Анна-жена и любовница глава 5

 


ГЛАВА ПЯТАЯ

Анна — любовница

Серия первая


Когда я пошла «налево»? После нашего с Дмитрием развода.
Пойти «налево», то есть изменить супруге — применяется к мужчине. Я не слышала, чтобы подобное определение в неверности относили к даме. Наставить рога — это тоже о джентльменах.
Кто-то когда-то сказал, народу понравилось. С тех пор стоит кому-то сказать «пошёл налево» и всем понятен смысл слов.
Как и слов «заниматься любовью». Сейчас это понятие прочно вошло в язык наших граждан. Взамен слов «сношение», «половой акт».
Впервые это более романтическое определение сексуальных отношений мужчины и женщины я прочитала в повести французской писательницы Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть» (говорят, что более правильно перевести её произведение, как «Здравствуй, печаль»).

Вот признание героини:
    «Любовь приносила мне не только вполне осязаемое физическое наслаждение; думая о ней, я испытывала что-то вроде наслаждения интеллектуального. В выражении «заниматься любовью» есть своё особое, чисто словесное очарование, которое отчуждает его от смысла. Меня пленяло сочетание материального, конкретного слова «заниматься» с поэтической абстракцией слова «любовь».
Саган написала эту повесть в 1954 году, то есть более пятидесяти лет назад. Возможно, она была первой, кто назвал интимные отношения людей противоположного пола именно так. Предполагаю, что оно сразу же стало модным во Франции, а в Россию пришло значительно позднее, вместе с появлением нового поколения, которое относится к сексу, как к естественному процессу, благословлённому всеми Святыми на всех континентах.

На слова тоже существует мода. Например, так же часто, как и «заниматься любовью», в России в конце двадцатого века стало употребляться слово «трахаться». Грубое слово для акта, от которого получают наслаждение. В нём также присутствует элемент агрессии, что совершенно недопустимо в любви.
Наверняка, «трахаться» придумал мужчина. «Я её трахнул!» — Похвастался в своей субкультуре, и уже герой. Так ему кажется. На самом деле — циник.
Женщинам бывает трудно понять мозговую круговерть мужчин.

Великий Пушкин пишет своему другу С.А. Соболевскому в феврале 1828 года: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M me Kern, которую с помощью божией я на днях е--л» (в письме слово написано полностью, но что-то я застыдилась повторить его в своём романе, хоть и говорят: из песни слов не выкинешь – автор).
Не сочетается «е--л» с

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

Сердцу нужна поэзия, а плоти — плоть. Мадам Керн к моменту, когда она явилась перед Пушкиным «как гений чистой красоты», уже знала толк в любовных делах, слыла в свете легкомысленной особой. Поэта поразила миловидность двадцатичетырехлетней Анны. И появилось стихотворение — наказ всем сыновьям Адама и Евы: относиться к женщине возвышенно и нежно. Если бы Александр Сергеевич просто спал с Керн, имя ее осталось бы в донжуанском списке Пушкина и не более того. Он умел восхищаться всеми своими женщинами. И ему за это большой плюс.
Анне Керн можно позавидовать — заниматься любовью с талантливым поэтом, гением русской словесности и одновременно — асом в сексуальных отношениях с дамами — такое не каждой женщине достанется.

   У меня есть ксерокопия небольшой книги «А.С.Пушкин без цензуры», вышедшей в Лондоне в 1972 г. В ней собрано всё из его произведений, что было вычеркнуто перед их публикацией из-за наличия того, что называют «крепкое слово». В разделе «От редактора» А.Флегон написал: «Мы считаем, что пришла пора дать возможность русскому народу читать своего барда без всяких искажений, в издании соответствующем полностью оригиналу, т.е. рукописям или замыслу поэта (рукописи некоторых стихов не сохранились).
     Приведены и слова А.Пушкина: «Не странно ли в Х1Х  веке воскрешать чопорность и лицемерие, осмеянные некогда Молиером, и обходиться с публикой, как взрослые люди обходятся с детьми: не дозволять ей читать книги, которыми сами наслаждаетесь, и впопад и невпопад ко всякой всячине приклеивать нравоучение. Публике это смешно, и она своим опекунам уж верно спасибо не скажет».

    «Крепкие слова» Александр Сергеевич использовал в стихотворениях, эпиграммах, в письмах к друзьям. Конечно, их и сейчас нет в издаваемых произведениях. Как правило, они или заменены на другие слова, или стоят точки. Вспоминаю, как одна моя знакомая, пересказывая письмо А.Пушкина к С.Соболевскому (письмо приведено выше) вместо слова «е—л» сказала «укантрапупил». Я смеялась, услышав это слово. Так и не знаю, сама ли она его сочинила и правильно ли я его здесь написала.
     Александр Сергеевич не был груб с женщинами. Истинная мужская галантность! А если и был груб, то только чуть-чуть.

Как не доставало моему Дим-Диму деликатности в отношениях с дамами! И со мной. Сначала он женщин штурмовал, пытался завоевать всеми правдами и неправдами, бросал в ход все свои таланты — красноречие, обходительность, любезность, цветочки, целование ручек… Потом ублажал в постели и сам наслаждался. А, разочаровавшись, становился грубым, циничным. С него слетал рыцарский лоск. Особенно это проявлялось, если женщина от него что-то требовала. Требовать от него ничего нельзя было. Он рассматривал это как оскорбление: «Как? Ты ещё от меня что-то требуешь? От кого? От меня?» Можно было подумать, что Дмитрий — один из апостолов.

Нужен ли мне был срочно мужчина, едва бывший муж закрыл за собой дверь? Вовсе нет. За нашу совместную жизнь он меня так напитал своим членом, спермой, нежностью, что мне бы хватило этой сексуальной сытости без перерыва лет на десять. А, может, и больше.
Но… «налево» меня гнала обида. Её Величество О-б-б-и-д-д-а-а!

Мужчины даже не предполагают, на что способна обиженная женщина. Она старается заглушить свою обиду самым невероятным, изощрённым образом. Например, становится любовницей его близкого друга, из тех, как ему кажется: «Вместе на всю жизнь!».
    А бывшая жена думает по-другому: «Вот тебе! Бью тебя в самое сердце!» И ей неважно, всплывёт ли эта тайна когда-нибудь на поверхность. В романе Бальзака «Блеск и нищета куртизанок» есть такие строчки: «Женщины устремляются к цели, не думая о законах, точно птицы в воздухе, где им ничто не ставит преград».
Только не надо впадать в крайности: писать письма его шефу (раньше писали в партком), угрожать его новой жене, поджигать его машину, звонить ему и просить о встрече, искать утешение в вине…
Что сделала я? Пока была замужем, как добропорядочная женщина и верная жена, не отвечала взаимностью на откровенные ухаживания. Поклонники есть у любой Евы. Ведь мужчинам не запретишь смотреть на женщину, оказывать ей невинные знаки вни¬мания. Это то же самое, что смотреть на цветы, картины, радугу…

Назову-ка я своих любовников цифрами — по мере их появления в моей жизни. Для простоты повествования.


ПЕРВЫЙ

На меня давно засматривался один из друзей Дмитрия. Он был женат и имел двух дочерей. В молодые годы мы частенько захаживали друг к другу всем семейством.
Довольны ли супруги друг другом — это можно увидеть сразу. Что-то между другом и его женой было не так. Поговаривали, что она «бегала от него». Может, это были сплетни. Всегда находятся люди, которых мёдом не корми, а дай посудачить о чужой жизни.
Материально они жили лучше. Мебель у них стояла хорошая, на столе угощение всегда было попикантнее и пообильнее, чем у нас, на пальцах его супруги сверкали золотые колечки, и ходила она в прелестных шубках.

Наверное, что-то было во мне такое, что заставляло друга мужа терять голову. Но он не переходил границы приличия. До тех пор, пока Дмитрий не рассказал, что мы развелись, и он переехал жить в свою квартиру.
Как-то поздним вечером раздался телефонный звонок. У меня талант узнавать голоса. Я удивилась, услышав голос Первого (первым он потом станет), но виду не подала.
— Прости, я тебя не разбудил?
— Нет. Лежу и читаю. Откуда вы звоните?
— Я на работе (он занимал большой пост). Вся моя команда ещё здесь.
— Не понимаю я вас, чиновников. Для работы существует день. А ночью надо быть дома, рядом с женой и детьми. В мягких тапочках и халате.
— Не получается,. — Первый помолчал, а потом совсем тихо сказал. — Я бы хотел быть сейчас в халате, но рядом с тобой.
— Боже, не вгоняйте меня в краску. Что так? Жена перестала устраивать? Или вы решили, что со мной — женщиной в разводе, можно так фривольничать?
— Что ты, что ты! Я всегда к тебе относился с уважением. Ты ведь знаешь, что давно мне нравишься. Знаешь?
— Догадываюсь.

— И что же?
— Ничего. А как же жена и ваш друг?
— Моя жена — прекрасная женщина. А ты теперь не жена моего друга.
— Да, вы всё распределили по полочкам. Но я не хочу больше говорить на эту тему. Мне вас жаль, вы, наверное, устали. Если бы я была самым главным начальником в стране по труду, то издала бы приказ, запрещающий сверхурочную работу.
— Нас это не касается. Но любое твоё сочувствие мне приятно. Мне всегда нравились твоя рассудительность, самостоятельность. Я завидовал своему другу, что у него красивая и умная жена.
— Вот и сглазили! Все розы пока на кусте красивые. А когда их срезают и ставят в вазу, они вянут. Но не у всех. Как кому повезёт.
— Ты о себе? — тут я услышала, что рядом с ним кто-то появился и что-то сказал. — Прости, готов говорить с тобой хоть всю ночь. Но не могу. Скажи… Не решаюсь… Хочу тебя пригласить съездить за город. Погулять. Мы сможем пообедать в столовой нашего Дома отдыха. Как тебе моё предложение?

— Неожиданное предложение. Не знаю, что вам ответить. Я свободна, а вы женаты. В этих вещах я щепетильна.
— Перед женой я в ответе, а не ты. Если согласна, позвони мне как-нибудь. Я должен заранее заказать машину.
— Я подумаю. Ничего греховного не вижу, если мы погуляем.
Одна моя знакомая — пожилая, но не сдающаяся старости дама, в  трудных  ситуациях  говорила:  «Я  переспала  сама  с  собой  и решила».
Прежде чем согласиться на предложение Первого, я несколько ночей «спала сама с собой», думала. Он женат, я давно знаю его жену. Пусть бы он гулял с другими женщинами, а не со мной. Да, теперь мы не ходим семьями друг к другу в гости. А вдруг как-нибудь увидимся, как я буду смотреть ей в глаза?

    Победила моя подруга — Обида. Она подзуживала: «Тебе выпадает случай развлечься с другом Дмитрия. И ты его упустишь? Откуда ты знаешь, может, твой ловелас Дим-Дим спал и с женой друга? Этого друга или другого. Где солидные люди знакомятся? Не на улице. Улица для молодых.
    Сходятся мужчины и женщины на работе, на каких-то дружеских торжествах, в Домах творчества; заметить друг друга они могут в школе, где учатся их дети (сюжет из французского фильма «Мужчина и женщина»; этот фильм и Дмитрий, и я обожали), на общей лестничной площадке… Никакой гарантии, что Дмитрий не спал с твоими соседками. Это перебор? А анекдот помнишь? У мужчины спрашивают: «У вас есть дети?» «Нет. Но если рядом вижу ребёнка, обязательно поглажу его по голове. А вдруг он мой?» Сперматозоиды вырабатываются постоянно. Их надо сливать. Вот и рассеивают их мужчины, где только могут.
И одним летним днём мы оказались в прелестном зелёном уголке Подмосковья.

    Накануне я сходила в парикмахерскую и побывала во всех её кабинетах; маска на лицо, маникюр, педикюр, стрижка. Дома долго нежилась в ванне. Никаких душистых и пушистых пеночек в свободной продаже тогда не было. Я растворила в воде ароматное мыло, подаренное мне приятельницей. Берегла его для какого-нибудь случая. И вот его час настал.
Бритвой убрала волосы отовсюду, где они росли.
    Перетрясла весь свой гардероб. Никогда не любила пёстрые вещи. Оделась так, чтобы Первый не подумал, что я ему предлагаю себя. Но и подчеркнула в фигуре всё, что могло соблазнять мужчину.
    Я не знала, куда он меня повезет. Он мог заказать и комнату в том своём Доме отдыха, где мы должны были обедать. Была готова к любым неожиданностям.
Себе я сразу сказала: «Никакой постели! Иначе он будет думать, что я доступная женщина. Помнишь, что он тебе сказал в кухне в день рождения Дмитрия?».

… Мы пригласили гостей. Я купила здоровенную индюшку, и она томилась в духовке с утра. Чтобы её вытащить, мне понадобилась помощь. Вызвался помочь как раз этот друг Дим-Дима.
Он уже подвыпил. Тащил индюшку и шутил:
— Какие ножки! И у тебя такие же аппетитные ножки? Ты сдержанная. Но мне кажется, что ты очень темпераментная женщина.
— Вы хорошо выпили!
— Совсем немного. Ты не представляешь, сколько я могу выпить и быть в строю.

