Закрытие проекта Геннадий Петров 8

Предыдущая глава:
http://www.proza.ru/2011/06/23/1371


Глава 8

Удар под дых; празднование дня рождения; снятие маски.




Такое впечатление, что все сговорились против меня.

Олесь позвонил и сказал, что у них там «запара», налоговые проверки, так что – чтоб я «не вздумал являться!» Причина была объективной, но сколько же в его голосе звучало ехидства! (Впрочем, он дал мне задание на конец недели.)

Быт совершенно валился у меня из рук. Быт – как заказные стихи, скажем, на свадьбу кузена… не знаешь, как к ним подступиться, а когда подступился, путаешься в них, как в мыльном мокром пододеяльнике… И всё время забываешь, что к чему…

Вера… ну… я уже рассказал. Что тут ещё можно сказать?

Но главное – Альтер. Этот человек меня просто убил. Знаете, на сайте ПрозаРу у меня нет врагов, и это всегда мне было даже немножко обидно, ведь у гениев всегда есть враги. Пусть я не гений, ну, хоть какой-то завалящий вражок должен же быть? Так я думал раньше. Теперь есть человек, который считает меня врагом, это ясно.

Как бы он ни отнёсся (плевать теперь!), приведу здесь цитаты из последнего письма Альтера: «Я уж даже не говорю о том, что Вы этакий рефлектирующий нарцисс, Геннадий. Вы дискредитировали все, о чем писали, якобы подчеркивая важность данных вещей, – любовь, верность, покаяние, человеколюбие, совесть, Бог…» Каково, а?

Дальше следовал список моих произведений, которые я определил как «сетературу» и «интимно-философские эссе», и подробнейший, скрупулёзный до тошноты их разбор, призванный доказать этот возмутительный тезис.

Х…ЙНЯ!!!

Альтер считает, что если я говорил о раскаянии, но продолжал легкомысленно обижать людей, если я говорил о Боге и вере, но продолжал жить «в содоме» (!), если я говорил о любви, а женщин и друзей всё так же считал своими красивыми и любимыми игрушками, если я перечислял свои пороки, грустил над ними, но даже и не пытался их одолеть, – то Я УНИЧТОЖИЛ ВСЕ ПОЗИТИВНЫЕ ЦЕННОСТИ, и меньше вреда было бы – если бы я с восторгом писал о пьянстве, гомосексуальной страсти, наркотиках и убийствах, как какой-нибудь Рембо. «Геннадий, Вы профессиональный и опытный девальватор ценностей.»

Вот ещё, гляньте: «Из всех авторов, которые средствами художественного слова разрушают основы человечности, Вы самый искусный и самый опасный. Маркиз де Сад просто хулиганистое дитя перед Вами. Вы коварны. Вы и есть тот, о ком сказано: волк в овечьей шкуре.»

Я сидел со слезами на глазах перед ноутом, красный как рак (нечто подобное, вероятно, почувствовал похмельный Ной, когда узнал о хамском поступке одноимённого сына), и сердце моё так колотилось, что мне казалось, я сейчас умру.

Да вы мужчина или женщина, в конце-то концов!?! Имею я право знать, кто меня оскорбил, мужчина или женщина?!

Содом, блин… В книге пророка Иезекииля Содом неожиданно приобретает женский род, – нелепо вспомнилось мне. Конечно, не надо слишком ломать голову, чтобы догадаться, что же это за Содома такая, но странно…

Я сходил в магазин и вернулся с бутылкой бренди. Пил смачно, злобно, почти не закусывая. Вера, Вера… Как мне не хватает твоих тихих прикосновений, твоего музыкального голоса… Даже тех прогулок с твоей чудовищной таксой, ещё до случая в театре.

Я горько ухмыльнулся. «Ты разрушил моё сердце», сказала она. И почему я теперь туда ломлюсь, в сердце это? Кто живёт в развалинах? Токмо бомжи. Господи, какой же я урод… Трупоед. Геночка-Гиеночка!


… … …

Нани пригласила меня на день рождения, ей исполнилось 29 лет. Я надел свою любимую зелёную рубашку в крупную клетку, светлые костюмные брюки, вдел серьгу в левое ухо, слегка попользовался дезодорантом, хотя я их терпеть не могу. В общем, постарался не ударить в грязь.

Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что в квартире кроме хозяйки, вернее, квартиросъёмщицы никого нет. Надоели все, мать-перемать, пояснила Нани.

Выглядела она сногсшибательно – чёрное вечернее платье, как в кино, с разрезом на бедре, дорогие, стильные украшения... Мы очень вкусно поужинали, она приготовила не много блюд, но совершенно бесподобных. Я давно так не радовался еде. От водки и коньяка я, поколебавшись, отказался. Мы оба пили какое-то жутко дорогое заграничное вино в длинной как зенитный снаряд бутылке.

Я сказал несколько потрясающих тостов, от которых Нани то краснела по-девичьи, то хохотала до слёз, то замирала с торжественной серьёзностью. Мы много говорили, не особо следя за темами, просто, что на душу ложилось. Она была крайне разговорчива, я узнал разные смешные и пикантные подробности из жизни её подруг.

