Отвори мои пути 2. Сервиз кюрфюрста

 
                …Альма-Матер, из чьего тела он «рождается вновь».

                Мэнли и П. Холл

             
«В Молодости, проходя усовершенствование  в германских клиниках, путешествуя по разным  немецким землям, увидел Василий Маркович у одного лавочника  подлинный сервиз кюрфюрста. Столовый  набор на дюжину персон портила только суповая миска, по днищу которой струилась тонкая, едва заметная трещина».
                Борис Тучин «Хроника Томского университета»


Заснеженный. Фарфоровый. Матово посвечивающий. Узоры и аллегорические сцены на твоих  глазурованных боках, Томск. Синие прожилки голых крон. Лепнина  человеческих фигурок.   Сверкающие над белизной позлащенные купола  - крышечки. Под ними, на золоте фелоней и окладов настаиваются кондаки и акафисты.  Червонная кайма и едва  различимый, призрачный  рисунок. Вот и все -что проступает, когда  снегопад  возьмется собирать осколки, слеплять  их, подгоняя один к другому,  чтобы можно было подойти к застекленному поставцу и смотреть, смотреть, не имея сил наглядеться.   

Продышусь сквозь заиндевелое стеклышко. Перетекающим из реторты в реторту  голубоватым  пламечком проструюсь из автовокзала в автовокзал, вываренный из заложенной в кюветы человеческой руды. Вот он я-твой .  Прими. Ступлю на тропинку, проистекающую от БИНа, мимо донжонов библиотеки, спеша к афинскому акрополю главного корпуса.    Это моя аппиева дорога. Мой путь сквозь заколдованный лес, под корнями которого  обитают крошечные антропоморфные существа, хранящие тайны. Ночами, по длинным лабиринтам они пробираются в  отдел редких книг и, стащив с полки  фолиант в кожаном переплете, шуршат его страницами. Так что, смотри, направляя копыто коня, не раздави кого-нибудь, не порань подковой! Расступятся деревья -и ты увидишь.

 Паром из-под крышки супницы в профессоркой келейке, чудак-акушер вымечтал тебя, alma mater!  И что за блажь, ходя с драными локтями на кургузом сюртучке, не обзаведясь даже ножнями, чтоб бородень оттяпать, любоваться сервизом, из которого изволил кушать сам немецкий кюрфюрст! Марбургский? Или гамбургский? Никто не знает. Но он всегда здесь - чопорный филистер, чьи напудренные букли разлеглись по елкам у арочного входа, а косица торчит зеленой  макушкой.  Так и морочает своими розенкрейцерскими проделками, вездесущий. И как только с грохотом и скрежетом затворяются на ключ минералогический музей и шаги хранителя-доцентши ушедшей в вязаную душегрейку, как  монахиня в скит,  удаляются, затихая в дали коридора, он выходит из шкафа, чтобы устроить досмотр кристаллам.  Переливчатые бериллы. Завораживающие аметисты. Околдовывающие алмазы. Пугающие рубины.  Будящие фантазию кристаллические кораллы-дендроиды. Все здесь.
Он трогает камни с отпечатками голосеменных растений юрского периода. Он втекает сквозь глазницу скелета мамонта, чтобы пошуршать в его пустом черепе речными песчинками.  Он  раскачивает муляж птеродактиля под потолком. И вот, пройдя сквозь тяжелые дубовые двери, отправляется блуждать, чтобы рассыпаться искристыми отсветами по сугробам рощи,  огненными масонскими знаками фонарей по улицам, картами Таро окон. 

Неужели и тебя занесло сюда в поисках философского камня или какого-нибудь эликсира молодости? Неужто и ты будешь вглядываться в мерцающие грани и бормотать невразумительные заклинания? Посмотри  на обломки  вот этого тиранозавра. Или на эту отпечатанную на камне полуптицу-полуящерицу. Не узнаешь-кто там отражается в стекле витрины в дверках, сооруженных из кедра стодвадцатипятилетней выдержки? В том кедре заянтарела смола. В его окаменелых древесных волокнах остановилось время. Так кто же ты? Тот самый профессор-гинеколог? Покрытосеменной хиппак? Блаженный Кузьмич? То-то и оно. Теории и классификации пошатнулись. Кругом одни недостающие звенья. Похоже, так было сразу. И потом только кто вымирал от прихода болида(или атаки инопланетян?). Кто-то оставался. (Или появлялся в результате проведенной кем-то тщательной селекции?) Да и со временем творится что-то неладное. Это говорит та самая приват-доцентша, которая, выключив свет, будет греметь ключами, и уходить, вышаркивая древний  паркет. Хитрый и расчетливый, ты дождешься, когда вслед за её шагами, стихнут голоса последних студентов и ,сфокусировавшись, сразу в нескольких кристаллах, ты воплотишься по ту сторону дверей. Ты -это он. А он-твои долголетние сновидения, имеющие свойство мгновенно преодолевать расстояния. 

Что ж! Пройдем, покряхтывая, и бранясь на тесно сжимающие падагрические мосолыги башмаки с золотыми пряжками, осыпая перхоть веков с  траченного молью камзола и парика. Поминая зануду Иммануила с которым тискали цветочниц, проказника  Гельвеция, с коим потрошили украденных с кладбища покойников, поелику в поисках истины всегда в конце концов приходишь на погост, умницу  Эйлера, знавшего толк не только в своих дурацких кругах, но и в женских округлостях.