— Комплимент вы сказали мне сомнительный. Сравнили с индюшкой.
— Только ножки. Этой птицы и твои. В твоих глазах чёртики.
— Я счастлива. Мне хорошо.
— Понимаю. Я вычитал у Бальзака, что счастливая любовь — это святое причастие женщины; она становится горда, как императрица. Вот о нас, мужиках, никто так поэтично не говорит. Да, повезло же моему другу с тобой.
— Все ваши слова принимаю, как шутку. Вы — наш гость. А на гостей не обижаются.
— Я не гость. Я воздыхатель. Я соблазнитель. Тебя соблазнить можно?
Расхохотался и понёс блюдо в комнату, напевая: «Индейка жареная, индейка пареная. Индейка тоже хочет жить».

   И ещё я себе приказала: «Никаких комплексов! Ты привлекательная, умная, здоровая женщина. Нормально, что мужчина проявляет к тебе интерес. Никаких «это я не буду», «этого я не хочу». Больше достоинства! Он тебя хочет, а ты его - нет. Выжми в первый раз из этой ситуации максимум. Раззадорь его.
   Да, у тебя к нему чувство, как к старшему брату. Но ради своей цели нужно чем-то и пожертво¬вать. А заодно узнаешь, какими ещё бывают мужчины. Ты ведь знала лишь одного мужика — мужа. Не могут же они быть все одинаковы¬ми! Да, тебе страшно. Не так это просто — заняться любовью с другим мужчиной. Но тебя никто и не тянет сейчас в постель. Зря не волнуйся. Как ты решишь — так и будет».

   Пока ехали в машине, я шутила, рассказывала разные смешные си¬туации. Даже шофёр начал улыбаться. Обычно водители казенных ма¬шин сидят как истуканы — наверное, по уставу так по¬ложено.
Я была настроена на отдых. А настраивать себя я умею так же искусно, как опытный настройщик — музыкальный инструмент. Под¬тягиваю все струночки, чтобы слаженно звенели, как в счастливом танце.
   Мне было очень непросто. И ему было неважно. Я это видела. Не знаю (и не узнаю), зачем он позвал меня в ту поездку. Пред¬полагаю, что какие-то трещины в его семейной жизни заставили его искать утешения в обществе другой женщины.
А, может, он был обыкновенным ****уном и не пропускал ни одной юбки, если ему позволяли её задирать? Мы мало, что знаем о своих мужьях, которые, как нам кажется, всегда под нашим контролем. А о друзьях — ещё меньше.
Мы держались мужественно. Приехали. В нашем распоряжении было три часа. Машину он взял на это время.

   Здесь словно была другая планета.
Первый шёл, заложив руки за спину, вскинув голову.
— Вы весь натянут, как струна, — сказала я, — снимите галстук, пусть ветер обдует вашу шею.
 —Ты права. Иду по лесу рядом с красивой женщиной, а мысли все там... Вчера был трудный день. Что я? Каждый день трудный. И хватит говорить мне «вы».
 — Хорошо. Мне жаль вас — кабинетных работников. Солнца не ви¬дите, много сидите, много говорите, нервничаете, нарабатываете себе инфаркты, инсульты, застой крови в ногах...
— А ещё курят, я стал выгонять всех с сигаретами. Но эту работу тоже кто-то должен делать. Вот мы и делаем.

   — Ещё дедушки наши говорили: работа не волк — в лес не убежит. Всегда можно найти время для отдыха. Ты говоришь секретарю: «Я ухожу. Полчаса меня нет». И выходишь из здания. Гуляешь. Или поспи. У тебя, наверное, есть комната для отдыха?
— Есть. И я выбросил оттуда телефон. Не получается ни подре¬мать, ни погулять.
— Все чиновники — прекрасные актёры. Вы играете — перед начальниками, которые выше по служебной лестнице. И перед подчинёнными — чтобы показать, что вы умнее. Трудно быть не самим собой. Это утомляет.
— Я не считаю себя актёром. Но приходится контролировать всю работу. Если что-то не так, с меня шкуру снимают. И я на ковёр вызываю.

— Доверяешь ли ты своим сотрудникам?
— Обязан доверять. Но положиться особенно не на кого. Иди ко мне работать. Я знаю, что ты порядочный человек, не легкомыслен¬ная. Мне нужен рядом такой сотрудник.
— Я люблю свободу. И независимость. Да, независимость работа¬ющего — иллюзия. И всё же, я более свободна, чем любой человек из твоей команды. К тому же, не умею подавать начальнику чай.
— Ты и не будешь этого делать. У меня есть секретарь. Я тебя возьму, как помощницу. Мне нужен человек, который сможет наладить связь с радио, телевидением, газетами, журналами. Ты доброжелательно относишься к людям, оптимистка. Выглядишь на все сто, стройная, спина прямая, ухоженная. Одежду, какая тебе понадобиться, купим в наших магазинах.
— Как здорово вы живёте! Свои спецателье, спецмагазины, спец¬дома отдыха... Ваши жёны забыли, что такое очереди.
— Не мной это заведено. И тебе не надо объяснять, что так было и будет.

— Оставлю твои слова без комментария. Спасибо за доверие. Мне по профилю не подходит работа, которую ты предлагаешь. Мы строим. А вы что-то там контролируете.
Я остановилась. Подняла руки вверх, глубоко вдохнула:
— Господи! Как же здесь хорошо! А мы с тобой всё о работе. И что за народ эти русские? Мой знакомый побывал на симпозиуме в Париже. Делал там доклад. В перерыве попытался продолжить деловой разговор. Французы замахали руками: «Нет, нет! Сейчас только о вине и женщинах!»
   Первый всё ещё никак не мог расслабиться, отойти от рабочих забот, не реагировал на красоту окружающего нас леса.
— Я так и не понял, — сказал он таким тоном, словно давно хотел задать этот вопрос, — почему вы разошлись. Смотре¬лись вы вместе идеально. Такая была хорошая семья. И вдруг... Когда он (Ага, — думала я, — боишься имя друга назвать. Стыдно, что ли? Фу-фу! Если нравится женщина, то действуй по пословице: дружба — дружбою, а табачок — врозь.) сказал мне, что вы разво¬дитесь, я его предостерёг: «Подумай хорошенько. Другой такой женщины ты не найдёшь».
— Зачем такой же? Есть лучше.
— И всё же, почему?
— Я была плохой женой.
— Да брось ты! Как будто я мало тебя знаю. Как мать, хозяйка, жена ты была всегда на высоте. Есть, конечно, невидимые нюансы в отношениях между мужем и женой. Чем мой друг тебя не устраивал?

— О бывших мужьях, как и о покойниках: или ничего не говорят, или только хорошее.
— Уверен, что он одумается. И вернётся.
— Есть такой подленький закон: чем сильнее перед кем-то стелешься, тем чаще об тебя вытирают ноги. Если твой друг вернётся, то уже к другой Анне. Перед тобой женщина, которую и ты не знаешь. И он не узнает.
— Ты мне всегда будешь нравиться. Изменилась ты или нет. Он...
— Давай срочно закроем эту тему. Что это мы говорим обо мне и о нём? Мы так не договаривались. Я же не спрашиваю, почему ты здесь гуляешь со мной, а не со своей женой. Я могу сказать о ней тоже: прекрасная хозяйка, мать, жена. Однако что-то же не так в вашем королевстве. Или что-то не так с тобой.
   Всё-всё-всё! Теперь о природе.
Лето только начиналось. Деревья, трава были нежно-зеленого цве¬та, ещё не запылённые и не прижаренные солнцем. Всё цвело, всё занималось любовью, всё радовалось...
Сначала мы, совершенно одуревшие от тишины, свежести, зелени, оттенков, гуляли. Просто шли рядом, не касаясь друг друга. Так мы добрели до узенькой речушки с крутым берегом.
А на этом крутом берегу природа сплела яркий жёлтый ковёр из одуванчиков.
— Посидим, — предложил мой спутник.
— Да. Голова кружится от избытка кислорода.
— Как прозаично! Я надеялся, ты скажешь: «От избытка чувств».
— Тебе надо обязательно это услышать?
— Хотел бы.

   Я сняла с шеи большой шёлковый платок, расстелила. Села, с на¬слаждением вытянула уставшие ноги. Была  в туфлях на каблуках. А как же! Хочешь понравиться, чем-то жертвуй.
И тут он повалил меня на спину и лёг на меня. Я увидела близко его глаза и поняла: не шутит, готов вот сейчас, вот тут...
Попробовала его сбросить. Но не тут-то было — худощавостью он не отличался. Увернулась и от поцелуя. Тогда он расстегнул блузку и стал целовать шею, намереваясь добраться до груди.
— Пожалуйста, поднимись.
Ноль внимания.
— Мне тяжело.
— Прости. Забыл, что ты хрупкая.
Мне не было тяжело. Это была хитрость. Как только он начал приподниматься, я, как спортсменка-рекордсменка, выкрутилась из-под него. Вскочила на ноги.
— Тут же люди ходят. Рыбаки сидят. Неприлично!
— Тебя только это волнует?
— Пока только это.

   Что я могла ещё сказать? Что я не наивная дурочка. Отлично понимаю, зачем меня пригласили.
 Но попридержите своего рысака, сэр! Не всё сразу.
— Ты мне очень нравишься, — сказал Первый. — Давно нравишься. Ты не стандартная женщина. В тебе чувствуется порода.
— Мне приятно это слышать. Но не будем говорить о моей породе. А лучше — о природе. Здесь так красиво. Спасибо, что ты подарил мне эти часы отдыха. Я хочу пить.
— А есть?
— Что-нибудь вкусненькое я бы съела. И кофе бы выпила.
— Давай возвращаться. Сейчас узнаем, чем нас накормят. Повара здесь хорошие.
— Ах, значит, ты здесь бываешь?
— Конечно. Если есть возможность — приезжаю на выходные дни. Когда один — сплю и ем, ем и сплю.

  — И с подругами приезжал? — спросила шутливым тоном. Мне было абсолютно всё равно, с кем он проводил тут время — хоть с гаре¬мом. Спросила, чтобы немного расшевелить Первого, пусть думает, что я ревную. Потешит своё мужское самолюбие.
— С женой бываем. Я парень нравственный. Для девчонок наших здесь раздолье.
Нас, действительно, вкусно покормили. Пока готовили кофе, мы потихоньку пили моё любимое сухое красное вино.
Первый взял мои руки, стал поглаживать. Но не целовал. Навер¬ное, чин не позволял.
— Я хочу встретиться с тобой в более спокойной обстановке. Без свидетелей. Хочу тебя целовать. Вот сейчас с трудом себя сдер¬живаю. Ночами я представляю, как целую и обнимаю тебя. И не только целую.
— Ты меня смущаешь. А то, что меня совсем недавно целовал... и не только целовал... твой друг, тебя это не волнует?
— Почему меня должно это волновать? Вы разошлись. Я тебя у него не ворую. Хотя... — Первый весело, заливисто расхохотался.
— Тебе в рот с вином смешинка попала?
— Если бы твой бывший муж знал, сколько раз мысленно я разде¬вал тебя прямо за столом, когда мы собирались по разным пово¬дам! И как я ревновал тебя к нему!

— А говорят, что мужская дружба — дело святое.
— Так и есть, святое. И заповедь я знаю: не желай жены друга своего. Или что-то в этом духе. Но есть чувства, не подвластные разуму. Меня к тебе тянет. Ты заметила, как я всегда старался оказаться рядом с тобой?
— Мне казалось, что это видела и твоя жена. Или чувствовала.
— Не будем об этом. В машине мы не сможем поговорить. По теле¬фону — тоже, везде есть уши. Скажи, когда мы увидимся?
— Где и когда? Главное — где?
— У меня дома.
— Ты с ума сошёл?
— Пойми, дорогая, больше негде. Я могу заказать в любой гости¬нице номер, но меня там могут увидеть. Растрезвонят потом. Через несколько дней жена повезёт дочек к своей матери. И погостит там какое-то время. Приедешь ко мне?
— Я подумаю.
— Зачем думать? Скажи: «Приеду». Возьмёшь такси, я оплачу.
— Хорошо. Обсудим ещё твоё предложение. Лучше бы в гостинице.
— Я тебе на днях позвоню. И буду тебя ждать. Очень! Что ты со мной сделала? Я, как мальчишка, мечтаю о первом свидании.

   И я поехала к нему. Волновалась и переживала. Страшно сму¬щалась. Я ведь знала, зачем еду к мужчине. Не чай же пить! «И как всё будет? — мучила я себя всю дорогу. — Может, вернуться? И больше с ним никогда не встречаться».
Но не повернула назад. Обида в спину подталкивала.

   Безнравственность — та же сыпь, покрывает всё тело, и даже мозги!
Конечно, снова нафикстулилась. Надела такую одежду, чтобы не пришлось долго крючки и пуговицы расстегивать. Но вышло всё просто и прозаично.
Он открыл дверь, проводил меня в кухню. Из холодильника до¬стал огромный кусок «докторской» колбасы, крупно нарезал. Также крупно порезал хлеб. Всё стоя, мне даже казалось, что он чуть пританцовывал или переступал с ноги на ногу.
 Ни вина, ни цветочка, ни свечей...

   «Мог бы что-то приличнее купить в своём буфете», — кри¬тически рассматривала я его угощение.
— Ты ведь с работы? Перекуси.
— Нет, я не хочу есть. Пожалуйста, дай воды или холодного чая.
Потом  Первый взял меня за руку, повёл в комнату, где стоял диван (хорошо, что не в спальню), деловито меня уложил, снял туфли. Расстегнул брюки...
И акт произошёл. Честно говоря, я ничего не поняла. Не успела даже почувствовать его член в своей вагине, как он уже свою часть акта закончил. И встал. Подтянул брюки и ушёл в ванную.
   Я лежала огорошенная. И это называется «занимались любовью»? Он меня не раздел, не погладил грудь, не полюбовался моим животиком, моими бёдрами, а ведь было на что посмотреть. И сам не разделся. Несколько судорожных движений и всё!
Всё так же по-деловому, как он, наверное, подписывал документы.

