Отступление последнее. Любовь в палате 6

                Отступление последнее. "Любовь в палате №6".

          Так называется статья в "Аргументах и фактах". Она действительно пришлась, отчасти, ко двору в моей больничной истории прошлого лета, длящейся, длящейся в нынешний июнь в виде так и не дописанной пока "повести".
          Ей было 32 года. Симпатичная, незамужняя, бездетная шизофреничка. Десять лет она кочевала из клиники в клинику. В период очередного обострения болезни, агрессивная, полная злобы, она попала в стационар, где работал главным врачом он, на четыре года старше её, женатый.
          Для авторов это забавная сценка из чужой, странной жизни. Я, проработавший более 4 лет в остром женском психиатрическом отделении, представляю себе это со всей простой и грубой ясностью, без романтически-брезгливого флёра, который вольно и невольно внесли авторы в статью.
          Она влюбилась в главного врача с первого взгляда, сына его принимала за своего. По-своему нежно выражала свою любовь к возлюбленному, звонила по вечерам ему домой. Жена его, тоже психиатр, относилась к происходящему с пониманием. От злобы и агрессии не осталось и следа, любовь совершенно изменила её в лучшую сторону. Но потом случилась ужасная для неё вещь: главврач сменил место работы. Состояние её резко ухудшилось, став прежним.
          Авторы с каким-то невольным притворством подчёркивают нередкость, странность такой любви психбольных, переходя на здоровых, любовь которых тоже не без странности, а психам, как выходит, "ведома та же настоящая и чистая любовь, что и нам, и, более того, она, оказывается способна оздоравливать психику больных!" Пафос, как дрожжевое тесто, лохмотьями валится через край, затапливает сосуд.
          Есть тяжёлая больная – шизофреничка, есть зависимость от врача, неизбежная в любой паре врач-больной, есть одинокий, брошенный человек, почувствовавший к себе доброе отношение. Человеку стало уютнее, радостнее жить. А потом врач, притом довольно бесцеремонно, вышел из этой игры в "поддавки", и радость окончилась. Жизнь вернулась на круги своя. Не надо усложнять. Всё действительно именно по-человечески просто. Авторы, заскочив и выскочив из больницы, не успели разобраться, что имеют дело с людьми, имеющими определённые психологические особенности, а не зверьками, которых они великодушно зачислили в люди.
          Такую ошибку порой совершают даже психиатры: человека, имеющего чёткий ограниченный ряд симптомов болезни, они интуитивно воспринимают как тотального нелюдя, внешне прикинувшегося человеком. На самом деле в человеке, даже в таком тяжёлом состоянии, в каком был Серёжа Скворчонок ("Денис, мой мальчик, бельчонок, я люблю тебя!" Интриганка Ольга Костенко: лучшей рекламы для Дмитрия Бушуева придумать было невозможно. Так на кого же похож Арлекин? Я всё ещё не знаю…), в состоянии онейроида, всё остаётся человеческим за исключением малозаметного для постороннего глаза ограниченного комплекса синдромов.
          Но не за этим я привёл первую из рассказанных авторами историй в "палате №6".
          Когда ушёл Сергей Павлович из главврачей городского диспансера, я лишился части своей моральной человеческой опоры. Но это была небольшая часть тех проблем (и уж совсем не их тогдашнее ядро), которые заставили меня попроситься лечь в больницу. А Светлана Павловна в выписке указала единственный мотив: "Однако некоторые изменения в кадрах диспансера вызвали ухудшение состояния", - этот же мотив, возможно, доминировал в предположениях моих врачей из мужского отделения, и – уже вероятно – доминировал в паранойяльном мозгу Аллы Александровны, которая "сжирала" меня потом все оставшиеся три с небольшим месяца. Она, от природы маскулинофоб, боялась собственной умозрительной конструкции: что я стану агрессивен, как её шизофренички, потеряв своего возлюбленного главврача. Ладно, оставим это для историков её болезни и пойдём дальше.
          А вторая история о двоих злобных, агрессивных больных, которые по этой причине не могли жить в своих семьях и лежали в больнице. Это были мужчина и женщина, "церебральники" (видимо, органики), дементные эпилептики.
