Начало заката Тевтонского ордена

      Rex Lupus Deus


      Наставнику и другу Берту Хеллингеру


      Небезызвестному советскому историку 20-х-30х гг. ХХ в. Михаилу Покровскому принадлежит крылатое изречение: «История – это политика, опрокинутая в прошлое». В определенном смысле это действительно так. Наглядным примером служит хотя бы безмерно мифологизированная (если не сказать - фальсифицированная!) из «патриотических» (то есть националистических) соображений поколениями позднейших – прежде всего, польских - историков, а пуще того – исторических романистов (на фоне которых выделяется, в первую очередь, Нобелевский лауреат Генрик Сенкевич, со всей силой, бесспорно, присущего ему незаурядного литературного таланта, средствами готического «романа ужасов» заклеймившего на страницах своей эпопеи «Крестоносцы» орденских рыцарей как законченных садистов и прямо-таки сатанистов, преисполненных дьявольской гордыни и ненависти к пруссам и полякам и при первой же возможности подвергающих их изощренным пыткам) – летопись борьбы военно-монашеского Тевтонского ордена с Польшей и Литвой, в особенности же ее кульминации - решающей битвы, разыгравшейся 15 июля 1410 г. на равнине между селениями Грюнфельде и Танненберг. Мифы начинаются с названия места битвы. Поляки упорно именуют его «Грунвальд». По-русски это слово принято транслитерировать как «Грюнвальд», что буквально означает по-немецки «Зеленый лес» (по-литовски – «Жальгирис»). Между тем, никакого «Грюнвальда» ни в означенной местности, ни поблизости, ни на сто верст вокруг нет и никогда не было, хотя одно из расположенных поблизости селение именовалось Грюн(е)фельде, то есть буквально «Зеленое поле» (а не «лес»), а другое – Танненберг (буквально – «Еловая гора»). Поэтому орденские и позднейшие немецкие историки именуют интересующее нас сражение «битвой под Танненбергом», что, в свете вышеизложенного, представляется вполне логичным.

       Впрочем, справедливости ради, следует заметить, что почти все немецкие топонимы (т.е. названия замков, крепостей, городов и сел, расположенных на орденской территории) и гидронимы (названия рек, ручьев и озер) имели свои польские (а во многих случаях - также литовские) эквиваленты: Алленштейн - Ольштынек, Альтгауз - Староград Хелминский, Бальга - Балга, Бартенштейн - Барташице, Биргелау - Бежглово, Бранденбург - Покармин, Бр(а)унсберг - Бранево, Бромберг - Быдгощь, Брат(т)иан - Барцяны (Брацяны), Бютов - Бытов, Вартенбург - Барщево, Гаммерштейн - Чарнэ, Гейлигенбейль - Свента Секирка, Гейльсберг - Лидзбарк Варминский, Гильгенбург - Домбровно, Гогенштейн - Ольштынек, Гогенфир - Камень, Голлуб - Голуб, Грауденц - Грудзендзь, Данциг - Гданьск, Диршау - Тчев, Добрин - Добжин, Древенц - Дрвенца, Дубисса - Лубеша, Зеемен (Сеемен) - Замин, Зольдау (Сольдау) Дзядлово, Иоганнисбург - Пиш, Камин - Камень Крайенский, Кауэрник - Куржетник, Кёнигсберг - Кинсберг (Кролевец, Крулевец), Кнейпгоф - Книпава, Кроне - Коронов )Вальк), Кульм - Хелмно, Лаутенбург - Лидзбарк, Лейпе - Липинек, Лёбау (Лобау) - Любава, Логдау - Логдово, Людвигсдорф - Людвигово (Людвиково), Лютерберг - Лидзбарк, Мариенбург - Мальборк (Мальборг), Мариенвердер - Квидзин, Мельзак - Пенжно, замок Мемель - Тройпеда (Клайпеда), река Мемель - Неман (Нямунас), Мёве - Гнев, Морунген - Моронг, Нак(к)ель - Накло, Нейденбург - Нидзица, Нейенбург - Нове, Нессау - Нешава, Нетце - Нотец, Ортельсбург - Щитно, Остероде - Отсрода (Оструда), Папау - Папово, Раг(а)нит(а) - Рагнета, Реда - Радзин, Рейн - Рейно (Рын), Ризенбург - Прабуты, Роггенгаузен - Рогозьно, Росситен - Россейняй, Страсбург - Бродница, Сандец - Сонч, Танненберг - Тамберг (Стенборк), Торн - Торунь, Тухель - Тухоля,  Швец - Свеце, Шёнзее - Ковалево, Фалькенау - Фалькново (Вельгново), Фаулен - Ульново, Фрёгенау - Фрыгново, Цемпельбург - Семпольно, Эльбинг - Эльблонг,Энгельсбург - Копшивно и т.д. 

