Девушка с Введенской, 12

На столе россыпью лежат фотографии военных лет. Большие и совсем маленькие, сделанные профессионально и любительские. В моих руках портрет красавицы в военной форме из далекого 1941 года. Я смотрю на очаровательную девушку и думаю: сколько же восторженных взглядов ловила она на себе, если сейчас к ним добавился еще один.
Рядом со мной хозяйка дома Рахиль Давидовна Синельникова. Это ее портрет я держу в руках. Только тогда ее фамилия была Нейман. Только тогда она была моложе на 60 лет.
Я слушал ее рассказ – фрагменты военных лет:
«До войны я окончила курсы медсестер. Было время такое – многие девушки учились на курсах оборонного характера. Была я тогда студенткой третьего курса юридического факультета Киевского университета.
Шел третий день войны. Я отыскала госпиталь на Дегтяревской и обратилась к его начальнику – полковнику медицинской службы Паль.
-  Товарищ полковник, я хочу на фронт. Медсестрой.
-  О, еще одна! Студентка? Хватит с меня студенток.
Оказывается, я была восемнадцатой. Все семнадцать девушек, пришедших до меня, были студентками университета.
-  Медсестрой, - проворчал полковник. -  А диплом у вас есть?
-  Я окончила курсы медсестер.               
-  Если не будете справляться, переведу в санитарки.
Это было согласие. Я ликовала.

У меня был тяжелый разговор с папой. Мамы не было – она умерла, когда мне было тринадцать лет.
-  Рахиль, девочка моя! Что ты со мной делаешь? Война – это грязь, кровь, боль, страдания, смерть. В ней много подлости и жестокости, и нет в ней места таким девочкам, как ты.
-  Папа, я не могу иначе. Не могу... Обещаю тебе – я вернусь.
-  Девочка моя дорогая, о чем ты говоришь?! Ты не понимаешь, что война – гигантская мясорубка. Она пропускает через себя множество людей – и нет им спасения, даже если они умные, смелые, сильные и умеющие воевать. Это страшное место – война. Поверь мне, старому солдату.
Так сказал мне мой папа, Давид Моисеевич Нейман, участник Первой мировой войны.
Но я не могла иначе...

Коллектив госпиталя 1191 состоял из киевских студентов и врачей. Врач Лукачер. Врач Златман – гинеколог, но и прекрасный хирург. Врач Константинов – тоже замечательный хирург. Врач Малая.
Мы работали днем и ночью. Но вот наступил печальный день, когда опустело здание на Дегтяревской – все раненые были эвакуированы. У нас впервые появилось свободное время, и мы увидели Киев. Он изменился. Очень. Город перестал улыбаться. Появились признаки обреченности. Плохие предчувствия мешали наслаждаться родными улицами, площадями, парками. Смертельно больной, город был все-таки прекрасен.
Об отправке – когда и куда? – ничего не было известно. В одну из августовских ночей мы погрузились на пароход. Никто нас не провожал. Только звезды.
Говорят, что по звездам можно определять судьбу. Значит, они расположились так, что впереди нас ждали Лубны, Сталинград, Курская дуга, Варшава, Берлин.

Награды? Орден Красной звезды, орден Великой отечественной войны, медали «За оборону Киева», «За оборону Сталинграда», «За боевые заслуги», «За взятие Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией». Самая дорогая награда – орден Красной звезды – за бои в Сталинграде. Наш госпиталь вгрызся в крутой берег Волги. И вот после многомесячного ада вдруг наступила  тишина. Не на минуту, не на час – навсегда. Это была Победа. Это было счастье.

Что я привезла с войны? Трудно объяснить – настолько это огромно и многогранно... Прежде всего – удивление (мне не верилось, что я жива), умение радоваться малому – тому, что горят фонари и можно блуждать по улицам; и такое чудо, как театр, и ежедневное ощущение, что живешь в новом, счастливом измерении. Всего не перечислить. А вот, что легко объяснить – привезла анемию. Видите ли, у меня первая группа крови. Кровь первой группы подходила всем. Она универсальна. И если не хватало крови, я давала свою. А не хватало ее частенько.
Помню, к нам поступил раненый – маленький, синенький, худенький юноша, почти мальчик. Боря Быков. Москвич. Ему срочно нужна была кровь.
-  Рахилька, дай пол-литра.
Я легла рядом с Борей, и ему сразу же влили мою кровь. На наших глазах этот «дохлый» цыпленок превратился в розовощекого петушка. Он потом не отходил от меня, помогал, чем мог: составлял списки (у него был хороший почерк), приносил лекарства из аптеки, а когда я дежурила ночью, сидел возле меня.
-  Иди спать! - говорила я ему.
-  Я с тобой еще немножко посижу, - просил он. - Ты же не про¬сто сестра, а родная сестра: у нас с тобой одна кровь.
Боря написал обо мне своим родителям, и они прислали письмо: «Дорогая Рахиленька, мы не знаем, что с твоими родителями, но если с ними что-нибудь случилось, то знай, что у тебя в Москве есть родные папа и мама».
Боря выздоровел. Отправился в свою часть. Но вскоре пришло отчаянное письмо от его родителей: Боренька погиб. На меня свалилось большое горе. Не стало милого, интеллигентного, умного и благородного паренька, ставшего мне братом.