          Они встретились и горячо, альтруистично влюбились друг в друга. И вдруг на этом фоне исчезли психопатические симптомы, больные стали гораздо терпимее к окружающим. Уже давно они живут семьёй, бедно, но счастливо и мирно (что в чистом виде сомнительно, конечно, для регрессивных эпилептоидов, но этот вопрос оставим на откуп авторам).
          В психиатрии есть такие наблюдения: больные со сходной патологией тянутся друг к другу. И опять же, конечно, дело не только в психиатрии, а дело в человеке: человек ищет себе подобного. Будь он болен или здоров, закон сродства и комплементарности действует неукоснительно в коммуникативной сфере.
          Здесь же, в случае любви эпилептиков приводится такая формулировка: "Специалисты предполагают, что всему «виной» не только особая психобиологическая связь, возникающая между людьми, которые страдают одним и тем же психическим заболеванием, но и гормональный выброс, связанный с переживанием чувства любви".
          То отделение, где я лежал, было отделением больных с неврозами и лёгкими ранними стадиями более тяжёлых заболеваний (средний возраст больных едва ли достигал 30 лет, а олигофренов – слабоумных с детства – там не было). Но и там кучковались по законам сродства. Системы были разомкнутые, и лично я, по разным параметрам, был вхож в большинство динамических неформальных групп.
          Даже в городском диспансере, где я работал, столь тяжёлые больные, как в статье, были редкостью – это уровень не больницы, а, скорее, психоневрологического интерната.
          Ещё две истории приведены в статье. Как сошлись двое со сходным бредом преследования и воздействия и создали свой семейный очаг, совместно борясь против "общих врагов". И как бывший спортсмен с бредом ревности возненавидел своего лечащего врача, ведущего беседы с его супругой. Но эти два случая уже далеко от моего "знойного лета прошедшего года", поэтому они лишь обозначены.
          В статье интересно вот что: случаи создания семей в психбольницах подтолкнули медиков к созданию смешанных отделений: десяток мужских коек в женском отделении, десяток женских – в мужском.
          В тяжёлых отделениях такое представить трудно (я имею в виду "острые" отделения), даже в институтской клинике плохо представляю последствия такого нововведения. Авторы статьи пишут: "Результат, как говорится, превзошёл ожидания. Женщины стали следить за собой, делать причёски, красить губы, ногти, стараясь хорошо выглядеть. Мужчины тоже стали опрятнее, подтянутее. Нет, повального разврата и групповых оргий не случалось, но свадьбы стали играть одну за одной. Люди нашли друг друга…" Опять же журналистское обобщение, за которым невозможно углядеть контуры конкретного. Речь всё-таки снова об интернате и отделениях хроников, лечащихся годами. В противном случае многие больные отделения состоят в браке, другой части под воздействием массированного лечения не до противоположного пола, большинство неслабоумных не выберет себе в семейные партнёры пациента психиатрической клиники.
          В отделениях, где я работал, это, возможно, могло что-то дать. Особенно в женском остром, где сексуальная раскованность доходит до патологически демонстративных форм.
          Но вот в нашей клинике, я пытаюсь представить, кто бы мог на это повестись?
          Единственным безмерно счастливым я представляю моего Лёху-Картоху, который бы получил возможность попробовать со своей девушкой всё, чего он желал. Но даже Лёшка – он бы возвращался после этого к парням: он не мог остановиться на чём-то одном. То же самое случилось бы с Андрюшей. Сергей-старший и средний, кажется, были женолюбивы, и у них могло бы что-то получиться более продолжительное, но тоже временное. Петя, при всей своей зацикленности на своей неженатости (я о нём ещё напишу пару строк), опять фатально не смог бы установить доверительный контакт с женщиной.
          Другое крыло, "криминальное": Анжей, Саша-старший, Бучака, Макс – у них бы точно началось напряжение в отношениях, стычки за обладание "лучшей девушкой отделения". Но это теория. Как равнодушно ходили они мимо сотрудниц отделения, так и больных бы, боюсь, проигнорировали. Вот Пашка, уж на что Лёшка выставлял его как голубого, может быть, и оказался бы галантным и активно практикующим кавалером. Что касается Миши, Серёжи-скворчонка, Колясика, сюда же Саши-младшего – они бы к дамам и не подходили, я думаю, может быть, даже не замечали бы их.