       Второй миф связан с утверждениями о численности вооруженных сил противоборствующих сторон, сошедшихся в смертельной схватке на Танненбергском поле. Средневековые хронисты в подобных случаях часто грешат преувеличениями. Так, французский хронист Монстреле (завершивший известную хронику Фруассара), утверждал, что под Танненбергом войско короля Польши составляло шестьсот тысяч (!) человек, что в битве погибло более шестьдесят тысяч (!) воинов с обеих сторон и т.п.; в немецкой «Любекской хронике» войско противников ордена Святой Девы Марии исчисляется ни много, ни мало в ... пять миллионов (!) конных и пеших воинов, и т.д. (в романе «Огнем и мечом» Генрик Сенкевич пишет о том, что «двести тысяч железных немцев шли под Грюнвальдом на хоругви Ягелловы»!). Но и маститые советские историки еще сравнительно недавно всерьез утверждали, что силы Тевтонского ордена под «Грюнвальдом» составляли, якобы, более сорока тысяч, а силы антиорденской коалиции (якобы «славянской»!) – до девяноста тысяч конных и пеших бойцов! Между тем, совершенно ясно, что таким громадным полчищам на поле битвы под Танненбергом было бы негде развернуться, да и набрать их у противоборствующих сторон не было никакой возможности.

      Ныне считается доказанным, что войско Тевтонского ордена и его союзников насчитывало около двенадцати тысяч, а войско антиорденской коалиции – до двадцати тысяч воинов.

      Третий миф заключается в утверждении, что война 1410-1411 гг. была «борьбой славян с агрессией немецких феодалов». На это, прежде всего, следует заметить, что главным объектом борьбы являлась не какая-то населенная славянами земля, а Самогития – обширная и совершенно неосвоенная территория (именовавшаяся по-литовски «Жемайте», а по-польски «Жмудь»), дарованная Тевтонскому ордену Великим князем («королем») Литовским Миндовгом (Миндаугасом) - этот дар был впоследствии подтвержден другим верховным правителем Литвы - князем Александром-Витовтом Кейстутовичем - и населенная совершенно дикими языческими племенами, о которых современные им хронисты пишут, совсем как о гуннах и прочих варварах, как о «низкорослом народце, одетом в звериные шкуры, на маленьких, крепких мохнатых лошадках», сообщая еще немало «трогательных» подробностей в том же роде. Судя по сообщениям летописцев, жмудины жили в основном грабежами поляков и своих же, несколько более цивилизованных (и, во всяком случае, официально считавшихся окрещенными) ближайших родичей-литовцев, при каждом набеге «ополоняясь челядью» (то есть, захватывая пленных и обращая их в рабов) и находя особое удовольствие в том, чтобы приносить пленных христиан в жертву своим поганским идолам (обычно жмудины «жрали» своим «божествам», поджаривая пленников на медленном огне или подвешивая их за ноги к ветвям «священного» дуба). Не менее охотно предавали свои жертвы огню и ближайшие соседи и родичи жемайтов - такие же «поганые» литовцы-аукштайты (при всем честном народе сжегшие, к примеру, на костре православного митрополита всея Руси Герасима). В данном случае слово «поганый», или «поганский», является отнюдь не оскорбительным эпитетом, а всего лишь заимствованным из латинского языка термином, которым обозначалось языческое население (преимущественно сельское), начиная с первых веков распространения христианства. Слово «пагус» (pagus) означает по-латыни «сельский округ», отсюда «паганус» (paganus) - «сельский житель», «селянин» (исторически христианство распространялось прежде всего среди более культурного городского населения, в то время, как менее развитые в умственном и других отношениях селяне еще долго «пням молились»). А от «паганус» происходят и русские слова «поганец», «поганый», «поганский» и «погань». Впрочем, гораздо важнее, в свете мифа о «борьбе славян с немецкой агрессией» представляется даже не то, что жмудины были «погаными», а то, что они, подобно всем своим сородичам – голяди, пруссам, деремеле и ятвягам – вовсе не были славянами, а принадлежали к числу народностей балтийской языковой семьи. Не были славянами и ближайшие родственники жмудинов – литовцы (летувисы). Правда, в состав тогдашнего Великого княжества Литовского входило и немало бывших земель Киевской Руси, захваченных после татарского погрома литовскими князьями и населенных, вне всякого сомнения, славянами. Но как раз этим-то населенным славянами землям никакая агрессия со стороны Тевтонского ордена («по самые уши» увязшего в Самогитии и с величайшим трудом удерживавшего под своим контролем беспокойную литовскую границу), а тем паче - со стороны «немецких феодалов» никогда не угрожала (как говорится, «где именье – где вода»!). Так что одним мифом меньше!