   Тут на меня накатило чувство раскаяния. Я лежу в чужой квартире. С чужим мужем. Здесь всё пахнет другой женщиной. Зачем я сюда пришла? Зачем я перешла грань, которая сделала любовником мужчи¬ну, вовсе мне не нужного? Ни под каким соусом.
Первый вернулся.
— Как ты? Отдохнёшь? Давай полежим.
— Нет, нет! Мне пора идти. Я не могу задерживаться.
— Понимаю, ты смущена. За это ты мне нравишься ещё больше. А я счастлив. Веришь?

— Верю (И что за манера — все время задавать вопросы? Не уве¬рен в себе, это видно, — думала я, пятясь от него.).
— Приходи завтра. Вечером. Потом я тебя отвезу. Вырвусь с ра¬боты. Хочу с тобой побыть подольше.
— Прости, завтра не могу.
— Жаль, а я надеялся. Мне так с тобой хорошо! Пойдём, я тебя провожу.
— Тебе лучше не выходить. Ты человек женатый. Зачем тебе сплетни? Конспирации меня никто не учил, но я постараюсь отвести от тебя подозрения, если соседи попадутся на площадке.
— Ты умница, — Первый приоткрыл дверь, я протиснулась в щель. Дверь захлопнулась.
Настолько мне хотелось быстрее уйти, что я даже не зашла в ванную. Шла и чувствовала, как между ногами растекается сперма. Чудилось, что люди догадываются, что со мной. Даже перегнулась, чтобы посмотреть, не проступили ли пятна на моей белой юбке.

   Дома я бросила в корзину для грязных вещей всё своё бельё. Долго стояла под душем. Смывала смущение, разочарование, злость... на бывшего супруга. Из-за него я пустилась в это ненужное мне распутство.
Впрочем, самое лёгкое оправдание — обвинять кого-то в своих поступках. С этой своей слабостью я быстро справилась. Никто не виноват. Что произошло — то произошло.
Зато узнала, какие ещё бывают мужчины в постели. И это было самое любопытное приобретение.

   Природа дала Первому талант сделать политическую карьеру. Насколько я знаю его биографию: без протекции.
Но он не был одарён хорошим членом — нормальной длины и тол¬щины. Впрочем, буду справедливой — может, моё влагалище не было на него рассчитано. Я ещё больше убедилась: каждый мужской член должен найти своё влагалище. Тогда всем будет хорошо.
В сексуальном плане мой Первый был полным нулём. И целоваться он не умел. Губы у него были тонкие и мягкие. Да и целоваться ему, явно, не нравилось. Иной мужик так присосётся к губам жен¬щины, что обо всех других её прелестях забывает.
Возможно, у Первого на первом месте в его жизни стояла работа. И карьера была его любовницей. С оргазмом.
   Мы встретились с ним ещё раза два. Всё было также — поспешно, хотя никто его в шею не гнал. С ним у меня не получился ни один оргазм.
Вот и для определения подобного — какой из жениха получится мужчина, нужны пробные браки. По фигуре, шевелюре, развитой мускулатуре нельзя узнать, какой он в постели. Может, слухи, что жена Первого «бегала от него» не были сплетнями? И она имела любовников, так как супруг её сексуально не удовлетворял? Но какое мне дело до их жизни? Знаю, что они не расходились и живут вместе до сих пор. И слава Богу!

   Сравнивала ли я Первого с Дим-Димом? Безусловно, сравнивала. И счёт был в пользу бывшего мужа, «Ах, Дим-Дим, — думала я ночами, — избаловал ты меня. Теперь я знаю, что такое с мужчиной — хорошо, а что такое — плохо. Ха-ха-ха! Ты даже и представить не можешь, с кем я тебя сравниваю».
   Но, в общем-то, особенно я не веселилась. Первый стал моим первым любовником только лишь потому, что сам проявил инициативу. Не идти же мне было на улицу, и говорить первому встречному: «Будьте моим любовником!».
   Есть ещё один отрицательный момент, когда закручиваешь лю¬бовь с кем-то из давних знакомых — приходится то и дело вспо¬минать прошлое. И это — как соль на рану.
Больше я никогда не ходила на «постельное» свидание к своим женатым любовникам в их дом. И старалась не связываться с состоявшими в браке. По себе знала, как тяжело жёнам, когда они подозревают «левые» увлечения мужей.


                ВТОРОЙ

   Шеф отправил меня в командировку в Ленинград (это потом он стал Санкт-Петербургом). И не одну, а с сотрудником. О нём я знала мало, работал он по-своему графику: приходил, когда нужно было и целый трудовой день не отсиживал. Он не был тем мужчиной, который сразу бросается в глаза. Высокий, худой, сутулился, носил очки; голос негромкий, шаги неслышные, немногословный.
   Ехали мы в поезде в разных вагонах, но поселились в одной гости¬нице. Называл он меня почтительно на «вы»; в нашей маленькой ко¬манде я была главной. Задание нам дали достаточно сложное, а вре¬мени — неделю с дорогой.

  Ещё в холле гостиницы мы наметили план на вторую половину дня. Перед выездом из Москвы я договорилась о первой деловой встрече. Встреча состоялась. Мы распределили обязанности, объекты, пред¬стояло много ездить, смотреть, анализировать. Решили, что капиталь¬но начинаем работать со следующего дня.
  В Ленинграде стояли белые ночи. Я радовалась этому чуду природы. Хотела, кроме работы, успеть сходить в музеи, посидеть на берегу Невы (люблю реки с живой, движущейся водой), посмотреть какую-нибудь киношку. По опыту знала, что в других городах можно было посмотреть фильмы, находящиеся под запретом и не шедшие в кинотеатрах столицы.
   В развлекательных планах своего спутни¬ка я не учитывала. Во-первых, мне не бывает скучно самой с со¬бой. Во-вторых, любая инициатива со стороны женщины, даже самая безобидная, воспринимается мужчинами, как намёк: вы мне нравитесь, и я бы не прочь с вами…
   Но я недооценила Второго (тогда он ещё не был вторым). Он меня удивил сразу.
В поезде я не сплю. Завтра надо было быть свежей, как роза. Оказавшись в номере, вытряхнула из сумки всё на кровать. Багаж в командировки я брала всегда солидный. Пусть всё было скромным, но на все случаи командировочной жизни. Люблю комфорт, по¬этому с собой у меня были ночные сорочки, халат, тапочки; объём¬ная косметичка и свои маленькие полотенца — для разных интимных мест.

Стук в дверь. Переодеться в домашнее ещё не успела. Кричу:
— Открыто. Входите.
Входит он.
— Я бы пригласил вас в ресторан поужинать...
— В чём же дело? Есть, в самом деле, хочется.
— У меня нет денег. Дайте мне, пожалуйста, взаймы. В Москве верну сразу же.
Ситуации у людей бывают разные. Я молча отдала ему половину своих денег. Про себя подумала: «Значит, командировочные он потратил ещё дома. Пьёт он, что ли? Только не это! Сорвёт коман¬дировку. А, если он отдал деньги больной матери? Есть ли у него мать?»
— Спасибо. Я сейчас вернусь.
Пришлось мне срочно надеть другой наряд. Раз идём в ресторан, хотела выглядеть не такой деловой, как днём.

Примерно через полчаса снова постучали. Я думала, что это мой коллега. Взяла сумочку и открыла дверь.
Но вошла официантка с большим подносом. А на нём всякие вкус¬ности и маленький графинчик.
— Это вам. Кушайте на здоровье.
Следом за ней вошёл и он. Деловито посмотрел на поднос:
— Всё, что я заказал. Хорошо. Спасибо. — И проводил официантку.
— Что это значит?
— Я подумал, что вы устали. В ресторане надо было бы ждать, когда выполнят наш заказ. В этой гостинице я жил и раньше. У меня здесь и знакомые есть. Вы не против, если мы поужинаем в вашей комнате?
Значит, этот сутулый молодой человек — вовсе не тюфяк, как я подумала. Потом выяснилось, что он легко знакомится с людьми, умеет их расположить к себе; каким-то чудом умудрялся добывать для жизни то, что другим добыть было трудно. К тому же, он был хорошим специалистом в своём профессиональном деле — это я и раньше слышала от шефа.

И главное — от него исходило тихое, неброское обаяние. Я так и не поняла, умел ли он кричать, ругаться матом, обманывать жен¬щин, обвинять других в своих неудачах... Пуд соли мы с ним вместе не съели, поэтому всё это осталось тайной.
Всё, что происходило со мной после первого развода с Дим-Димом, было новым. Я чувствовала, что окунаюсь в эту неведомую жизнь, как опускаются водолазы на глубину, где нет света. Как не наделать ошибок? Кому можно довериться? Как вести себя: притворяться светс¬кой львицей (я ею не была) или быть самой собой?
Например, передо мной новая задача: я в чужом городе, в гости¬нице. В номере нас трое: я, он и поднос. Что делать? Отправить его с подносом куда подальше? Сесть и есть, как ни в чём не быва¬ло?

   Задачу решил он:
— Давайте есть. Так вкусно пахнет. Я ел ещё вчера. Заказал су¬хое вино. Но, может, вы пьёте водку?
— Нет, я не пью крепкие напитки. Да, я тоже проголодалась. Быстро всё съедим и спать, спать... Раз уж вы заказали вино, я выпью немного.
Выпили. Он ел быстро, как многие мужчины. Кстати, эта своеоб¬разная деловитость в еде мне нравится.
— Спать? — переспросил коллега, — это же преступление — спать в белые ночи! А не хотите ли побродить по улицам Ленинграда ночью?
— Очень хочу! Если вы составите мне компанию — я с радостью. И хотела бы посмотреть, как разводят мосты. Но только не сегод¬ня. Бывала и раньше в Ленинграде, но разведение мостов увидеть не успела.
— Понял. Хорошо, заказ принят: белые ночи и мосты.
Он поцеловал мне руку, причём вышло это очень церемонно. И ушёл с подносом.

В моей постели он оказался на вторую ночь. Так получилось. За день мы набегались и наговорились. Он работал по своей программе, я — по своей. А вечером мы встретились в гостинице.
— У меня такое предложение, — сказал коллега, — давайте отдох¬нём и, если удастся, поспим, а после полуночи пойдём гулять. Бу¬дет самая красота!
Мы разошлись по своим комнатах, отдохнули, оделись потеплее и пошли бродить. Гуляли часа два. Описать белые ночи невозмож¬но — не хватит слов и таланта. Это белое очарование нужно ви¬деть. Освещаемые северным сиянием, бродили влюблённые па¬рочки.
Я им завидовала. Гуляют, целуются, у них нет прошлого, которое даже в белые ночи царапает душу.
Он взял меня под руку, иногда прижимал локоть к себе. Говорили мы мало. Но зато он читал сти¬хи; картинно взмахивал рукой, взлохмачивал волосы, говорил на¬распев — дурачился, но стихи читал серьёзные.
— Это Евтушенко... А это Вознесенский... Пожалуйста, Дмитрий Кедрин... А это великая Анна Ахматова.
Думаю, что он хотел мне понравиться. И не только понравиться.
Я — скрытый любитель экзотики. И в чувствах. Только это тщательно скрываю. Дмитрий об этом знал.

  Мой спутник, как мужчина, был мне совершенно неинтересен. Но белые ночи, тишина, серебристые блики на воде Невы, величие памятников, фантасмагория из облаков на небе — это было всё моё, нравилось, волновало, поднимало меня от земли. К тому же, я была свободной женщиной. А чистая совесть вдохновляет так же, как и северное сияние.
Вернулись в гостиницу. Подошли к моему номеру.
— Спать совсем не хочется, — сказал он и вопросительно загля¬нул мне в глаза. — Вечер... вернее, ночь была чудесной. Может, мы ещё немного поговорим? Позвольте зайти к вам?
Как будто я не знала, зачем он рвётся в мой номер!
«Купил» он меня тем, что, едва мы переступили порог, он креп¬ко меня обнял и начал целовать. Вот этот целоваться умел. Я даже не подозревала такой силы в его достаточно тщедушном теле.
Сексологи бы сказали: не массой тела силён джентльмен, а ко¬личеством мужских гормонов.
За окнами было светло. Не зажигая света и не разжимая объятий, он довёл меня до кровати, бережно, как хрустальную, положил, раз¬дел (не срывая одежду с меня и с себя, как это бывает в кино, когда авторы хотят показать силу страсти героев), разделся сам.
Нет, он не кинулся на меня сразу. Обцеловал всю, обгладил. Я расслабилась и даже почувствовала нежность к нему — негрубому, нециничному.

