Ночь Воплотителя. стеб, мистика, трэш

    Влей мне в мертвую грудь исступленье:
    Не гаси этот пламень в груди
    (Ш. Бодлер «Цветы Зла»)
   
    Старательно выписанная мелом и посыпанная солью пентаграмма выглядела глупо.
    – Сплавятся в зове шесть капель крови… Supplicem exaudi!*
    Серега облизнул порезанный палец и зло улыбнулся. Ну и пусть. Главное – верить. Если веришь, любая чушь может стать заклинанием.
    Черную свечу, как и глупый стишок, он придумал сам. Наверное, поэтому она так чадила. Может, от топленого свиного сала, добавленного за неимением человеческого, а может, горела черная гуашь – неважно. Важно то, что этой ночью на свет явится вызванный Мститель.
    – И всем вам будет кирдык! – сказал Серега, сжигая над пламенем свечи клок собачьей шерсти.
    Ленка – она знает. Сказала, что все получится, если верить, значит – получится! Да и говорят же, что под городищем монстр какой-то живет…
    Нити едкого дыма выползли в открытую форточку и рассеялись по улицам. Распавшись на невидимые глазу частицы, втянулись в подвальные проемы и канализационные стоки.
   
    Перед работой следовало подкрепиться. А работал я всегда медленно и с наслаждением. За несколько ночей сладкой, наполненной кровью свободы приходилось терпеть некоторые… неудобства. Так не лучше ли научиться получать от них удовольствие? С тем же удовольствием я разобрал бы на части и наглого прыщавого сапиенса, что пять часов назад пялился на меня близорукими глазами, трясясь от ужаса в смешной, но действенной пентаграмме.
    Мстителя он вызывал!
    Vae! Идиот.
    Лучше бы книги нужные прочитал. Например, о том, как плести оберег после расторжения контракта. Или о том, насколько зол бывает демон, просидевший несколько десятков лет в заточении. Или хотя бы озаботился тем, чтобы узнать, кого именно он вызывает! И что бывает с теми, к кому я возвращаюсь за обязательной платой!
    Тут я взревел и, кажется, воткнул когти чуть глубже, чем намеревался. Тело жертвы дернулось и расслабилось, выпустив вонючую лужу мочи. Тут же захотелось сказать «и его мертвые глаза закрылись». Я иногда чувствую себя поэтом. Но веки я аккуратно срезал в самом начале пытки. Кровь – это красиво. Пусть видит.
    Уже не церемонясь, распорол когтями хрящи по краю грудной клетки и вырвал сердце. Вялое, заплывшее жиром и с торчащими трубками артерий, оно не возбуждало аппетит, но деваться было некуда. За двадцать лет вынужденной голодовки еще и не такую дрянь в рот потянешь! Я вцепился в него зубами и… тут же выплюнул сочащийся красным кусок. Есть ЭТО было невозможно. Боги мои – ну как же я соскучился по сладкой, пахнущей конским потом и дымом рыцарской крови! Насколько все было проще. Вши да чесотка – и никакой прогнившей еще при жизни плоти, как сейчас.
    Я вздохнул и поднялся. Жаль. На таком рационе мы все просто вымрем. И экзорцистов не понадобится.
    Отходя от помойки, на которую я затащил этого хорошо одетого мужика в дорогом плаще, краем глаза уловил несколько темных силуэтов, до того трусливо жавшихся к мусорным бакам. Сейчас они резво поползли к мертвецу. Ну да. Мы вымрем, а эта бесячья серость останется. Им что сифилис, что больное фибросаркомой сердце – все едино. Сожрут.
    – Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…
    Чем не похоронный обряд?
    Я оскалил клыки. Трое. Сегодняшней ночью меня ждали трое. Двое мужчин и девушка – то, чем я обязан вызвавшему меня недоноску. Он еще и торговаться вздумал! Видите ли, сначала я должен ее изнасиловать на глазах у этих двоих, а потом… Пока он нес свое «потом», даже меня пару раз вогнало в краску. А говорят, это мы – извращенцы!
    В этот момент я уловил знакомый аромат. Страх. Женский. Сладкий, как молодая кровь, и столь же пьянящий. Завернувшая за угол девушка была одержима мыслью, что сегодня с ней произойдет что-то очень плохое. Я зарычал от возбуждения. Даже член набух и приподнялся. Воплощение людских страхов и кошмаров – вот мое основное предназначение! Это, а не услужение какому-то мальчишке, который даже не удосужился прочитать Гримуар и запихал меня – меня! – в это немощное получеловеческое тело! Мальчишка подождет, пока Воплотитель насладится своей сущностью.
   