 Скорее туда, где рвутся петарды, крутятся огненные колеса и ветерок колышет на хвойной красавице бумажных Петрушек, Волков и Зайцев!   На берег Ушайки, где режут снегурками лед румянощекие  курсистки в тюрнюрах и прилаживаются к вздутым бумажниками  сюртукам купчишек воры-карманники, в масках  безобидных  Козла, Лисы да Медведя! Вниз, вниз по прешпекту! К поставленной на Иверской площади елке! К мужичкам раешникам, разыгрывающим  свежесочиненную пиесу для марионеток! Изрядная гиштория о том, как дух в образе  вогульского шамана морочал профессоршу. А оказалось-то был не бес вовсе, а студент-обольститель, взявшийся врачевать мигрени под видом таежного целителя. Ещё обворожительнее историйка про  философа Сократа, ворчливую жену его Ксантиппу-повитуху и испорченную невоздержанным на язык афинянином молодую поросль питающихся оливками философов. А пуще того про кончившего петлей сорбонария Франсуа Виллона.   

Как любо, пристроившись под бок, летящей на серебрящихся в свете факелов коньках  купеческой дочке, нарезать каблуками на хрустале льда вензеля и экслибрисы!
- Что у вас за костюм, проказник? Я и сама не прочь ходить на машкерады! Но от вас несет таким парфюмом? Вы из ссыльных аль по коммерции?
-Я тут по части пушистости елочек! Ich bin…Из БИНа я. Из Цербста  или из Голштейна…Не припомню. Откуда-то оттуда. Кюрфюрст тамошний…
-То-то я вижу важнецкая птица! И коньки-то, Мань, смотри, коньки! Чудные! Вроде, как и не коньки вовсе, а лосиные копыта!

 И крутанувшись вихрем, ты распадешься на изморозную пыль, чтобы
являться и там и тут, дурача и мороча. Чтобы  парить на перепончатых крыльях  птеродактиля ночи, склоняться над городом, составившейся из метельных клубов кривляющейся рожей кукольника и , манипулируя крестовиной с привязанными к ней нитками, приводить в движение марионеток.  В конце- концов не для того вертелись колеса, летели сосны по сторонам,  не для того, в полудреме  блуждал я между фарами встречных, глядя на притопывающего по полу микроавтобуса паренька ушедшего в  наушники плейера, как в глухие створки моллюск, чтобы якшаться с девицами на льду Ушайки. Тем паче, что нет ни льда, ни девок, а есть пар над вечно незамерзающей  сточной канавой. И те подружки - две  утопленницы из чужого сновидения. Одна  кинувшаяся от горя неразделенной профессором любви с  каменного моста в реку  студентка. Другая - его неизвестно какая по счету жена.

 Лихорадка сборов в дорогу. Уложить в сундук всё, как надо. И бесценные образцы эмбрионов, доказывающие, что человек лишь веточка на эволюционном древе. И  душегрейку, которой спасался в размашистом крыле, зависшего над Томью вылупившегося из его мечтаний каменного птеродактиля. Профессор Василий Маркович Флоринский  спешил. В Казань так в Казань. К  городу кремля, православных церквей и мечетей. И опять -рыцарем к сарацинам. Со своими   соображениями насчет  отношений Бога и Материи.  Как так уложить микроскоп и  все двенадцать предметов сервиза, чтобы  не побить в дороге? Какими такими обрезками сибирских валяных пимов изношенными?   


Ну а что до меня, то не для того  я тут, такой ухмыльчивый, со своим вездесущим носом  и треуголом воплощался, чтобы  барахтаться с дурёхами в белоглинном снегу, слепляясь в ярко раскрашенные глазурованные статуэтки за льдисто хрустальными витринами музея Мейсенского фарфорового завода, куда уносит меня воображение на золочёной андерсеновской карете.Пущай они хороводятся -все эти медхены и фроляйны в кружевных юбках, арлекины в раздвоенных колпаках с лютнями в тонких перстах, козленогие фавны и голотелые  нимфы! Пусть теснятся снежными фижмами на изумрудноигольных ветвях готическими пиками прободающих непорочную голубизну небес замковых елей.Пусть собольими муфтами греют лапы кедров, шишки которых принаряженным в беличьи шубки девам шелушить на потеху студентам и преподам в другой жизни, навострив на макушках ушки с кисточками и помахивая пышными беличьими хвостами. Дел у меня и без этих дурёх предостаточно. И пока ты - моя кюрфюрстина, моя  Сельфида  Хрустальной Рощи, властительница, живущих под корнями  хранителей вековечных тайн ворожишь, раскладывая на ламберном столики карты Таро, я  спешу в старый дом, где меня будет ждать поблескивающий оторочкой позолоты сервиз на двенадцать персон. Шут, Король, Колесо Фортуны, Император и Императрица, Звезда, Смерть и Висельник ложатся рядом. Шут должен пройти через всё. Иначе так и остаться ему дураком. Даже если и перепрыгнет из бакалавров -в профессора.      

Итак, надвинув забрало, не обращая внимания на Костлявую с Косой, - пришпорю-ка свою клячу. По королевской дороге, устланной  истолченными копытами в пыль осколками  сервиза. Тряхнуло , не доезжая до Уфы профессоров короб на ухабах.  Разошлась трещинка. Посыпались осколки. Вытек из кокнутых склянок спирт, растолклись в месиво препарированные дива онтогенеза. Полетело в кювет нажитое добро. Что дождями вымыло, что зверье и насекомые себе на поживу растащили, что солнцем выжгло и обратило в пыль. В клубы этой золотисто-меловой пыли, за которыми брезжит звезда на следующей положенной твоей рукой карте, и направлю поводья.