Кровь на снегу

    Илью Шурупова перевели на другой участок прорабом. Объекты его раскидали между мастерами и прорабами. Мне достался водопровод в посёлке «Полетаево» и ЗИЛок с шофёром по имени Альфунар. Алик, так его все звали, возил Илью в Полетаево, знал дорогу как свои пять пальцев. Поскольку от моих объектов меня никто не освободил, в Полетаево я езжу не часто. Зимний лес, величавые сосны, первозданная тишина. Раздражает болтовня Алика. Ещё больше раздражает его взгляд, приторный, как патока.
    В Полетаево живут баптисты. Для «братьев» и «сестёр» можно приобрести деревенское молоко. Я раскатала губу, захватила бидон. Молока не продали, я не баптистка. Когда Алик привёз меня домой, протянул бидон с молоком.
    – Сколько я должна?
    – Рассчитаемся после, – Алик облизнул губы. На душе мерзко, но я отнесла это к обычной бабьей дури.

                ***
 
    Очередная поездка. Возвращаемся. Не могу отвести взора от зимней лесной сказки. Неожиданно Алик заглушил мотор, повернулся ко мне:
    – Ну как, сладенькая, рассчитаемся? – Щека дёргается, взгляд бешеный. Беру себя в руки.
    – За молоко? Сколько я тебе должна?
    – Ты знаешь, что мне надо! Аллах создал женщин для услады мужчин.
    – Алик, у тебя есть жена.
    – Мужчине одной женщины мало. Будь послушна, а то выкину из кабины. Отсюда до ближайшей деревни сорок километров, замёрзнешь.
    – Включай мотор, поехали, – пытаюсь сохранить самообладание. Он слащаво улыбнулся, хотя глаза по-прежнему колются и спросил:
    – Кефир хочешь? – От неожиданности я согласилась. Алик достал из-под сидения бутылку кефира, размахнулся…

                ***

    Лежу на снегу. В вышине задумчиво качают головами сосны. Что со мной? Голова болит, руки, ноги ватные. Я застонала.
    – Очнулась, сладенькая, – услышала я словно издалека. Алик склонился надо мной, вытянул губы трубочкой для поцелуя. Со всей силы я ткнула ему пальцами в глаза. Вскрикнув, он закрыл лицо руками. Я вскочила, забралась в кабину, откинув голову на спинку сидения, отдышалась. Пальто в кефире. На полу в луже кефира осколки. Положив ладонь на лоб, чтоб не было так больно, наклонилась, подняла один из осколков. Выглянув из окна увидела, что на белом снегу ярко алеет пятно. Проведя рукой по голове, нащупала что-то липкое, поднесла к глазам, кровь. Алик пришёл в себя, сел в кабину.
    – Поехали, сволочь, – прошептала я, в голове колокол. – Поехали, а то горло перережу. – Я поднесла к его носу осколок бутылки, зажатый в кулаке.
Алик подвёз меня к садику. Когда вышла, крикнул вслед:
    – От меня ни одна баба не ускользнула. – Обернувшись, я выдала ему матом такое, что ни рабочие, ни я сама от себя не ожидала.

                ***

    – Что ж Вы, мамаша? Всех детей разобрали, думаете мне домой не надо? – Воспитательница прервалась на полуслове. – На Вас лица нет. Откуда кровь?
    – Упала, – шепнула я и, качнувшись, присела на детскую скамейку. Воспитательница обработала рану на голове, напоила горячим сладким чаем, повторяя:
    – «Скорую» вызвать? – Я отказалась, через дорогу от садика дом.    
    Перехожу улицу. Загорелся красный свет. Машины тронулись. Шаг, другой, машина близко. Рывок, падаю и, вытянувшись, ставлю дочь на тротуар. Шофёр тормознул.
    – Жить надоело? Ты чего под колёса бросаешься? – Я вскакиваю, бросаюсь к плачущей дочери, хватаю её на руки и бежать. Болит разбитое колено. Вслед ругань.
    Накормив дочь, уложила спать. Мне плохо. Мужу не скажу. Он застрелит гада из служебного оружия. Значит посадят. Я этого не хочу. На работе буду помалкивать.      Никогда не забуду историю Верочки, одноклассницы, тихой скромной девушки. Хулиганы её изнасиловали. Мать Веры обратилась в милицию. Допросы, расспросы. В глаза Верочку жалели, за глаза шептались, тыча в неё пальцем, мол в тихом омуте... Родители вынуждены были перевести Веру в другую школу.
    Пришёл муж. Делаю вид, что сплю. Ночью меня рвёт.
    – Что с тобой, – спросонья спросил муж.
    – Отравилась чем-то…

                ***

    Отлежавшись день, вышла на работу. Алик ест меня глазами. Тяжело делать вид, что ничего не произошло.
    На автобусе поехала в архитектуру. Возвращаюсь через парк. Мне дурно. Слышу:
    – Пьяная наверно! Надо милицию вызвать.
    – От неё не пахнет… Лучше «Скорую»… – Лежу в приёмном покое. Глянула на часы: мама дорогая, пора за дочкой в садик. Рядом никого. Вскочила и дёру.
    Вечером снова плохо. Муж вызвал врача. Пожилая докторша, усталая, как ломовая лошадь, не снимая пальто, спросила:
    – Грипп, – и сама ответила, – сейчас у всех грипп. Вы у меня тридцать пятая. Как лечиться знаете? Полегчает, приходите на приём, больничный выпишу.
Отсидев на больничном, я снова на работе. Надо ехать в «Полетаево». Меня трясёт как в лихорадке.
    Возвращаемся. Алик останавливает машину в том самом месте. Я сжалась в комок. Вышел, не стесняясь меня, не отвернувшись, отлил. Вернулся:
    – Соскучилась, сладенькая? – Мною овладело бешенство. Пришла в себя от воя шофёра. У него вся рожа расцарапана, у меня под ногтями кровь.
    Когда муж пришёл со службы, спросила, может ли он что-нибудь узнать о новом шофёре?
На следующий день муж взволнованно сообщил, что у Алика ходка за изнасилование.
    – Будь с ним осторожна, родная. – Я пообещала.
Попросила начальника поменять мне шофёра. У начальника плохое настроение:
    – Чем он тебя не устраивает. Шурупова устраивал, тебя нет…
    – Он сидел за… – Матвей не дал договорить:
    – У нас все сидели. Давай всех уволим, участок закроем…– Утром пришёл другой самосвал.
    – Я буду работать вместо Алика. Алика перевели во второе управление.

                ***

    Через полгода узнаю, что Алик умер от белокровия. Мне его не жаль. Надо уметь прощать, я не умею.