        Относительно союзников Ягелло и Витовта даже столь лояльный к обоим высокородным литвинам Генрик Сенкевич не скупится на, прямо скажем, не слишком лестные эпитеты. Так, татары на службе у Витовта, по утверждениям Нобелевского лауреата (отец  которого, между прочим, был крещеным литовским татарином) - «дикари, отличавшиеся неслыханной свирепостью - вид у татар был такой зловещий и дикий, что их скорее можно было принять не за людей, а за диких лесных чудовищ» (а ведь таковыми они представляются не какому-то окаянному «тевтонскому псу», а главному положительному герою романа «Крестоносцы» - безупречному во всех отношениях польскому рыцарю Збышку из Богданца). Вслед за татарами на страницах романа Сенкевича появляются другие союзники Витовта - «точно такие же дикие бессарабы с рогами на головах», «длинноволосые валахи, которые вместо панцирей покрывали грудь и спину деревянными досками с неуклюжими изображениями упырей, скелетов или зверей» и тому подобные «порождения Мордора» (выражаясь языком современного толкиниста).   
   
        Что же касается национального состава войска, приведенного под Танненберг польским королем Владиславом II Ягелло (окрещенным незадолго перед тем литовским князем Ягайлой, или, по-польски, Ягелло – смертельным врагом Московской Руси, «чуть-чуть» запоздавшим прийти на помощь золотоордынскому хану Мамаю на Куликовом поле!) и его «заклятым другом» и кузеном Великим князем Литовским Александром-Витовтом-Витольдом (у которого братец Ягайло-Ягелло укокошил родного батюшку Кейстута-Кастутиса, так что сам Витовт с величайшим трудом сумел вырваться из «братского» плена и сбежать под защиту Тевтонского ордена, переодевшись в женское платье!), то это якобы «славянское» войско в действительности состояло из представителей чертовой дюжины разных народностей – литовцев, жмудинов, армян, караимов, валахов, татар, молдаван-бессарабов, венгров, и многих других – хотя были, конечно, в его составе и славяне – сербы (лужицике сорбы), кашубы, поляки, воины из западнорусских земель и отряды моравских, силезских и чешских наемников (в числе последних - будущий гуситский полководец Ян Жижка из Трокнова – грозный вождь еретиков-таборитов, велевший после смерти содрать с себя кожу на барабан, под грохот которого табориты шли в бой против воинов Креста). Армянские наемники (как пехотинцы, так и конники) в описываемую пору ценились весьма высоко – недаром ордынская армия хана Мамая в битве на Куликовом поле в 1380 г. включала в свой состав «арменские» наемные отряды (навербованные, естественно, не в самой Армении, а среди армянских колонистов в Крыму)! Караимов (иудеев тюркского происхождения, признававших Тору, но отрицавших Талмуд) Витовт привел из своего Крымского похода и поселил в Тракае (Троках); с тех пор караимы составляли нечто вроде лейб-гвардии литовского Великого князя. Татарская конница Витовта (три тысячи сабель под предводительством хана Джелал-эд-Дина - сына золотоордынского хана Тохтамыша, вероломно захватившего и разрушившего Москву в 1382 г., вырезав, по разным подсчетом, от двадцати до сорока тысяч москвичей) представляла собой внушительную военную силу, а отнюдь не «вспомогательные части», как утверждали советские историки, позволявшие себе говорить о «малонадежной татарской коннице» (и это в начале XV в., всего пару лет после сокрушительного разгрома гигантской армии Витовта – в которую, между прочим, тогда входил и контингент войск Тевтонского ордена! – этими же самыми «малонадежными татарскими конниками» в битве на Ворскле в 1399 г.)! Имелись в войске Витовта (посадившего в 1411 г. Джелал-эд-Дина на престол Золотой Орды, хотя и ненадолго) и «свои», служилые татары, переселившиеся в Литву еще раньше, и входившие в состав конных литовских хоругвей.

