Чужая кошка в зеркале, часть 1 - Кое-что о любви

Вместо пролога


Осторожными теплыми, как материнские руки, лучами пытается пробудить свое дитя-землю солнце. Скользит его тепло, согревая и наполняя силой ветви деревьев, травинки, цветы на лугу.
Нянька-ветер будит сонные влажные листья, заплетает косы растрепавшейся иве, будто ненароком гладит капризную ольху, а та лишь топорщит чуть шершавые пальцы в прожилках; взбудоражил темную гладь пруда – и закачался, зашуршал выспавшийся камыш.
Небо, как привередливая красавица, долго и томно выбирает себе покрывало, расстилает в вышине голубой атлас с вышитыми белым шелком облаками.
Заснувший под утро жасмин нехотя расправляет свои благоуханные белые цветы, а очнувшийся шиповник стряхивает влагу с лепестков.
Звонкое пение птиц далеко разносит вокруг радость пробуждения; их песни уносятся ввысь, и ветер, подхватив тонкие звуки, как цыганка в бубен, удало ударяет ими по еще ленящейся траве.
Собирая рассыпанную по лугу росу, как жемчуг – трепетно, сушит и складывает про запас солнце, нанизывая крохотные капли на свои тонкие лучи.
Огалтело кудахчут куры, потягиваются и нехотя пока еще потявкивают  собаки, торопливо перебирают острыми копытцами козы.
Повлажневшая за ночь дорога расстелила свой ковер в ожидании босых детских ног.
Улыбается сверху солнце, поглаживая теплом ветер: все умыто и прибрано, все готово к новому жаркому дню.
Шел июнь 1982 года.


ЧАСТЬ 1. "КОЕ-ЧТО О ЛЮБВИ"



Трава у забора была не скошена. Тень, падавшая от высоченного тополя, укрывала двух пьяных мужиков. Лежа голова к голове и раскинув руки, они вели беседу заплетающимися языками.
- Слышь, Василий, а у тебя и впрямь сегодня именины?
- Да хрен его знает, сегодня иль нет, но должны ж они быть, коли я крещенный.
- Несо… несо… не-сом-нен-но.  Слышь, Васька, хорош у тебя первачок! Ни рукой, ни ногой – точно свинцом налитые.
- Не свинцом, а первой в мире жидкостью, можно сказать, живою водой. Не-е-е, не надо мне ни ликеров этих заморских, ни маштанских… шампуньских – во назвали! Лучше нашей сагомонки… самогонки во всем мире нет! И потом… качество напитка опыляется… не-е, оп-ре-де-ля-ет-ся не видом металла, коим налились конечности, а состоянием, которое возникает в ходе его по-треб-ле-ния. Пошли что ль, добавим? Вот тока надо до дому доползти.
- А я говорил, возьмем с собой, так тебе, черту, захотелось на звезды посмотреть… Что ж ты, бес окаянный, траву не окосил? Она ж, паскуда, в руках-ногах путается.
- Окосил… А ты б пришел да помог, друг называется. Как самогонку пить – так в два горла, а чтоб косой помахать – нат-ко, выкуси!
- Да кончай ты кота за яйца тянуть. Я вот чо думаю, слышь, Вась, а как мы с тобой под ентовой чертовой пальмой очутились?  Мы ж на крыльце сидели, на звезды смотрели.
- Объясняю. Мы шли на валочке… лавочке посидеть, а лавочка проломилась, и мы упали. И вот те, Колька, результат, вот он: валяются на траве два хороших мужика, даже молью не побитые, а никому до них дела нету…
- Слышь, Василий, никак за деревом в огороде стоит кто-то? Чо-то видно хреново.
- Нуу, это в тебе живая вода плещется.
- Я те правду говорю: сам глянь – голова. Шапка на голове… А ежель это твоя Анька?
- Типун тебе на язык! В город она укатила. Не-е, это я пугало не доделал… от ворон… и всякой прочей пернатой напасти.
- Слышь, Васька, а крута ж у тебя женка!
- Ты мою Нюрку не трожь, твоя Сонька злей комара будет!
- А что это моя Сонька злей комара?
- Родилась такою. Ты вспомни, как она нас в прошлом годе в навозе искупала.
- Да-а… долго отмывались!
- А вообще-то, Колька, несчастные мы с тобой мужики. Что Анька, что Сонька – одно слово – бабы.
- А ты вот мне прямо и откровенно скажи, за что тебе твоя женка рожу набила?
- О-тю, вспомнил! То ж месяц назад было!... У Гусаковых сын с армии вернулся, а я у ей порося резал.
- Ну?
- Что ну? Ну и трусы потерял. А ейный Коська их на забор натянул, стервец! Пьяный был, ничо не помню, а Нюрка заплатку на трусах узнала – она такая, в горошку, была – ну и… Слышь, Колян, вечереет… то есть утро уже.
- Ты меня баснями не корми, сам знаю, что утро. А вот что тебе Анька сказала – это мне интересно дюже.
- То и сказала… Что мое хозяйство мне узелком завяжет.
- У-тю, я ж говорил, все бабы – бабы… Чой-то мне в спину колет. Пошли домой.
- К кому?
- К кому ближе… то есть к тебе.
- А, может, ну его на хрен, дом-то? Лежим себе и лежим в сторонке, никому не мешаем… Давай что ль споем?
- Сдурел совсем! Враз бабы соседские налетят, и покатят тебя, как чурбан березовый. Под зад пинками.
- Заныл… Я ему траву, можа, специально не косил, чтоб мягчей лежать было, а он, как труха рыбья – воняет уже, а все не доволен. А раз так, то и катись отседова.
- И покачуся… ща вот руки-ноги соберу… Ты глянь, красота-то какая – небо голубое,  птицы поют.
- И самогонка хороша! А эт, я тебе скажу, первое дело.
- Не, первое дело – бабы.
- Ну, нехай, бабы – тоже хорошо.

