Глава Первая. Жизнь замечательных студентов

Мямля ушёл с рассветом. Я ещё спросил, почему он без рюкзака. Мямля хмыкнул, и сказал что рюкзак его у хозяина таверны. Мямля ушёл по своим беспокойным делам, а я просто сел на подоконник, и смотрел на узкий дворик таверны. Мной довлело странное настроение. Не то, чтобы я был не уверен… Просто… Просто впервые я принимал решение самостоятельно. Раньше всегда можно было посоветоваться. С отцом, с господином Лайхартом… С Мямлей было советоваться бесполезно. У него чайник не варил ещё с детства. И тут меня кольнула совесть… Я ведь даже не спросил Мямлю, почему он затеял всю это котовасию с Церковью, и что с Лайхартом? Я временно скинул эти мысли на дно чулана под название «Сознание». Мямля никуда не денется, как и его приключения, впрочем. Я спустился вниз, где меня уже ждал обед. Хозяин был волшебником, не иначе… А то как он тогда угадывал мысли? От денег за еду традиционно отказался.
   Поевши, я поблагодарил хозяина, поднялся к себе, забрал отцовский  меч и пошёл таскаться по городу. На последние деньги я прикупил длинную кольчужную рубаху до самых колен, оббитые железом башмаки, и пару широких, покатых наплечей. Разумеется, вся эта справа была не шибко качественной, но в моём случае выбирать не приходилось. В конце концов, не мог же я припереться на экзамен в рубашке?
   За моими сумбурными мыслями и покупками день прошёл незаметно.
   Солнце уже клонилось к закату, и я отправился на Площадь Знаний. Находилась она сразу за Нефритовым Кубом. Большая, мощёная красным кирпичом площадь. Сейчас тут был один только Шаленфройд. Он отсалютовал мне… Он отсалютовал мне громадным, сверкающим фламбергом. Алые лучи играли на грубой, костяной рукояти его. Я решил не утруждать нас обоих предисловиями:
-- Сэр Шаленфройд! Рихард Зверенхофф для экзаменации прибыл!
Я выкрикнул это что есть силы, и вытянулся по стойке смирно. В отличии от Мямли я был весьма дисциплинированным молодым человеком.
-- Вольно, фон Зверенхофф… Давай сначала поболтаем.
-- Как прикажете, сэр!
-- Да хватит уже так рявкать… можешь на пол тона ниже… Чай не общее построение.
   Шаленфройд улыбнулся. Невооружённым глазом было видно, что мой «командный голос» пришёл ему по душе.
-- Сэр, позвольте спросить, сэр!
-- Валяй, спрашивай.
-- Почему вы употребили дворянскую приставку перед моим именем, сэр?
-- Я знал твоего отца. Добрый малый. Как поживает?
-- Мой… Отец… Его не стало два месяца назад. 
-- Прости, я… Я не знал… Иначе бы я… Я бы приехал.
Вот этого я ожидал меньше всего:
-- Так вы… Вы сохранили уважение к моему отцу, не взирая на то, что церковь объявила его еретиком?!
-- Церковь… И они не безгрешны. Если Аменай делал что-то, он делал это сознательно, наверняка… Его любимой фразой было:«Я не имею права на ошибку!». И ошибок он не совершал. Мы учились вместе. После выпуска он ушёл служить в Альму, а я остался в Академии, учить ратному делу молодёжь. Я так хотел увидеть Аменая ещё хоть разок… Но знал, что если начну искать его – то могу привлечь к нему ненужное внимание. Святоши не прощают. Я просто надеялся, что однажды его простят. Но этого так и не случилось.
-- Я здесь для этого, сэр.
-- Для… Этого? Прости, Зверенхофф… Не понял.
-- Я здесь, чтобы его простили. Испытайте меня, сэр!
-- Да… Пока отложи отцовский меч, им займёмся позже.
   Я не ослышался. Шаленфройд сказал «займёмся позже»… Стало быть… Стало быть я скорее поступлю чем нет.
   Шаленфройд подошёл ко мне на расстояние вытянутой руки, вручил мне свой фламберг:
-- Теперь атакуй…
-- Но сэр! Вы безоружны!
-- Если сумеешь хоть раз поразить меня за две минуты, считай ты принят. Не боись. Покалечить ты меня не сможешь при всём желании.
  В тот же миг я ударил. Фламберг, несмотря на размеры, оказался лёгким, я почти не чувствовал его тяжести. Удары следовали один за другим. Широкие боковые замахи, колющие выпады вперёд, и конечно диагональные косые удары. Я считал про себя. Было уже 63. Шаленфройд, не глядя на возраст и габариты, оказался необычайно подвижен. Он вертелся, как волчок, пригинался, и отпрыгивал. На 85 я почувствовал, что выдыхаюсь. Пот в три ручья струился по спине, пот заливал глаза. И всё же мне казалось, что я держусь молодцом. Учитывая непривычную для меня тяжесть доспехов, я сражался, и сражался с полной отдачей. Но времени почти не осталось. На 106 я решил, что пора делать «ход конём».
   Я развернулся на каблуках на 180 градусов, на мгновение застыл спиной к Шаленфройду. Последние силы я бросил на новый разворот, во время которого я и провёл излюбленный приём отца. Удар по ногам, чуть ниже колена, мечом плашмя.
   Шаленфройд ожидал чего угодно, но только не такого финта. Фламбергом я подкосил его ноги так, словно они были соломенными, и рыцарь с громким стальным лязгом всех доспешных сочленений, ухнулся на мостовую.
-- 115… -- улыбаясь произнёс он, приподнявшись на локтях.
-- Прошу прощение сэр. Это было грубо, признаю.
   Шаленфройд громко рассмеялся своим громогласным голосом. Казалось красные кирпичи, и даже Нефритовый Куб вдали пришли в движение, заслышав эти раскатистые звуки:
-- Зачислен! А теперь помоги встать… Крепко ты меня… Правой ноги не чувствую… Давно я так не смеялся.
   Я отбросил меч в сторону, и протянул руки поверженному рыцарю…

-- Прошу прощения…  То есть, отсутствует?
-- Наставница Мэйфлаур, заведующая кафедрой «Музыкального Мастерства» отсутсвует на территории Академии. – повторил молодой священник, одетый в традиционную синюю рясу. – Вы собираетесь поступать на эту кафедру?
-- Я мечтал об этом годы. Я прошёл от крепости Альма до самого Эбенхальма в надежде на это!
-- Мне очень жаль. Но вынужден повторить…
   Хорст нервно махнул рукой, обрывая тихий голос священника. С минуту помолчав, Хорст продолжил:
-- Хорошо, простите мне мою несдержанность. Тысяча извинений. Может быть, вы подскажете мне, как я могу найти наставницу?
-- Ну, это не сложно. Улица Рассветная. Дом двадцать пять. Большой трёхэтажный домина. Городской совет выделил это здание для музыкальной кафедры, но бардов никогда не было слишком много. Так и случилось, что большую часть времени наставница проводит там, в полном одиночестве.
-- Два вопроса, брат…
-- Таури.
-- Брат Таури… Благодарю… Первый вопрос… Почему это здание не находится на территории Академии?
-- Всё просто. Когда основывалась Академия, барды считались опасными, хоть под час и полезными вольнодумцами. Посему, король Идэлги Третий постановил, что здания, имеющие отношения к урокам музыки будут находится за пределами Академического Квартала. А второй ваш вопрос?
-- Второй. В полном одиночестве? Как можно, ведь вы сами сказали, что здание большое… Неужели там нет обслуживающего персонала?
-- Да. Прислуги там нет. Ныне здание находится в плачевном состоянии. Там уже полсотни лет не было ремонта. Видите ли, музыкальная кафедра не приносит прибыли. Представители церкви уже давно предлагают расформировать кафедру. Студенты на неё не поступали уже двадцать лет. Но кто-то в городском совете видимо лоббирует интересы бардов. Максимум, чего мы добились, это сокращение бюджета кафедры. Но по-моему этого мало… Ой, простите, я забылся.
-- Довольно. – Произнёс Хорст сквозь зубы. – Спасибо. Всех благ.
  Хорст вскинул голову, и чеканя шаг направился в сторону Рассветной Улицы:
-- А вы… Вы родом из Травии?— донеслось со стороны священника.
-- Мой род гораздо древнее Травийской Империи.
Не оборачиваясь, с гордостью сказал Ди Акемай уходя.

Рассветную Улицу было найти легко. Хорст знал город. Он знал любой город в Азилианском Королевстве, и был неплохо осведомлён о городах Травии. Родиной Ди Акемаев была Альма, крепость, лежащая на самой границе северных земель. По Безымянному Перевалу, в пределах которого находилась Крепость Альма, проходила граница между Азилией и Травией. Земли там были беспокойными. Часто там орудовали банды орков. Люди, жившие в тех краях были подобны Хорсту. Плотного телосложения, сильные и выносливые. В Крепости Альма традиционно было много граждан Травии. Купцы, дипломаты, наёмники. Многие травийцы даже селились в крепости. Травийцы очень сильно отличались и внешностью, и традициями от азилиан. Травийцы не признавали Единого Бога, и поклонялись Духам Предков, считая что они есть начало всего. Мужчины-травийцы носили длинные волосы, часто заплетая их в хвост или даже в косу. Травийские женщины носили длинные платья, и не признавали золотых и серебряных украшений. Все травийцы обладали очень бледной кожей.