       Кстати, с татарами у тевтонских рыцарей были давние счеты - со времен битвы с ордой темников хана Батыя при Лигнице (Легнице, Вальштатте) в Силезии в 1241 г., в ходе которой «несущие смерть Чингисхана сыны» применили против войска западных христиан боевые ракеты китайского производства и после которой к вечеру в ордынскую ставку были доставлены девять мешков окровавленных рыцарских ушей, отрезанных победоносными татаро-монголами у убитых витязей силезского герцога Генриха II Благочестивого (тевтонских рыцарей, тамплиеров, иоаннитов, поляков и силезцев). Сам герцог Генрих был ранен татарами, взят в плен и лишился головы. У нас о битве под Лигницей, обескровившей татарское войско, ослабившей наступательный порыв темников хана Батыя и заставившей их, в конечном счете, повернуть назад, мало что известно. Между тем, в Германии (да и в Польше) она известна как одно из решающих сражений, решивших не только судьбу обеих стран, но и всей Европы (если не сказать - всего Христианского мира)!

       Впрочем, национальный состав армии «немецких агрессоров» на поверку оказывается еще более пестрым. Верховный магистр Тевтонского ордена брат Ульрих фон Юнгинген (которого у нас также по непонятным причинам почему-то именуют «Великим магистром»!) привел под Танненберг представителей двадцати двух народностей. Сразу оговоримся – были среди них, конечно, и немцы. Но «немцы» в средневековом понимании этого слова, то есть члены ордена и их союзники из числа подданных «Священной Римской империи германской нации» (не являвшейся, по выражению Карла Маркса, ни «священной», ни «римской», ни «германской», ни даже «империей» - естественно, с нынешней точки зрения!), в том числе фризы, голландцы, фламандцы, валлоны, бургундцы, брабантцы, люксембуржцы, швейцарцы, австрийцы, и опять-таки чехи, силезцы, моравы. Эти «братья-славяне» сражались под Танненбергом с обеих сторон. Хотя, конечно, с «современной патриотической» точки зрения, им надлежало бы сражаться на стороне «немецких агрессоров», дабы не прослыть в глазах современников и потомства «изменниками Родины». Ибо их Родина - Чехия (Богемия) входила в тогдашнюю «Германию» («Священную Римскую империю германской нации»), а чешский (богемский) король Вацлав (Венцель) даже являлся императором этой самой «Германии» (правда, он был из рода герцогов Люксембургских, но все-таки!). В армии Тевтонского ордена имелась целая «хоругвь («баннер», «знамя») Святого Георгия», состоявшая из чужеземных рыцарей (сопровождавшихся, естественно, соответствующим количеством оруженосцев, воинов, конных и пеших слуг), как встарь, прибывших на зов Верховного магистра, в качестве добровольцев-«пилигримов» со всех концов Европы. До конца XIV в. именно эти добровольческие контингенты крестоносцев составляли основную массу и ударную силу, с помощью которой осуществлялась христианизация Пруссии и Литвы. «Братья-рыцари» Тевтонского ордена были слишком малочисленны, чтобы проводить эту работу собственными силами. Достаточно сказать, что даже в решившей во многом судьбу ордена битве под Танненбергом число самих тевтонских рыцарей (единственных в орденском войске, кто