    Стук каблуков эхом отзывался от гулких стен высоток, окруживших небольшой двор, словно тюремный забор. Какая ирония – девушка чувствовала себя одинокой среди сотен светящихся окон! Я тихо двинулся следом, выискивая в открытом для меня разуме самые уродливые желания. О, у нее были мечты! Пропитанные сексом и кровью, похотью и страхом, они манили меня, как яблоко манило Еву.
    Нагнав ее, обхватил руками и легонько вдавил когти в почти голый живот. Высунув раздвоенный язык, обвел маленькое ухо.
    – Здравствуй, милая! – я постарался сделать свой голос таким же нежным, как представлялось ей в мечтах. – Поиграешь со мной?
    Что может быть страшно демону? Потому момент, когда ее узкая ладонь метнулась в карман, я упустил. Девка змеей вывернулась из моих рук, а секундой позже жуткий звук сирены мощностью в полторы сотни децибел обрушился на меня подобно гласу божьему. Одновременно с этим по глазам ударила резкая вспышка света, и острый каблук воткнулся в подъем стопы. Следом по щеке полоснули ногти. Еще мне кажется, что захлопали окна, кто-то что-то кричал, но я уже не был уверен.
    Пришел в себя на той самой помойке, где недавно развлекался. От мертвеца не осталось даже костей, только мокла в липкой луже отбросов прядь черных волос.
    – Canis matrem tuam subagiget!**
    Нога болела невыносимо, а чуткие когда-то уши словно забило могильной землей.
    – Эти люди сами не знают, чего хотят! – пожаловался я в темноту.
    Но рядом никого не было, лишь откуда-то издалека, где улица резко уходила вниз, тянуло мешаниной желаний. Слишком невнятно, слишком путано, чтобы можно было остановиться на чем-то одном. Мне надо было туда, к людям. Надо было выбрать. Только тогда навязчивый хор перестанет сводить с ума и разрывать мозг. Я встал и, стараясь как можно осторожнее ступать на больную ногу, пошел туда.
    Узкая, вымощенная, по старинке, булыжником улица вывела на городскую набережную. К какофонии чужих мыслей прибавились огни развешенных на деревьях гирлянд и какая-то писклявая бесталанная музыка. Хотя после старины Вольфганга мне вся музыка кажется бесталанной.
   
    Lacrimosa dies illa
    qua resurget ex favilla
    judicandus homo reus… ***
   
    Что может быть прекраснее этого? Даже для меня, грешника.
   