 
Дежурство в больнице выдалось трудное да еще именно сегодня решили провести комитет комсомола. Ленка почти засыпала, слушая очередные планы на очередной субботник. Секретарь комитета Толик Носов возмутился:
- Вот ты, Воробьева, зеваешь, а того не знаешь, что в своем выступлении на Генеральной Ассамблее ООН президент США Рональд Рейган назвал СССР империей зла.
- А если бы я знала, что-нибудь изменилось? – равнодушно спросила Ленка, и ребята прыснули.
- Ты, Воробьева, последнее время ведешь себя пассивно, не участвуешь в жизни комсомольской организации.
- Толик, ну чего ты прицепился к ней? – заступился кто-то. – Она же с дежурства.

Ленка шла домой и всю дорогу мечтала о том, как поужинает и ляжет спать. Задумавшись, не заметила, что кто-то преградил ей дорогу. Подняв глаза, она увидела незнакомого мужчину, высокого, статного, с лицом и одеждой городского человека.
- Простите, как пройти на Заречную улицу? Я больницу ищу, – тот улыбнулся. Его глаза, серо-голубые, как июльское небо в дымке, встретились с ее глазами.
- А что случилось?
- Ничего не случилось. Кажется, я заблудился в вашей деревне.
- Это не деревня, а поселок.
- Хорошо, исправим, – усмехнулся мужчина. – Я заблудился в вашем поселке.
- Когда шли, стадион видели?
- Если это поле с коровами можно назвать стадионом…
- Раньше там был стадион, – невежливо перебила Ленка. – Так вот, перейдете через него – выйдете на Заречную. Желтое здание – это больница, вход по центру.
- Ну что ж, милая девушка, спасибо большое.

Мужчина, подняв чемодан, пошел по дороге легкой походкой свободного человека. Она, замерев, смотрела ему вслед. Сердце невнятно сжималось, словно вместе с улыбкой незнакомца в него попала заноза.



Ленка любила свой дом. Отец сам срубил его и обшил вагонкой. Затейливая резьба наличников делала дом похожим на игрушечный. Летними ночами Ленка спала на веранде, и даже невыносимо пробирающий комариный писк не мог разбудить ее. Мать Ленки, Софья Андреевна, обожала цветы, и все лето через раскрытые окна дом наливался ароматом жасмина, шиповника, флокс, а по ночам воздух густел пьянящей волной душистого табака и ночной фиалки. После смерти отца прошло два года. За несколько первых месяцев после его гибели Софья Андреевна страшно похудела, просто высохла, глаза ее застыли, и в таком облике она словно замерла. Ей можно было дать и тридцать пять, и все пятьдесят. Как могла, Ленка старалась оберегать мать, не волновать ее понапрасну. Но жизнь брала свое. Хотелось и в кино пойти, и на танцы.  Вроде, нет сил пошевелиться, а как подумает, что подружка Светка – продавщица из продуктового – сейчас с парнями танцует, будто что-то под руки подхватывало и несло в дом культуры.

