С первого попугая

Я знаю, нет у вольных  птиц

 несбыточных надежд…

Саади

 

Посвящаю подруге Марине из Челябинска.

          

            Где-то в позапрошлом веке один француз по имени Анри-Мари Бейль написал трактат «О любви». Француза того постоянно обуревали какие-то амурные мысли, а он, страдая, изливал их на попавшиеся под руку клочки бумаги. Говорят, книга особого успеха не имела. Не мне судить известного писателя, но, видно, его соотечественникам показалось, что такая штука как любовь законами Стендаля не измеряется и только лишь в четыре рода не вписывается. Автор классифицирует чувства на: любовь-страсть, любовь-влечение, физическую любовь и любовь-тщеславие. А я уверенна, что родов тех несоизмеримо больше. Вот, даже такая общеизвестная любовь как «с первого взгляда» не учтена. Но лучше все по порядку.

            Попал трактат «О любви» к нам в дом по маминой инициативе. Тогда я была еще девочкой-третьеклассницей, а моя мама – молодой дамой, смыслившей уже чего-то в подобных сочинениях. Досталась ей книга по какому-то жуткому блату, ибо на дворе царствовала Эпоха Дефицита, что делало книгу еще более ценной в глазах счастливого обладателя. Надо сказать, что «в нагрузку» к Стендалю маме дали увесистый гроссбух под названием «Сталь и шлак». На обложке последнего был намалеван советский солдат оч. угрюмого вида и оч. несчастная женщина, сморкающаяся в белый платочек. Трактат «О любви» мама взяла себе, мне же достался «солдат». Скажите, как вы думаете, чем может оказаться полезной пудовая книга про сталь и шлак для девочки десяти лет? Ответ: из нее может получиться чудесный тайник!

            Я взяла из маминой шкатулки пачку лезвий «Спутник» и совершила над бессмертным стале-шлаковым творением самый, что ни на есть грубейший акт насилия и вандализма. Вырезала «солдату» его бумажные внутренности, оставив нетронутыми бока.   Получилась симпатичная секретная шкатулочка. Так был открыт мой личный банк «Сталь и шлак». В нем я хранила фантики и заколки - вещи, которые имели ценность в десятилетнем возрасте, и денежные купюры –  вещь интересная всем, не зависимо от даты рождения. Деньги я собирала, сдавая  пивные, винные и водочные бутылки на пункт приема стеклотары за нашим домом. У меня была цель. Вернее, у меня была голубая мечта,  для  осуществления которой не хватало двух условий: а) астрономической суммы в размере восьми рублей; б) официального маминого разрешения. И если упорный труд  бутылкоискателя еще мог дать надежду на обретение вышеуказанной  суммы, то второй пункт вызывал у меня горестное сосание под ложечкой. Мама никогда не даст разрешение на…

            Словом, мечта моя была даже не голубой, а светло-салатовой. У нее имелись грустные черничные глазки и пепельные волны на спинке, золотистый клювик с нежно-розовым бугорком, именуемым «восковица» и голубоватые лапки. Когда моя мечта расправляла крылышки и вытягивала лапку (такое себе упражнение «ласточка») – от восторга я цепенела. Пределом моих грез и желаний был волнистый попугайчик из магазина «Природа». К нему я приходила каждый день после школы и докладывала о своем финансовом положении. Например: «Сегодня нашла две бутылки из-под «Жигулевского». А это значит, Крошка (так я звала попугайчика), что в моем банке уже на пару копеек больше и скоро, очень скоро…». Я боялась Крошке чего-нибудь серьезно обещать. Попугаи, они же, знаете, народ доверчивый. А вдруг какая-то другая девочка опередит меня? Вдруг счастливая соперница, уже насобиравшая восемь рублей и уговорившая маму на поселение попугая придет завтра в магазин и купит Крошку? А он-то надеялся на меня! И как ему после этого жить с нелюбимой девочкой? (Себя я записывала в «любимые», конечно же). От подобных мыслей мне становилось нехорошо, и я с еще большим усердием прочесывала мусорники в поисках пустых бутылок.

            Банк «Сталь и шлак» мало-помалу наполнялся монетками на общую сумму девяти рублей пятидесяти копеек, что на целых полтора рубля даже превышало требуемый капитал. Дело оставалось за главным – мамино разрешение. Чего тут удивительного, спросите вы? Да  просто мама моя не приветствовала появление какой-либо живности в доме. Я уже не один раз потыкалась к ней с умоляниями о поселении «меньших братьев» (ежа, ласточки, щенка, вороны), но натыкалась на решительное «НЕТ!». На этот раз ее «нет» разбило бы мне сердце на миллион светло-салатовых кусочков. За Крошку я готова была отдать полжизни, ибо к чему мне жизнь без попугая? Для просьбы надо было выбрать подходящий момент.