имел право носить белый плащ с черным крестом) не превышало двухсот пятидесяти (из них двести три пали в бою)! После разрекламированного в 1389 г. на всю Европу крещения Литвы (до подлинной христианизации которой было еще очень далеко!) число добровольцев, желающих участвовать в вооруженных набегах («рейсах» или «рейзах») ордена на Литву резко снизилось. В результате Тевтонскому ордену пришлось прибегнуть к помощи наемников, которые обходились весьма недешево. Орденская казна, не рассчитанная на столь высокие расходы на оборону, очень скоро стала истощаться. Орденскому правительству пришлось вводить все новые и новые налоги и подати, от которых его подданные и вассалы, в том числе города, раньше были освобождены, что вызвало среди них недовольство и даже волнения. Вот к чему привели известие о крещении Литвы и вызванный им спад крестоносного энтузиазма! Далеко не всякий европеец оказался на поверку безжалостным и одержимым лишь жаждой убийств и наживы «псом-рыцарем», готовым рискнуть спасением своей души, подняв меч на вчерашнего литовского язычника, ныне ставшего его братом во Христе! А ведь до той поры вооруженное «паломничество» в Землю Пресвятой Девы Марии (Пруссию и Прибалтику) считалось не менее достойным и богоугодным делом, чем «странствие» в Святую Землю (Сирию и Палестину), а посвящение в рыцари на поле боя с прусскими «сарацинами» (именно так именовались язычники-пруссы в одном из папских посланий Тевтонскому ордену!) – ничуть не менее почетным, чем у иерусалимского Гроба Господня! Участвовать в «рейсах» тевтонских рыцарей почитали за честь и польские князья Конрад Мазовецкий и Святополк Поморский, и наследник английского престола принц Генри Дерби (будущий король Генрих IV Ланкастерский), и чешский король Оттокар (Отакар) II Пшемысл (основатель очередного «оплота германской агрессии против славян» - Кенигсберга, давший новому городу в качестве герба свою корону и чешского льва!), и король Венгерский, и граф Голландский, и французы герцог де Бурбон и маршал Бусико, и граф Голштинский (все – участники только одного «паломничества» тевтонских рыцарей в Литву в 1344 г.!). Да и какая «немецкая» (то есть национальная) экспансия могла исходить от Тевтонского ордена – сообщества подчиненных исключительно римскому папе воинов-монахов («Божьих дворян» - по выражению средневековых русских летописцев!), не имевших ни имущества, ни семей, ни потомства, чьи прусские и прибалтийские владения не являлись частью даже того «германского» горе-государства, о котором шла речь выше! Правда, с должностью тевтонского Верховного магистра был неразрывно связан титул князя «Священной Римской империи германской нации», но лишь в части тех орденских владений, которые в эту «империю» входили! А вот подчиненность Тевтонского ордена римскому папе была совершенно однозначной, так что, в свете отнюдь не национальных, а наоборот, наднационально-универсалистских претензий папского престола орден никак не мог являться орудием агрессии какой-либо «национальности» или «национального государства» - даже если бы «Священная Римская империя» являлась таковым (а она таковым не являлась)!

