XI. Лагерная жизнь

<ХI>. "ЛАГЕРНАЯ  ЖИЗНЬ

Экономика  (до <19>53 г.).  Что было
в <19>45 – <19>48 гг.
Замкнутое хозяйство. Пайка – святое дело.
Блат в столовой и кухне. Питание придурков
и блатных.
Ларёк: принуд<ительный>   ассортим<ент>  –
талоны.
Лицевые счета и переводы. Деньги
 наличные (?!)  Шмоны.
Обмен и торговля продуктами с рук.
Посылки и комбинации с ними.
Лагерные цены на продукты и вещи.
Покупка вещей у новичков".

Как специалист  отец испытывал острый  интерес к тому экономическому монстру, который представляла собой лагерная система и лагерное хозяйство. Особенно до 1953  - до «оттепельных»  послаблений и  реформ. И даже того раньше: до введения денежной оплаты труда заключённых. Многое в намётках  папиных воспоминаний перекликается с Солженицыным – читатель, однако, должен иметь в виду, что они составлялись задолго до появления его уникального «художественного исследования».

Использование рабского труда в советских лагерях в течение долгих лет возмущало весь цивилизованный мир. Люди старшего поколения помнят, что после войны в магазинах образовались запасы крабовых консервов, название которых  неосведомлённое большинство читало по-русски:  «Снатка», тогда как это было английское « chatka, т. е.  «чатка» (усечённое «Камчатка») – английское название крабов!  Эти коробки шли на экспорт, но мировое сообщество отказалось от покупки, так как считало (и, скорее всего, не без оснований), что на консервных заводах применяется труд заключённых.
 
Поскольку денег з/к  не зарабатывал, то единственным источником существования был  лагерный паёк, или – «пайка». Отсюда – повсеместно бытовавшая в лагерях пословица: «Пайка – святое дело».  Ради обеспечения этого «прожиточного минимума» членам своих  коллективов бригадиры шли на приписки и другие хитрости, которые, накапливаясь, приводили к хозяйственной неразберихе, неизбежным и нескончаемым списаниям, необходимости дотаций «сверху» – короче, к массовому шитью национальной  русской  одежды:  «Тришкина кафтана». С другой же стороны, сосредоточенная в руках начальства, от   зэка-бригадира до лагерного «генералитета»,  колоссальная власть  давала в руки этой камарильи  возможность управлять зэками, держать в руках их несчастную судьбу  по принципу: за строптивость лишу пайка, за угодливость получишь награду...

Отец с увлечением рассказывал о замкнутом хозяйстве лагеря: товарооборот совершался там внутри одного и того же лагпункта. Предприимчивые люди, умельцы,  делали «на продажу» тапочки из  тряпья и каких-то отходов. Товар находил сбыт внутри лагпункта. Но наличные деньги  заключённым иметь было запрещено. В качестве расчётного эквивалента использовались взаимные услуги. Зэки («зыки»), работавшие в столовой, на кухне, могли, как уже говорилось, за счёт других подлить добавки за  изготовленную вещь или за какой-то продукт из посылки. А имеющие власть и влияние  за «блатовые» подношения отплачивали  предоставлением «придурочных» должностей.

«Придурками», как теперь широко известно, во всём ГУЛаге называли зэков, работавших не на «общих» работах, а на должностях, главным образом, конторских или же в обслуживании – например, медицинском, то есть, с точки зрения  большинства заключённых, на  «тёплых местечках» - в том числе и на складах. Зачастую такие должности были не просто удобными, но и хлебными, так как давали возможность торговать различными благами. Или, наоборот, шантажировать угрозой неприятностей и таким способом что-либо вымогать...