            Надо сказать, что на ту пору мама была хоть и женщина разведенная, но молодая и интересная. В душе ее, вероятно, бушевали определенные страсти. Я стала замечать, что мама моя стала весьма рассеянной и мечтательной. По вечерам она гадала себе на картах, потом тщательно гладила шифоновое платье в фиолетовые маргаритки и улетала  «погулять», оставляя после себя облачко «Лесного ландыша».  Еще – мама серьезно увлеклась Стендалем. А именно его трактатом «О любви».

            Как-то обращаюсь к ней с вопросом: «А можно мне со Светой поменяться заколками?» На что она мне ответила: «На плите», - не отрываясь от книги. И мне стало ясно как божий день, что сейчас или никогда решится судьба моя и попугая. Не изменяя тона, спросила: «Можно мне попугайчика?» Мама кивнула головой, явно углубленная в изучение любовных законов.

            - Да? – переспросила я.

            - Да, да. Там на плите.

Я бросилась к банку «Сталь и шлак», а потом со всех ног к магазину «Природа». Мой-мой-мой-мой, Крошечка, миленький, сегодня ты – мой!

            Пока я бежала к магазину, воображение рисовало страшную картину пустой клетки. Мне казалось (наверное, как всем влюбленным, не зависимо от возраста и объекта обожания), что светло-салатовый попугайчик является живым воплощением Птицы Счастья и только полный идиот может этого не замечать. Но я-то знаю, что с момента обладания этой чудесной птичкой, стану самой-самой  счастливой девочкой на земле.

            Крошка был на месте. Я, не теряя ни секунды на рассматривание рыбок, хомячков и черепах (как обычно делала это раньше) подошла к продавщице, перевела дух и высыпала на стол все содержимое банка «Сталь и шлак».

            - Мне, пожалуйста, вон того светло-салатового попугайчика.

Продавщица спросила:

            -А как ты его нести собираешься?

Да-а. Об этом я не подумала. Дома, на чердаке у нас была клетка для птиц. В ней когда-то жили канарейки, до близкого знакомства с бабушкиной кошкой. Потом канарейки переселились в птичий рай, а клетку я запланировала под дом для попугайчика.

            - Ой, тетенька, про клетку-то я забыла!

            - И что делать будем?

            - Я сейчас прибегу, честное слово. Вот, деньги пусть у вас полежат, а я – мигом.

Пока продавщица собиралась моргнуть глазом, я уже испарилась из магазина, оставив на столе горку монет и смятых купюр.

            Лезу на чердак. Нахожу запыленную и заселенную пауками клетку. Спускаюсь в низ. Внизу – мама:

            - Зачем тебе клетка?

            - Для попугайчика.

            - Какого попугайчика?

            - Волнистого. Ты же мне сама разрешила.

            - Я??? Когда???

            - Сегодня. Я же тебе говорила!

            - Ни о каком попугае не может быть и речи. Точка.

За что, спрашиваю, судьба так жестока со мной? Я плачу, сердце мое рвется на миллион светло-салатовых кусочков. Мама слегка ошарашена. Сажусь на траву, обнимаю клетку и говорю: «Тебе совсем нет до меня дела». Еще пару минут назад я могла стать самой-самой счастливой девочкой на земле, а сейчас самая-самая несчастная. Горе мое было до того неподдельно, что мама сжалилась и отменила запрет на въезд попугая в наш дом. Мало того, она сама пошла со мной в магазин «Природа» и бесценную клетку домой несли мы вдвоем.

             Так в нашем доме появился новый член семьи – Крошка. Попугайчик оказался самочкой. Это я вычитала в «Справочнике по разведению птиц». Там было четко написано, что голубая восковица – у самцов, а розовая – у молодых  самок. Еще справочник сообщал кучу полезных сведений про образ жизни попугаев и историю приручения этих птиц. Оказывается, в Европе о попугаях впервые узнали благодаря Александру Македонскому. Их привез в Грецию уже прирученными полководец Онезикрит, возвратившись из Индии, где уже в те времена держали много ручных попугаев. Брамины считали их священными птицами за способность говорить человеческим голосом. А волнистый попугайчик появился в Европе в конце ХІХ столетия. Много еще чего интересного я узнала благодаря справочнику. Книжка стала  настольно-портфельной. Любовь моя к попугайчику росла в геометрической прогрессии с каждым днем. Любую свободную минутку я посвящала птичке. Она  уже и знать не знала, что  такое клетка, ибо я предоставила ей полнейшую свободу полетов по дому.