   Между Азилией и Травией пролегала пропасть различий, культурных, религиозных, социальных. В прошлом две державы эти часто воевали. Войны шли с попеременным успехом. Войны изматывали оба государства. И однажды, главы держав заключили «Вечный Мир». Гарантом его стала крепость, возведённая на перевале Безымянный. Крепость эту назвали в честь травийской правительницы того времени. Звали её Альма Талонкай. Чиновники и комендант крепости были азилианами, но среди среднего класса господствовали вне сомнения травийцы. Крепость Альмы до сих пор представляла грозное оборонительное сооружение, стоящее фактически на нейтральных землях. Крепость полностью стояла на самообеспечении за счёт крестьянских общин, и гномьих кланов, расположенных в горах по обе стороны перевала. Альма была перевалочным пунктом для редких травийских торговцев, осуществлявших деятельность на азилианских землях. В Альме Хорст не был уже три с половиной года. Четыре года назад он, и его отец Лайхарт попрощались со Зверенхоффами, и отправились в Альму. Отец Хорста чувствовал, что дни его были сочтены. Но всё же он смог за пол года добраться до Родины. Где и умер во сне. Согласно травийским традициям, Хорст предал огню тело отца, и был поставлен перед выбором. Найти ли работу в Альме, или же вернуться в Азилию, и искать своё предназначение там.
   Лайхарт, отец Хорста, был не в ладах с Церковью, и тяготел к эльфам. В этом не было ничего удивительного, ведь Церковь презирала существ не человеческого происхождения. Воевать с горными кланами даже для святош было бы самоубийством. Но огромные расходы на армию нужно было покрывать, к тому же следовало показать верующим силу их господа. Архиепископ Бенедикт три сотни лет назад объявил войну эльфам, публично заявив, что вечная жизнь оскверняет саму идею Единого Бога. Гномы заявили о нейтралитете. Травийцы сказали, что в открытую в конфликте участвовать не станут, но всегда готовы предоставить эльфам дипломатическое убежище и полную безопасность на своих землях. Так эльфийский народ, и их рукотворные братья, «прирождённые», остались один на один со всей сокрушительной мощью азилианских легионов. Люди значительно превосходили эльфов численно, и имели больше ресурсов для войны. К тому же эльфы были прикованы к своим Священным Лесам, не имея возможности существовать вдали от Деревьев Вечности. Кровавая война, практически уничтожившая эльфийский народ была названа Джихадом, или Священной Войной. Длилась она пятьдесят лет. За это время эльфы успели повергнуть в руины треть азилианских городов, трижды осаждали Эбенхальм. В конечном итоге разрушили столицу с помощью заклинания стратегического назначения. Но всё же эльфы проиграли. Ещё двадцать лет вели они партизанскую войну против Азилии. А потом, легенды гласят, что последние эльфы покинули Азилианское Королевство, и увезли с собой Древа Вечности. Никто и до сих пор не может сказать, куда именно отправились эльфы, в Травию, или иные земли, но сейчас в пределах Азилии их остались единицы. До последнего времени в Азилии оставался сын Вечного Властителя эльфов, принц Эранам Фаэтморнум.
   После смерти отца, Хорст, как лояльный «прирождённый», решил продолжить войну. Свою личную войну против Церкви, которая от имени королей-марионеток правила Азилией во все времена.
   Скрывая лицо под грубой деревянной маской, и покрасив уже тогда седые волосы в чёрный цвет, юный Хорст появлялся на площадях больших и малых городов, и за пару мгновений до сожжения вытаскивал обвинённых в ереси из лап церковников. Когда Хорсту исполнилось восемнадцать, награда за его буйную голову уже составляла тысячу золотых, что ставило его гораздо выше самых опасных и разыскиваемых преступников Королевства.
   Эранам, используя волшебство, с лёгкостью нашёл Хорста. Удивлению принца и его окружения не было предела, когда они поняли, что перед ними стоит один из «прирождённых», удивительных существ, созданных эльфийскими владыками седой древности для одной единственной цели. Для понимания музыки бытия. Главным отличием «прирождённых» от эльфов и людей был их обмен веществ. Кровь прирождённым заменяла жидкость, по свойствам похожая на растворённую в спирте канифоль. Органы, сходные с человеческими, были у «прирождённых» опутаны струнами. Струны пронизывали их тела, а сердца были биологическими часовыми механизмами. Проще говоря «прирождённые» были «рукотворными людьми», начисто разбивая взгляды на жизнь представителей Церкви Единого Бога. «Прирождённые» были в своё время первыми бардами мира. Именно от них люди, ещё до Джихада, переняли любовь к музыке, именно от «прирождённых» люди узнали, что с помощью музыки можно творить чудеса, сравнимые по силе только с волшебством.
   Принц Эранам поблагодарил Хорста за его нелёгкий труд, за его войну, войну с серостью, необразованностью и мракобесием, с лёгкой руки Церкви блуждающих по миру. Принц просил Ди Акемая прекратить его личную Священную Войну, мотивируя что всё же он один едва ли сможет повергнуть систему. На просьбу Хорста помочь ему в «войне за освобождение» умов и сердец, Эранам грустно улыбнулся, и показал Ди Акемаю знамя, которое уже потускнело, и древко его было тронуто гниением. Эранам, и его эльфы, видя умирание артефакта, позволяющему им существовать, были вынуждены сквозь всю Азилию пройти, чтобы достигнуть Травии, где, по слухам, уже раскинулось несколько эльфийских лесов.
   Хорст почтительно преклонил колени перед принцем, но сказал, что этой война для него может завершиться лишь в двух случаях. Либо когда Церковь, и высшее духовенство исчезнут с лица мира. Либо когда он, Хорст «Мямля» Ди Акемай, испустит свой буйный дух.
   Тронутый пламенной речью юного барда, Эранам предложил выбрать один из трёх щедрых даров. Так Хорст и заполучил «регалии дипломата», о которых говорил с Рихардом. Заключительным подарком Эранама стал ритуал Нарицания.
   Эльфы с помощью их удивительного волшебства создали нерушимую связь, между луной, звёздами, силами этих светил и им, Хорстом. Так помимо человеческого прозвища, Ди Акемай получил ещё и Рунное Имя, и сила его песен многократно возросла. А среди эльфов родилась легенда о «прирождённом» по имени Май-Маэли, что означало «Дьявольский Ветер».
   На том эльфы и бард простились. Эранам отправился в Травию, а Мямля, узнавший от принца, что в столице живёт эльфийка с рунным именем «Лайра», вознамерился, во что бы то ни стало подарить «регалии дипломата» ей. Но, дойдя до столицы, Хорст ощутил глубокую, предательскую усталость.
   Встретившись и поболтав со старым другом, Ди Акемай обрёл веру в себя. Его первоочередной задачей было поступить в Академию, и получить доступ к её библиотеке. В архивах её было немало данных по Эбенхальму, населению его, и всех событиях, в нём происшедших. Таким образом, пробравшись в библиотеку Академии Хорст намеревался провести собственное расследование, весьма долгое и кропотливое, но дающее надежду на нахождение эльфийки. Если, конечно, она ещё была в живых.
   В то время, как Рихард сдавал вступительный экзамен, совсем рядом, в Нефритовом Кубе Хорст, прикрываясь выдуманной фамилией Белтарис, получил деревянную пластинку. Но в том месте, где стояло знамя с изображённой на нём лютней, наставника бардов он не нашёл.
   Под знаменем, облокотившись спиной о древко, стоял молодой священник. Разговор со святошами для Хорста уже сам по себе был глубоко омерзителен в силу идеологических убеждений. Но когда же он услышал что наставница отсутствует на положенном месте, он едва смог сдержаться от того, чтобы из кармана хламиды достать стилет, и воткнуть противному священнику в горло.
   Ну что же, он узнал адрес, и это было уже немало. Конечно, до Рассветной Улицы стоило пройти добрых пять вёрст, и это крепко раздражало, но Хорст кое-как привёл себя в некое шаткое подобие равновесия. Вежливость нашептала ему, что являться в дом к женщине без цветов как минимум бестактно. В первой попавшейся цветочной лавке Мямля купил пышный букет тёмно-алых роз, весьма недешёвый букет, надо сказать. В лавке напротив он приобрёл пузатую бутыль красного вина десятилетней выдержки.
   Деньги у Хорста водились. Если его основным занятием было порча крови церковником, то его хобби состояло в убиении преступников, с целью получения вознаграждения. Более того, Хорст даже состоял в Братстве, как назвалась организация охотников за головами.
   Ди Акемай находил в этом своё, извращённое удовольствие, поскольку сам был ходячими деньгами для того, кто раскроет его тайну. Главы Братства, между тем, знали о Мямле всё. Но делали вид, будто им невдомёк, что один из их лучших охотников, уважаемый бард, опора закона и просто весёлый парень есть ни кто иной, как враг Церкви и Короны.
   «Серая Троица» Братства, три кардинала, которые так же как Хорст, прятали лица за масками, были уверены, что обвинения в растлении малолетних, многочисленные грабежи и убийства, предъявляемые Церковью Единого Бога барду по прозвищу Мямля не более чем клевета и провокация. В глазах руководства Мямля выглядел «преступником» политического характера, врагом драконского строя, и, следовательно – отличным малым.
   В любом случае, ворон Мямли постоянно курсировал между палаточным лагерем Братства и Хорстом. Ворон доставлял заказы на убиение тех или иных «плохишей» Ди Акемаю, заказы, и местоположение лагеря Братства, поскольку Братство постоянно пребывало в движении, нигде не останавливаясь подолгу.
   Часто вельможи обращались к «Серой Троице», с просьбой по договорной цене устранить ту или иную уж сильно озверевшую разбойничью шайку. Регулярные войска были в подобных вопросах малополезны, поскольку лучшие части были расквартированы на границах, а приписанные к городам и замкам взводы состояли из неопытных мальчишек, послуживших бы для матёрых бандюганов только потехой.
   За пределами лагеря Братства находились только «свободные искатели», которые поддерживали связь с руководством через специально обученных голубей. Ворон Мямли по прозвищу Цубаса был исключением, и принадлежал к породе «замковых воронов», несколько веков назад выведенных травийскими звереведами. Такие птахи встречались в лесах возле Альмы, и по всем травийским землям. Были весьма умны, и понимали человеческую речь. К тому же жили они доброе поколение. Искусству приручения Хорста научил Лайхарт, его отец. И Цубаса верой и правдой служил Хорсту с тринадцати лет. Не Цубасы, а Хорста, разумеется, тринадцати лет. Сколько лет было самому Цубасе – являлось величайшей загадкой, поскольку замковые вороны не имели проявлений старости. Однажды у них просто останавливалось сердце. Вот и всё.