Скажем, от какой-то конторской пешки зависит – сплавить вас на этап или же не сплавить, и вы, если располагаете какой-либо возможностью  откупиться, конечно, пойдёте на это. Может быть, вы сами занимаете какую-то «придурочную» должность, или получаете посылки, или шьёте тапочки, - да вы в лепёшку расшибётесь, лишь бы вас не включили в роковой список.
Таким образом, над рядовым трудящимся зэком, «не умеющим и не желающим подмазать»  (как писал о себе отец), громоздилась свора своих же «братьев» – грабителей, усиленно помогавших узурпатору всех времён и народов  в уничтожении самых честных, самых преданных  стране – и уже поэтому  самых неприспособленных.

Селекция, таким образом, и тут содействовала, если не процветанию, то, по крайней мере, выживанию прохиндеев. Поэтому скудная пайка для людей, не умеющих жить, становилась ещё скуднее, и они переходили в разряд  доходяг,  подъедал, собирателей  объедков.   Отец не стал таким, может быть, лишь благодаря тому, что по прихоти судьбы довольно рано сделался «придурком»:  попал в бухгалтерию. А, кроме того, всё же ему, хотя и не слишком часто, но систематически высылались посылки, в чём особенно велика роль моих тёток: папиной сестры Сони (и мужа её – Ёни Злотоябко), собиравших  для этого деньги и пересылавших их для этой цели маминой сестре Гите, которая, добавив из своего скудного бюджета, посылки отправляла. Иногда это делали и мы – дети, на деньги отчасти  свои, отчасти Сазоновых и других  родственников.
Ёня и Соня не могли сами отправлять посылки, потому что опасались скомпрометировать этим своего сына Милю, служившего в армии в Москве  на очень секретной работе (связанной, как потом оказалось, с производством ракетной и космической техники).
Неоднократно приходилось отправлять посылки мне. Но, думаю, мы с сестрой не слишком ясно понимали, какое огромное, поистине спасительное значение имеют они в жизни наших родителей. Можно было посылать и деньги, их зачисляли на лицевой счёт  адресата, которым он мог пользоваться, приобретая в лагерном ларьке то, что там имелось. Как и во всей советской, обильной дефицитом, торговле, в ларьках сбывался принудительный ассортимент: хочешь купить нужное – покупай заодно ненужное! Для пользования ларьком выдавались специальные талоны. Хождение наличных денег запрещалось. Но неисповедимыми путями они всё же проникали в зону. Поскольку денежная масса была здесь крайне ограниченна и пользование ею преследовалось, то курс рубля  внутри лагеря фантастически завышался. Три рубля (рассказывал мне отец) в лагере означали целое состояние. Из-за такого причудливого масштаба цен  лагерный рубль  был поистине неразменным!  Отца как специалиста, прекрасно разбиравшегося в теории товарно-денежного обращения, этот феномен весьма занимал.
Конечно, содержимое посылок тоже становилось предметом обмена. Если бы мы это понимали, то не делали бы, верно,  досадных промахов при  комплектовании посылок. Помню, однажды я послал отцу огромную – в несколько килограммов – банку сгущённого молока. Она создала ему массу неудобств и хлопот:  хранить – негде, реализовывать по частям – затруднительно, съесть в один-два приёма  - невозможно...  Снисходительно улыбаясь по поводу моей неопытности, папа мне об этом рассказал на свидании. Мне было не то что стыдно, но очень конфузно...

Зато удачей нашей оказался шоколад, который мне удалось, благодаря  знакомой, покупать в слитках у одной воровки, таскавшей его с кондитерской фабрики. Пусть простится мне этот грех: я так и не попробовал ни крошки этой удешевлённой драгоценности.
 
Фантастичные, как уже было отмечено, внутрилагерные цены  складывались под воздействием сугубо местных условий. «Товарную массу»   пополняли своими вещами новенькие, из неосведомлённости которых старались  извлечь свою выгоду наиболее предприимчивые и бессовестные из зэков-«ветеранов». Вспомним, как приставал к  нашему отцу в первые лагерные дни  нахал-бригадир, уговаривая продать (и, конечно же, втридёшева)  сапоги: «Зачем они  вам – вы же их всё равно носить не будете...»

Читать далее "XII. Политика до 1953 г." http://proza.ru/2011/06/22/1555