  Потом произошло то, к чему вела вся эта прелюдия. У него был длинный (чувствовала шейкой матки), но узкий и не очень твер¬дый член. Сношение продолжалось достаточно долго, пока он не разрешился оргазмом. Незадолго до завершения спросил:
— В тебя можно?
— Нельзя!
Он поспешно надел презерватив. Его член хорошо огрубел лишь в конце процесса. Но этого времени мне не хватило, чтобы почувст¬вовать удовлетворение. Препротивное, кстати, чувство — незавер¬шённый оргазм!
Я ругала себя за то, что так быстро сошлась с малознакомым муж¬чиной. Без любви и малейшего намёка на влечение. Как будто я не знала, что без толку себя ругать, когда уже всё случилось. Позднее раскаяние не умаляет бесстыдства. Раньше надо было думать!
   Но, может, только мы, русские женщины, так грызём себя даже тогда, когда грызть не за что? Случился половой акт с мужчиной. И что? Ты никого не предаёшь, никому не изменяешь. Он — свободен. Так в чём дело? Зачем тогда мужчине дан член, а женщине — вагина?
Вспомнила сюжет французского фильма (забыла название). Молодая Анни Жирардо играла врача. Её вызывают к больному домой. Она приезжает. Заболевший — то ли писатель, то ли художник.  Она  его  слушает,  даёт  какие-то  советы.  А  через  десять минут врач и па¬циент занимаются любовью. Она замужем, у неё дети.
Когда я смотрела тот фильм (будучи замужем за Дим-Димом), думала: «Как она могла? Это же безнравственно!»
С возрастом поняла: нравственно то, что происходит с согласия обеих партнёров. Только пусть они будут свободны от брачных уз.

  Мой командировочный роман длился несколько ночей. Днём мы виделись мало. Однажды мы ходили смотреть, как разводят мосты. Это грандиозное и красивое зрелище! И я была благодарна своему любовнику за то, что он не ленился бродить по ночным улицам вмес¬те со мной, не жаловался на скуку и усталость. В нём чувствова¬лась одухотворённая натура. Или я хотела в нём её видеть. Что совсем неважно.
Нашу последнюю ночь в гостинице мы провели снова втроём: я, Второй и поднос. Окна закрыли плотными шторами, чтобы север¬ное сияние так нахально не заглядывалось на наши тела. Полуодетые, при одной свече, создающей интимный полумрак, съели все закуски; причем я, как мать, подсовывала Второму кусочки ветчины из жалости, таким он был худым. Выпили бутылку сухого вина. Развеселились.
   Акт у нас был по традиционной схеме: я внизу, он наверху. Хотя Дим-Дим меня многому научил, я не попыталась внести разнообразие в нашу любовную игру. И он — тоже. Не умел или стеснялся, не знаю.
В последний раз я почувствовала что-то близкое к оргазму. Но это было всё не то, не то! Хотя мне хотелось испытать оргазм. Я здоровая женщина. Прошло достаточно много времени с тех пор, как мы расстались с Дим-Димом, который меня сексуально удовлетво¬рял; и с тех пор, как я перестала встречаться с Первым, который меня не удовлетворял. Моя молодая плоть хотела любви. На то она и плоть. То, что душа моя на это желание смотрела скептически —это уже другая песня.
Второй был лучше, чем Первый. Но Второму было очень далеко до Дим-Дима — как от земли до звёзд.

... Мы вернулись в Москву. Я настояла, чтобы мы ехали в разных вагонах. Потому что для себя я уже всё решила. Через несколько дней он отдал мне долг. Звал на свидание. Знала, что он не женат и имеет квартиру, куда и приглашал меня. Но не пошла.
Ещё в поезде постаралась забыть о том, что произошло со мной в гостинице: «Это было просто недоразумение. И не со мной. Это был кто-то другой».
Больше мы со Вторым не встречались, как любовники. Сталкивались в рабочих кабинетах, он целовал мне руку, как и другим дамам. Иногда звонил домой, говорил, как я ему нравлюсь, и как он был счастлив, как мужчина, в те наши ночи.
Через много лет он позвонил и попросил помочь — ему нужна была консультация юриста. Я воспользовалась своими связями и нашла ему такого специалиста. На том наше знакомство закон¬чилось.
Оно могло бы продолжаться. Возможно, мы бы усовершенствовали нашу сексуальную технику и оба бы испытывали оргазм.

  Но не только ради члена заводят любовника!
Мне совершенно не о чем было говорить со Вторым. Мы не находили общих тем. В таких случаях я испытываю скуку. А скука — дама суровая, отбивает всякие желания.

   К тому же, я не была ещё готова к долгим связям. Встречаясь с Первым и Вторым, я испытывала мучительные приступы стыдливости. Они для меня были никакими любовниками. Но и я для них была никакой любовницей. Уж не знаю, о каком счастье они говорили, за что меня хвалили? Может, просто изголодались, как мужчины?
Я также боялась к кому-то привязаться, влюбиться. «Никакой любви! — твердила я себе после развода. — Хватит душевных пережива¬ний, нервотрепок. Пройдёт лет десять- пятнадцать и ты будешь го¬ворить, как и твои, более старшие подружки, что ни один мужчина не стоит слезинки женщины, её бессонных ночей. Веришь в это? Ах, пока не веришь? Ну-ну!»
Может, я любила Дмитрия? Любила, но это уже была не та любовь. Если перенести то, что я к нему чувствовала, на кухонный язык, то это, как самая удобная сковород¬ка: ещё держишь её в хозяйстве и жаришь на ней блины, но на ней уже трещины; её надо выбросить, да рука не подни¬мается.
Когда я подобное себе плела ночами, то заканчивались мои размышления так: «Может, Дмитрий и - старая сковородка, но уже не на твоей кухне».


                ТРЕТИЙ

Он был самым интересным из всех моих любовников. Как личность. Недаром, цифра три считается счастливым числом.
Наш начальник постоянно выпихивал сотрудников в командировки. Бушевал: «Нечего засиживаться в Москве! Что вы можете узнать по телефону? Мне нужны сведения со всех регионов страны. Кто не будет ездить, тот не получит квартальную премию. И тринадцатой зарплаты в конце года лишу».
Высокая температура и беременность — только по этим причинам можно было увильнуть от командировки. Мужчинам, конечно, легче было оторваться от дома.
Я не любила бросать сына и дом. Но надо было зарабатывать на двоих — Дмитрий иногда давал деньги на пропитание своего чада, но если бывшая жена напоминала. В конце концов, мне это надоело, и я решила не просить.
Выгода, пусть не очень большая, от командировок была — суточ¬ные, билеты, проживание в гостинице — за счёт государства. И зарплата — само собой. Иногда привозила какие-нибудь дары, что-нибудь для дома, для семьи. И сама покупала в «закрытых» буфетах продукты, которых не было в Москве.

Небольшое отступление

Уверена, в СССР всё было. И всегда! Просто кому-то было вы¬годно, чтобы люди стояли в очередях и ругались, рвали из рук друг у друга пошлые тряпки, унижались, кланяясь «завсклад», как говорил Аркадий Райкин. Через много лет я нашла подтвер¬ждение своему убеждению. В 1998 году индийский экономист Амартия Сен получил Нобелевскую премию. Несколько десятилетий он изу¬чал, как на планете распределяются материальные блага. Экономист доказал, что голод современному человечеству грозить не может. А если где-то не хватает продовольствия, то надо искать «заказ¬чиков». Они или сознательно ограничивают торговлю, или создают
дефицит и потом, как благодетели, раздают продукты — чтобы завое¬вать авторитет в обществе. В общем, сплошная «химия».
Я от шефа требовала только одного: не отправлять меня в даль¬ние командировки и надолго. Я была главой нашей маленькой семьи и её тылом. Никогда не отлынивала ни от какой работы. Шеф это знал. Но если я не могла куда-то поехать, то и не ездила, даже если бы мне грозило увольнение.
Коммунистическая партия в целом, а парткомы — там, где они были, а были они везде, держали тру¬довой народ в «ежовых» рукавицах. «Песочили» на собраниях и партийных,  и беспартийных. Всех призывали к трудовой доблести, перевыполнению планов, к приоритету общественного над личным...
   Коммунисты, с которыми мне приходилось сталкиваться по работе, как правило, не читали работы В.И. Ленина, а лишь выжимки его работ в какой-то пропагандистской литературе. А я труды Ленина читала, у нас было его собрание сочинений. Я выписала из них много цитат на все случаи жизни. И если меня пытались, как говориться, припереть к стене в споре на собрании каким-нибудь ком¬мунистическим принципом, я говорила: «А вот Владимир Ильич Ленин считал, что...» И все затихали.

   Во все годы советской власти было модным (и обязательным!) вставлять цитаты из работ Маркса, Ленина и правящих тогда страной Первых секретарей ЦК КПСС. Вставляли эти цитаты в доклады, статьи, книги, речи. Чаще — с натяжкой.
   Меня удивляла всеядность тематики, на которую писал Ленин; трудно найти сферу жизни, которую бы он обошёл своим философствованием. Что же, честь ему и хвала. Сам ведь писал! Не то, что его последователи в строительстве социализма — и до сих пор им доклады пишут. Срамота! Не можешь связно рассказать или написать о том, чем занимаешься, геть (мне нравится это украинское слово) с поста.
Вот я и выбирала из работ Ленина всё, что могло пригодиться в спорах с нашими коммунистами. Конечно, я старательно записывала: том такой-то, страница такая-то.
Как-то «песочили» на одном из наших собраний (в присутствии представителя райкома партии, скорее, из-за него и «песочили») сотрудницу, у которой случился второй развод; у неё было двое детей от двух браков.
   Второй муж её пил «по-черному», в конце концов, она его и бросила. Лейтмотив некоторых «морально устойчивых» сотрудников: «Пожалейте детей!»
— А Владимир Ильич Ленин, — начала я свою речь защитника гонимой, — отмечал, что «свобода развода означает не «распад» семейных связей, а, напротив, укреплению их на единственно возможных и устойчивых в цивилизованном обществе демократических основаниях». Он писал: «Пример развода наглядно показывает, что нельзя быть демократом и социалистом, не требуя сейчас же полной свободы развода, что отсутствие этой свободы есть сверхпритеснение угнетённого пола, женщины, — хотя вовсе не трудно смекнуть, что признание свободы ухода от мужей, не есть приглашение всем жёнам уходить!»
«Морально устойчивые» хотели бы меня съесть, но что они против авторитета их любимого Ленина!

   Не стеснялась разговаривать смело и с шефом. Если я работала добросовестно, выдавала идеи, писала для шефа доклады, то и со мной должны были считаться.
   Мне стало легче уезжать, когда за сыном согласилась присматривать соседка, с которой я подружилась. Я ей платила, как няне. Знала, ребёнок будет накормлен, она следила, чтобы он вовремя приходил из школы, занимался домашним заданием. Она была аккуратной, уравновешенной женщиной, хорошо готовила.
   Другого выхода у меня не было. К счастью, ездила в командировки я не часто. Нередко пускалась на хитрость — «откапывала» что-нибудь интересное в близком Подмосковье, радостно докладывала шефу, он давал «добро». И в командировку я ездила электричкой. Проводив сына в школу, мчалась на вокзал. А вечером возвращалась. Так и жили. А Дмитрий в это время снимал фильмы о радостной жизни нашего народа.

И вот я еду в одну из элитных республик Советского Союза. По-другому не скажешь. Были такие республики — жили на европейс¬кий лад, диких очередей в магазинах не знали, свои города и сельские населенные пункты содержали в чистоте, у них были отличные дороги… Словом, как сказали бы сейчас, VIP-республики.
Если я куда-то приезжала утром, то сразу же начинала работать — не могла терять время, ведь меня дома ждал сын.
В тот раз, устроившись в гостиницу, встретилась с коллегой, и мы отправились по заранее намеченным адресам. Мотались весь день. Если бы не крепчайший кофе, которым нас щедро везде угощали, я бы уснула в машине.
Уже совсем стемнело, когда мы вернулись в город. Я попросила подвезти меня к зданию местной газеты. Мне нужны были кое-какие фотографии, и я знала уже, что они там есть. Главный редактор должен был меня ждать. Хотя я не была уверена в этом — опазды¬вала к назначенному часу.

   Он ждал. И вот мы знакомимся. Высокий, статный весельчак креп¬ко сжал мне руку:
— О! Я думал, что придёт солидная москвичка. Строгая и чопорная. Да, да, все москвички чопорные. Не обижайтесь, это к вам не относится. А вижу перед собой молодую красивую даму. Приветствую вас от всей души!
— Бедные москвички, знали бы они, что о них говорят! Что вы подразумеваете под словом «солидная»? Возраст?
— И возраст, и... — хозяин кабинета приложил руку к груди — где сердце, и с пафосом сказал: — простите меня, милая незна¬комка. Сорвалось с языка. Все москвички очень красивые. Я п¬шутил.
— Вы обещали нам фотографии. Мне на них выделили деньги. Я заплачу.
— Что вы! Какие ещё деньги! Фотографии вы обязательно получи¬те. Только не сегодня. Их должны подобрать по вашему списку и сделать нужный вам формат.
— Я приехала ненадолго...
— Не волнуйтесь, они у вас будут. А сейчас... — он стал крутить телефонный диск.
— Не буду вам мешать. Я ухожу. До встречи. Это мой телефон в гостинице, — я положила на стол клочок бумажки, — пожалуйста, позвоните, когда будут готовы фотографии. Я тоже буду вам звонить. Мой шеф будет недоволен, если я вернусь без них.
— Подождите, куда же вы? Мы не договорили, — он выбежал из-за стола с телефоном в руках. — Сядьте, моя прекрасная леди, вот в это кресло. Не торопите жизнь (потом я поняла причину его крас¬норечия — он был не совсем трезв).
Села в кресло. Гостиница была рядом, несколько минут ничего не решали. Не хотелось быть невежливой.