            Крошка делала со мной уроки, сидя на тетради в «клеточку» или «линейку», живо интересовалась шариковыми ручками и карандашами, а утомившись. Спала у меня на плече. Думаю, она меня тоже любила.

            Как-то я заметила, что на тетради, после проверки крошкой задач по математике, осталось несколько перышек. Поначалу не придала этому большого значения, но когда светло-салатовые снежинки стали покрывать мои плечи, всякий раз как птичка встряхивалась ото сна, я запаниковала.

            Бабушка сказала, что на Крошку, скорее всего, напали какие-то «пероеды». Справочник умалчивал о том, кто это, и бабуля моя тоже толком объяснить не могла. М-да, чего  можно ожидать от человека, который вместо Ветеринарной академии окончил еще до войны только четыре класса польской школы в селе Вулька Тарновская близ Хелма? А если моя Крошка останется без перьев из-за этих э-э-э «пероедов»? Что делать? Надо срочно обратиться к самому-самому лучшему доктору.

            Я нашла в телефонном справочнике адрес близлежащей ветеринарной лечебницы, посадила попугайчика в клетку и отправилась на прием. Должна сказать, что в ветлечебнице той занимались лечением крупного рогатого скота и проч. сельскохозяйственной живности, но откуда мне было знать, что попугаи к  сельскохозяйственной живности не относятся? Брожу по коридору с клеткой накрытой полосатой тряпочкой и спрашиваю про доктора, «который мог бы посмотреть мою птичку». Мужчины в белых халатах отмахиваются от меня как коровы в знойную погоду от слепня: «Иди, девочка, не мешай, мы попугаями не занимаемся!»

            - КАК? К-а-а-а-к?! В ветеринарной (!!!) больнице не лечите ПОПУГАЙЧИКОВ??? А кого ж вы тогда лечите? – удивление мое было беспредельно.

Тут я живенько представила себе погибающую Крошку, села в коридоре и расплакалась. Да, вот такой я была слезливый ребенок. Вид плачущей девочки с клеткой тронул какую-то женщину.

            - Что случилось, деточка?

Начинаю что-то путано объяснять про «пероедов». Женщина меня успокоила, посмотрела  попугайчика, сказала, что сейчас вернется, и ушла на несколько минут. Возвратилась она, неся маленькую бутылочку с маслянистой жидкостью.

            - Будешь капать по несколько капель в воду, и перышки у Крошки не станут больше выпадать. И не переживай – это линька, так бывает.

            - А можно я еще потом приду, чтоб Вы посмотрели – лучше попугайчику или нет?

            - Хорошо, приходи.

Я вела учет каждой светло-салатовой снежинке и честно удобряла волшебным снадобьем воду. Ситуация не изменялась и наши с Крошкой посещения ветлечебницы стали регулярными. Завидев меня с клеткой в коридоре, мужчины в белых халатах смеялись и звали из подсобки ту милосердную женщину:

            - Тонь, тут Девочка с Попугайчиком ОПЯТЬ к тебе.

Слава Богу, Тоне хватало ума и терпения не посылать к чертям собачьим (птичьим) ребенка, маниакально трясущегося над любимой пичужкой. Она давала мне новые бутылочки и баночки, советовала купать птичку в отваре из ромашки. Крошке ванночки те страшно не нравились, она возмущенно чирикала и больно кусалась, напуская на себя вид бультерьера. Но, тем не менее, через три месяца «пероеды» (или просто линька) отступили. Посещать лечебницу мы перестали, и я думаю, пани Антонина облегченно вздохнула.

            Восковица Крошки мало-помалу из светло-розовой стала коричневой, а в мире волнистых попугайчиков это было знаком превращения во взрослую самочку.  Мою птичку перестали занимать задачки по математике и карандаши, она все свое свободное время стала проводить перед зеркалом. Крошка хохлила перышки, гордо прохаживалась перед своим отражением и даже пыталась его поцеловать. Скоро нарциссизм попугайчика перерос в настоящую паталогию. Она больше не хотела спать у меня на плече, а засыпала на трюмо. Я была не настолько тупым ребенком, чтобы не понять, что попугайчик тоскует по другу. Не смотря на мои стенания, уговоры и молитвы, мама наотрез отказала в покупке друга для Крошки:

            - Наташа, это уже будет целый  курятник.