   В любом случае, Цубаса стал для Хорста добрым другом, и незаменимым партнёром по работе. В Братстве ворона тоже очень любили, особенно женщины, поскольку находили его редчайший белый окрас невыразимо красивым.
   Да. Цубаса был ворон-альбинос. Вместе они с Хорстом представляли удивительное зрелище. Бледный, седой Ди Акемай, и сверкающе-белый ворон на его плече.
   Вот так, в глубоких мыслях, рассуждениях и воспоминаниях, Хорст пришёл наконец на Рассветную Улицу. Правда сейчас только наступил вечер и до рассвета было как до Альмы ползком.
   Нужный дом найти не составило труда. Улица была отлично освещена фонарями, к тому же вокруг было много молодых людей с небольшими лампадками в руках. Все они были изящно одеты, обладали великолепными причёсками. И наверняка толстыми кошельками. 
   На Рассветной Улице жили аристократы, всё тут просто дышало кичливой роскошью, бездарные фасады домов, клумбы с экзотическими растениями… И только нужный Хорсту дом выбивался из общей гламурной картины.
   Двадцать пятый дом выглядел, мягко говоря, не важно. Низенький деревянный забор перед ним покосился, в клумбе была лишь трава, окна кое-где были заколочены, и только на третьем этаже в окне горел свет.
  Не долго думая, Хорст подошёл к двери, и трижды стукнул массивным стальным кольцом.
   Его очень порадовало, что дверь была оснащена именно кольцом, а не всеми этими новомодными колокольчиками. Ди Акемай считал, что стук железа о дерево – это очень красивый звук.
   За дверью послышались шаги. Сначала далёкие, потом ближе.
-- Кто там, на ночь глядя? – с наигранным раздражением произнёс красивый, мягкий женский голос.
-- Я из Академии. Прошу прощения я…
-- Ах… Академия… Конечно…
    Хозяйка распахнула дверь, и в удивлении сделала два шага назад:
-- Ой… А кто вы?
    Хорст во все глаза рассматривал хозяйку, держащую в руках тусклую керосиновую лампу. Невысокая, хрупкого телосложения женщина с длинными, чёрными прямыми волосами, ниспадавшими на плечи, и достававшими до небольшой, крепкой груди.
   Одета женщина была в длинное васильковое платье. Сейчас этого платья касался лёгкий вечерний ветер, колыхая его. Будто ветер ласкал женщину. Нежно касался платья, её волос. Женщина была красива. Очень.
   Но не ослепительной, кричащей красотой, к которой стремились городские модницы.
Она была красива красотой нежнейшего бутона ещё не распустившийся белой розы.
-- Меня зовут Хорст Белтарис. Мне сказали что вас нет в Академии и дали этот адрес… Прошу вас… Это вам…
   Хорст вручил удивлённой женщине пышный букет.
-- Мне очень приятно… Прошу вас, не стойте тут, проходите. – Женщина отошла в сторону. – Я знала, что рано или поздно это случится… Вы очень тактичный, раз пришли с цветами, но право же, это лишнее… Всё-таки от моей кафедры одни убытки… Прошу вас, дайте мне один день… Всего за один день я соберу вещи и выселюсь. Пожалуйста…
 Хорст зашёл, захлопнул дверь, виновато улыбнулся, одними уголками губ, опасаясь демонстрировать перед женщиной свои жуткие зубы:
-- Нет, вы меня не поняли. Я здесь не для того, чтобы выселять вас. Где же это… -- Ди Акемай порылся в кармане своей хламиды, и через пару мгновений извлёк оттуда дощечку со своим именем. – Я хотел бы стать студентом вашей кафедры. Простите, я наверное не вовремя…Час уже поздний…
-- Студент? Невероятно… Нет-нет, что вы… Давайте пройдём в мою комнату, там и поговорим.
-- Да… Давайте.
   Хорст и хозяйка прошли по скрипучей лестнице на третий этаж. Двери комнаты хозяйки были открыты, и они на этаже были единственным источником света, если не считать керосиновой лампадки.
   Комната женщины значительно отличалась от ветхих стен, скрипучей лестницы, и вообще она была очень далека от запустения, царившего за её пределами.
   Комната была большой, и светлой. Одну стену занимали громадные книжные шкафы, содержащие манускрипты, книги и брошюры на травийском, азилианском, и даже эльфийском языках. Посреди комнаты стоял небольшой круглый столик, укрытый белой скатертью. На столике стоял стеклянный кувшин с водой, и два глиняных стакана. На полу лежал большой мохнатый ковёр со сложными узорами. Судя по хаотичности цветов, ковёр этот был явно тарикской работы.
   У окна стояли кровать и большой сундук со внушительным замком. На подоконнике сиротливо ютился не слишком аккуратно сделанный глиняный горшок с фиалкой.
-- Я сейчас дам вам тапочки, Белтарис. Кстати, разве Белтарисом не зовётся лес, который берёт начало за стенами Эбенхальма? – хозяйка поставила букет в кувшин, нашла пару тапочек возле книжного шкафа. Наклонилась, всего на мгновение, чтобы взять их.
   Хорст почувствовал, как у него в горле пересохло. Красоту хозяйки дома он увидел ещё с порога, но сейчас… «Да возьми же себя в руки! Ну да, ты не был с женщиной ближе чем на расстоянии трёх шагов вот уже год, но не падать же в обморок от похоти перед будущей учительницей!» -- Хорст до боли закусил губу. Это его несколько отрезвило.
-- Да… Я и родом из глубин этого леса, моя семья там жила долго. Госпожа Мэйфлаур… От одного приятеля я слышал странный слух… Быть может вы поможете разобраться…
-- Слух? Что за слух?
-- Будто в Эбенхальме до сего дня проживает девушка по имени Лайра… И девушка эта… Имеет отношение к Народу Вечности.
-- Лайра? Очень красивое имя, но даже если эльфийка до сих пор жива, она наверняка прикрывается другим именем… Белтарис, а вы, стало быть, сотрудничаете с Инквизицией?
-- Никак нет. Как практикующий бард, я придерживаюсь нейтралитета. Но к эльфийке у меня есть свой, вполне конкретный интерес.
   Хорст и Мэйфлаур заняли места за круглым столиком. Мямля чувствовал пьянящую лёгкость в теле, и головокружение. Глядя на лицо Мэйфлаур в обрамлении цветов, стоящий посреди стола в кувшине, Мямля ощущал, что струны, оплетающие его сердце, пришли в движение. Тонкий, дребезжащий звон прокатывался по всему его телу, вызывая дрожь в кончиках пальцев, и гулкое эхо в висках.
-- И что же за интерес у практикующего барда к эльфийке, если не секрет?
-- Я хотел бы получить как можно больше информации о песне «Реквием».
   Мэйфлаур округлила глаза от удивления. Она с минуту молчала, и наконец продолжила, уже далеко не столь уверенным голосом:
-- «Реквием» считается запретной песней. Зачем вам это… это проклятие?
Хорст снова улыбнулся одними уголками губ:
-- У меня есть теория, согласно которой при изменении в заключительной части этого произведения можно будет добиться прямо противоположного эффекта. В эльфийских хрониках упоминается некий Вайлус, который якобы допустил ошибку в «Реквиеме», тем самым растопив снег на поле боя, и в считанные мгновения взрастил там пшеницу… Воины Азилии были настолько глубоко тронуты поступком Вайлуса, что незамедлительно сдались в плен целым легионом. Все, включая офицерский состав. Вайлус разоружил солдат, и отправил по домам. Это стало самой странной эльфийской победой за весь Джихад.
-- Интересно мыслите, Белтарис… А теперь… Скажите, ваше решение учиться музыке окончательное?
-- Окончательное и бесповоротное, гос…
-- Леди. – поправила его Мэйфлаур.
-- Прошу прощения… леди Мэйфлаур.
-- Тогда, думаю, начнём с собеседования. В нашем разговоре вы назвали себя «практикующим бардом». Какой у вас опыт работы на музыкальном поприще?
-- Четыре года.
-- Какие песни из тех, что хронисты Академии причисляют к «имеющим силу» знаете, и какие можете воспроизвести?
-- «Джонни-любовник», «Баллада о доблестном Каору», «Рассвет над Травией», и «Зов Памяти». Все знаю досконально, могу сыграть любую.
-- Названные вами произведения очень сложны… Особенно «Зов Памяти». С помощью каких инструментов используете Музыку Сфер? В каждой из названный вами песен используется минимум два инструмента.
-- Мне не нужны конкретные инструменты для того, чтобы исполнять мелодии. Я играю их сердцем, по методике «прирождённых».
Мэйфлаур покачала головой:
-- Невозможно. «Прирождённые», согласно легендам, использовали силу «Древнего Сердца» для воспроизведения мелодий. Кстати нет ни единого документального доказательства их существования. Церковь по окончанию Джихада признала любые упоминания о «прирождённых» еретическими, и за публичные высказывания о них причитается двадцать ударов хлыстом, и тюремное заключение на год при рецидиве.
-- Мой отец говорил, что вершить чудеса – это работа барда. Я бы хотел, чтобы вы принесли сюда какую-нибудь ветошь, я буду вынужден прибегнуть к усилению звука за счёт собственной крови. Мне очень не хотелось бы пачкать скатерть на столе.
-- Вы меня интригуете, Белтарис. Дайте мне минуту.
Мэйфлаур встала из-за стола, и вышла из комнаты. Хорст закрыл глаза, и попытался отстраниться от всех своих низменных мыслей, коих в его греховном сознании всегда была тьма тьмущая.
-- Вот. Возьмите.