А хозяин кабинета, между тем, разговаривал по телефону:
— Здравствуй, мой дорогой. Знаешь, кто у меня сидит? Напряги воображение. Не можешь? Прелестная женщина! Срочно приезжай ко мне. Не можешь? Ты должен приехать. Я предложил нашей гостье схо¬дить в театр... — прикрыл трубку рукой и говорит мне: «Пойдёте? Интересный спектакль. Премьера». Я отрицательно замотала головой. — Она согласна. Но я не могу пойти в театр. Мучаюсь с передовой статьей. К утру должна быть готова. — Наверное, его собеседник категорически отказывался. — Мы не можем быть такими невежливыми. Приезжай, мы тебя ждём.
И мне:
— Он приедет. Это мой лучший друг.
Я решительно направилась к двери:
— Простите, я не могу пойти сейчас в театр. Усну, так устала. Завтра. Если можно.
— Нет, нехорошо будет, если вы уйдёте. Мой друг уже едет. По¬дождите ещё пять-семь минут. У нас ведь не московские расстояния.
Это не друг его ехал. А мой Третий.
Вскоре в кабинет вошёл один из лучших представителей рода мужского.
Он моими глазами: выше друга своего высокого ещё на голову, подтянут, нередкая седина в волосах, хорошо очерченные губы, ямочка на подбородке, гладко выбрит; светлый костюм без единой складочки, словно только что из магазина, белая сорочка, неброс¬кий галстук; уверен в себе, чисто мужская походка (бедрами не виляет)...
   Внешне элегантностью и сдержанностью он напомнил мне разведчиков, которых нам показывают в кино.
Я его глазами: блестящие чёрные волосы, ниспадающие на плечи, длинное кожаное пальто, туго перетянутое широким поясом в та¬лии, туфли на высоком каблуке, подчеркивающие стройность фигуры; яркий румянец на щеках, под тонкими дугами бровей большие и удивлённые глаза; изящная, гордо несущая голову, мелодичный го¬лос; не красавица, но по одному штришку от всего — лица, фигуры, манеры разговаривать — и получилась прелестница.

Потом Третий говорил мне:
— Глаза у тебя были круглые, как пуговицы. Я подумал: «Что же её так удивило — мой возраст, моя внешность?»
На что я ответила:
— Внешность. Я увидела мужчину аккуратненького, чистенького, без пылинки, словно, тебя к нашей встречи готовили десять слуг. Такие мужчины мне нравятся.
Так мы друг друга мгновенно сфотографировали. Но подобных фотографий перед глазами каждого из нас за день проходят сотни. И все мгновенно растворяются, как летающие «тарелки» в небе.

— Знакомьтесь, — представил нас хозяин кабинета. — Я отведу Анну в театр. А ты её встретишь после спектакля и проводишь в гостиницу. Рад был бы ещё раз посмотреть эту пьесу, но дела...
— Далеко ли театр? — спросила я.
— У нас всё в центре города.
— Тогда  до  гостиницы  я  доберусь  одна.  Зачем  вам  такие хлопоты!
— Мы джентльмены и всегда провожаем своих дам, — продолжал веселиться хозяин кабинета.
А его друг молчал, только улыбался. Но видно было, что они отлично понимают друг друга и дружба их основана на чём-то боль¬шем, чем совпадение взглядов и длительность знакомства. Потом я узнаю, что они породнились во время войны, и это было фронтовое братство.
В театре меня хорошо встретили. Администратор взял надо мной шефство, отвёл в буфет. Официантка быстро принесла рюмочку конь¬яка и чашечку кофе. Коньяк я отставила, а кофе выпила. Чувствовала, что у меня от усталости и бессонной ночи в поезде подкашиваются ноги.
   Ругала себя: «Как девочка дала себя уговорить. Сходила бы завтра в театр. Я не узнаю тебя, Анна, что с тобой? Один незнакомый мужчина ведёт тебя в театр, другой будет встречать. На улице ночь. Ты в чужом городе. Это называется — вырвалась на свободу». «Ах, оставь меня в покое, — возражала Анна 2. — Ты совсем одичала, пока была замужем за своим Дим-Димом. Эти мужчины каждый день работают, видят одни и те же лица. И вдруг появляюсь я — новое лицо. Они хотят невинно поухаживать за молодой женщиной. Что в этом страшного? Ничего! Через несколько дней я уеду, и мы будем вспоминать нашу встречу, как приятный эпизод среди будней. Я для них просто новый человек. Им от меня и нужно всего — побалагурить. Я же вижу: они серьёзные, приличные люди. Приличнее не бывает. Если бы я им не понравилась, через пять минут, после того, как пришла в редакцию газеты, я бы шагала с фотографиями к гостинице.
   Ещё придёт время, когда мужчины будут проходить мимо меня, даже не покосившись».

Спектакль мне понравился. Я сидела в первом ряду небольшого, уютного театра. Успела заметить до поднятия занавеса, что публи¬ка нарядная, было видно, что люди готовились выйти в свет, а не просто забежали в театр после работы. И в этом был их настрой на европейский стиль жизни. Таких нарядных зрителей я видела потом в оперном театре в Германии; дамы в длинных платьях, с открытыми плечами, с аккуратно причёсанными головками, в украшениях, а госпо¬да — в тёмных костюмах. Наблюдая подобное, училась приспосабли¬ваться; если собиралась в театр или на концерт в рабочий день, то брала с собой какую-нибудь блузочку и переодевалась, и обя¬зательно — туфли, если дело было в холодное время года. А что касается украшений, то наши женщины носили их и в будни, и в празд¬ники; они служили элементом психотерапии, снимали напряжение от нелегкой жизни.
В кабинете администратора, где осталось моё пальто, меня ждал Третий (далеко не сразу ставший третьим). А я-то надеялась по¬быстрее, незаметно уйти.
— Как вам пьеса? — спросил он, помогая надеть мне пальто. Мне пришлось повернуться к нему спиной и, опуская пальто на плечи, он ненадолго задержал свои руки. Я повернулась и удивлённо на него посмотрела. Он промолчал.
— Понравилась. Я смотрела и другие пьесы этого драматурга. Нестандартно.
— Хорошее нашли слово. Согласен.
Мы вышли из театра. Было уже достаточно поздно, но улицы хорошо освещались, и потому город выглядел нарядным. В Москве в это время «экономили» электричество.
— Спасибо вам и вашему другу за внимание. До свиданья. Пока¬жите, в какой стороне гостиница.
— Нет, гостиница подождёт. Сейчас мы поедем ко мне. Моя машина стоит недалеко отсюда.
— К вам? В такое время? Ни за что!
— Вы меня боитесь? Напрасно. Мы подъедем к дому моего друга, он нас уже ждёт. Не можем же мы оставить его ночью одного на улице. Соглашайтесь, иначе вы уедете без фотографий, — пошутил, но улыбнулся едва-едва.
— Поезжайте к нему, и он не будет в одиночестве. До свиданья.
— Хорошо, что не говорите «прощай». Есть надежда, — Третий легонько придержал меня за руку. — Анна, мы — серьёзные люди. Недолго посидим, поговорим, расскажете о московских новостях. К нам сюда доходят в основном слухи. В Москве у меня много друзей, я часто бываю в вашем городе. Может, увидимся.
Конечно, с первого взгляда я увидела, что они солидные, светские люди. Поняла, что вот такие встречи для них — стиль жизни. Не важно, ночь на улице, или яркое солнце, снег или дождь — для них это не препятствие. Общение — бальзам для их душ. Я мало (в этом смысле) от них отличалась.

Я не стала ломаться. У него была импортная машина, напоминающая «Волгу», но не «Волга». По редкой и, наверное, дорогой, машине, можно было догадаться, что этот товарищ входил в число тех, кому было положено иметь автомобиль, квартиру и другие блага.
Притормозил возле дома друга. Едва захлопнулась дверца, они начали весёлую шутливую перебранку на тему: «Почему и где вы за¬держались?»
— Я ловил Анну, как золотую рыбку, в наши сети, а она всё рва¬лась в открытое море, то есть в гостиницу, — сказал Третий.
— Так я тебе и поверил! Плохо ловил или сеть непрочная? Кто хочет поймать — тот поймает, — глубокомысленно заметил его друг.
Квартира у  Третьего была просторной, многокомнатной, не тесно заставленная мебелью тёмного цвета, на стенах висели картины, везде горел свет. Сразу можно было сказать: обжитой дом, в нём живут счастливые люди.
Третий показал мне свою квартиру (не знаю, зачем), объяснил, где кто живёт. Расположились мы в кухне. Хозяин заварил чай, достал из холодильника нарезанный лимон, пододвинул ко мне ва¬зочку с печеньем.

Кухня была ярко освещена. И тут я присмотрелась к Третьему. Что-то в его поведении вызывало у меня жалость, как у матери, ког¬да она видит, что её ребёнок вот-вот разрыдается.
— У вас что-то болит? — спросила я. — И очень сильно. Это так?
— Как вы догадались? — я увидела, как задрожала у него рука, и он поспешил поставить чашку с чаем на стол.
— У вас расширены зрачки. При ярком освещении зрачки должны быть сужены.
— О таком методе диагноза я не знал, — слабо улыбнулся хозя¬ин квартиры. — Вы правы. Сегодня у меня тяжёлый день — усилились боли в позвоночнике. Это старая история.
— Ваша жена — врач?
— Боже мой, какая же вы догадливая!
— Догадаться не трудно. Вы сказали «метод», «диагноз». Со временем в любом доме вырабатывается семейный язык. Я предпола¬гаю, что не вы врач, а кто-то другой в вашей семье.
— Вы правы, врач — жена.
— Значит, вы под медицинским контролем. А лекарства вы сегодня пили?
— Пил и не один раз. Даже супруге звонил и спрашивал, есть ли ещё что-нибудь в нашей аптечке на этот случай. Жена в Москве, пишет докторскую диссертацию, поехала к своему консультанту.
— Покажите мне вашу аптечку.
Пока Третий ходил за аптечкой, его друг рассказал мне сле¬дующее:
— Он был разведчиком. Ac! Так говорили все, кто его знал на фронте. Шальная пуля попала в позвоночник. В госпитале лежал без движения. Думали — не будет ходить. Но судьба сжалилась. Он силь¬ный парень, можно сказать, что сам себя поднял. Это сейчас наши головы поседели. А во время войны мы были совсем юными, горячи¬ми...
— Седина — не признак старости. Не записывайте себя в старики. После войны прошло совсем немного времени. И никто ещё ничего не забыл.
— Хотелось бы забыть, да не получается, — грустным голосом сказал друг Третьего. — Столько насмотрелись! А сколько похоро¬нили! — и тут же поменял тон на весёлый: — Вижу не аптечку, а целую  аптеку.  Сейчас  Анна  найдёт  в  ней  что-то  для  тебя  и для меня.
— Вам тоже нездоровится?
— Есть такое серьёзное заболевание, называется «воспаление хитрости».

Третий принёс большую коробку.
— Не буду соревноваться с вашей женой-специалистом, — сказа¬ла я, посмотрев на упаковки, — иногда важнее сочетание лекарств.
Мы еще немного поговорили на эту тему. Для меня аптечка была мостиком, предлогом. Да, я знала, какие лекарства могут снять боль. И не думала ему что-то советовать. Я хотела сделать другое.
Моя родная тетя умела лечить от сглаза, порчи, вышептывала у детей и взрослых всякие хвори, освящённым ножичком снимала боли и р;жу. Я тогда была девчонкой. Будь постарше, попросила бы её посвятить меня в эти тайны. Но запомнила совет тёти:
 — Если человеку плохо — что бы с ним не случилось — погладь его.
Но как погладить незнакомого мужчину, если у него болит позвоночник? Залезть рукой под рубашку? Ещё подумает не о том!
— Дайте мне ваши руки.
Третий послушно, как ребёнок, протянул мне руки. Я потёрла свои ладони, чтобы согреть. Безусловно, это была самодеятельность. Мне очень хотелось помочь человеку, чувствующую сильную боль. И я его настраивала, как маг, на облегчение, отвлекала, переключала его мысли.
   Где научилась? Выйдите замуж, заимейте мужа — холерика, легко меняющего настроение с радостного на тревожное; родите ребёнка, который будет приносить из сада «детские» болезни; поживите в огромном городе, где и на тело, и на душу постоянно что-то давит, наступает, и вы научитесь успокаивать, отвлекать, убаюкивать и боль, и всё прочее.
   Я стала поглаживать его ладони, кисти, запястья. Потом один за другим сильно растёрла пальцы — от подушечек до основания, помас¬сировала между пальцами, ложбинку у основания ладоней... Взялась утихомирить его боль через руки чисто интуитивно. Что ещё я могла ему гладить? Самое доступное и невинное — руки.
  Через много лет узнала, что, оказывается, в Китае существует такой метод лечения многих болезней — Су Джок. Вроде бы, на ладони и стопы человека проецируются все органы и системы. Представлены они точками. Когда что-то болит, то нужно (есть атлас точек) найти точку, соответствующую органу. Если на неё надавить, она отвечает также болевым ощущением. Всё не так просто, как я об этом рассказала. Не напрасно в Москве уже давно работает академия, в которой го¬товят специалистов по Су-Джок-терапии.

