Счастье мое

      Крупные слезы катились по щекам, не останавливаясь. Грудь сжималась, и дыхание перехватывало от немого крика. Было нечем дышать. Потом я немного успокоилась. Дышать стало легче. Я взяла бумагу и записала заново историю своего счастливого детства.
     Я выросла в маленьком городе, где лето было жарким, а зима морозной. Снег хрустел под салазками и искрился. На новый год дед приносил с мороза такую огромную ель, что ему приходилось отпиливать кусок ствола, чтобы она встала под наши трехметровые потолки. Мне разрешали помогать, и я  украшала ее игрушками, мандаринами и конфетами в золотых обертках. Летом шли грозы с короткими ливнями, и вода потоками неслась по тротуарам, превращая их в реки.  По обеим сторонам  улицы Ленина, где мы жили, росли липы, а летом по городу летел тополиный пух и лежал во всех скверах и укромных углах как белая перина. Пух поджигали и убегали, слыша  крики и ругань дворника. Дворником была женщина по имени Марлентьевна. Ее полное имя было Мария Леонтьевна. Если произносить имя быстро, получалась Марлентьевна. Жила она на первом этаже и всегда сидела на широком крыльце перед домом, одетая в одно и то же пальто и галоши.  Никто не мог войти или выйти незамеченным, проходя мимо.  Обладая могучим голосом, она гоняла со двора мужиков, которые шли выпить в беседку, чужих, случайно забредавших во двор, где играли на солнце дети, детей, полезших за зелеными яблоками.
   - Уходите отседова, неча тут делать,- громоподобно орала она, наступая огромным телом и опираясь на свою  палку. Бывало, что она замахивалась палкой, и  мужики ретировались из нашего двора. Ее боялись.
      Рано утром я просыпалась от ее крика, когда она выходила поливать двор из большого черного шланга. Этот крик и все звуки раннего утра проникали в комнату через открытое окно, которое выходило в сквер, где были клумбы, качели, песочница и большая старая беседка с деревянным столом и скамьями где мы играли.  За беседкой была поляна и сараи. Там был и наш сарай, где дед разводил кур и кролей. Кролики жили и размножались в полутьме сарая,  а куры днем вышагивали по двору. Так дед выполнял свою собственную продовольственную программу, мясо в городе было по талонам. Сквозь тяжелые коричневые портьеры в комнату пробивались лучи солнца. Позднее, приезжая на каникулы, я любила просыпаться утром и лежать, нежась от счастья в большой пружинящей кровати.
     На центральной площади бил фонтан, вокруг цвели розы.  Мы ходили туда на первомайскую демонстрацию. На старых фотографиях я одета в белые колготки, а в косах туго завязаны большие банты. Дед преподавал в университете. Он встречал знакомых, останавливался, здоровался за руку и подолгу разговаривал. Я крепко держалась его за большую руку и крутилась под ногами.  В карманах пальто у деда росли яблоки и апельсины, которые он доставал оттуда приходя домой, когда я выбегала ему навстречу.
    
      Голова вдруг стала очень тяжелой, и нестерпимо захотелось прилечь. Понимая, что  сопротивляться бесполезно, я опустила голову на широкий кожаный подлокотник дивана и почти сразу увидела себя в очень знакомой квартире. После того, как жившие в ней люди умерли, квартиру продали, и чужие люди сделали в ней ремонт.  Я  сразу узнала ее, это дом, где прошло мое детство. Ощущение было такое сильное, что, казалось, скатерть на столе можно потрогать руками и ощутить плотность и шершавость ткани. Никто не вышел мне навстречу из комнат. Пустота. Все вещи и мебель на своих местах. Я не знала, как оказалась здесь и просто направилась вперед, подходя ближе, чтобы разглядеть и запомнить каждую мелочь. Я почему-то знала, что не буду здесь уже никогда. Я вошла по широким прохладным половицам в большую комнату мимо высоких двустворчатых дверей со стеклянными окошками на самом верху у потолка.  В комнате стоял все тот же диван с красной обивкой, над ним висел ковер с восточным орнаментом из переплетения каких-то цветов и растений.  Напротив дивана стояло мое пианино с бронзовыми подсвечниками.  На пианино маленький гипсовый Чайковский и балерина, а выше картина, на ней золотое поле ржи с васильками. Такие же золотые поля были вдоль дорог, окружающих город. Я до сих пор помню названия деревень: Рузаевка, Пензятка, Берсеньевка, Тювеево. Иногда, заходя в сельские магазины, можно было увидеть чудом завезенный сюда дефицит, который лежал, не нужный никому из местных жителей. 
      Я повернулась туда, где  стоял у стены огромный черный комод с хрустальными стеклами, привезенный из Германии,  комод был на своем месте, на нем часы, фотография в рамке  и низкая хрустальная ваза. В углу у окна стояло кресло, позже туда поставили тумбу с телевизором. Я подошла к большому овальному столу, стоявшему посреди комнаты. Понадобилось небольшое усилие, чтобы различить рисунок на пестрой скатерти, которой был накрыт стол, но я захотела его увидеть, При желании я смогла бы потрогать пеструю ткань.
      Полы в квартире были дощатые, крашенные, чисто вымытые и всегда прохладные. Стены белили штукатуркой желтоватого цвета. Если случайно прижаться к стене, на одежде оставался беловатый след. На всех стенах висели ковры, их ела моль.Я вышла из комнаты и пошла в спальню, там в центре комнаты стояли две большие кровати с деревянными спинками. В детстве я пряталась под ними, лежа на животе, на прохладном полу, пока меня искали, чтобы идти обедать. У окна был стол, на столе старая радиола, прикрытая желтовато-коричневой тканью, и стопки старых пожелтевших газет «ПРАВДА» и «Советская Мордовия».  Газеты выписывал дед. Он аккуратно делал вырезки, как будто искал в черных буквах что-то очень важное, газеты желтели и пылились, он не разрешал их выбрасывать. Два старых кресла и книжный шкаф, на нем задумчивый Пушкин и трельяж рядом.Это было мое место, там я хранила свое детское хозяйство: кукольный сервиз, большую куклу с подведенными глазами, плюшевых медведей и другое особо ценное добро: яркие фантики, стеклышки, засушенные лепестки, железную мелочь. На окнах висели тяжелые коричневые шторы до самого пола, и через них в комнату пробивался солнечный свет.
      Я видела то, что хотела увидеть больше всего на свете, то, что казалось, навсегда утерянным и уже несуществующим, но ждало меня все эти долгие годы, чтобы я смогла вспомнить. Я с удивлением узнавала и переходила из одной комнаты в другую, мебель и вещи стояли на тех местах, где я их видела в последний раз, когда была здесь. Видение было четким и осязаемым. Это действительно была та квартира где я жила в детстве. Я вглядывалась в старые вещи, стараясь запомнить и осознать, понимая, что времени у меня  немного. Я направилась по длинному коридору на кухню, мимо кладовки, где хранили кухонную утварь. Простая мебель, четыре табурета, комод и стол из серого пластика. Я любила сидеть здесь в углу у стены, напротив бабушка готовила обед у старой чугунной плиты. Я помогала  ей перебирать крупу и лепить пироги. Слепленные мной сладкие плюшки и маленькие пирожки предназначались деду, на них всегда был пригоревший сахар, когда их вынимали из духовки.
     Я выросла любимым ребенком среди взрослых, любивших и баловавших меня сверх всякой меры. Кто знает,  может быть, именно эта любовь спасала и поддерживала меня тогда, когда казалось, что дальше идти невозможно, но я всякий раз вставала и шла. Пора было возвращаться.  На этот раз навсегда.