Наваждение

Пустыня была загадочной, но не пугала. Он устал бояться, он просто хотел выжить. Песок пудрой протекал сквозь пальцы ног, солнце сдерживало свою ярость до обеда - у него обычно на голодный желудок вылетали протуберанцы. Саксаулы даже махали вслед путнику, качаемые ветром. А он шел уже не ранишним пружинным шагом, кажется он забыл много лет назад, как можно идти на восходе сил и верить, что пространства покоряются упорным. Последняя фляжка с водой давила на бок, скорее всего это виноват ремень, в алюминиевом сосуде осталась лужица его пота, стёкшего туда после последнего глотка. Бредить - это от слов «брести без сознания», или наоборот - просто быть без сознания? Он подумает об этом позже. Но он ещё шел.  Миражи приходилось отгонять левой рукой, правая не спасала. Просто не работала, поднималась медленно и воздух не шевелила. Чудились дивные девы, красивые игрушки с узорами, оазисы, затянутые шелковыми стенами, отливающими на солнце. Пальмы на горизонте сыпали медленно падающие орехи с кокосовым молоком, другие деревья струили из себя полноценные волны минеральной, да, впрочем, любой воды, пузырьки он всё равно рассмотреть не мог.

Шли третьи сутки. Идти оставалось всего ничего - ещё одни. Ночами он дрожал от холода, закапывался в песок, просыпался до восхода - цивилизация не имела значения, надо было до полудня уйти подальше и найти убежище от пепелящего безумства.    

К десяти часам утра миражи стали сбивать с пути. Левее и выше показался дворец, пришлось оглянуться на следы  завернуть чуть вправо. Потом сзади (оглядываться явно не стоило на этот тонкий звук пересыпающегося песка), появилась барышня из межвременья - с веером, одетая чопорно, но слегка кокетливо, с веером из девятнадцатого века и мобильным телефоном двадцать первого. Чёрное платье с костяным корсетом и турнюром оказалось почему-то кожаным,а спереди заканчивалось такими-же символическими кожаными шортиками.  Пришлось остановиться, она звала взглядом, позой, улыбкой в бесконечнось.Он привык оглядываться на свои следы - другого ориентира не было. Сознание обманывало, зрение, слух - всё жило своей жизнью и он не удивился, разглядев овалы своих следов к качающемуся на ветру изображению девушки, прячущей под веером улыбку.
Смутно она ему напоминала кого-то, но думать об этом сил не было, оставалось совсем немного времени и совсем мало веры в ногах. Для очистки совести он позвал её грязными ругательствами - другие слова просто не протискивались в пересохшее горло, барышня скромно улыбнулась и прикрывшись веером, почему-то с макушки, растаяла в тенях дюн.

До оазиса оставалось одна ночёвка и два раза упасть. Километров по пятьдесят на каждое падение. И переночевать спокойно не удалось, песчаные стервятники пренебрегли его иссушеным телом, но всю ночь ругались, проваливаясь в песок совсем рядом.

Последние свои метры он полз, так было проще, когда оазис был уже на горизонте, настало время последнего желания, которое он и прошептал потрескавшимися губами в камеру, светившую прямо в глаза красной осьминожкой съёмки под объективом: 

- Я люблю тебя, Лейла!

Встать ему помогли. Песок набился под одежду, задний план явно облущился, от софитов нестерпимо веяло яростью не накормленного солнца. Последнее, что он услышал, были слова режиссёра:

- Внимание, все по местам! Снимаем! Дубль второй!

P.S. Главную роль пришлось переснимать с другим героем.