Голос леди Мэйфлаур вывел Хорста из его задумчивости. Хорст нахмурился, в знак благодарности кивнул Мэйфлаур, принял из её рук отрез грубой зелёной ткани примерным размером в два фута. Хорст положил этот отрез перед собой на стол, предупредил:
-- Это не самое приятное зрелище. Если вам неприятен вид крови…
-- Я посмотрю. Любопытство во мне сильнее страха.
-- Как хотите… Итак, вы бывали в лесах возле Альмы?
-- Нет.
-- Это замечательные места. Я покажу вам их.
Не дожидаясь ответа, Хорст привычным жестом закатал левый рукав до самого плеча, достал из ножен на поясе хищный, сверкающий стилет, вновь закрыл глаза, и махнул им, ударяя острой сталью по венам.
   Послышался скрип, будто железо скользнуло по железу, и капли крови поднимались от вспоротых вен на пять-семь дюймов вверх… И замирали там, вращаясь вокруг своей оси, словно крохотные планеты в холодной пустоте Астрала. 
   Мэйфлаур зачарованно смотрела, как странная, серовато-бурая кровь струится из пореза, и застывает в воздухе. Зачарованная этим жутким, но вместе с тем, притягательным действием, она не сразу услышала тихую, будто идущую издалека, музыку. Звуки флейты и сямисэна увлекали её сознание, раскрывали память Хорста, и Мэйфлаур отдавалась этой колдовской власти. Она чувствовала, что эта божественная музыка струится по её телу, и постепенно гаснет, оставляя по себе лёгкий холод в пальцах.
   Мэйфлаур оглянулась по сторонам. Её окружал величественный хвойный лес. Деревья были укрыты толстым слоем снега. Прямо перед ней сидел огромный старый ворг, с седой гривой. Ворг не рычал, его шерсть не стояла дыбом. Ворг внимательно следил за Мэйфлаур. Мэйфлаур услышала голос, исходящий от неё. Это был голос мальчика. Мэйфлаур понимала, что сейчас она находится в воспоминаниях юного барда. Но она ещё никогда не испытывала ничего подобного. Это было глубочайшее погружение в чужое сознание, ни один из её учеников не был способен столь сильно окунуть в мир своих воспоминаний.
-- Матэо, привет. Довезёшь до Альмы? А то я к обеду не успею, отец волноваться будет…
   Ворг кивнул, встал, и приглашающее рыкнул. Мэйфлаур почувствовала радость. Она взобралась на спину здоровенного, как добрая пони размером, ворга, и прижимаясь щекой к мягкой седой гриве его, чувствовала тепло и силу, исходящие от легендарного зверя.
   И Мэйфлаур понеслась сквозь красивейший зимний лес, верхом на ворге, обхватив его ногами и руками, прижимаясь к его гриве щекой, и ощущая исходящий от зверя запах хвои.
   Мимо проносились спящие под снегом кустарники и деревья, ворг легко перепрыгивал ямы и сугробы. Сверху послышалась негодующие крики ворон. На глаза Мэйфлаур попался жутко удивлённый олень, который предельно глупым взглядом смотрел на неё. Но ворг бежал быстро, и олень скрылся из виду через мгновение. Снег игриво хрустел под могучими лапами, и Мэйфлаур сердцем чувствовала то, что люди порой со сладостью в голосе называли «счастьем»…
   Мэйфлаур открыла глаза. За букетом роз, в трёх локтях от неё, закусив губу неровными, жёлтыми зубами, ставший ещё бледнее, сидел Хорст. Вокруг него всё так же висели капли. Хорст выдохнул, и кровь бросилась на расстеленную зелёную тряпку. Снова послышался скрежет, и Мэйфлаур видела, как сходятся края раны. Рана исчезала, не оставляя следов, и только лежавший на полу окровавленный стилет, и мокрые пятна на зеленой ткани свидетельствовали о произошедшем в комнате чуде.
-- Надеюсь, ковёр на полу я не заляпал… -- Голос Хорста прозвучал устало и безэмоционально.
  Мэйфлаур подскочила, по комнате раздался звук опрокинутой табуректи. Женщина быстро подошла к Хорсту, рядом с ним опустилась на колени:
-- Вы в порядке? Держитесь, я позову врача…
-- Не нужен… Врач… Через пару минут станет лучше… Это нормальный отходняк. Со мной всё хорошо…
   Мэйфлаур кивнула, но всё же коснулась нежными, тонкими пальчиками того места, где минуту назад был жуткий порез. Она ощутила, что кожа Хорста холодная, и очень сухая на ощупь. В мысли пришло сравнение с книгой, пролежавшей на снегу несколько часов:
-- У вас низкая температура. Это плохо, очень плохо.
-- Я в норме. У меня всегда такая температура… Врождённая… Аномалия.
-- Вам нужно прилечь.
-- Не хочу вас стеснять, леди Мэйфлаур.
-- И не стесните. Я прибралась в соседней комнате. Она пустая, там даже штор нет, но кровать в порядке, и даже расстелена. Идёмте.
-- Я доставляю вам столько беспокойства…
-- Это работа преподавателя, беспокоится о своих студентах.
-- То есть… Неужели…
-- Завтра мы пойдём в Куб, и занесём вас в постоянные списки. А теперь… Я помогу вам встать… Ну же… О боги!… Неужели все травийцы такие тяжёлые?…
-- А я не совсем…
Мэйфлаур произнесла укоризненно, и даже где-то страстно, хотя возможно нотки страсти привиделись только похотливому воображению Хорста:
-- Это плохой тон, спорить с женщиной, которая вас обнимает.
   И Хорст заткнулся. От желания у него просто свело скулы. На протяжении тех двух десятков шагов, что они, в обнимку, словно любовники, прошли к комнате с обещанной кроватью, Хорст изо всех сил старался заставить себя думать о снежных  лесах возле Альмы, о деревянных городах Славии, о травийских торговцах с пышными седыми усами… Старался Мямля изо всех сил, но мысли его всё равно выскальзывали, и рвались к тёплым рукам Мэйфлаур. Хорст вдруг понял, как он завидует вечернему ветерку, который мог невозбранно забраться под её платье…
   Хорст увалился на расстеленную кровать, даже не раздеваясь. Он закрыл глаза, и после того, как уйдя, Мэйфлаур закрыла за собой дверь, произнёс:
-- Она будет учить меня музыке… Рай!
   И уснул с блаженной улыбкой идиота на лице.

   
   Мне не повезло… С одной стороны, да, я был принят в академию, и мне причиталась «пенсия» (так злобно называли студенты стипендию) на всё время обучения, вплоть до окончания или отчисления… Но мест в общежетии на меня не хватило… Так же я узнал что в ходе «разгуляя» (а разгуляем студенты звали лютую попойку) была сожжена также общага для «предметников», полное название -- Кафедры Предметного Волшебства, по сути чернокнижия и некромагии. Слава Единому Богу студенты (целый один) и преподаватели (которых был аж два) не пострадали. Преподаватели перебрались в Башню. Башнями назывались высокие постройки, в которых проходили занятия той или иной кафедры. Всего башен было шесть. Для всех стихийников по одной. Для жрецов башня. И самая низкая, неказистенькая, чёрная башенка принадлежала «предметникам». Егеря жили в землянках. Для них было не привыкать. Общежетие мечников было больше похоже на барак. Длинное, узкое деревянное здание, всегда битком набитое злобными, вечно жадными до драки молодыми людьми. То место, куда я не попал. Думаю на деле это скорее хорошая новость, чем плохая. Училась тут в основном молодёжь, причём молодёжь обеспеченная, ведь крестьянский или ремесленничий сын не мог покинуть дома, он был нужен семье… А «золотую молодёжь» я считал не более, чем сбродом бездельников, просаживающих золото родителей-толстосумов. В любом случае. Священник со скучным лицом и именем Таури направил меня на Рассветную Улицу. Дом двадцать пять. Он упомянул, что там уже живут два «потенциальных еретика»… Наставница бардов и студент её кафедры. Едва ли это мог быть Мямля. Мямля бы просто не стал так светиться… Хотя что происходит у него в голове по ходу дела не вполне понятно даже ему самому.
   Всю дорогу от Куба до Рассветной Улицы я чувствовал на себе взгляд. Холодный, но не злобный. Скорее – настороженный. Этот взгляд будто щекотал затылок. Я не подавал виду. Если это был кто-то из Гильдии Разбойников – у него было полное право напасть. Да-да. У всех на виду. Лицензия позволяла гильдейцам вершить произвол. В разумных пределах, разумеется. Обладателю «начальной лиценизии» Гильдии Разбойников в день дозволялось совершать одно разбойное нападение, и один взлом с проникновением в сутки. При превышении «лимита» ему грозил тюремный срок. Но им обычно хватало. К тому же «золотая лицензия» значительно расширяла круг «криминальных свобод», хоть и стоила немало. Лицензии эти выдавали городские власти, деньги с них шли на благоустройства города, помощь беднякам, и выплаты солдатам… Мне казался дико глупым факт того, что город получает деньги для помощи нищим, бездомным, и прочим страдающим, делая вместе с тем своих граждан по сути беззащитным пред лицом преступников в законе, кои и ввергают граждан в нищету и нужду… Впрочем, систему придумал не я, её изобрела и утвердила Мать Наша Церковь. Власть короля символична. Власть Совета ограничена. Любая собака в Азилии знала, что балом правит духовенство. Далеко не все были довольны коррупцией, с лёгкой руки Церкви пропитавшей королевство, но лишь единицы, подобно Мямле, были готовы оказать открытое сопротивление. Зачастую их обвиняли в ереси, гос. измене, или ещё чём-то подобно и показательно жгли на площадях. В назидание.
  Новый дом меня не впечатлил… Ветхое здание, даром что большое… И почему мне кажется что внутри ещё хуже чем снаружи?