Поужинав, Ленка высунулась в окно. На улице слышались женские голоса. Кто-то привычно-монотонно причитал.
- Ах, ты ж гад окаянный! Да чтоб у тебя руки поотсыхали! Да чтоб тебя об землю треснуло! – расслышала Ленка голос одной из соседок – тети Нади, что работала на хлебозаводе.
- Слышь, Надежда! – это голос тети Зои Гусаковой из дома напротив. – Что стряслось?
- Да этот черт окаянный меня выгнал из дома и дверь запер.
- Что, Надька, ты ему опять выпить не дала?
- Да не-е… пристал ко мне: «Ляг со мной». А я ему: «Отстань!» А он меня за ворот – вон опять халат порвал – ругаться начал: «Супружница ты мне или черт с полки? Ложись, стерва!»
- Ну и легла б, да он, пьяный, пока до кровати ползет – забудет, чего хочет. А теперь опять в огороде ночуй. Ты, Надежда, слышь, землянку себе рой, у тебя в ей полжизни прошло, партизанка ты наша отечественная.
- Ты б, Зойка, лучше за своим мужиком присмотрела, – завелась Надежда, – а то вчерась иду со смены, а твой-то красавец вокруг Любкиного дома ошивается, так и вьется, что жук навозный. А она-то сиськи вывалила из ночнушки, да грудями по подоконнику так и елозит, так и елозит, коза драная! Слыхала, что бабы на днях ей сотворили?
- А что сотворили-то?

Подробностей Ленка не услышала, но через пару минут раздался заливистый женский смех, а вскоре голоса и вовсе стихли, наверно, тетя Зоя опять пустила Надежду в свою баню переночевать.

На улице, где дома аккуратно стоят друг напротив друга, не было ни одной семьи, где б мужики не пили. Частые скандалы в поселке – привычное дело, соседи сочувствовали, но не встревали, бабы, собираясь у колонки в конце улицы, промывали косточки своим мужикам и соседкам, обсуждали последние новости и сплетни.

Ленка вспомнила, как два года назад из армии вернулся Сережка Строганов и привез жену молодую, хотя дома ждала его Галка – Ленкина подружка. Бабы у колонки все подначивали скромную заплаканную Галку, пока та в петлю не полезла. Откачать – откачали, языки чесать перестали, да только Галка с той поры подалась куда-то, да так и сгинула. Ленка со Светкой искали ее, но следов не нашли. А Галкина мать уехала к родственникам. Правда, когда Строгановым кто-то дом подпалил, поговаривали, что это Галкиных рук дело. Но не пойман – не вор. Однако с тех пор стали у Строгановых большие неприятности твориться – то куры передохнут, то у коровы молоко пропадет, то у всех урожай хороший, а у Строгановых еле-еле что уродится. Да еще говорили, что по ночам в полнолуние возле дома Сереги приведение ходит и палкой по яблоням стучит. Жена Серегина не выдержала, собрала в конце зимы вещички и уехала к себе на родину. А Серега запил по-черному, с Любкой спутался да вскоре и вовсе утонул по пьяному делу. Стали говорить, что это Галка на них порчу навела. Родители Сереги дом продали и уехали куда-то в Подмосковье.

Вспомнив эту историю, Ленка поморщилась. На краю улицы, в доме, что стоял у самого леса, жила молодая, красивая женщина Люба Звонарева. Сколько ей лет – никто не знал, но выглядела она так, что хоть на обложку журнала «Огонек». Мужики к ней ходили со всего поселка, чаще – глухой ночью. Говорили, что однажды даже секретаря местной организации ВЛКСМ за штанину поймали. Случалось, доставалось Любке от ревнивых жен и тумаков, и порванного белья, что после стирки сушилось в огороде. Только Любке все было нипочем. Синяки замажет, глаза подведет, наденет коричневое с алыми розами кримпленовое платье – и снова царь-птица.

Накрывшись простынкой, Ленка размечталась. Вот она приходит на танцы в дом культуры и встречает там мужчину, которому сегодня дорогу до больницы показывала. И возникает у них любовь. Он, как в кино, красиво ухаживает за ней, осыпает цветами, а по ночам они гуляют в поле и плетут венки у реки. Что будет дальше, Ленка потом придумает. Последняя мысль была о серо-голубых, как июльское небо в дымке, глазах.