   Не отношусь к этому мето¬ду лечения скептически, так как помню, как пытались замалчивать иглоукалывание, а теперь оно входит в реестр лечения многих за¬болеваний. А то, что надо растирать сильно ладони — чтобы согреться, взбодриться, повеселеть, я знала ещё от бабушки, а та — от своей бабушки. То, что на теле человека есть так называемые активные точки, давно никто не отрицает. А почему бы им не быть и на ладонях?

Мы молчали. Я чувствовала, как теплеют руки Третьего (и в мыслях не было, что он может стать моим третьим любовником). Всё время, пока шёл этот сеанс психотерапии (говоря современным языком), я не смотрела на своего «пациента». Сделала последние «стежки» и подняла глаза. Увидела перед собой совершенно другое лицо. Щёки у Третьего начали розоветь, исчезло страдальческое выражение, он улыбался.
— Вот и всё! Боль должна уйти. Не сразу. Но обязательно ис¬чезнет.
— Да мне уже намного лучше!
— Очень хорошо. А теперь вам надо лечь и поспать. Не забудьте принять лекарство. Оно не исключается. Мы уходим. Спасибо за угощение.
— Нет, не уходите. Я посижу в кресле. И мы ещё немного пого¬ворим. Не хочу лишаться такого приятного общества. Не откажете же вы в этом больному?
— Хорошо,  мы  ещё  немного  поговорим.  Не  больше  десяти минут. А вам надо чем-нибудь укрыться. Тепло — ваш союзник в выздоровлении.
Друг принёс плед, заботливо укутал Третьего до пояса. В общест¬ве этих двух незнакомых мужчин я чувствовала себя спокойно и свободно. Мне ничего не надо было из себя изображать. И они ничего не изображали, не красовались. Так и должно быть среди нормальных, интеллигентных людей. То, что меня здесь принимали на равных, не считали дурочкой (если женщину при¬нимают за дурочку, это видно сразу — тон у мужчин покровительно-снисходительный, если они интеллектуалы; цинично-похаб¬ный — если они не джентльмены), заставляло меня вспоминать Дмитрия: «Я так и не поняла, чем же я для тебя не пригожа?»

Эта картинка в кухне долго стояла у меня перед глазами:
Третий полулежит в кресле, смотрит на меня и смеётся, а не улыбается вымученной улыбкой. Мужчины пустились рассказывать всякие хохмы, как выразился друг Третьего. И долго бы ещё веселили друг друга и меня. Но спохватились, наконец-то, вспомнили, что я лишь сегодня (получилось — вчера) приехала, уже работала, была в театре, а за окном глубокая ночь. Хорошо, что я днём позвонила домой и узнала от няни, что с сыном всё в порядке.
На той же машине друг Третьего отвёз меня в гостиницу.
   У меня был номер на одного человека. В полусонном состоянии вымылась под душем, надела сорочку и мгновенно уснула. Будильник возила с со¬бой и ставила на час-полтора до назначенной встречи. Машина долж¬на была прийти в семь утра — нам предстояла дальняя поездка. Так что  спать я могла часа четыре.

Почему поднималась задолго? В командировках на приехавшего (на женщину — тем более) смотрят, как на пришельца из другого мира, надо было соответствовать моде столицы. Значит, утром — душ, погладить, если что-то примялось, обновить лак на ногтях, иног¬да — хоть на пять-десять минут закрутить волосы на бигуди...
И обязательно выпить кофе и что-нибудь съесть — без этого я не могла выйти ни из дома, ни из гостиницы. На голодный желудок голова плохо соображает. Поэтому я возила с собой кое-какую еду, а что-то ещё докупала в местных магазинах.
А дальше события развивались стремительно.
Вернулась в гостиницу вечером. Открыла дверь — телефонный зво¬нок.
— Слушаю.
— Это я, — Третий назвал своё имя.
— Я вас узнала.
— Звоню весь день через пять минут.
— Я ведь приехала работать, только вернулась. Как вы себя чувствуете?
— Отлично. Вы волшебница. Спал часов десять так крепко, как спит младенец. Давно мне не было так хорошо.
— Рада за вас.
— Хочу приехать и забрать вас.
— Сейчас? Нет, нет. У меня был длинный и трудный день. Такое впечатление, что последние двое суток растянулись в один день...
— Понимаю, что вы устали. Отдохнёте у меня. Вчера я не смог толком вас угостить. Зато сегодня хорошо накормлю. Можно мне приехать?
— Если хотите, мы увидимся завтра. Я остаюсь в городе и буду работать полдня.
— Завтра — будет завтра. Не отказывайтесь. Жизнь такая корот¬кая. Мы не знаем, что будет завтра. За два дня до начала войны у меня были самые радужные планы... — первый раз он заговорил о войне.
— Хорошо. Вы можете приехать через час.
Мой командировочный гардероб не был рассчитан на такие встречи. Одежду, в которой я была весь день, надо было немедленно снять. Дома я тут же вывесила бы её на балкон — проветрить. Здесь балкона не было. Повесила в шкаф и дверцы оставила открытыми. Мечтала вымыть волосы, да фен тогда был диковинкой, а без него они бы не успели высохнуть. Отложила до возвращения из гостей.

Надела вязаное бежевого цвета платье с кручёным пояском. Оно было чуть ниже колен; те же туфли на высоком каблуке (как ни странно, но обувь на высоком каблуке придавала мне уверенности в себе), поменяла косыночку. Брала их с собой всегда несколько. Если скудный гардероб, то шарфики и косыночки обновляют любую примелькавшуюся вещь. В этом я следую хитростям француженок.
Когда Третий приехал, я была уже готова к выходу.
— Вы прелестны! — что значит интеллигентный человек, знает, что всем женщинам приятна похвала! — У гостиницы нельзя ставить машину. Поторопимся.
— Не боитесь, что оштрафуют?
— Меня? Нет! Здесь меня каждый милиционер знает.
— Шутите? Или вы такой известный человек?
— И то, и другое. Но шутки больше.
Без моих вопросов, пока ехали, рассказал, что он сотрудник дипломатического корпуса, поездил и ещё надеется поездить по ми¬ру, очень любит спорт и старается выезжать на различные большие соревнования. Из-за ранения в позвоночник, к сожалению, может быть лишь болельщиком; а до войны были неплохие спортивные результаты.
Какой мужчина не спросит у женщины, замужем ли она и есть ли у неё дети? Своеобразная разведка. И мой новый знакомый не устоял. А я ему без подробностей: « Разведена. У меня сын».
— Вы не хотите говорить на эту тему?
— Не хочу. Не интересно.
— Любите своего бывшего супруга?
— Оставлю ваш вопрос без ответа. Есть темы для разговора получ¬ше. Завидую вам — вы можете путешествовать. Увидеть другие страны — моя мечта. И увижу. Не сомневайтесь.
— Не сомневаюсь, уверен, — засмеялся он. — Вы серьёзная, рас¬судительная женщина. Знаете, чего хотите. Это так?
— Верно.
В его квартире всё также везде горел свет, что мне нравилось. Действительно, на столе было много всего вкусного. Красиво серви¬ровано. Стояла бутылка шампанского.
— Шампанское — праздничное вино. Не день рождения ли у вас?
— У меня сегодня праздник: вы в гостях, — ответил Третий, улыбнувшись по-светски. Он, кстати, всегда улыбался, чувствова¬лась дипломатическая или ещё какая-то выучка. — У меня ничего не болит. Редкий случай. Уж простите, что я об этом говорю. — Хозяин квартиры разлил шампанское.
   Мне понравилось, что он поднял мой бокал и передал мне в руку. — Хочу выпить за вас. Вы появились в моей жизни, как добрая фея. Признаюсь, что боль у меня начала отступать, как только я вас увидел в кабинете друга...
— Вы — романтик. И это мне нравится. Нытики и пессимисты сами чахнут и других за собой тянут. Спасибо. Я выпью за себя. Почему бы и нет! Но один глоток. А второй и остальные — за вас. Оста¬вайтесь романтиком. Так легче жить.
В таком духе мы проговорили с полчаса. Потом он спохватился:
— Вы не будете возражать, если мы пройдём в комнату, и я вклю¬чу телевизор. На несколько минут. Возьмите свой бокал.
С шампанским прошли в гостиную. Сели в кресла, он включил те¬левизор. И сразу стал серьёзным.
Пошёл фильм о войне — очень популярный в то время, зрители за¬полняли все кинотеатры. На экране мелькали молодые лица, взрывы, кто-то сидел в засаде, кто-то погибал...
Он сидел молча, напрягшись. На меня не смотрел, а, возможно, забыл, что я присутствую. Нет, помнил. Через некоторое время выключил телевизор.
— Есть в этом фильме натяжки, преувеличение храбрости людей. Но много и близкого к тому, что было на самом деле.
— Вам было там страшно?
— Не боятся только глупцы. Кто хочет жить — тот боится. В бою такая запарка, что не думаешь — убьют тебя или нет. Я не встре¬чал ни офицеров, ни солдат, которые бы не хотели дожить до конца войны.
Мне стало страшно в госпитале, когда понял, что обречён на неподвижность. Я ведь не терял сознание, поэтому слышал всё, что говорили обо мне — когда выносили с простреливаемой зоны, везли на машине в госпиталь, принимали там... Смотрел на лица врачей и всё понимал. Не спал, не ел. Ведь я был очень молод. До войны ни одну девушку не поцеловал. Хирург мне сказал: «Операция прошла нормально. Пулю дарю на память. Остальное будет зависеть от Господа Бога и тебя. Не будешь лениться, возможно, встанешь на ноги. Но я тебе ничего не обещаю».
— Но вы уцепились за намёк?
— Да, уцепился тем, что меня слушалось — руками и зубами. По¬чему я так люблю спортивные соревнования? Все спортсмены работают на грани возможности, постоянно опровергают стандарты: в гибкости, выносливости человеческого тела, в беге, прыгучести, ловкости... В госпитале ни минуты не лежал просто так — делал гимнастику, меня предупреждали: не торопитесь, не перегружайтесь... Не слушал. Это было трудное время: надежды — ноль, рядом — ни одной родной души, полная зависимость от других. И плакал ночами...

— Вы мужественный человек. Слушаю вас и думаю, что все наши проблемы сегодня — в мирное время — ничто. Моя мама постоянно говорит: «Только бы не было войны!» И я её понимаю.
Мы переходили от одной темы к другой. Не замечали времени.
— Я давно так много, откровенно и с таким удовольствием ни с кем не разговаривал, — поцеловав мне руку, сказал Третий, — если бы мои сослуживцы увидели меня, не поверили бы, что я ногу быть таким красноречивым. Это всё под вашим влиянием, волшебница.

Я допила вино. И попросила:
— Отвезите меня в гостиницу. Уже ночь.
Он поставил свой бокал на телевизор. Подошёл ко мне. Прижал меня к дверному косяку:
— Останься!
Когда я почувствовала его тело, что-то где-то внутри меня сжалось — душа или что-то, похожее на неё, и ухнуло куда-то под ребра.
— Ни за что! Это лишнее.
— Почему лишнее?
— Не будем спорить. Пожалуйста, отвезите меня в гостиницу. Я могу и сама добраться, если вам трудно.
— Прошу тебя: останься!
— Ни за что!
— Я так и буду называть тебя «Ни за что». Хорошо, я отвезу тебя. А завтра мы сможем увидеться?
— По плану завтра я работаю примерно до трех-четырех дня. Хо¬тела походить по вашему городу. Я ведь вижу его только из окна машины.
— Ещё увидишь, я покажу.
Возле гостиницы Третий остановил машину. Я взялась за ручку дверцы. Он потянулся ко мне и поцеловал в щёку. От него приятно и ненавязчиво пахло одеколоном или туалетной водой.
— До встречи, «Ни за что».
— Хорошо же! Я также придумаю для вас кличку.
На том и расстались.
На «ты» мы не переходили, на брудершафт не пили. Быстро же всё у мужчин получается. Впрочем, как мужчину я его не восприни¬мала. То, что он оказался в круговороте войны, был тяжело ра¬нен, страдал от неподвижности, а потом смог вернуться к полноцен¬ной жизни, путешествовать — это поднимало его выше всех тех понятий, из которых складывается слово «мужчина». Наивно? Впол¬не. Но это было так. Для меня.

   Спустя годы, вспоминая и сравнивая, я пойму, что Третий был лучшим из всех мужчин, с которыми меня сводила судьба. Это был её подарок. Интеллектуальный подарок. Предполагаю, что и у него были недостатки в характере и поведении, видные лишь его жене. Мой-то Дим-Дим для других был чуть ли не ангелом во плоти, а на самом деле в нём умещались грубость, ханжество, высокомерие.
При всём при том, никогда не жалела, что не переспала с Третьим в первые дни нашего стремительного романа и стала для него «Ни за что». На некоторое время.
И ещё плюс Третьему. Знала, что детей у него нет. О своей жене он не сказал мне ни слова — ни хорошего, ни плохого. Уважаю таких мужчин. Дмитрий, когда мы бывали в ссоре, рассказывал обо мне своим друзьям, любовницам. Потом друзья и передавали мне, как он меня характеризовал. И это называется любящий муж? И вообще, болтливый мужчина — это нонсенс, ошибка природы.