   Погремев дверным кольцом, открытия двери я ждал совсем недолго. Открыла мне милая женщина…  Я представился, объяснил, что по велению лично ректора Агнии Крольм, я официально свалился хозяйке сего милого домишки аки снег… или скорее аки кирпич на голову.
-- Ну хорошо… А ваших друзей зовут как? – с милой улыбкой спросил дама.
-- Друзей? Но я… -- начал было протестовать я, но тут в паре шагов за моей спиной раздался голос… сухой, шелестящий… вежливый… Пугающий. Будто эхо билось в окровавленных стенах… я решил пока не оборачиваться… я никогда не испытывал такого дикого, животного страха…
-- Кейфхар. Но лучше – Кифа. А это – просто кукла. Зовут его Зайт. Я являюсь студентом Кафедры Предметного Волшебства. Тёмное Пламя Грокар сказал мне обратиться к вам по поводу нового место жительства. Смею заверить, все документы переданы лично госпоже Крольм. К вашему жалованию добавлена некая сумма в качестве справедливого вознаграждения за заботу обо мне, и господине Рихарде фон Зверенхоффе.
-- Ну… Сказать по правде я радуюсь не только зарплате… я долго жила одна… А теперь вот целая компания очаровательных парней… Да и крышу вы почините… почините ведь? – женщина лучезарно улыбнулась.
    Мда… похоже оправдаются мои самый жутки страхи относительно этого дома…
   Хозяйка отошла в сторону жестом приглашая войти. Я кивнул и с готовностью перешагнул порог. За окном во всю бушевал августовский полдень, но в прихожей было темновато. Множество дверей бросились мне в глаза. Ручки их были пыльными. Часть дверей была и вовсе опечатана.
-- Ну же Кифа… Чего вы ждёте? – удивлённо спросила хозяйка.
-- Прошу простить меня, леди Мэйфлаур… Но в обычаях моего народа не входить в обжитый дом без приглашения хозяев.
   А я, наконец, бросил взгляд через плечо, чтобы увидеть обладателя столь… «знакового» голоса.
   Они застыли на фоне дверного проёма. Две угловатых тени, заслоняющие свет. Я смог хорошо рассмотреть лицо предметника. Чёрт возьми, даже если бы я увидел его мельком, бьюсь об заклад, он бы мне ещё добрых полгода являлся в кошмарах. Высоченный, с землисто-серой кожей, с тонкими, обветренными губами, впалыми щеками, глубокими тенями под глазами. Его угольно-чёрные волосы были аккуратно подстрижены «ёжиком»,а с правого виска, едва доставая до плеча, спускалась тоненькая косичка. Нос предметника был прямым, не большим и не маленьким. Он венчал лицо предметника, завершал его, как «стрелка», прикрывающая переносицу, довершает остроконечный шлем пешего латника. Но глаза… Боже, именем всех святых, я думал что в этих глазах сокрыты все демоны ада. Они были жёлтыми. С ромбовидным, «кошачьим» зрачком. Его глаза смотрели отрешенно, сдержано. Голову предметник держал наклонённой, взирал исподлобья, но не презрительно и не угрожающе, а скорее как-то скованно и виновато.
   Я тут же одёрнул себя. Нет! Нельзя так предвзято относится к человеку, просто за то, что он учится поднимать из могил мертвецов, и призывать чуму и проклятия на головы врагов… Не убедительно, да? Мда… Мне тоже так показалось. Стихийник мог испепелить, заставить захлебнуться кровью, поразить молнией или раздавить камнями, и это была бы жуткая смерть… Но ЭТО… Человек, или же скорее существо, стоящее передо мной несло угрозу гораздо более сильную. Было в нём что-то первобытное. Чуждое. Враждебное. Я не мог сказать что именно. Но, наверное, именно так волнуется домашняя птица, когда лис уже подкапывается под курятник. Да, я слышал о разных народах, о разных племенах людей и нелюдей. Раньше я не верил, что существуют люди свыше двух метров росту, и в силе не уступающих скальным троллям, но потом, уже тут, в столице, как раз вчера, увидел славийцев. Огромные, мускулистые, длинноволосые и длиннобородые мужики, с громогласными голосами, маленькими, хитрыми глазками, и мозолистыми от весёл руками. Но я отвлёкся…      
   Следует описать также облачение предметника. Не одежду, а именно облачение. Чёрная ряса, с алыми рукавами и алым воротником. Воротник этот был высоко поднят. Покатые, красные же кожаные наплечники венчал странный герб. Чёрное солнце на белом щите. Такой же герб красовался на груди. Руки предметника прятались в грубых бурых кожаных перчатка, вроде тех, в которых работают кузнецы. Я ещё отметил, что пальцы предметника были длинными, тонкими, и едва заметно подрагивали. В каждой руке и предметник и кукла держали внушительные деревянные чемоданы, окованные железом. Ботинки предметника тоже были красного цвета. Высокие, с окованными железом носками. Рядом с предметником стояла кукла. В его рост, такое же огромное и зловещее чудище, одетое точь-в-точь как предметник, только вот голову куклы прикрывал капюшон. Он прикрывал лицо куклы ровно до половины, но там, где у человека должны били бы находиться рот и подбородок, был лишь матовый блеск полированного дерева. У куклы не было лица.
   Если бы я был разбойником Гильдии, и, руководствуясь жаждой наживы, после захода солнца натолкнулся бы на эту «сладкую парочку», клянусь сердцем, я бы в ту же секунду порвал бы в клочья лицензию, и уже на следующее же утро постригся в монахи, чтобы остаток жизни провести в молитвах, и страхе.
   Разумеется, до меня доходили слухи о «жутком чернокнижнике, которого невесть как ещё при рождении не сожгли», именно так судачили в студгородке о единственном ученике Кафедры Предметного Волшебства, но внимания я этим слухам особо не уделял. Думал просто выдумывают студентики, а на деле – обычный такой парень, только в чёрном весь, и бледный чуток.
   Я не мог себе представить, как Единый Бог, в которого верит не только вся Азилия, но и часть Травии и даже в некоторых провинциях Славии, может позволить существовать такому живому воплощению кошмара!? Впрочем, живому ли? Казалось что передо мной плод некромагии, оживший мертвец, кошмар всех священников. Глядя в бесконечно глубокие янтарные глаза предметника, я ловил себя на мысли, что застенки инквизиторов, со всеми их опытными палачами, не более чем прогулка перед завтраком, в сравнении с тем, что будет ожидать несчастного, в безумстве своём решившего напакостить начинающему чернокнижнику.
-- У вашего народа, стало быть, очень тонкие и вежливые обычаи. Прошу вас, заходите. – хозяйка кивнула чернокнижнику и его кукле.
   При виде этого я едва сдержался, чтобы не закричать «Нет! Вы делаете ошибку! Гоните их прочь! Запирайте двери!».
   Но не было похоже, будто хозяйка разделяла мой малодушный страх. Она вела себя естественно, мило улыбалась.
   Поднимаясь по скрипучей лестнице вверх, мы слушали хозяйку, которая повествовала, что наши комнаты оборудованы лишь самым необходимым, но мы имеем право приобрести мебель по своему вкусу.
-- Леди Мэйфлаур… Вы говорили о крыше… Я сегодня свободен, так что с вашего позволения я бы хотел заняться ею, как только расположу чемоданы и куклу. У вас есть гвозди, доски, молоток, мастика и всё прочее, что может понадобиться?
-- Мне нравится ваш энтузиазм, Кифа. Да-да. Всё есть. Сундук на чердаке. Он не заперт.
   Моя комната оказалась небольшой каморкой, с огромным окном в пол стены, выходящим во внутренний дворик. Пружинная кровать. Ватный матрас. Тумбочка, трёхногий табурет. На табурете стояла глубокая миска с чистой водой для умывания. У левой стены небольшой дубовый шкаф. Пол был устлан цветастым, мохнатым ковром явно работы тариков, малого народа, живущего где-то на востоке Славии. Тариков я всегда уважал. Они готовили отличные блюда из мяса и теста, называли их как-то по-своему, на азилийском чёрта с два выговоришь, но от ковров я ихних был мягко говоря не в восторге.  Даже подушки не было. Воистину, «самое необходимое». Предметника поселили через две комнаты от меня. Ещё хозяйка сказала, что её ученик как раз сейчас покупает продукты для праздничного обеда. Да-да, праздничного обеда. Типа следует начать знакомство с застолья.
   Ну она конечно человек многое видавшая, и наверняка выглядит моложе своих лет, но лично у меня одна мысль о бледном трупе с чахлой косичкой и дрожащими пальцами была способна отбить аппетит на месяц вперёд.
   Благо вещей у меня было прямо скажем немного. Отцовский меч я отдал кузнецу Глорфулу, болтливому, круглому, как пивной бочонок, и рыжему, как весеннее солнце, гному. Его мне порекомендовал Шаленфройд, и я не минуты не колеблясь, доверил милое сердцу ржавое железу этому мастеру. Денег с меня он запросил скромненько так, я даже смог уплатить вперед. Теперь я должен буду зайти не ранее, чем через два дня.
   Силы у меня были, желание помочь – безусловно тоже. К тому же чувство неловкости от своего… От своего отчуждения от потенциального соседа грызло не хуже совести. Стянув с себя наплечники, кольчугу, и, оставшись в штанах и рубахе, полез на чердак, помогать… знакомится… заполнять пробелы в знаниях… и учиться не бояться.
  Мэйфлаур услышала звук дверного кольца. Она спустилась вниз и не спрашивая, открыла дверь:
-- Великие Рощи… -- выдохнул Хорст, и свалился лицом в пол.
-- Похоже вы себя переоценили… -- сказала Мэйфлаур, помогая Прирождённому подняться.
   А падать ему было из за чего. В каждой руке Мямля держал по здоровенной, тряпичной сумке. В одной были овощи, во второй – мясо. Но безусловно причиной падения была третья сумка, висящая у него на шее. И судя по тому, как негодующе она звякнула, там было кое-что поинтереснее.