Разнося по палатам лекарства, Ленка столкнулась в больничном коридоре со вчерашним незнакомцем.
- Ба-а! Какая встреча! – он развел руки и красиво улыбнулся.
- Здравствуйте, – Ленка покраснела от неожиданности и смущения, словно он мог знать, о чем она вчера мечтала перед сном.
- Ну что ж, значит, вместе будем работать, – он приобнял ее за плечо. – Я ваш новый терапевт. Зовут меня Терехов Сергей Михайлович. А вас как зовут?
- Лена Воробьева.
- Очень хорошо, Лена Воробьева. Ну, расскажите мне о пациентах. Тяжелые есть?
- Нет. Была старая Нана, цыганка, да неделю назад умерла.
- Сколько сейчас больных?
- Пятеро: две стенокардии в женской палате, ангина и два бронхита – в мужской.
- Та-ак, – он неприлично окинул ее взглядом.

Ленка совсем смутилась. Лето выдалось жаркое, температура переваливала за тридцать, и под халатом у нее были только трусики и лифчик. Сейчас она показалась себе голой.
- Приготовьте мне истории болезней и принесите в ординаторскую, – посвистывая, Терехов направился в комнату врачей.

   
С того дня Сергей Михайлович стал проявлять к Ленке повышенный интерес. Застав ее одну, присаживался рядом, заводил незначительный разговор, будто ненароком поглаживая руку. Поначалу Ленка пугалась этого, но постепенно привыкла. Если их дежурства совпадали, они подолгу пили чай в ординаторской, делились новостями. И совсем незаметно для себя она стала думать о Терехове все чаще, а порой и вовсе мечтательно застывала где-нибудь, глядя в пустоту. Когда они встречались в больничном коридоре, он подмигивал ей, а она в ответ улыбалась. Однажды, долго ворочаясь в постели, Ленка поймала себя на мысли, что представляет его руки. Вот они ложатся ей на голые плечи, спускаются к груди, едва уловимо проводят по животу и скользят ниже. Жаром полыхнули щеки, тяжелыми толчками забилось сердце.
- Дура, – тихо выругалась Ленка в томной ночи. – Коза шкодливая!

Он был красив, мягок, движения его порой напоминали кошачьи, глаза всегда лучились весельем. Встречаясь с ним на дежурствах, Ленка бессознательно следила за ним взглядом. Ей хотелось, чтобы он прошел рядом, обдав ее легким, едва уловимым ароматом одеколона, прикоснулся к руке. Она мечтала о совместных ночных дежурствах, когда рядом никого нет и можно вдоволь смотреть на него, слушать его голос, обволакивающий, проникающий в каждую клеточку  ее души и тела. Заметив высокую спортивную фигуру где-нибудь в магазине или на улице, замирала, приветливо кивала, но проходила мимо. А потом, лежа на кровати, снова и снова перебирала в голове минуты их встречи. И чувствовала, как странное, тянущее душу чувство возникало под ребрами и стискивало сердце, отчего оно замирало, а потом бешено колотилось. Она касалась своего тела вспотевшими руками, стыдливо отдергивала их и снова дотрагивалась до груди.

Однажды Терехов, как всегда шутливо, приобнял Ленку за плечи:
- Говорят, у вас здесь речка красивая?
- Красивая.
- Далеко?
- Да нет, минут двадцать ходьбы.

- Завтра у нас выходной. Давай с тобой сходим с утра на речку? Покажешь дорогу? Отказы не принимаются! Завтра в десять утра я буду тебя ждать у развилки в поле. Договорились?

Смущенная и счастливая, Ленка только и смогла, что согласно кивнуть. Боясь оглянуться, она почти бежала домой, чувствуя, что Терехов смотрел ей вслед.

- Ленка, привет! – окликнули ее. Ей так не хотелось отрываться от своих мыслей, что она пулей пронеслась мимо подруги Светки. Та удивленно кинулась следом. – Ленка, подожди! Что случилось?
- А, это ты? – она остановилась, и, прижав руку к груди, перевела дыхание. – Ничего не случилось. А что?
- Да ты несешься, как оглашенная, словно тебя черти подгоняют! Пойдешь на танцы вечером?
- Не, Свет, не охота, я с дежурства, устала очень.
- Ну смотри! А я в прошлую пятницу с таким парнем познакомилась – просто красавчик!
- А чего не рассказала?
- Да тебя застать в разуме невозможно! То носишься, как ненормальная, то пропадаешь где-то. Ладно, пошли к тебе, расскажу все в подробностях – упадешь!
- Не, Свет, не сегодня. Ладно? –  и боясь, что подруга увяжется за ней, Ленка понеслась домой. Там, в тишине, она сможет помечать о том, как завтра они с Тереховым пойдут на речку.