На следующий день я была свободна с трёх часов. Решила погу¬лять по городу. Посидела в симпатичном кафе, выпила ароматный кофе, посмотрела на народ. Побродила по магазинам и удивилась, что в них нет того адского дефицита, как в Москве, на самые необходимые предме¬ты быта, купила мелкие вещички для сына, себе, соседке-няне, не¬которым приятельницам. Позвонила домой и с облегчением узнала, что мой сын здоров, дружит с няней, ждёт меня, что Дмитрий не забегал (я всегда предупреждала его, когда уезжала — отец всё же).
Радовал солнечный день, осень только начиналась, земля ещё не рассталась с накопленным за лето теплом. Моё кожаное пальто было тогда больше, чем писком моды (с каким трудом я выплачивала за него деньги — это уже детали), каблучки моих туфель уверенно стучали: «Тук-тук-тук! Моя хозяйка молодая, привлекательная. Она ещё будет счастлива, как женщина. Да она и сейчас довольна со¬бой. Посмотрите, посмотрите на неё — разве она не прелесть? И пусть Дим-Дим не думает, что свет клином на нём сошёлся».
Может, на меня и смотрели. Но у меня своя манера ходить —слегка опустив глаза. В этом есть интрига. И понять её могут лишь одарённые интуицией мужчины.
Почему не торопилась в гостиницу? Вo-первых, я устала жить в спешке в своём городе. Во-вторых, предполагала, что мой поклон¬ник звонил не один раз, а, может, у входа ждёт. Пусть помучается, попереживает — полезно. А то сразу: «Останься!» Нет, в небла¬городстве упрекнуть я его не могла.

Я знала, почему «Ни за что!». Мы живём и чему-то учимся.
Вспоминаю развитие нашего бурного романа с Дмитрием. Пока мы не побывали на острове и его член не пробуравил мою девственную плеву, в наших отношениях было много романтики. Мы ужинали в ресторанах, раза два сходили на танцплощадку, он водил меня на кинопросмотры. И говорил, говорил... Готов был считать со мной звёзды. Понимаю, что это была увертюра: он хотел мне понравиться и плавно перейти к основной цели ухаживания — физической близости.
   И как только у нас случилась любовь в шалаше, отношения стали другими. Исчезла романтика. А мне хотелось романтики!
   Помню, как-то мы сидели с Дим-Димом в парке на скамейке. Мы там бывали и раньше. И мой поклонник, пока не стал любовником, заливался соловьём, рассказывал разные забавные случаи, которые случались в киногруппе во время экспедиций; пытался объяснить мне процесс производства кино; говорил о своих планах — его сжи¬гало желание рисовать, и он придумывал сюжеты для своих будущих картин...
А тут сидит и молчит. Обнял меня, потом залез рукой в лиф¬чик, стал ласкать грудь.
— Сними его. Зачем тебе такая сбруя? У тебя красивая, нали¬тая грудь. Это я говорю, как художник.
— Хорошо, сниму. Отвернись.
— Зачем? Я тебя уже всю видел.
— Ты меня видел. А это вещь. Интимная вещь.
— Ах, ты моя умница! Правильно, нечего мне, мужику, смотреть на твоё бельё.
После того события в шалаше, понимала, что я не только переспа¬ла с мужчиной, а он, вроде бы, приобрел некое право на меня. И я должна его слушать и в чём-то уступать. Г-г-л-у-п-п-а-я тетеря! Не только отдала своё влагалище в полное его распоряжение, но и готова была всю себя отдать — волю, желания, планы, привычки...
Мы сидели с Дмитрием в уединённом месте, но это был парк, туда-сюда ходили люди. Он поласкал мою грудь, потом наклонился и стал целовать соски. Поднял лицо — кожа покраснела, глаза блестят.
— Я хочу тебя, милая! Так хочу! Посмотри! — и положил мою руку на ширинку брюк.
Я отдёрнула руку, покраснела сильнее, чем он.
— Не надо. Мне стыдно.
— Дурочка, я же тебя люблю.
И дальше весь вечер всё о том же и о том же. А мне хотелось ласковых слов, объятий, стихов, гулянья при Луне. Вот хотелось и всё! Не знаю, что думают в таких ситуациях другие дамы, но если сразу в кровать — для меня это грубо и неинтересно.

Попробовав один раз такое «блюдо», я решила больше к нему не возвращаться. И когда Третий стал предлагать: «Останься!», я тут же прокрутила весь свой опыт отношений с мужчинами и сказала ему: «Ни за что!», а себе: «Он слишком торопится. Тебе это надо? Не надо. Что ты, кровати не видела, что ли? Или впервые увидишь мужской член? Может — потом. Пусть повздыхает. Я бы хотела, чтобы на этом отношения закончились, и мы бы потом всю оставшуюся жизнь с восторгом вспоминали наши романтические встречи».
Возможно, Марина Цветаева в двадцать три года переживала что-то подобное и написала:

Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши  не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, —
За то, что вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не вами!

Я помнила, как мне было плохо, когда вернулась из Ленингра¬да. Зачем завела там интрижку с неинтересным мне человеком? Без намёка хоть на какое-то чувство. "Стыд и срам на твою голову, Анна!» — укоряла я себя. С Первым всё понятно. Надо было с кого-то начинать, раз уж я решилась завести себе любовника, и он оказался в нужный момент рядом. Я нравилась Первому и он просто в награду на короткое время получил моё влагалище. А теперь куда мне было торопиться? Я не куртизанка. Этим «самым» деньги не зарабатываю. Первую оскомину уже сбила. Себя я уважала. Так что, пусть всё идёт своим чередом!

Третий не ждал меня у входа в гостиницу. Но ещё за дверью но¬мера я слышала, как разрывается телефон.
— Анна, Анна, — слушала взволнованный голос и думала: «Господи! Он же влюбился!», — вас так долго не было. Я даже проехался по городу, думал, вдруг вас встречу.
— Я немного погуляла, завтра уезжаю. Мне было интересно посмот¬реть на город, на людей...
— И себя показать! — сказал со смехом.
— Почему и нет? Но я женщина скромная, — ответила ему в тон.
— Я в отчаянии: вряд ли мы сегодня вечером увидимся. Но у меня есть сейчас полчаса. Я могу приехать. Вы мне разрешаете?
— Приезжайте.
И он приехал. С розой.
— Что ты со мной делаешь? Я набираю номер твоего телефона, а у меня дрожат руки. У меня — солидного человека! И всё внутри дрожит. Улыбаюсь весь день! Сотрудники в недоумении — их серь¬ёзный руководитель улыбается. Тут что-то не так.
Действительно, Третий был возбужден, взбудоражен, не знал, что делать с руками, говорил быстро, его лёгкие светлые волосы взлетали при каждом движении и своеобразным нимбом светились на фоне окна...

   Какая женщина не почувствует гордости, что смогла так влюбить в себя мужчину? И какого мужчину! Не слюнтяйчика, пасующего пе¬ред малейшей трудностью, не того, кто свалил в огромную кучу всё: проблемы государства (как будто он в них что-то понимает), собст¬венные комплексы, апломб, пессимизм, метания — творческие и лич¬ные...
Третий был совершенно другим.
   Он выжил в страшной своей беспо¬щадностью ко всему живому войне. Такой человек просто не мог размениваться на мелочи.
    Он был мудр, как Пророк. Сильный духом, как Спартак. Великодушен, как Дон Кихот. И он хотел любить жен¬щин — восполнить пробел, который отхватила у него война. Причем, отхватила самые молодые, горячие, суперсексуальные годы.

Мой номер в гостинице напоминал пенал; узкий, минимум мебели. Гостя я усадила в кресло, самой пришлось сесть на кровать.
Кровать — провокационный предмет. Некоторых так и тянет на ней растянуться.
Третий недолго оставался в кресле. Перебрался ближе ко мне. Я поднялась, решила отвлечь его разговорами:
— Что же вы будете делать вечером? Должно быть, у вас важное дело, если вы бросаете меня одну? И мы не погуляем. Вы обещали показать мне город.
— Партийное собрание, чёрт бы его съел! Простите. А я парторг. Назначено оно было заранее, должен кто-то быть из горкома партии. Как не вовремя! Думаю, что собрание затянется — в республике на¬мечаются торжества, надо всё обговорить. Всем хватит работы. Я не против. Но сейчас самое важное для меня — ты. Я ничего не могу с собой сделать. Ночью не спал, вспоминал наши разговоры. Ты умная, обаятельная женщина... И почему мы не встретились раньше? Я сколько раз был в Москве. Какими ты там дорогами ходишь, что я тебя не увидел?
— Спасибо за приятные моему слуху слова...
— Позволь, позволь... Я нашел у вашей поэтессы Анны Ахматовой замечательные слова о её и твоём имени: «Мне дали имя при крещенье — Анна, сладчайшее для губ людских и слуха». Когда друг тем ве¬чером сказал мне по телефону, что хочет познакомить меня с пре¬лестной женщиной и зовут её Анна, я был поражен красотой имени.
— Стихи Ахматовой тоже ночью читали?
— Ночью. Открывал страницы наугад.
— А как вам такие её строчки?

Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино,
Не поцелуемся мы утром рано,
А ввечеру не поглядим в окно.

— Прекрасные стихи. Но мне не подходит их содержание.
Тут он схватил меня и крепко прижал к себе:
— Милая, давай ляжем.
— Ни за что!
— Опять — ни за что!
Нет, он не валил меня на кровать, не задирал юбку. Перед такой деликатностью мужчины трудно устоять. Но я устояла.

Это был наш последний вечер. На следующий день Третий показал мне достопримечательности своего уютного города, потом мы пока¬тались по окрестностям. Он остановил машину возле «теремка» — придорожного кафе с яркими витражами.
На нас что-то нашло. Остроты так и слетали с наших губ. Мы «подкалывали» друг друга, вспоминали разные случаи из командиро¬вочной жизни. Я — как меня ели огромные комары на дебаркадере, там меня устроили переночевать, потому что не было гостиницы. Он — как однажды в Москве в гостинице выставили его чемоданы за дверь, пока он занимался делами. Освобождали номера для иностран¬цев. И внесли чемоданы обратно только после обращения к администра¬тору на английском языке, которым он, как и некоторыми другими, отлично владел.
Несмотря на то, что Третий был за рулём, заказал немного вина. Официант разлил его в бокалы. Что-то сказал на местном языке и хотел уйти. Мой спутник его остановил и что-то спро¬сил тоже на родном языке. Официант отрицательно покачал голо¬вой.
— Не сердись, моя прелесть, он не говорит по-русски.
— О чём вы говорили?
— Я спросил, есть ли у них ананасы.
— Ананасы? Должна признаться, что видела их только на картинке.
— Я вспомнил стихотворение Игоря Северянина «Увертюра»:

Ананасы в шампанском!
Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!

— Из этого стихотворения я помню только одну строчку:

«Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!»

Но зато больше помню из «Дифирамб»:

Цветов! Огня! Вина и кастаньет!
Пусть блещет «да»! Пусть онемеет «нет»!
Пусть рассмеётся дерзновенное!
Живи, пока живёшь! Спеши, спеши
Любить, ловить мгновенное!

И всё у него с восторгом, с восклицательными знаками.
— Пусть онемеет «нет»! Жаль, что не онемело твоё «Ни за что!» — с грустью оказал Третий.
Мы просмеялись час. Это был смех сквозь слезы. Что чувствовал он, было видно — грустил. А я веселилась, потому что была благодарна судьбе — она подарила мне такую потрясающую встречу!
   Это была награда за все мои переживания, связанные с бывшим супругом.
У нас хватило такта не обсуждать личное. Мы напоминали изголо¬давшихся по общению людей.
   А вечером Третий с другом проводили меня на вокзал. Мы снова шутили. Когда же поезд начал медленно двигаться, я пережила уди¬вительный момент: увидела, что мужчина пытается удержать вагон, не хотел, чтобы я уезжала.
Значит, я что-то значу? Значит, что-то во мне есть?
Это была хорошая реабилитация меня, как женщины.
Позже у Козьмы Пруткова (кому интересно, тот может узнать, кто скрывался за этим псевдонимом) я прочитала: «Моменты свидания и разлуки суть для многих самые великие моменты в жизни».

Пробрало меня только в поезде. Не могла сидеть в купе. Стояла полночи в коридоре. За окном была тьма, расцвечиваемая редкими фонарями вдоль дороги.
Я прокручивала неожиданную встречу вновь и вновь. Так прокручи¬вают кинопленку несколько раз, чтобы увидеть все нюансы отснятого изображения. Так перечитывают понравившиеся страни¬цы в книге. Так возвращаются к чем-то поразившей картине на выставке.
И тут на меня напал озноб. Возможно, такой же, какой чувствовал он, когда набирал мой номер телефона. Там, где солнечное сплетение, сжималось и трепетало.

Что это было? Любовь с первого взгляда? Нет. Влюблённость? Нет. Страсть? Нет. Скорее, это ключом, как источник из-под зем¬ли, била радость. Я встретила интересного мужчину (по биографии, профессии), с хорошими манерами, тщательно обкатанного высшим светом... Да, вполне возможно, что я идеализировала его. А он — меня. И что из того? Я не собиралась за него замуж. И он не думал жениться на мне. Нам было хорошо вместе.

Я не знала, станет ли он моим любовником. Если нет — он сохранился бы в моей памяти Мужчиной с большой буквы — умным, мужест¬венным, деликатным. Я возвращалась домой сильнее в сто раз, чем когда уезжала. Теперь знала, что никакие разводы не собьют меня с пути. Что не позволю никому командовать мной. Я словно содрала со своей души и тела невидимую чадру, которой была укута¬на, от макушки до пяток.