-- Эээ… Мда… Набрёл на милого торгаша… показал ему пару фокусов, он дал скидку… Деньги у меня были, я решил не мелочиться… Только бы бутылки не разбились, только бы не разбились… -- Хорст поставил все три сумки на пол, растёр шею, где отпечатались ручки алой линией, хрустнул пальцами и деловито осведомился – А наши гости… Тоесть соседи… Уже прибыли?
-- Да. Чинят крышу.
-- Быстро вы их… -- Хорст присвистнул.
-- Не свистите, денег не будет… Хотя… после этих покупок у вас их и так нет…
-- Не верю я в приметы, леди. Ну так как? Как они?
-- Хватит праздной болтовнёй заниматься! Возьмите сумки, отнесите их на кухню… И вы поможете мне готовить!
-- Йа!? – глаза Хорста стали огромными, и испуганно заблестели.
-- Ну да… Вы же мой студент. В любом случае, это не обсуждается. И вообще… будете вредничать – оставлю без ужина! – сказав это Мэйфлаур наигранно нахмурилась.
-- Да-да, хозяйка… Будет сделано, хозяйка… -- уныло отозвался Хорст, взвалил на себя сумки, и охая поплёлся вслед за Мэйфлаур на кухню.
   

   Тем временем на крыше я был накоротке пожалуй с самым странным существом в моей жизни… Хотя у меня той жизни было-то… Не важно, в общем!
   Сейчас он не казался столь жутким. Он был облачён в одну лишь набедренную повязку. В зубах он зажимал гвозди, левой рукой придерживал доску, правой – заколачивал гвозди расшатанным молотком.
   Я собственно занимался тем же. Крыша у нашего дома была деревянной, к тому же – изрядно прохудившейся. Часть досок покрытия растрескалась. Часть провалилась вниз, в комнаты последнего этажа. Часть просто сгнила. Мда. Я с самого начала знал, что этот домишка видал времена и поярче сегодняшних.
-- У вас усталый вид, мастер Зверенхофф. Передохнём? – быть может мне показалось, но вроде я слышал в его пресном голосе нотки сочувствия.
-- Да. Давайте.
   Теперь, отложив инструменты в стороны, мы с любопытством рассматривали друг друга… Во всю жарило солнце.
-- Вас что-то беспокоит, мастер Зверенхофф… Я могу чем либо помочь?
   Мы сидели на старых, шершавых досках крыши, не опасаясь сорваться. Было немного неудобно, к тому же у меня затекла левая нога, но это не самое плохое в жизни.
-- Простите моё малодушие, Кифа, но вы меня пугаете. Это меня и беспокоит.
-- Эффект Малроя. Да… Именно он. – Предметник кивнул головой.
-- Эффект Малроя? Что за эффект такой?
-- Суть так называемого «эффекта Малроя» заключается в подсознательном страхе человека перед магическими существами, которых вы называете «нежить».
   Я улыбнулся:
-- Знаете, вы совсем не похожи на зомби, или бродячего скелета. На лича вы тоже не похожи.
-- Да. Хотите, расскажу о себе? Только учтите, начну издалека, и рассказ мой будет долгим.
-- Конечно, Кифа. Это поможет нам лучше понять друг друга. Рассказывайте. А потом выслушаете мою историю.
-- Давным-давно, когда людских королевств не существовало, а эльфы только-только постигали основы магии, существовал народ, который звался шаари. Они были сильны. Жестоки. Своенравны. Они думали, что весь мир принадлежит им. Но самое любопытное заключалось в том… Что они НЕ БЫЛИ ЖИВЫМИ. Они питались кровью, не старели, и с годами становились всё сильнее. Их власть над старым миром была абсолютна. Но не всех, даже среди шаари устраивал такой расклад. Тайком, в атмосфере строжайшей секретности был создан Культ Чёрного Солнца. Шаари-отступники, объединившиеся в такой культ, преследовали лишь одну цель. Они хотели не доминирования над другими народами, а жизни на равных.
-- Но какой в этом был смысл, Кифа? Разве этих шаари не устраивал статус «титульной нации» мира?
-- Статус их вполне устраивал. Но они предвидели, что однажды угнетённые народы поднимутся с колен, и найдут способ изгнать или даже уничтожить шаари. Как по вашему, что решили предпринять культисты?
   Хороший вопрос. Добрую минуту я размышлял, что делал бы я сам на их месте. И наконец удумал:
-- Мне кажется они начали детально изучать культуру, обычаи, особенности менталитета разных племён. На их месте было бы очень разумно создать протокультуру, гибкую, могущую приспособиться под те или иные рамки. Проще говоря, создать модель нового общества, где шаари уже не правители, а… ну скажем просто жители. Я прав?
   Кифа улыбнулся. Конечно же эта улыбка отдавала могильным холодом, но я начинал потихоньку понимать, что он такое, и меня уже не так коробило от его мимики и голоса:
-- В точку, мастер Зверенхофф. И когда наступил день, известный людям, гномам, оркам, и эльфам как День Налаари, началась Война За Свободу. Именно с этого дня начали вырисовываться очертания теперешних государств. Война длилась три поколения, и исход её был неясен. Могло бы случиться, что та жуткая война продолжалась бы до сих пор, но культисты настолько прониклись сочувствием к «малым народам», как презрительно именовали шаари прочих, что решили помочь им в их стремлении к свободе. Культ Чёрного Солнца смог уничтожить всех генералов шаари, кроме одного. Обезглавленная армия бессмертных шаари была дезорганизована и рассеяна. Последний из генералов, Ралорт, собрал последних выживших бойцов, а также городских шаари, и ушёл далеко на север, в суровые пустоши, куда раньше не ступала нога разумных существ. Шаари основали там новое королевство. Воздвигнув магический барьер, ныне известный как Радужная Стена, они отрезали себя от прочего мира, и до сих пор никто не знает, что они делают, и что замышляют. Люди же эти земли прозвали Вурдалией, Землёй Мёртвых.
-- А что случилось с Чёрным Солнцем? Я видел эмблему Чёрного Солнца на вашей одежде. Стало быть культ не был уничтожен в той войне, да?
-- Совершенно верно. Мы рассеялись по новому миру, кто-то осел в Славии, кому-то Травия приглянулась, а моим родителям была по душе Альма.
-- Ваши родители шаари, или… или?
-- Именно так. Видите ли, в телах культистов произошли необратимые изменения. Они очеловечелись, так сказать. Их кровь стала менее густой, и они потеряли множество спецефических способностей. Также ухудшились регенерация, и способности к сопротивлению магии. Но нет худа без добра. Культ Чёрного Солнца провозгласил себя Домом Чёрного Солнца, или домом Брегол. Культисты стали реже испытывать голод, тоесть жажду крови, для удаления её требовалось меньше крови, а самое главное – получили бесценную способность переносить прямой солнечный свет без магических барьеров. К тому же союз человека и такого вот бывшего шаари может дать жизнь… Или скорее послежизнь. Ребёнок с вероятностью один к двум будет обладать кровью шаари, хоть и изрядно уже разбавленной. Один из таких детей – я. Моя мать смертная женщина, а отец – шаари. И они любят друг друга.
   Я слушал его затаив дыхание. Это была самая невероятная история в моей жизни. Но в дальнейшем, я чувствовал, будут ещё истории, больше похожие на небыль. Кто знает? Может я стану героем одной из таких историй. У Кейфхара не было причин лгать, а у меня – не было причин ему не верить. Разумеется, глубинный страх не исчез бесследно… Но я приказал себе мириться с ним, в конце концов, это только какой-то там эффект. Теперь, при близком рассмотрении, Кифа не казался кем-то, кто лелеет в сознании злобу. Хотя зло и многолико… Но я почему-то верил, что передо мной просто вампир, просто существо, обречённое на жизнь в тени, бессмертное, скучающее, неизлечимо больное древним проклятьем крови. Не факт что мы станем друзьями, но здесь и сейчас у нас нет причин для вражды. Я протянул руку ему. Я протянул руку тому, кто питается кровью. Без тени сомнений. Без колебаний. Кифа почтительно кивнул, и пожал мне руку. И тут меня осенило:
-- Постойте… Вы сказали что ваши отец и мать любят друг друга? В настоящем времени. Значит ли это, что вам меньше поколения?
   Кифа улыбнулся, виновато, смущённо. Он едва нашёл в себе силы ответить, будто был скован цепями стеснения:
-- Мне… Мне двадцать. Это ничто даже по человеческим меркам.
-- Ну не скажите… Двадцать – это два десятка зим, пусть и немного – но всё таки опыт. Учитывая что вы не состаритесь – вы сможете постигать что либо новое целую вечность. Я даже немного завидую вам… И… Кифа, можно один вопросик?
-- Конечно. Я вас внимательно слушаю.
-- Я слышал что вампиризм – это болезнь, или же неотвратимые изменения, вызываемые попаданием крови вампира в кровь человека. Вы можете… обращать своей кровью?
-- Я – нет. И ни один из Дома Брегол не может. Как я уже сказал – наша кровь слаба. Вурдалы могут. Разумеется, если они соблюдали чистоту крови. Но и обращённый шаари вампир не сможет сам обратить кого-либо. Тут нужна только чистейшая кровь шаари. Полумеры неприемлемы.
-- Тогда какое действие окажет ваша кровь… к примеру на меня?
-- Прочистит сосуды, укрепит костные ткани. Вызовёт увеличение скорости обмена веществ, не очень сильное, но постоянное. При переломах, или открытых ранах скачкообразно ускорит процесс заживления.  И вызовёт состояние опьянения. Кровь таких как я порой используется в медицине и алхимии. Это та причина, по которой Церкви не выгодно наше полной истребление. Любой из Дома Брегол, или же проще – сородич, как мы сами себя называем, может испытать окончательную смерть по собственному желанию, так что отлов нас не даст ровным счётом ничего. Церковники даже издали эдикт, согласно которому нас не существует. А сами мы себя не афишируем. Всю правду знает духовенство, некоторые историки, высший круг магов, возможно особо въедливые барды… Теперь и вы. За обедом я расскажу всё то, что рассказал вам леди и её ученику. Кстати, я слышал, что мы с ним товарищи по несчатью.