      Кроме подданных этой «империи»  и наемников, сражавшихся за плату (упомянутых выше чехов, силезцев и моравян, генуэзских арбалетчиков и английских лучников и пр.), в составе орденского войска под Танненбергом ратоборствовали венгерские, французские, английские, шотландские рыцари. Летописцы сохранили для нас имена особенно прославивших себя доблестью на поле брани «военных гостей» (союзников) ордена Пресвятой Девы Марии – знатного нормандца сира Жана де Феррьера, сына сеньора де Вьевиля, пикардийца сеньора дю Буа д’Аннекена, венгерских крестоносцев графа-палатина Миклоша Гарая (Николая де Гара) и Габора из Буды, трансильванского (семиградского) воеводы Стибора (Сцибора или Сцибория), приведшего под Танненберг двести отборных воинов, предводителя «хоругви Святого Георгия» венгра Дьердя Керцдорфа и многих других. Немалую часть «гостей» ордена составили рыцари-крестоносцы из различных германских земель – главным образом, Швабии, Фрисландии, Баварии и Вестфалии. Большинство рыцарей-крестоносцев, прибывших на помощь ордену Девы Марии из австрийских земель, сражались не в составе «иностранной» хоругви Святого Георгия, а под знаменем своего земляка – Великого комтура Тевтонского ордена брата Конрада (Куно) фон Лихтенштейна – «правой руки» Верховного магистра Ульриха фон Юнгингена. Кстати, хоругвь Великого комтура, под которой бились австрийские рыцари, представляла собой точную копию красно-бело-красного австрийского знамени, история возникновения которого теснейшим образом связана с Крестовыми походами. Согласно старинной легенде, австрийский герцог Леопольд VII, участник Третьего Крестового похода, после взятия штурмом мусульманской крепости Аккона оказался настолько залит своей собственной и вражеской кровью, что его белое полукафтанье-сюрко, надетое поверх доспехов, стало красным от крови, за исключением белой полосы, образовавшейся в том месте, где полукафтанье было прикрыто поясом с ножнами меча. Так, по легенде, родилось красно-бело-красное австрийское знамя.

       Не следует также забывать о многочисленном контингенте «прусских рыцарей» - светских вассалов Тевтонского ордена, являвшихся потомками окрещенных и со временем ассимилировавшихся знатных пруссов («великих свободных», или «витингов»), наделенных орденом земельными угодьями и обязанных за это являться в случае войны по призыву Магистра «людно, конно и оружно». Орденская пехота также состояла в основном из сельского ополчения «малых свободных» пруссов, сражавшихся в пешем строю, а также из контингентов епископов орденских владений и из отрядов, присланных купцами и бюргерами городов, расположенных на территории прусского орденского государства. Из числа последних славой особо искусных бойцов пользовались данцигские моряки, не знавшие себе равных в искусстве владения боевым топором.

       Но самым интересным – с точки зрения правдивости тезиса о «борьбе славян с немецкой агрессией»! (кстати, давно пора было оговориться, что в 1410-1411 гг. имела место только одна агрессия – вторжение объединенного польско-литовско-татарско-караимского войска на земли Тевтонского ордена, сопровождавшееся обычными в таких случаях погромами, поджогами, грабежами, резней мирного населения и прочими «перегибами» - а никак не наоборот!) – обстоятельством представляется следующее. В битве под Танненбергом на стороне Тевтонского ордена участвовали во главе своих войск два знатных польских князя, находившихся в близком родстве с древнейшей польской династией Пястов – Казимир V Щецинский (происходивший по другой линии от знаменитого поморского князя Святополка, являвшегося первоначально союзником ордена, а затем, в период «Великого восстания» пруссов в конце XIII в. переметнувшегося на сторону восставших, чтобы, в конце концов, все же вновь примириться с орденом) и Конрад IV Олесницкий Старший (по прозвищу «Белый»). Именно щецинский князь прислал польскому королю Владиславу Ягелло своего герольда с двумя знаменитыми мечами, тем самым вызывая его и Витовта на бой от имени Верховного магистра (которого, по некоторым сведениям, не уведомил о посылаемом полякам и литовцам вызове!), маршала, рыцарей и союзников ордена Пресвятой Девы Марии! Присылкой вражеским вождям мечей князь Казимир хотел «придать им мужества, которого, по его мнению, у них обоих было мало»! Впрочем, существует более прозаическая версия – орденское войско устало ждать наступления врага на солнцепеке, поскольку жаркое июльское солнце раскаляло боевые доспехи. Во всяком случае, отказаться после столь дерзкого вызова своего же «соплеменника» (хотя какое отношение недавно крещеный литвин, в сущности, имел к древним польским Пястам!?) означало бы для свежеиспеченного польского короля «потерю лица». Впрочем, его ответ был преисполнен глубочайшего христианского смирения (возможно, напускного, хотя – кто знает?): «Мы никогда не просили помощи ни у кого, кроме Бога. И примем эти мечи от Его имени»... Оба польских «тевтона» сражались против «своих» же братьев-славян «аки львы», были взяты поляками в плен и пощажены, в рассуждении своего высокого происхождения, как Пясты по крови, и, надо думать, высокой платежеспособности своей родни (но, скорее всего – еще и потому, что их поведение, с точки зрения тогдашних понятий о воинской и рыцарской чести считалось совершенно нормальным!)

