Синтетическое письмо

Писатели редко думают о технике письма на начальных этапах своего творчества. Как правило, их интересует смысл и содержание, сюжет. Отображение заложенного в  качестве ДНК объекта. Скорлупа текста. Оболочка. Насытившись легкими достижениями – писатель начинает углубляться. Совершенствует свой словарный запас, построение предложений. Развивает заложенный ранее стиль, пытается всеми силами отмахаться от остальных, прочитанных им, от классиков и кумиров. От золотых тельцов, от популярности. Он ищет себя в себе. Внеприложный к своему телу, своей душе – смысл. Миссию, цель. И тогда уже в рамках паутины гиперсложного узора ограничений, самопоставленных и утонченных настолько, насколько он может это сделать сам, он начинает интересоваться техникой. Которая, как и число здравствующих ныне графоманов, отличается разнообразием и неисчислимым множеством вариантов. Но, как и все в мире перфектное – сводится к иррациональности создания и «золотому сечению», так и обилие техник сводится к «тонкой красной линии» развития дара, данного Богом и генетикой творцу.

Многие говорят о встрече с «чудом» в детстве.  Которое дает первотолчок к рождению в бульоне гиперобостренных чувств таланта и жажды говорить, писать, что одно и то же. «Чудо» может быть разным. Оно может отнять всё, а может дать бесчисленное множество возможностей, прямо сталкивающихся в своих противоположностях с общественной средой, заведующей тем самым бульоном. Я же считаю, что это не «встреча с чудом». Это великая трагедия. Которая постигает человека, заставляя его впервые открыть свой рот. Метафоричный. «В котором видно весь мир». И происходит это не от безысходности или отсутствия вариантов. А скорее вопреки. По своей воле. Человек начинает говорить. Слово за словом. Вопреки миру и всему сразу. Он воспевает мир и свое дарование. Он говорит о том, что ему интересно. О своем взрослении. И верит в свою особенную судьбу. Рациональное умирает, иррациональное постижение мира заполняет душевные пустоты писателя. И наконец, торжествует творчество.

В этот период оно подобно неотесанному камню. Грубо точащему словами пространство бумаги. Сюжет подобен ярким импрессионистским пятнам. Часто он менторски заявляет и безапелляционно, что нет ничего кроме правды, заложенной внутри стены из длинных предложений. Писатель пишет. Почти беспрестанно. И кому-то посвящая. Самое яркое – это проявление его любви в трагедиях душ героев. Пишет от чего-то. От страшных бед, от бед душевных, от одиночества и предательств. Пишет от того, что никто не слышит. Такую технику я называю «мотивационной».

Любой источник иссыхает после жаркого лета. Заживающие руки начинают беречь слова. Опуская душу писателя в глубочайшую бездну молчания и кризиса, как это приятно называть. Оглядываясь назад, он видит пустоту и кривые отражения собственных мыслей. «За что бы он ни брался, получалось всегда все меньше и незначительней, чем задумывалось». Разочарование обрывает на корню любой поиск новых средств. «Зачем реализовывать задуманное, если только в голове оно – безупречно». И всё новое – теперь лишь в голове. Но дар и талант не могут умереть внезапно, как от сердечной недостаточности. Они живут и инерционно позволяют писать. Сюжеты теперь практически отсутствуют. Сплошной смысл. Мысли. Горе. Счастье в горе. Желание умереть не родившись. Кривые попытки сказать правду. В которую никто не верит. Никто кроме героев написанной вселенной. Скупые дневниковые тексты – превращают «мотивационную» технику в «word sense»-технику, не приемлющую иррациональность. Она пуста внешне и нагружена внутри.  Антитороид. Из нее нет выхода. Если из кольца можно выйти через вверх или низ, антикольцо – закрывает тебя внутри, подобно оболочке, футляру. Все это – лишь реакция бережливости на путь писателя, похожему на путь Христа к Голгофе.

Возвращение к сюжету происходит в «аффективной» технике. Состояние псевдо-аффекта возникает при использовании тех или иных медиаторов: музыки, света, природы, алкоголя, наркотиков. В зависимости от происхождения медиатора, получают те или иные аффект и тексты соответственно. Писатель понимает свою несвободу от медиаторов, но только они его могут вернуть к жизни. К сюжетам. К способности иррационально закладывать зерно, смысл, в непрямологичные вещи. Самая продуктивная и самая тупиковая одновременно техника. Многое дает и забирает.

Следующая, предзавершающая, техника – техника «смешения». Всё предыдущее, опыт, эмоции, талант – смешивается в единое пространство творчества. Нечеткое, неровное. Но – оно полностью готово для создания настоящего произведения искусства. Большинство из них так и написано. Многие великие умы писали именно в такой технике. Но есть и еще одна. Вершина. Акт чистого творчества. Наиболее подобная механическим процессам.

Это – «синтетическая» техника. Когда творец, изначально зная форму и содержание, своим творчеством искусственно вводит в него свой смысл. Синтез содержания и смысла, когда оба аргумента известны, и подобно прививанию дерева одно соединяется с другим. Когда нет пропорций и сечений. Есть только творчество и свободное владение всеми ресурсами – языком, смыслом, даром, талантом. Дар – то, что дано. Талант – то, что развито!  Писатель может написать без медиаторов в строгом синтетическом варианте любой текст. На любую тему. С любой степенью свободы читателя. Такая техника – перфектна и делает писателя – Богом. Круг замыкается, Бог дал дар, писатель укрепил его талантом и сам стал Богом, и начинается вознесение. Вознесение в бесконечность антистарения и мировой антиболи. В пространство чистых мыслей и тотального креацентризма. В мир, где правят слова, равные поступкам, где правят поступки, создающие и разрушающие, где правит строгая гармония бесконечного замысла.

Артур Киреев, 24 июня 2011 г.