-- Ну это врядли… Барды странные, но кровь не пьют.
-- Я не о том. На Кафедру Музыки Сфер согласно документам поступил всего один абитуриент. Только имени я не запомнил. Простите, что-то не так?
  Кифа не мог не видеть моей отвисшей от удивления челюсти. Впрочем, я быстро взял себя в руки:
-- Ах один… Тогда его зовут Хорст… Я его знаю. Немного. В детстве дружили.   
  Сказать по правде, я никогда не думал что так вот запросто, починяя крышу, буду болтать с вампиром.
-- Теперь ведь моя очередь рассказать о себе так? – я улыбнулся. Просто и открыто, как улыбнулся бы случайному путнику на лесной тропе.
-- Полагаю так, мастер.
-- Сказать по правде, говорить не особо много. Мой отец – Аменай Зверенхофф, фактически еретик. Был отлучён от церкви за то, что не дал сжечь мою мать… Точнее, разумеется, сначала он не дал ей сгореть, а уже потом она стала моей матерью. Я даже не успел узнать её. Умерла после родов. Отец растил меня один, глубоко в Белтарисском Лесу. Отца не стало два месяца назад. Он умер во сне. Надеюсь, его смерть была лёгкой. После более чем скромных похорон, я понял, что не могу дольше оставаться дома и жить привычной жизнью охотника. Так я собрал нехитрые пожитки, и вуаля – вот я тут. Только-только поступил. Ещё немеряно бумажной волокиты предстоит. Но скоро сентябрь, учёба, стипендия. Думаю, будет весело.
-- Благодарю за откровенность.
-- И… Кифа… Ваш… Спутник… -- я осёкся. Почему-то мне показалось, что вампир не захочет распространяться о кукле. Но я ошибся.
-- Кукла? Я сделал её сам. Очень долго. Семь лет. Но мне здорово повезло. Я нашёл в заброшенной хижине обломок зеркала. Мы с отцом осматривали окрестности летом. Это было совсем недалеко от Альмы. В горах. Зеркало – очень загадочный предмет. Отец просидел над этим куском оплывшего стекла трое суток. Потом – отдал его мне и сказал, что в нём до сих пор теплится отзвук души хозяина того дома. Может хозяин умер, может просто ушёл, этого я не знаю. Но он жил определённо очень долго, и имел зачатки колдовского дара. Зеркало впитало часть его, крохотную, совсем незначительную. Но этого было достаточно, чтобы с помощью ряда ритуалов воззвать к этой… Неполной душе. Именно зеркало является сердечником куклы, чем-то вроде сердца для человека. Главный орган.
-- Тоесть, кукла – это почти как живой человек?
-- Да. С той лишь оговоркой, что кукле не нужно есть, пить, спать. Кукла получает энергию на все свои действия от меня по прямому каналу. Она может действовать самостоятельно на расстоянии до десяти верст от меня. Дальше пока не научился ретранслировать энергию. Но в теории, изучив пространственное преломление и обратный поток…
Я посчитал нужным прервать мысли Кейфхара, и вернуть течение беседы в более… Понятное для меня русло:
-- О кукле, Кифа.
-- Ах да, простите, я иногда увлекаюсь. Итак, куклу зовут Зайт. Он отлично понимает азилийский, сейчас я учу его эльфийскому. В нештатных ситуациях я могу полностью брать на себя контроль за всеми функциями Зайта. Я ведь не маг, какими их привыкли видеть. Ворожба изначальных шаари мне не даётся, а применение стихийных заклинаний, свойственных людям и эльфам для меня невозможно.
-- Невозможно? Тоесть в принципе?
-- Ну да. Как я уже говорил – я потомок. Полукровка. Во мне кровь шаари, но кровь слабая. И я частично жив. Но частично и мёртв. Мертвец не может метать молнии, создавать айсберги, вызывать землетрясения и огненный дождь. Дом Брегол уже давно бьётся над решением этой проблемы, но пока нет никаких подвижек. Но я могу использовать вербальные, жестикулярные или геометрические магические схемы, короче всё, что принято называть чернокнижием. Со стихийниками мне не тягаться, но ритуальная магия, или – по вашему – чернокнижие – направлена не на мгновенное убийство, а на пытки, болезни, в общем всё, что заставит перед смертью жертву ощутить раскаяние за все грехи. Жутковато, правда?
-- Д-да. Но я слышал что чернокнижники ставят отличные барьеры, превосходно ищут артефакты, и не хуже священников упокаивают нежить, или изгоняют демонов. Это правда?
-- Теоретически – да. Но я только учусь. Ограничения на мою кафедру очень строгие. Я даже в студгородке кроме вскрытий тел преступников и ядоварения ничего практиковать не могу. Иначе – сразу костёр. Послушайте, я ищу ответ на очень, очень важный вопрос. По сути это главная причина, по которой я здесь. Может вы поможете мне?
-- В разумных пределах сделаю всё что смогу… Хотя думаю, библиотека Академии поможет лучше. Итак что у вас за вопрос-то?
-- Что есть любовь?
   Я чуть не сорвался с крыши. Уже начав съезжать, я понял всю серьёзность ситуации, но тут словно неведомая сила подхватила меня, и усадила на место.
   Я смотрел на Кейфхара, и его глаза пылали. Они были уже не янтарными, а бордовыми. Он тяжело дышал, и свёл кулаки перед грудью. Дьявольский свет его глаз медленно гас, они снова становились жёлтыми, Кифа опустил руки по швам.
-- Вы… В порядке? – спросил Кейфхар севшим голосом.
-- Да… Это… Это магия была?
-- Телекинез. Это не сложно.
-- Вау… вы спасли мне кучу костей, а может и жизнь.
-- Не стоит благодарности. Так что есть любовь? Есть хоть какие-то мысли?
-- Нууу… Есть много картин и текстов на эту тему, но однозначного универсального определения не существует. Могу сказать только что любви много, и вся она разная. Думаю, вполне может случится что вы о ней узнаете раньше меня. Тогда и расскажите, ладно?
-- Почту за честь, мастер Зверенхофф. Но… Но… Я ведь наполовину мёртв…
-- А ваш отец был мёртв… есть мёртв… или… чёрт, даже не знаю, но он из этих ваших, как их? Изначальных… Да. И он смог полюбить вашу мать. Стало быть вы, наполовину человек, так и вовсе трудностей не испытаете. Кстати что вам сказали по поводу любви родители?
-- Они сказали я почувствую. И всё. И больше ничего. Но я растерян! Как я могу почувствовать? Что я почувствую? Когда?
-- Думаю… эээээ… Нуууу… Время прийдёт.
-- Отец сказал точно также.
-- Что, правда? Даже с «эээээ» и «нуууу»?
Кифа улыбнулся:
-- Буква в букву…
  Мы рассмеялись. Сидя на крыше, в полдень. Человек и вампир. Рассуждающие о любви. Тогда мне это показалось абсурдом. Откуда же я знал, что истинное безумие далеко впереди?

-- Итак, мне очень приятно то, что у меня теперь такие замечательные соседи. Перво-наперво, думаю, следует ознакомить вас с внутренним расписанием этого дома. Животных не держать. Не шуметь. Горючие материалы и магические артефакты хранить бережно, и только с моего позволения. Гостей приводить только до семи вечера. После десяти вечера – отбой. Буду проверять кто спит, а кто нет. Кто будет допоздна засиживаться – лишу завтрака на утро. Здоровье – это все, милые мужчины. Далее… Ремонт – занимаемся все вместе. Уборка – раз в три дня регулярная, раз в месяц – генеральная. За помещения вы не платите. За проживание деньги будут сниматься непосредственно со стипендии. С едой сложнее… Тут уж мне без вашей финансовой помощи не обойтись. Далее по списку… Праздники: общекоролевские и личные, такие как дни рождения и памятные даты – по возможности праздновать вместе. Я хочу, чтобы мы были не просто посторонними, живущими под одной крышей. Пусть мы будем если не семьёй, так хоть друзьями. Ну… в общем, на этом официальная часть закончена. А теперь вам не помешает поесть… Все разговоры потом, ведь как говаривал один мудрец: голод – враг благим началам.
   Мэйфлаур постаралась на славу. Точнее даже она и Хорст. Во внутреннем дворике оказалась беседка, которую я не разглядел с крыши. Да я собственно и не смотрел никуда, кроме чёртовых досок, молотка, и жёлтых глаз Кейфхара.
   Столик в беседке был скрипучим, но всё же столь удручающего впечатления, как дом в целом не производил. Блюда были хороши. Уха на первое, картофель с мясом на второе, на десерт – бисквит. К тому же дополняло всё отменное вино.
   Насытившись, мы наконец перешли к разговорам и представлениям. Решили идти по часовой стрелке от Мэйфлаур. Первым был Хорст:
-- Ну я Хорст Белтарис. Прирождённый. Буду учиться на песнопевца. Родился и вырос в Белтарисе. Люблю музыку… Борде… Простите, компанию милых дам, буха… Простите, вкушать понемногу вина. Доход имею стабильный, откуда – не скажу. В общем – честь имею. – Сказав это Хорст мило улыбнулся.
  На этот раз зубы он не скрывал. Я наблюдал за леди Мэйфлаур в этот миг. Не грамма страха или отвращения в её глазах не прочиталось. Это было редкостью… В письмах Мямля говорил что ни один человек не может смотреть без содрогания на его челюсти. Стало быть Мэйфлаур – человек исключительный. Не иначе.
  Следующим был я.