          И не говорю уже о женатиках и прочих подобных субъектах.

          Но вот главная для моих этих записей часть статьи, она же – окончание. Я приведу его полностью:
          "Попадают в больницу и представители сексуальных меньшинств. Но их немного. Душевную болезнь лечат, а что касается сексуальной ориентации – сейчас это уже не дело психиатров. Таких больных могут определить как в мужское, так и в женское отделение. Впрочем, если в мужском отделении гомосексуалист проявляет активность, то врачи без острой необходимости не вмешиваются. Чаще всего бывает достаточно, когда подвергшийся домогательствам пациент традиционной ориентации просто "по-доброму" предупредит: «Ещё раз подойдёшь – убью!..»"

          В женском остром отделении я видел (мало) женщин, лежащих вместе, поглаживая, обнимая, лаская (без сексуального компонента) друг друга.
          Что касается грубостей типа "убью", которую с удовольствием цитируют журналисты, это, скорее, характерно для "свободы", чем для больницы. Такая грубость нравов почти сама собой разумеется в нашей обычной полукриминальной жизни. Столь грубого разговора не могло произойти даже между наркоманом и Олегом-шизофреником, когда второй на глазах у всех внезапно обнял первого. Тогда я, врач, заступился за Олега: "Не трогай его, он плохо себя чувствует. Ему это нужно", - и инцидент был мгновенно улажен.
          В отделении же, где я лежал, никто ни к кому не "приставал", сходились только по симпатиям, любовь напоминала дружбу, хотя, как сказал Лёшка, пришедший ко мне "заниматься сексом" (он всё-таки лежал в обнимку с Пашкой на его кровати, тесно, долго, самозабвенно, лицом к лицу, не обращая внимания ни на кого): "А вот у Пашки с Мишкой – получилось…"
          Это правда, Лёшкин "нудизм" раздражал крутых, и ты помнишь, я уже писал о робкой попытке Анжея поднять криминальный аспект темы даже в отношении меня, который один из немногих в отделении, как жена Цезаря – "вне подозрений", потому что мера моей осмотрительности и самоограничения и вообще в жизни сверхдостаточная, для отделения была более чем сверхдостаточной, да и Анжей сам это отлично понимал.
          Так что уровень грубости "убью" – это снова для психинтерната и ограниченно вменяемой криминальной улицы.
          Со стороны врачей и персонала я тоже не видел отрицательного отношения к совместному времяпрепровождению тех, кто тянулся друг к другу в пределах приличного.
          И когда после двух бесед со Светланой Павловной, где я осторожно порывался раскрыть детали собственной сексуальности, а она отвечала – не надо, на третий раз она сама в лоб спросила: "А с ориентацией давно у вас так?" – и я ответил: "С подросткового возраста", я, конечно, уточнил (ведь этот разговор для меня был одним из главных): "А как вы узнали. Елена Александровна сказала?" (Для Е.А. я написал, засыпая от доз реланиума, петицию о себе, страниц 5-6, – которая, будь у меня копия, могла бы помочь и в написании ЦН, – где я писал, что, вероятно, вопросы моей сексуальности значимы для понимания моей психологической ситуации, это та часть моей психики, которую я наиболее старательно скрываю от посторонних; игры "в доктора" я начал осваивать лет в 5-6, впервые имел близость с женщиной поздно – в 25 лет; когда бомонд ввёл в обиход гомосексуальные отношения, я получил опыт и подобного рода. Почти дословно так я написал тогда, в городском диспансере.
           И Светлана Павловна, загадочно улыбнувшись, недоговорила: "Нет. У нас здесь есть свои способы…"
          Едва ли эти "свои способы" были внешним наблюдением со стороны персонала: внешнее наблюдение могло лишь заподозрить по тому, что я много общался с юной бисексуальной частью отделения. Вероятно, проговорился Лёшик, да ещё и с удовольствием делился с кем-то, не исключаю, что с врачом, как мы с ним "реализовывали наши фантазии". Или Андрюша всё-таки был "агентом" врачей, или Колясик пожаловался врачу на то, что мои нежности его смущают, что едва ли, конечно.