Тихо сам с собою я веду беседу...

    Немолодая женщина с полным лицом и округлыми формами, мило улыбаясь, спрашивает, сколько мне лет. Я, растерянно озираясь по сторонам, заглядываю  в мамины глаза и, обнаружив в них придающее уверенность одобрение, еле слышно и невнятно отвечаю «три», для доходчивости растопыривая средний, указательный и безымянный пальцы на левой руке. Так началось мое детство.

     Я дома один. С мамой. Папа уехал в командировку. Чувствую себя бойцом на ринге, но без перчаток и шлема, в то время как противник идеально экипирован. Мне ничего не остается, как сдаться без боя и присягнуть снятому с книжной полки Пушкину. Сегодня вечером мама пообещала прочитать мне вслух всего «Евгения Онегина». К моему великому сожалению, я имею неосторожность заснуть как раз на письме Татьяны. За что несу утром жестокое наказание: учу его наизусть. Так я впервые познакомился с поэзией и принуждением. Я узнал, что такое «несовместимость».

     Я очень устал. Желтый свет веет какой–то болезненностью и постоянной жаждой. Желтый свет освещает картины. Я здесь уже больше часа. Я перетаскиваю свой взгляд, как груду металла, с одного полотна на другое и смотрю вперед, симулируя интерес. Мое внимание привлекает центральная композиция, отличающаяся от остальных своим размером. Взглянув на нее, я, наконец, концентрируюсь, поскольку нахожу сюжет картины более или менее интересным: три женщины, у каждой из которых в руках какая–то странная вещица, а у одной на плече сидит обезьянка. «Мам, а почему у этой женщины обезьянка на плече?» - привлекаю я внимание к своему открытию. «А это...это не обезьянка, Дань, это  - дьявол». Так я впервые испугался, узнав, что такое средневековье и страх.

     Меня знобит. Уже близится рассвет, скоро вставать, а я лежу и думаю о нем. И даже не о его стихах, а все больше о самом Есенине. Вот если бы я тогда был рядом! Если бы я родился на одно столетие раньше! Но так, пожалуй, думают все... Мне кажется, каждый из нас хоть раз изнемогает от желания пронзить время собой, и быть рядом с поэтом: не слушателем, но человеком. Честно говоря, я еще не так глубоко воспринимаю поэзию, но знаю одно: Есенин – первый, кто заставил зародиться во мне чувство любви к стране, в которой живу. Именно он приплыл в Англию и выкрал меня у Байрона. Именно он вернул меня домой. Так я узнал, что такое любовь и дом. Так понял, что эти «открытия», по сути, едины.

     Вечер. Сегодня к нам приедут 50 ветеранов и мне, смотря им в глаза, придется рассказывать о войне, которую они знают не понаслышке. Меня колотит, как всегда перед выступлением. Я знаю, что стоит софитам ударить мне по глазам, дрожь уймется. Режиссер говорит, что пускать скупую мужскую слезу, читая это, нельзя: «Хочешь, чтобы плакал зал – покажи им, как тяжело слезы сдерживать». Я выхожу. Мое выступление последнее из цикла. До меня все читают довольно живые и веселые отрывки.  «Сыграем на контрасте», -  говорит режиссер. Первые строки произношу неуверенно. Я чувствую, что трясется моя нижняя губа и мне кажется, все смотрят только на нее. Эти мысли прогоняют эмоции, необходимые для повествования. Я всегда стараюсь поймать момент, когда перестаю заставлять себя верить в то, что говорю, а начинаю говорить то, во что верю. Но к концу монолога, выкрикивая «Нет, она была не такая как все!» я едва сдерживаю слезы. Мне сложно продолжать. Опускаю голову и на мгновение мне кажется, что я не доскажу следующую фразу. Глубокий вдох. Медленный выдох. Я заканчиваю. Массовка сзади шумно всхлипывает. На следующем концерте меня снимают с программы – трех ветеранов увезли на машине скорой помощи после первого выступления... Так я узнал о силе воспоминаний о войне.

    Периодически мне задают вопрос: «А любил ли ты?». В воздухе виснет нелепая пауза и отвечаю, что вряд ли это была любовь. Потом, спустя ещё несколько минут, понимаю, что на тот период моей жизни и моего возраста, всё, что происходило, вполне могло сойти и за любовь. Только какую-то детскую, не совсем осознанную. Оттого и поступки были не совсем осознанные, хотя для  себя выдавал их за самые взрослые. Спустя несколько лет, становится понятно, что все те поступки были из разряда непопулярных.

     Аккуратно переворачиваю следующую страницу. Так аккуратно, как никогда. Вот она, книга, в моих руках. Такая доступная и твердая. Страшно поверить, что когда-нибудь она станет представлять собой запретный плод. И миллионы мыслей, истин, человеческих судеб будут просто-напросто сожжены вместе с заветными страницами. Мне дико признаваться самому себе в том, что это и есть грядущая реальность. Бредбери писал фантастику, а сегодня я читаю это, будто жизненную притчу: сериалы, заменившие людям жизнь, компьютеры вместо книг, пошлость вместо чести. Этот список нескончаем. Глаз становится единственным и простейшим органом восприятия. Думать? Чувствовать? Люди ходят в кинотеатры – там все видно. Все разжевано и переработано. Но ведь глаз создан быть посредником между материальным и духовным. Глаз – последнее, что потеряет человек вслед за честью, верой, культурой. Глаз – вот, что такое искусство.
2009г.
Автор Даниил А.