-- Рихард Зверенхофф. Родился и вырос в Белтарисе. С Хорстом по соседству. Поступил на кафедру Ярости Битвы. Планирую в ближайшее время подыскать работу на пол ставки. Я человек простой. Думаю подружимся.
   Следующим был вампир:
-- Кейфхар. Но лучше зовите Кифа. Таких как я гномы называют гематологами, славийцы – кровопытами, тарики – шайтанами, травийцы – душекрадами. В Азилии мне подобных зовут вампирами. – Кифа сделал эффектную паузу, глядя на реакцию окружающих. – Я принадлежу к Дому Брегол, и по законам Дома не имею права пить кровь человека, эльфа, или гнома. Поступил на Предметное Волшебство. Целей множество. Достаточно только сказать, что есть вопросы, ответы на которые мне нужны. Проблем от меня, равно как и от моей куклы не будет.
   Мэйфлаур восприняла слова Кифы спокойно. А вот Хорст даже оживился:
-- Ух ты… Отец говорил что вы существуете, а я всё не верил, думал от эля у старика башню сорвало в конец. Кифа, а что же вы, выходит, голодаете? Раз кровь не пьёте…
   Кифа ответил с улыбкой, от которой у меня волосы на затылке встали дыбом:
-- Не голодаю, но можно сказать не пирую. Я могу воспринимать и усваивать пищу и жидкости, как это делают живые существа. Это хоть не значительно, но всё же гасит жажду. Ещё после полуночи раз в три-четыре дня выхожу на охоту за бродячими псами. Их на пустырях города хватает. Иногда покупаю у мясников фляги свиной и коровьей крови. На вкус это всё отвратительно, но просуществовать хоть как-то помогает. Кровь человека я могу взять лишь в трёх случаях.
-- И что это за случаи? – полюбопытствовала Мэйфлаур.
-- Война. Это раз. На войне и убийство не грех. То всякий знает. Защита себя, или друзей и близких. Как крайняя форма – я могу взять кровь человека, угрожающего тем, кто мне дорог. Но лучше бы таких прецедентов не случалось. И третий случай – разрешение. Если смертный, находясь в ясном уме и добром здравии, без влияния форс-мажорных обстоятельств, пожелает сам поделиться со мной кровью.
-- Знаете, я много слышала о Доме Брегол. Это правда, что у вас нет поселений, Кифа?
-- Да, леди Мэйфлаур. Мы живём в основном порознь. Редко собираемся в группы по пять-семь сородичей. Политика дома такова, что мы – просто посторонние наблюдатели в делах смертных. Мы не имеем права вмешиваться в ваши судьбы. Мы для вас слишком чужие. Единственное наше предназначение – готовиться к вторжению со стороны Вурдалии. Тогда и только тогда мы станем действовать. До того – тишина и безразличие.
-- Вы думаете, вторжение будет?
-- Да, мастер Белтарис. Всенепременно. Меня растили с уверенностью в этом.
-- Знаете, Кифа, а мы похожи. Мы вдвоём тут не принадлежим к роду человеческому.
-- Вдвоём? – удивленно переспросил Кейфхар.
   Мне вдруг показался это странным. Ну не могло же быть, что басни о Прирождённых ему не рассказывали… Хотя на деле, один только Единый Бог знает как воспитывать вампирёнышей, пока они не вырастут в вампиров.
-- Ну да… Вдвоём. Вы ведь знаете что такое «Прирождённый»?
-- Да, мастер Белтарис. Магомеханизм с биологическими элементами. Сложное сочетание колдовства, живой материи, и разума, близкого к разуму смертных. Прирождённых создали эльфы для одних только им ведомых целей. Церковь официально отрицает ваше существование, равно как и моё. От вас пахнет канифолью. Это доказывает что ваши слова правдивы.
-- Пахнет? Разве?
-- Да. Вы не почуете. Сородич, даже такой юный как я, умеет чуять кровь, знать её состав, даже сквозь толстые стены, сквозь доспехи и плоть, на расстоянии до трёх вёрст. Даже если нет открытых ран.
  Хорст улыбнулся:
-- Странный город, ох и странный, раз такие существа как мы сидим за одним столом.
-- Да… За одним столом. Сородич… Прирождённый… И… Люди. Простите, но я слышал, что среди людей знакомые и друзья общаются «на ты»… Я знаю это нагло с моей стороны… Но не могли бы вы общаться «на ты» со мной…
   Так и началось странное знакомство людей и нелюдей. Начало Песни Спасителей.
Лёд недоверия был сломлен, и только Хорст недоумевал, почему Кейфхар переспросил… Он ведь чуял кровь… Да… Всего два нечеловека за столом… Невнимательность… Дань вежливости? Впрочем, Мямля быстро вышвырнул эти подозрения из головы, сделав заметку однажды к ним вернуться. Спустя эдак вечность.

Лето кончилось, начался сентябрь, и характерные для нашего среднего климата дожди. Маги учились в башнях, а мы, воины, и егеря, перебрались в просторные тренировочные залы. С группой своей я почти не общался. Я не находил их интересными. Задиры и сынки богатеньких родителей, попавших сюда по блату. О да, они были в отличной физической форме… Конечно же, нормальный режим и отличная еда… Всегда во франтовых одеяниях, и с доспехами, за цену которых можно было бы купить домик где-нибудь на границе со Славией…
   В свободное время я подрабатывал в патруле. Моим напарником стал… Кто бы вы думали? Церковник! Звали его Таури, и был он, в сущности, совсем не плохим парнем. Вера горела неистовым огнём в его сердце, но не выходила за его пределы. Учась на священника, он, тем не менее, не хотел подчинить весь мир Единому. Я ещё подумал, что если бы все церковники… Ну хотя бы треть из них была такими же приятными ребятами, у Мямли и ему подобных не возникало бы желания сокрушить наш государственный строй.
   Итак, пять дней в Академии за физическими тренировками, и изучением строевой подготовки, и два дня выходных дежурство ночью на улицах Эбенхальма. Нам пока везло. Мы не сталкивались с головорезами Гильдии.
    Таури интересовался рядом странных происшествий. Жестокие убийства бездомных животных на улицах. Не то, чтобы патрульные занимались подобным, но он очень переживал. Трупики бедных собак и кошек были обескровлены. Глотки разорваны. Рядом крови – не капли. Будто кто-то… Или что-то выпило зверей досуха.
    Я знал «преступника». Я здоровался с ним каждое утро, и желал доброй ночи перед сном.
   Хоть меня передёргивало от омерзения всякий раз, когда я думал о… Кормёжке Кифы, я, тем не менее, где-то даже восхищался им. Жить в тени соблазна брать кровь разумных существ… И противиться своей жажде. Порой его глаза мерцали алым, а клыки выбивались из под верхней губы, но он быстро брал себя в руки. Всегда долго и неловко извинялся после таких случаев. Я нередко наблюдал, с каким глубоким сочувствием и пониманием за Кифой в такие моменты смотрит Мэйфлаур. Будт она сама была не человеком, и испытывала трудности подобного рода.
   Вообще хозяйкой я был безумно доволен. А Мямля так и вовсе втюрился в неё без памяти, и каждый вечер по пятницам, когда мы отдыхали за пинтой пива в «Приюте Путника», он захлёбывался слюной и едва не терял рассудок от похоти, говоря о ней.
   Вообще о Мямле… Жил он неплохо, и был не беден. Работу в Братстве не бросал. И порой он исчезал на пару-тройку дней. Потом возвращался за полночь, усталый, израненный. И с тугим кошельком, полным золотых монет. Я знал что руки его в крови по локоть. Но это была кровь бесчестных выродков, грабителей, насильников, убийц. Едва ли Мямлю мучила совесть, даже если эти мрази перед смертью рыдали, и молили о пощаде.
   А вот Кифу я видел только рано утром, когда мы вместе шли в Академию, и поздно вечером, за ужином. Он проводил очень много времени в подземельях Академии, изучая трупы, яды, и трактаты по ритуальному мучительству. Я даже поражался, как такой вежливый, сдержанный, и даже можно сказать робкий юноша занимается такими жуткими вещами. Однажды мне даже хватило глупости спросить его об этом. На что вампир не растерявшись ответил: «Я хочу понимать смерть как причину. Боль как удел. Мир полон этих материй. Кто знает, может однажды я смогу остановить эпидемию? Или посеять недуг в стане вражеской армии». Я, конечно, промолчал и кивнул, но про себя отметил, что скорее второй вариант. И стыдился сам своих мыслей на его счёт. Но «эффект Малроя»… С ним не поспоришь.
   Первое событие, достойное упоминания, случилось аж в средине ноября. Хоть до сессии было ещё дней десять-пятнадцать, ректорша собрала нас, всех троих, и Таури в придачу, и спросила, хотим ли мы сдать групповой экзамен по ориентированию на местности. Желание выслужиться перед ректоратом было у всех. И даже Хорст исключением не являлся. И так, мы отправились в долгий путь, в деревню Халаана, которая была один чёрт знает где, на задворках королевства, аж у Славийской границы.
    Я слышал, что Азилию и Славию аккурат по границе разделяет Гранитный Хребет, высокогорная гряда признанная непроходимой полностью и абсолютно. Торговля и сообщение со Славией шли через перевал Манфрида, где стояла крепость Манфрид, которая перевалу его название и дала… Так вот, от перевала нам надо был ещё карабкаться по горам двадцать миль, чтобы попасть в эту проклятущую деревню. Ибо как гласило письмо королю:«У наших людей нет возможности подойти к поселению ближе чем на пять миль, ввиду неопознанных возмущений предположительно колдовского характера». 
   Нашим заданием было выяснить обстановку в деревне, и вернуться с докладом. Ходили слухи, что деревня обезлюдела. Местные власти подали запрос на высочайшее имя короля нашего, а тот, явно не желая париться по такому мелкому поводу, сгрузил всё на плечи умников-магов академии. И вот ректор посылает нас один Единый знает куда, и один Единый знает зачем, причём дружеской толпой в четыре рожи.