Что делать? Я ходила по дому и  школе тучей, бесполезно пытаясь найти выход, как мне казалось, из абсолютно тупиковой ситуации. На помощь пришла мама, но ее совет в первые минуты поверг меня в преисподний ужас. Она сказала, что нужно Крошку сдать обратно в зоомагазин. Что? Куда? Кого? Мама объяснила, что надо попросить продавщицу, чтоб птичку посадили не в обычную клетку для продажи, а выпустили в декоративный вольер, где в относительной свободе проживает несколько десятков ее сородичей. Там Крошка обязательно найдет себе пару, ибо ее житие  со  мной, все-равно. Что камера-одиночка, а в вольере будет что-то типа колонии строго режима. Оно-то тоже не воля, но все же лучше, чем быть одному. Мамин план  был адским. В результате воплощения ее прожекта, все вроде как оставались в «плюсах». Крошка обретала птичью  семью, мама – покой. А – я? Что обретала я? Ничего, окромя пустой клетки. Хуже того – теряла самое любимое в мире существо. Так я в десять лет впервые попала в мышеловку любви. И девочка Наташа, чтобы прервать Крошкин роман с птицей из Зазеркалья, приняла свое первое в жизни взрослое решение. Пусть попугайчик будет счастлив. Что ж это за любовь, если Крошке со мной так плохо, а мне не по силам превратиться в попугайчика?

            Я  взяла клетку с птичкой, накрыла ее полосатой тряпкой и медленно-медленно поплелась в магазин «Природа». По дороге вспоминала, как попугайчик будил меня по утрам, как помогал делать уроки, как посещал со мною птичьи выставки, и как нам было хорошо вместе.

            Вошла в магазин, постучалась в дверь с надписью «Директор», ибо мне казалось, что с продавцами иметь дело ненадежно.  (Моя мама работала продавцом).

            - Чего тебе, девочка?

Я поставила клетку на стол и поняла, что первое же слово превратит меня в Ниагарский водопад. Молчу. Директор удивленно смотрит на меня.

            - Ну?

            - Вот, Крошка…

Произнесено даже ДВА слова. Ниагара. Меня уже не остановит ничто.

            - Господи, деточка. Да что с тобой?

Объяснить не могу, директор убегает за водой для истеричного ребенка. Где-то через полчаса ему все-таки удается понять цель моего визита. Он меня успокаивает и говорит:

            - Конечно, мы примем  твою Крошку и пустим ее в тот декоративный вольер, она обязательно найдет там себе друга и будет счастлива. Все буде хорошо.

Последние соленые капельки падают директору на рукав и мы уходим к вольеру.

            Выпускаю Крошку в лоно ее семейства. Она испуганна. Отчаянно бьется о стекло. Я тоже испуганна подобным поведением попугайчика, опять начинаю плакать. Директор испуган поведением  девочки – не знает, что делать. Он обнимает меня за плечи:

            - Пойдем, пойдем. Это с непрывички. Она пообвыкнется и все будет хорошо.

Потом протягивает мне четыре бумажки. Одну синенькую и три желтых. Это восемь рублей. Меня ударило током. Я могу точно сказать, ЧТО чувствовал иуда при взгляде на тридцать серебрянников.  Боже мой, к чему тут деньги? Как же вы не понимаете, я принесла  ДРУГА, самого-самого любимого, а вы мне – деньги. И хотя, конечно, восемь рублей, это сумма огромная, но разве друзей продают?

            Да, в жизни той десятилетней девочкой, которою я была сто лет назад, День Прощания с Попугайчиком был самым-самым черным днем в календаре.

          

            Через много лет, я зашла как-то в ту ветеринарную больницу, где лечилась с Крошкой от «пероедов». Мне нужно было лекарство от демодекоза. Этой малопривлекательной болячкой страдал подобранный мною стаффордширец. В коридоре столкнулась с женщиной, которая окинула взором сначала пса, потом – меня и сказала:

            - Да это же ты – Девочка с Попугайчиком!

            - Ага. Но она выросла и теперь – Девушка с Кобелем,- смеюсь.

Потом я рассказала пани Антонине про долю Крошки и о том, что чувство к птичке со светло-салатовым  опереньем было моей самой первой бескорыстной и светлой любовью. Что именно с первого попугая, я открыла в себе любовь ко всему, что дышит, ходит, ползает, летает, рычит, мычит или говорит человеческим голосом. Если бы мне когда-нибудь пришлось писать трактат о Любви, то одну из Ее многочисленных ипостасей я обязательно назвала бы Любовью с первого попугая к Творениям Божьим.