Потом она включила своего любимого Джейсона Донавана и мы танцевали. Мне нравилось обнимать её гибкий стан, ощущать её тонкое, спокойное дыхание у своей щеки, чувствовать крепкую ладонь на плече.

Потом мы пили кофе и снова говорили. Нани развеселилась, часто смеялась. Её глаза сияли.

– Почитай мне стихи, Геночка. Только не про философию твою! – надула губки, и снова прыснула.

Я с видом фокусника, интригующе затягивая каждый жест, извлёк из кармана сложенный листок. (Это был подарок поэта, что ещё может подарить поэт? Я так ждал возможности! А она – сама попросила!) Нани вскочила, прикрутила громкость музыки и снова плюхнулась на диван, довольная.

                Мы приходили в залы вечеров,
                где кроме нас – лишь за окном прохожий.
                И был так тих каминный ропот дров,
                и было всё на сладкий сон похоже.

                Подёргивая брюки у колен,
                садился я, как настоящий денди,
                и словно шумный и хмельной Силен,
                я восхвалял тебя, наш пир… и бренди!

Я встал и теперь ходил по комнате, то и дело поглядывая в сторону Нани поверх своей бумажки. Она слушала с широкой и счастливой улыбкой. Было видно, что она догадалась, когда и для кого были написаны эти гламурные стишата.

                А ты держала у лица бокал,
                к нему устами близилась в томленьи,
                и я тебе прозрачно намекал
                об их ином возможном примененьи.

Дурашливо махнула рукой, – дескать, «уйди, праативный!» – и завалилась на диван в еле сдерживаемом хохоте. (Какие у неё всё-таки обалденные ножки!)

                И тонких губ прекрасную черту
                ты так неповторимо изгибала.
                И, так же не спеша, я нёс ко рту
                стекло цветное своего бокала.

                Я усмирял такой ненужный свет,
                и полумрак струился между нами.
                И бронзовые кубики конфет
                ты трогала прохладными руками.

Нани встала, подошла ко мне, улыбаясь, положила руки мне на плечи. Я опустил свободную ладонь на её волнующую талию, и мы снова стали неспешно кружиться под тихую музыку. Я читал, а она, несколько преувеличенно, словно изображая маленького любопытного ребёнка, заглядывала в листок, который подрагивал в моей руке.

                И я тебе гитару подавал,
                задев случайно запонкою струны,
                и голос твой таинственно звучал,
                черча в ночи чарующие руны.

                Как своды храма воздымалась ночь,
                ты пела мне, всё больше хорошея…
                И бабочка батистовая прочь
                с моей летела утомлённой шеи.

Мы поклонились друг другу и оба рассмеялись. Я сложил листок, вручил ей. Она задумчиво посмотрела куда-то в сторону, теребя его в пальцах.

– Гена. А как ты думаешь… У нас могло бы – ? 

Наши глаза встретились. Нани поморщилась, словно от головной боли, и снова села к столу. Я глянул на часы – батюшки! Полтретьего! А мне завтра на 10.00 на митинг профсоюзов против Жилищного кодекса…

– Я уезжаю, Гена, – вдруг сказала она.

– Съезжаешь?

– В Испанию. Там у меня тётя живёт ещё с 97 года. Документы уже практически оформила.

Мы помолчали.

– Что ты будешь там делать? – скептично заметил я, всё так же стоя посреди комнаты.

– А что я здесь делаю?

Мне показалось, что мы цитируем эпизод из фильма «Брат-2», только там смысл был противоположный.

– Между прочим, по образованию я художник-дизайнер, – сказала Нани, провожая меня к двери. – Вдруг мне счастье улыбнётся.

… … …

А теперь, дамы и господа, кульминация. Звучат фанфары, гремят литавры… Впрочем, мне не до смеха. Жизнь – трагикомичная штука.

Откровение произошло вчера. Я сидел с ноутом и, поглядывая в свои каракули в блокноте, набирал радиосюжет. «Профспілкові лідери стверджують, що законопроект про Житловий кодекс України слід повернути на доопрацювання, бо він порушує права…» И решил я посмотреть почту. Ведь последние дни, чем бы я ни занимался, у меня в голове крутилось последнее письмо Альтера.

Есть. Значит, оно не было последним.

Привожу здесь. И на этом заканчиваю главу. Потому что больше не могу сегодня писать.

«Мне надоело играть в эту игру, Геннадий. Сама не знаю, зачем я ее затеяла. Почти полгода тебя и себя мучаю. Наверное, глубоко обида засела. И на тебя, и на себя. Ты даже не можешь себе представить, Гена, при всем твоем уникальном воображении, ЧТО я пережила за эти месяцы… Как мне в голову пришла эта идея? Почему я не могла остановиться? Стыдно теперь. Но ты, как прирожденный актер, фантазер и мистификатор, думаю, простишь «Карине» этот мрачноватый розыгрыш. (Ты же окрестил меня Кариной, да еще и Сергеевной.) Мне плохо, Гена. Но я не буду грузить тебя своими переживаниями. Можешь закончить нашу историю, если уж начал ее писать и публиковать. Прости за все. На этот ящик больше не пиши, я его сейчас заблокирую. Нам лучше не общаться. Знаешь, а я ведь даже немножко тебя любила…»




Продолжение тут:
http://proza.ru/2011/07/15/4