Но он стал моим Третьим. Недели через две Мужчина с большой буквы был в Москве. О приезде он сказал мне по телефону.
Признаюсь, не была готова к дальнейшему развитию нашего романа. Тем более, к сексуальной его стороне. Я не вчера родилась, понимала: если поклонник так стремительно рвётся к встрече, то он надеется на что-то большее. Да, во всем чувствовалась его так¬тика разведчика.
Хорошо, что окончательно не снесли гостиницу «Москва». Именно в одном из её номеров я пала.
Он назначил мне свидание днём. Встретил у входа, поцеловал руку и в щёку. Был возбужден, весел. В его номере вкусно пахло кофе, а к нему прилагались разные сладости.
Теперь, когда мы остались одни на нейтральной территории, появилась неловкость. Я сидела, тесно сжав колени, как школьница. Взяла чашечку с кофе, но рука так дрожала, что вынуждена была поставить её на стол.
— Милая, я так ждал этой встречи. С тех пор, как ты уехала, не находил себе места, боялся дома произнести твоё имя. И пред¬ставь, ни разу не заболел позвоночник! Успокоился только, когда купил билет на поезд. А ты, милая, ждала нашей встречи?
— Ждала. Очень ждала. Иначе бы не пришла сюда. Неловко себя чувствую. Шла по коридору гостиницы, дежурная, представляю, что подумала.
— Забудь. Что нам до неё.

Он подошёл ко мне и начал целовать.
— Давай ляжем. Полежим немного. Как ты?
Я поёжилась. Он сделал ещё одну попытку. А потом поступил весьма оригинальным способом; разобрал постель, разделся до трусов и лёг. У него было красивое мускулистое тело. Женскому глазу надо обязательно за что-то зацепиться. Мои глаза и зацепились за его тело.
У меня было два выхода. Уйти или лечь к нему под бочок.
   Я выбрала второе. Пошла в ванную, быстро под душем облилась водой, надела пеньюарчик (знакомая достала комплект: комбинация на тонких лямочках и пеньюарчик-распашоночка, коротенькие, белые, покрытые рюшками. Предложила мне его, так как «эта вещь мне ни к чему, а ты молодая, пригодится). Я стала носить этот комплект в сумочке. Как мужчины носят презервативы — на всякий случай. До встречи с Третьим не использовала. Пусть не всё, но что-то он прикрывал.
— Я тебя такой и представлял, — обнимая, сказал мне поклонник, — серебристой.
А дальше было то, что и происходит между мужчиной и женщиной. Он торопливо снял с меня всё. И когда его член оказался в моем влагалище, сделал глубокий облегчённый вдох-выдох, как стон. Некоторое время Третий — теперь уже по праву ставший Третьим — лежал  без  движения.  Думаю:  наслаждался.  Я  гладила  его тело.
— Милая, какая ты тёплая и нежная!
Ответить я не могла — он залепил мне рот своими губами.

Всё произошло довольно быстро. Без оргазма у меня, зато с оргазмом у него. Чему я была очень рада. Мужчина, не спустивший сперму, потом мучается мыслями об импотенции и неполноценности. С Третьим я этого не хотела. Я готова была для него сделать всё, что угодно (в пределах моих принципов), только бы он получил сексуальное удовольствие. Он относился к тем мужчинам, ради ко¬торых стоило постараться.

Женщины разные. Одним не нужен секс вообще и они лишь испол¬няют супружеский долг. Другим подавай длительное сношение с оста¬новками, коктейлем из множественных оргазмов. Третьим достаточно очень короткого секса: туда-сюда и хватит.
Я предпочитаю средний (по продолжительности) половой акт. За пять минут не успеваю что-либо почувствовать. Мне не нравится, если кто-то часами топчется на мне. А примерно полчаса или чуть больше — это хорошее время. Я должна сексуально разогреться — покрутиться, чтобы почувствовать член; если не получается — под¬нять ноги, согнув их в коленях или вытянуть, подложить кулаки или подушку под ягодицы, прижать партнёра к себе. Я ищу положение, чтобы разбудить те эротические точки в моём влагалище, которые начнут «играть» с пенисом и подведут нас к тому острейшему мо¬менту наслаждения, ради которого мужчины и женщины соединяются.
В постели я не эгоистка (как и в жизни была — до поры до времени), помогаю партнёру, слежу, чтобы он нашёл своё положение, при котором может дойти до оргазма.

Третий не был гигантом секса. Не просил меня принять какие-то позы. Всё было спокойно и быстро.
— О-о-о-о! Милая! О-о-о-о!
«Музыкальное» сопровождение оргазма у мужчин разное. Кто силь¬но сопит носом (как Дмитрий); кто шепчет ласковые слова даме; кто всё делает молча...
Потом я поняла, что Третий и не мог быть более активным. Последствия ранения давали о себе знать постоянно. Думаю, что он был счастлив и тем, что ранение не коснулось его мужского здоровья. И хорошо, что я была скованна, более шустрая в постели партнёр¬ша могла бы ему навредить.

... Наш роман длился несколько лет. И первый год виделись мы час¬то, потом — реже. Но зато писали друг другу письма и разгова¬ривали по телефону. Он привозил мне маленькие подарочки: сумочки, книги, сладости. Несколько раз брал для меня путёвки и я отдыхала где-нибудь недалеко от него. Мы виделись, занимались любовью, он возил меня в маленькие городки, где было что посмотреть, мы гуляли в парках. Нам было хорошо вместе. Самое важное, что я от него получала — уважение ко мне. С полным правом я называла его лучшим представителем мужского населения планеты.

Как-то мы возвращались в город. Шоссе было пустынным и Третий вёл машину на приличной скорости. Его друг говорил мне, что он опытный водитель с хорошей реакцией на непредвиденные ситуации. А я не любила быстрой езды.
Вдруг Третий засмеялся чему-то своему и положил мне на коле¬но руку.
— Синьор, французы говорят: если мужчина одной рукой держится за руль автомобиля, а другой — за женскую ножку, он и то, и то делает плохо.
— Остроумно. Мне нравится другая поговорка: живи, пока живётся. Один мой приятель утверждает: если мужчина не сумел привлечь вни¬мание женщины, которая ему понравилась, то он — дырка от бублика. Как тебе это сравнение, милая?
— Неплохо. Пока ты говорил, я ожидала другого конца фразы. Понимаю, понимаю, тебя распирает от гордости, что ты привлёк моё внимание?
— Ещё бы! Мой друг сердится: «Отхватил такую женщину. Я же первый с ней познакомился!» Ты, понимаешь, милая, что так мужчины шутят. Не обижайся.
— В женском обществе можно услышать слова и похлеще. Но он прав: ты привлёк моё внимание и можешь собой гордиться. И меня распирает от гордости, что я сумела привлечь твоё внимание. Смот¬ри, как мои щёки надулись! Так что мы с тобой скоро лопнем от гордости. Вместе!
— Нет, милая, я не могу вести машину. Сейчас я взорвусь и от гордости, и от смеха.
Третий остановил машину. Мы вышли. Пообнимались, посмеялись. Господи, как же хорошо, когда ты понимаешь мужчину, и он тебя понимает! Секс в таком случае — просто приложение к отношениям.
Душа ведь тоже хочет оргазма!

Потом накал нашего романа начал потихоньку гаснуть. Я так и не поняла, насколько он болен. Когда приходили от него письма из реанимационного отделения, я ужасалась. И всё же трагедию Третьего поняла лишь позже.
Из-за плохого самочувствия он всё реже приезжал в Москву и письма мы писали друг другу не так часто, как прежде. На расстоя¬нии трудно долго поддерживать восторженные отношения.
А тут ещё Дмитрий объявился. Пришёл с повинной. Возможно, бывшие мужья чувствуют, когда их бывшие жёны заводят романы с другими мужчинами и не могут этого вынести: «Ей хорошо без меня? Не может быть!».

Однажды я позвонила Третьему по его служебному телефону (домой ему я никогда не звонила). Ответил мужчина: «Его нет». Подумала: «Нет. Значит, вышел из кабинета, может, на каком-нибудь со¬вещании или уехал далеко по делам». Я и не предполагала насколь¬ко далеко от меня он уехал! Через неделю получила тот же ответ. И в голосе отвечавшего почувствовала недосказанность.
— Простите, я слышу вот уже несколько раз от вас, что его нет. Что-то случилось?
— Да. Он умер, — ответил мне, возможно, новый хозяин кабине¬та. И поспешно добавил: — скоропостижно.
Я молча положила трубку.

Сломались и исчезли сумочки, которые мне дарил Третий, были съедены лакомства, где-то стоят подаренные им книги... Осталось самое ценное — его письма.
Где мои письма к нему — так и не узнала. Он писал, что хранил их в рабочем сейфе. После смерти сейф, конечно, вскрыли. Только бы мои письма не попали к его супруге — эти доказательства не¬верности мужа мучили бы её так же, как и его смерть.
   Впрочем, я ничего не знала об их отношениях. Есть браки, где муж и жена — не любовники, а друзья. Мне хочется думать, что Третий, зная о своём плохом состоянии, на всякий случай уничтожил мои письма. Он был галантен во всём.
В первый год нашего романа, бывало, иду на почту (писали мы друг другу «До востребования»), а там два-три письма, написанные в один день. И я иногда отправляла вслед первому письму второе.
Помню, поздним вечером доделывала срочную работу. Вдруг слы¬шу по радио поёт Муслим Магомаев. Хватаю ручку и записываю — так тронули слова и музыка. И сразу же пишу Третьему письмо, в котором слова: ты — моя мелодия, я — твой преданный Орфей; ты — моё сомнение, тайна долгого пути; ты — моё признание, песня, ставшая судьбой...
   Простите меня, поэт, за возможную неточность ваших стихов. Знаю, что музыку к этой песне написала Александра Пахмутова. Получилась песня, пронизывающая душу насквозь, как стрела бога любви Амура (он же — Купидон и Эрот) — сердце.
Из ответного письма я узнала, что чуть ли не в то же время Третий слушал эту песню и написал мне от себя: ты стала моей Вселенною, смолкнувшие струны оживила, сердцу вдохновенному вернула мелодию любви...

Много лет спустя после смерти Третьего я перечитывала до утра его письма. Сколько нежных признаний! Я верю, что они были искренними. Зачем ему было лукавить? Он знал, что тяжело болен (к позвоночнику присоединились другие недуги), болезнь прогрессирова¬ла. Мужественно переносил боли, подолгу лежал в больнице. И писал мне оттуда, что времени у него много и он пытается понять, почему мы так быстро сблизились. И пришёл к выводу, что, значит, ему всю жизнь не хватало того, что я ему дала.

   Я читала это признание и вспоминала судьбу французского писателя Эмиля Золя. Он родился в бедной семье, начинал упаковщиком в крупном издательстве, писал, постепенно завоёвывая интерес у читающей публики. К сорока восьми годам Золя стал богатым человеком. У него был загородный дом, прекрасная квартира в Париже, его ро¬маны у издателей шли нарасхват.
   Однако, по воспоминаниям его близких, нередко он закрывался в кабинете и рыдал от тоски. К этому времени Золя стал толстым, неуклюжим, тяжело дышал от из¬быточного веса. Дальнейшая жизнь казалась ему бессмысленной. Он был женат четверть века и никогда не изменял своей Габриэль. Это лишь в его романах кипели любовные страсти. А их автор был пре¬данным супругом.

До тех пор, пока... Однажды Золя проходил мимо комнаты в своём доме, где гладили бельё. Услышал песню. Её напевал звонкий девичий голос. Золя заглянул в комнату и увидел... свою фею. Через полгода после начала романа с Жанной Золя превратился в стройного, весёлого джентльмена.
Значит, и моему Третьему чего-то не хватало в семейной жиз¬ни? И Дмитрию! И моему Первому любовнику! А мне всего хватало в браке? Я стала думать об этом лишь после первого развода с Дим-Димом. Чего хватает нам, чего не хватает — это очень сложная материя, трудно ответить быстро, точно и правдиво.
   Ведь у каждого из нас своя правда.
Но есть одно главенствующее правило для всех мужчин и женщин, находящихся в браке: не обижайте жену (мужа); если вы встретили ту (того), от которой дополучаете что-то, не полученное в ещё существующей семье, скажите об этом другой своей «половине» всё честно. Не мямлите, не изворачивайтесь, не обвиняйте супругу (супруга) во всех смертных грехах, в которых он, якобы, повинен перед вами...
   Не уподобляйтесь хозяину, который отрубал у своей собаки не сразу весь хвост, а каждый день — по кусочку — из жалости. Раньше врачи скрывали от больных правду об их неизлечимой болезни. Теперь говорят. Наверное, ради того, чтобы человек знал, сколько ему остаётся жить и смог бы прожить это время так, как хотел. Так вот, диагноз при распадающемся браке нужно тоже сказать сразу. Чтобы не мучить жену (мужа), как ту со¬баку.
   В письмах Третьего столько было прелестных слов обо мне: «умная, обаятельная, женственная, изящная, обольстительная»; «счаст¬лив, что встретил тебя — украсила жизнь»... И много подобного, от чего я оттаивала, поднимала голову, верила, что я именно та¬кая, а не «мужик в юбке», как меня характеризовал перед разво¬дом Дмитрий.
   Уж точно, женщинам, замученным мужьями и бытом, надо ходить «налево». Чтобы избежать пролежней на душе. Но только замученным, когда уже брак и браком назвать нельзя.

   Как жалко, что так рано уходят в мир иной нестарые мужчины! Говорят, хорошие люди и Богу нужны.