    На скамейке обсаженного туями сквера целовались двое. Единственный фонарь не горел, наверное, поэтому парочка и выбрала это теплое местечко. Я остановился, раскрылся навстречу их желаниям, и тут же намертво влип в мерзкий розовый кисель ее чувств.
    Она сидела на его коленях. Отдаваясь в горячие жадные руки, плавилась от нежности, словно свеча. Прикасалась к нему так бережно и осторожно, словно он – крепкий здоровый мужик – мог рассыпаться в ее ладонях. Чувствуя бедрами его возбуждение, удивлялась тому, что это она – она! – вызвала в нем, таком любимом и надежном, эту пульсирующую желанием боль. Была счастлива тем, что может ее утолить. Она любила и казалась себе вырвавшейся из кокона бабочкой… И больше всего на свете боялась его потерять.
    Кисель оставил на деснах лакричный вкус, и меня чуть не вывернуло наизнанку.
    Зато парень мне определенно нравился. Он хотел получить ее – на день, два. Пока игрушка будет интересна, пока не схлынет первое напряжение. Он был похож на меня. Такой же смуглый и черноволосый, как занятое мной тело, такой же игрок, как я сам. А еще он страшно боялся, что о любовнице узнает жена. Этот страх придавал его возбуждению пряную пикантность, но был скучен – парадокс!
    Несколько минут я раздумывал над тем, стоит ли его убивать. Убью сейчас – и она лишь утопит меня в море слез. А если бы у меня было несколько дней, я успел бы полюбоваться всей палитрой чувств брошенной женщины. Непонимание, переходящее в обиду. Обида – в боль. Боль – в горечь и понимание, понимание – в отвращение и ненависть… Вот тогда ее кошмары и желания сплетутся в поистине сладострастный коктейль!
    Наверное, за много лет мои инстинкты ослабли. Или стукнувшая меня черная машина была совершенно бесшумной. Отпрыгнуть я не успел, а следом раздалась автоматная очередь и парочка в беседке затряслась под разрывающими плоть пулями. В доли секунды, пока сохранялась связь, я ощутил, как пуля отрикошетила от мужской кости и вспахала мышцы и сухожилия женского бедра, а потом все исчезло.
    – Проверь!
    Дверца машины распахнулась, выпуская человека.
    Да нечего проверять – мертвы. Я знал это так же ясно, как то, что этот убийца мне не по зубам. В гладком холоде его разума не было кошмаров. Не было страхов и желаний. Этот человек спал спокойно, и к нему не приходили его жертвы.
    То, что он почувствовал мой взгляд, я понял по едва напрягшимся плечам, обтянутым черной водолазкой.
    И я побежал. Почти не хромая и не обращая внимания на болевшую ногу. Чувствуя кожей, как разворачивается за спиной неслышный полированный хищник. Быстрее! Еще пара длинных серых домов – и эта бесконечная улица закончится. Еще немного, и можно будет завернуть за угол и отдышаться.
    – Vae!
    – Гляди, куда прешь, чурек!
    Плечо, в которое я с разбега врезался, было жестким и бугристым, как мостовая. Одинаковые, как библейские близнецы Иаков и Исайя, с гладко выбритыми черепами парни быстро взяли меня в кольцо. Я зашипел и выпустил когти.
    – Совсем дикий, – один из близнецов ткнул меня под колено ногой в тяжелом ботинке. – Ты давно с гор спустился, гамадрил? Обратно хочешь? Или куда повыше?
    На его предплечье я заметил татуировку-гаммадион.**** Охотники на демонов? Или последователи Бога истинного? И надо же было так попасть! Vae!
    Сконцентрироваться на кошмарах я просто не успел. Что-то тяжелое ударило в висок, я почти услышал хруст кости, от следующего удара рот наполнился кровью, загоняя выбитые клыки мне в горло. Я еще почувствовал, как, растягивая сухожилия, выворачивается из сустава правая рука, как крошатся под металлическими подковами военных ботинок мои когти, и… вылетел из умирающего тела.
    Глубже, глубже… Сквозь толщу земли. Туда, где меня не достанут эти непонятные существа. Туда, где много лет было так тепло и спокойно. Подальше от них. Окуклиться и заснуть, забыться. На год, два, десять или пятьдесят – на столько, сколько понадобится, чтобы успокоиться и прийти в себя. Я – Воплотитель, а не какой-то там мелкий бес!
   
    Месяцем позже.
   
    – Сплавятся в зове шесть капель крови… Supplicem exaudi!
    Вован облизнул порезанный палец. Толян говорил, что это заклятие – верняк. А ему говорил Дрюня. А до Дрюни был Серега, которому сказала Ленка, а той и вообще ее бабка-ведунья рассказывала… Так что все получится. Ведь главное – верить!
    Он протянул руку и щелкнул ножницами. Рекс даже не пошевелился, когда рыжий клок шерсти завонял над черной свечой.
    Копотный дым втянулся в вентиляцию, а где-то очень глубоко, под Кобяковским городищем, из плотного серого кокона раздался нервный стон.
    Воплотителя мучили кошмары…
   
    *Умоляющего услышь.
    ** Цензура не позволяет перевод этого латинского выражения:)
    *** Слезный тот день,
    в который восстанет из праха
    осужденный грешный человек.
    **** В раннем христианстве свастика была известна как гаммированный крест (гаммадион). Согласно Рене Генону, до конца Средневековья была одной из эмблем Христа.