Наш госпиталь расположился вблизи Люблина, недалеко от Майданека. Немцы бежали, и на следующий день мы побывали в концлагере. Помню столы, покрытые цинкованным листом, запекшуюся кровь на них с остатками присохших человеческих волос. Газовые камеры и соски, как в душе, по которым поступал газ. Печи для сжигания тел. И синяя капуста – огромное поле за изгородью. Эту капусту удобряли пеплом сожженных в печах людей. С тех пор я ее видеть не могу и никогда ее не ем.
Я была комсоргом госпиталя. И, видимо, неплохим. Свидетельством этого был крутой поворот в моей военной судьбе.
1944 год. Я шла после дежурства в свой барак. По дороге встретила женщину, похожую на цыганку.
-  Красавица, дай я тебе погадаю!
-  Не надо гадать. Что ты мне скажешь? Что меня скоро убьют?
- Зачем убьют?! Нет, не убьют. У тебя скоро будут хорошие перемены.
-  Ладно. Устала. Пойду. Возьми, - я  протянула ей рубль.
Еле добралась до своей койки. Только уснула – будит вестовой начальника госпиталя.
-  Срочно к начальнику!
-  Отстань! Я хочу спать!
И снова провалилась в сон. И снова будит вестовой.
-  Вам там с начальником делать нечего? - спросила со злостью. - А через пару часов будет поздно?
-  Приказано...
Со стоном оделась.
-  Медсестра Нейман прибыла по вашему приказанию!
Начальник госпиталя встал из-за стола. Отечески обнял.
- Нам придется расстаться: пришел приказ – направить тебя в распоряжение Политуправление фронта.
-  Ой, не хочу уходить от вас.
-  Я тоже не хочу тебя отпускать, но приказ – есть приказ. Все!
Попрощалась с подружками. Поплакали. Весь мой скарб легко поместился в вещмешке. Взяла его и пошла.
Мне как комсоргу не к лицу было придавать значение гаданиям, но предсказание той женщины исполнилось в точности. И удивляет это меня поныне.
В Политуправлении меня ознакомили с приказом: «Медсестра Нейман Рахиль Давидовна аттестуется в звании младшего лейтенанта и направляется в госпиталь 5287 в качестве политработника».
В село Деньбожица, в котором находился этот госпиталь, прибыла ночью. С трудом, блуждая в темноте, нашла его. Входная дверь была заперта. Стучала кулаком. Потом сапогами. Дверь открыл сонный солдат и повел меня к дежурному по части.
-  Товарищ младший лейтенант, куда ж я вас дену? Ночь, - сказал дежурный. - А вы откуда будете?
-  Из Киева.
-  О, у нас старшая сестра тоже киевлянка.
Через некоторое время я услышала отборный мат, а после него нечто человеческое:
- Ты что, с ума сошел? Какого черта?! Прибыли раненые? Гитлер подох? Что случилось?!
В комнату дежурного вошла разъяренная женщина с помятым от сна лицом. Во рту гигантская «козья ножка». Она сделала несколько затяжек. От запаха махорки можно было задохнуться и не встать.
-  Товарищ лейтенант не шумите. К нам прибыл новый политработник. Знакомьтесь – младший лейтенант Нейман Рахиль Давидовна.
-  Рахиль Давидовна? - заинтересованно переспросила она.
Это была Роза Шмуклер. Она привела меня в свою комнату, нагрела воду, искупала, как ребенка, уложила в свою постель, а сама ушла куда-то спать.
Третье хирургическое отделение стало мне родным домом. Политинформация, положение на фронтах, работа с ранеными, с медперсоналом. А когда шло наступление, поток раненых становился непомерно большим. Я снимала гимнастерку, надевала белый халат, становилась к операционному столу и работала как медсестра.

Наш госпиталь разместился на окраине Берлина. Еще шли бои. Работы было много, но поток раненых стал иссякать. 3 мая начальник политотдела фронтового эвакопункта полковник Никифоров, отправляясь к рейхстагу, взял с собой меня и медсестру нашего госпиталя.
-  Не боишься? - спросил он меня у самого рейхстага.
При уличных боях очень опасны открытые пространства. А мы стояли на ступеньках рейхстага. Что-то горело, и дым черной завесой иногда закрывал нас. Внутри рейхстага еще постреливали.
Боялась ли я? Боялась нелепости: пройти всю войну и вот сейчас, здесь...
-  Мне с вами ничего не страшно, - пошутила я.
Из санитарной сумки достала вату и флакончик спирта.
-  Наклонитесь, - попросила полковника.
Он удивился, но покорно наклонился. Я вытерла с его щеки сажу.
-  Зацепило, - засмеялся он.
Мимо нас прошел фотокорреспондент фронтовой газеты. Полковник остановил его, и тот сфотографировал нас.
-  Чтоб мы имели фотографии, - напутствовал он фотографа.
Вот так случайно нас запечатлели на ступеньках рейхстага.
Увидев на стене рейхстага надпись: «Здесь воевал Андрей Иванов», я нашла кусок обгорелой доски и им, как углем, написала: «Не они – в  Москве, а мы – в Берлине. Младший лейтенант Нейман. 3 мая 1945 г.». Надписей на рейхстаге тогда было еще мало. Это потом трудно было найти свободное место.

Два часа беседы с Рахилью Давидовной прошли очень быстро. Я бы говорил с ней еще, но заметил, что хозяйка дома немного устала.
Несколько дней спустя я был возле университета. Подошел к барельефу, установленному студентам и преподавателям, ушедшим в далёком, 1941 году, на войну, и с удивлением на нем увидел девушку в военной форме, очень похожую на мою собеседницу в молодости. Я подходил совсем близко и отходил на десятки шагов. И ушел, уверенный в том, что это она – Рахиль  Давидовна Нейман, девушка с Подола, с Введенской улицы, 12...