Боясь проспать, Ленка крутилась полночи, но поднялась легко, улыбнулась настойчивому лучу, пощекотавшему нос, и, напевая, начала прибираться. Время тянулось нестерпимо медленно. Еще только восемь утра, а дом убран, полы надраены, половики вытряхнуты. Еще час ушел на сбор малины. Тревожно и волнительно сжималось сердце, подрагивали пальцы, и она ничего не могла с собой поделать.

Когда Ленка вышла к развилке дороги, Терехов уже ждал ее. Она невольно окинула его взглядом. Спортивное тело с крепкой мускулатурой, волосатые прямые ноги в шортах. Через плечо перекинута футболка.
- Привет, красавица! – улыбнулся Терехов, но ответить Ленка не успела. Он прижал ее к себе и, склонившись, крепко поцеловал в губы. – М-м, какая ты вкусная!
- Сергей Михайлович, ну что вы! – она смутилась, покраснела, попыталась сделать шаг назад, но он не отпускал ее плеч.
- Денек-то какой, ты посмотри! – Терехов глубоко вдохнул еще свежий воздух, крутанул Ленку и засмеялся.

Они шли по пыльной дороге, о чем-то разговаривали, и она не понимала смысла, только слушала его голос. Нет, не голос, воркующие нотки в нем. И каждая клеточка ее тела отзывалась на них.

Дорога постепенно превращалась в тропинку, затейливо вилась меж кустов краснотала. Чуть в стороне начинался лес. В тени деревьев стояла прохлада и свежесть утра. Заливисто пели птицы, ветер шевелил кроны берез. Высоко в небе трепетал жаворонок.
- Может, передохнем? – оглядываясь по сторонам, спросил Терехов.
- Можно, – пожала плечами Ленка, свернула с тропинки и вскоре остановилась.

Ровным круглым пятачком, скрытая от любопытных глаз жимолостью и черемухой, перед ними расстилалась лужайка с ромашками и колокольчиками. Сквозь траву местами проглядывали проссыпанные бусы земляники. Мягкая трава приятно щекотала ноги. Ленка потянулась, прикрыла глаза, делая глубокий вдох. Терехов расстелил полотенце, сел, и она поймала его взгляд. Что-то отчаянно заскреблось в душе.
- Иди сюда, – поманил он. – Отдохнем немного и пойдем купаться.

Ленка села рядом, не понимая, отчего так колотится сердце. Хотелось прижать руки к груди. А еще – вскочить и убежать. Но ноги словно налились свинцом, и холодком заполнило душу. Терехов сорвал травинку и принялся щекотать Ленкину шею. Она засмеялась, а он сдвинул с ее плеча лямку сарафана и коснулся губами загорелой кожи. Ей было неловко, страшно и… сладко. Стучало в висках, сердце сжималось, и Ленка не знала, что делать. Будь на месте Терехова кто-нибудь из местных парней, она бы врезала тому по физиономии и убежала. Но теплые губы взрослого мужчины скользили по ее шее, его руки осторожно коснулись грудей. Ленка испуганно замерла, почти не дыша.
- Какая ты красивая! – выдохнул Терехов и поцеловал в губы. Долго, страстно, жадно. Он что-то шептал, одной рукой обнимая за плечи, второй – расстегивая сарафан.

Она не понимала его слов. Ей нестерпимо хотелось подняться и убежать, но Терехов был силен и настойчив. Он стащил с нее сарафан, лифчик от купальника и навалился, тяжелый, сопящий. Казалось, его руки были везде – на груди, животе, где-то внутри нее. Он скользнул языком по ее груди, втянул сосок, и Ленку словно ударило током. Она пыталась подняться, но его руки больно давили на плечи, не давая сесть. Ленка отбивалась сначала отчаянно, затем – обреченно.
- Не надо! – отталкивая его, испуганно просила она. – Сергей Михайлович, не надо, прошу вас!
- Девочка моя, не бойся, я буду с тобой очень нежен.
- Не надо, Сергей Михайлович!
- Сережа, зови меня Сережа, – жарко шептал он. – Ну, ты же любишь меня, любишь! Я знаю! И я тебя люблю!
- Пожалуйста… пожалуйста, не надо… – плакала Ленка, но ему было все равно.
- Какая ты спелая! – непонятно сказал он, больно раздвигая коленом ее ноги. – Какая ты вкусная! Ну, чего ты? Не бойся!

