил себе сначала мотоцикл с коляской, хотя до склада и пешком мог дойти. "Не хочет показывать вид",- предполагали, а то и догадывались многие люди. Ион и не отрицал, что денежки водятся. Про то, что сигналил румынам, благоразумно помалкивал, но к славе славу, во всяком случае, к вниманию к себе был по-прежнему неравнодушен. Затем Ион захотел отделиться от отца и, надо же, на ловца и зверь бежит: умерла одна ветхая старушонка, без наследников (сын-то убит на фронте, не то что Ион, везучий человек), но именно Ион купил этот домик, крытый папоротником, а вскоре переделал - не узнать. И лес для стропил достал, и новой черепицей покрыл, окна сделал большие, современные -ну, прямо дом-дворец. Кто может, тот всегда может!..
  Дети к тому времени выучились в бесплатной советской школе, на родном языке, на том же языке закончили техникумы, институты - начальничками и специалистами стали! Оба сына и дочка. Кто в Бендерах, кто в Тирасполе прижился, а дочка в селе осталась. Её единственного сына Ион чаще видел, он-то и стал любимым внуком. Хотел, чтобы именно он в доме и остался, а мечты часто сбываются.
  Уже и электричество было в селе, и радио, почти у всех и телевизоры, а то и холодильники. (Правда, и про погреба не забывали - и по привычке, и потому что погреб - надёжнее. не зависит от электричества, которое иногда подводило - бури, снег, замыкания...)). Именно тогда, этак лет через двадцать пять после войны, один учитель, одномагалянин Иона, Николай Иванович, учитель истории, закончивший Кишинёвский унивреситет, однажды вдруг поддел Иона на улице - а вот так, не стерпев,вззял да и упрекнул: "А помнишь, как ты махал белым флагом румынам, звал их, сигнал подавал, чтобы переправлялись? Мне было шесть лет, думаешь, не помню? Да ты не вступаешь в партию, потому что знаешь, что тебе рекомендацию никто не даст!" Ион смутился, - иначе почему покраснел и опустил голову: -"Да ну!.. Не помню! Столько лет прошло!.. Мало ли что было... В жизни всякое бывает у любого человека... Я не помню, что я ел вчера за ужином, а ты мне вспоминаешь, чёрт знает, какие времена!.." -"Приспособленец!" -"Что - приспособленец, приспособленец? Вот привязался! Ты, что ли, не хочешь жить?".. Смутился, неприятно было слышать такое, но не испугался: неприятно слышать, но всё равно ничего мне этот учителишка не сделает! И верно думал.
  А спустя ещё двадцать лет, в 1991 году, Советский Союз развалился. Жена умерла - от старости. Внук и взрослеющий правнук и жили возле деда, точнее, - он уже возле них. Им дед Ион и обещал добротный дом оставить. Этот "герой", Ион, уже состарился, даже одряхлел, давным-давно был на заслуженной пенсии (двадцать пять лет стажа были же?), и сидел бы уж молча на крашеной скамейке, им же когда -то и сделанной, но ещё крепкой. Или удил бы рыбу в местном гирле в тени прекрасных верб, ведь ноги ещё держали, зрение было хорошим, - так нет же, видимо, желая славы, "батрЫнул" (старик) Ион, сидя в этот раз на той же скамейке, на той же прочной скамейке, сам похвастал детям-школьникам, среди которых был и его правнук:
  - Я в июле сорок первого давал нашим знак, чтобы переправлялись через Дунай... - Уже называл румын - "наши", решился, наконец. - Так что были честные люди и в наше время...
  Несмотря на преклонный возраст, вылезшие седые остатки некогда каштановых волос, - всё равно довольно складно рассказал - память на прошлое сохранил. Рассказал, обратил на себя внимание и совсем юной молодёжи! Заставил их удивлённо раскрыть рты!.. А дети уж разнесут по всему селу!.. Не так уж и забыл, как врал, когда Советская власть казалась вечной: мол, не помню, что вчера ел за ужином. И не так уж и перевоспитался, хотя вроде бы и честно работал при социализме.
  Затем - нашлись и такие, и новые учителя, и даже молодой, восприимчивый к новому директор, - он-то и пригласил старика в школу рассказать о своём смелом поступке. Якобы скучные воспоминания ветеранов войны давно надоели, все их знают наизусть. И дед, опираясь на трость, охотно приковылял в школу и хвастался, а дети снова слушали. Уважительно, как раньше ветеранов войны.
  В школе уже не висели фотографии ветеранов войны, или фамилии тех, кто погиб где-нибудь в Польше, Австрии или Чехословакии, но даже их фотографий у близких не сохранилось. Сверху фотографии ветеранов в школе велели убрать, и всё,- времена сменились! Приказом сверху же, из министерства образования, давно перешли с кириллицы на латиницу.
  А дед прослезился от умиления:
  - Недаром я тогда махал тем белым флагом, звал своих... Не стерпел, решил помочь нашим... Ну, думаю, я вам покажу, пагынь, какой я вам свой... - уже нафантазировал дед, так как тогда, когда махал флагом, эта мысль как раз не пришла ему в голову.
  А после этого старик, пусть и выживший из ума, во время своих редких прогулок по селу, согбенный и с тростью, напускал на себя такой важный вид, что и любой министр и орденоносец позавидовал бы. И он на старости лет, чуть ли не перед смертью, не просто терпеливо дождался всесельской славы и признания, а заставил заговорить о себе, уважать, сам навязался в герои и знаменитости.