Ей было тяжело, страшно… и очень стыдно, что она лежит перед чужим мужиком голая, и ее трусы под его коленом. Ленка даже не поняла, что произошло. Боли, о которой столько было прочитано в книгах и переговорено с подружками, не было. Лишь неприятное ощущение инородного тела где-то там, внутри. Она закрыла глаза, чтобы не видеть его сопящего, покрасневшего лица. И уши бы закрыла, чтоб не слышать тяжелого придыхания, но руки судорожно вцепились в траву и не хотели от нее отрываться. Он двигался над ней, что-то хлюпало, в уши лезли стоны Терехова, похожие на мычание.  Вдруг он задвигался быстрее, застонал протяжно, будто из него тянули жилы, на миг отстранился, и что-то теплое пролилось на ее живот. И она снова заплакала. А взрослый мужик  в изнеможении навалился на нее, и Ленка задыхалась под его весом.
- Ну вот, а ты боялась, – усмехнулся Терехов, слезая с нее. – Да не реви ты! Теперь-то уж чего реветь, глупенькая?  Не думал, что ты девственницей была.

От этих слов Ленке стало стыдно и очень обидно. Она думала, что после того, что произошло, он должен покрывать ее страстными поцелуями, шептать нежные слова. Но он был почти равнодушен, и от этого становилось еще горше.

- Да, была… – она боялась посмотреть ему в лицо, почему-то казалось, что теперь он будет ее презирать.
- Предупреждать надо. Да ладно, все равно это когда-нибудь бы случилось. А я хоть не порвал тебя. Перестань реветь, глупышка! Тебе что, было страшно?
- Очень, – прошептала Ленка.
- Ничего, теперь все будет нормально, и тебе даже понравится. Ты научишься любить меня по-настоящему.

Терехов лежал рядом, лениво поглаживая Ленкино бедро и время от времени небрежно целуя ее плечо.
- Ну, успокоилась? Все будет хорошо, –  он бесцеремонно провел пальцами у нее между ног. – Отлично! Крови нет. Можно купаться.

Терехов поднялся, помог Ленке встать. Усмехнувшись, обтер ее живот травой. Еще раз как-то по-хозяйски поцеловал, словно ставил на ней клеймо распечатанной девственницы, и, обняв за плечо, повел к реке.

Тропинка круто уходила вниз  – к песчаному пляжу с огромными валунами. На берегу веселилась группка мальчишек и девчонок. Они катались в песке, а затем разбегались и с визгом влетали в воду, поднимая тучу брызг. Терехов выбрал место в некотором отдалении от ребятишек, расстелил полотенце, разделся и пошел к воде. Ленка с жадным любопытством рассматривала его, словно видела впервые. Она сняла сарафан и почувствовала себя неуютно: казалось, ребятишки смеются именно над ней. Присев на полотенце, закрыла глаза и подставила лицо солнцу.
- Эй, королева! – Терехов зашел в воду по колено и звал Ленку за собой.

Стараясь скрыть смущение, она поднялась и медленно пошла к нему.

- Давай, давай, трусиха! – он красиво нырнул, через мгновение его голова показалась над водой.

Осторожно зайдя в воду, Ленка решительно поплыла к нему. Они долго купались, валялись на песке, снова купались, и Терехов ничем не выдавал своего отношения к Ленке. В конце-концов она успокоилась – что было, то было, что ж теперь, сама виновата.

Солнце стояло высоко, когда Терехов позвал Ленку домой. Он шел впереди, подавая ей руку, чтобы помочь подняться в крутых местах. Когда дорога стала шире, обнял за плечо. Так они молча шли до самой развилки.
- Ну ладно, королева, пора по домам, – Терехов заглянул ей в глаза, увидел немой вопрос и улыбнулся. Прижал ее к себе, очень крепко, почти властно, поцеловал спокойным поцелуем и ушел, ни разу не обернувшись.

Придя домой, Ленка бросилась на кровать и заревела. «Он теперь на меня и смотреть не захочет, – думала она. – Кто я для него? Так, провинциальная наивная дурочка, с которой он не против позабавиться… А что, если кто узнает? Что, если до мамы слух дойдет?!.. Но ведь он говорил, что любит меня… Сережа… Он просил называть его Сережей…» Так, раздирая в кровь душу, металась Ленка, роняя на подушку слезы. Ей было горько и обидно, что Терехов ее даже не проводил. И еще что-то острыми кошачьими когтями скребло в сердце. Странное чувство, названия которому Ленка не знала.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...