        В то же время, ливонский «филиал» Тевтонского ордена, вопреки утверждениям польского летописца Яна Длугоша (считающегося у нас – хотя он не был современником событий и писал о них по прошествии более чем полувека! - почти таким же непререкаемым «источником истины», как цитировавшийся нами выше роман Генрика Сенкевича «Крестоносцы», не говоря уже о снятом по этому роману одноименном двухсерийном блокбастере!), об участии в битве «ливонских рыцарей под собственной хоругвью», поступил совершенно «не патриотично» и, несмотря на слезные мольбы Верховного магистра о помощи, не прислал под Танненберг ни одного рыцаря, ни одного, даже самого завалящего кнехта, поскольку ландмейстер (провинциальный магистр) Тевтонского ордена в Ливонии брат Конрад фон Фитингоф(ен) предусмотрительно заключил с Витовтом сепаратное перемирие, которое не пожелал нарушать! И не нарушил! Причем формально даже имел на это полное право. Дело в том, что брат Ульрих фон Юнгинген вел войну с Ягайлой и Витовтом не в качестве Верховного магистра всего ордена Пресвятой Девы Марии Тевтонской в целом, а всего лишь в своем качестве магистра ордена в Пруссии! Не прислали ни одного воина в помощь своим прусским собратьям по Тевтонскому ордену и его комтурства, расположенные в Германии. Оттуда в качестве добровольцев прибыло – исключительно по долгу совести! – лишь некоторое количество рыцарей-мирян, в ордене не состоявших. Изо всех вышеприведенных фактов явствует, что в действительности воображаемая «война славян с немецкими агрессорами» была типичной «файдой» - феодальной распрей, какими пестрит история Средневековья, хотя и принявшей немалые масштабы по размаху сил и средств, задействованных с обеих сторон – пятьдесят одна «хоругвь» (не менее трех тысяч рыцарей, столько же оруженосцев, около шести тысяч пехотинцев и несколько бомбард, стрелявших каменными ядрами) в войске Верховного магистра; девяносто одна «хоругвь» - в объединенном войске его противников.

        Теперь коснемся четвертого мифа. Согласно большинству исторических хроник, войско Тевтонского ордена построилось в две линии тремя большими соединениями, именовавшимися по-немецки «треффенами» (Treffen), причем одно из них, под командованием самого Верховного магистра, представляло собой резерв и образовывало вторую линию. Левым крылом первой линии командовал маршал Фридрих фон  Валленроде, правым – Великий комтур Куно (Конрад) фон Лихтенштейн. Описания битвы при Танненберге, в общем и целом, достаточно немногочисленные, весьма обобщенные и крайне политизированные (с обеих сторон), повествуют о том, что литовцы напали на левое крыло орденского войска и после ожесточенной схватки были обращены им в бегство. Левое крыло «тевтонов» увлеклось преследованием бегущих литовцев и оторвалось от главных сил своей армии. В результате правому крылу, под командованием Лихтенштейна, пришлось взять на себя главную тяжесть схватки с польской частью союзного войска. Затем в битву вмешался «тевтонский» резерв под командованием Гохмейстера (то ли для того, чтобы помочь изнемогавшему в бою с поляками «треффену» Лихтенштейна, то ли для того, чтобы развить достигнутый Лихтенштейном успех – свидетельством чему служил кратковременный захват рыцарями Лихтенштейна главного знамени польского войска - и довершить разгром поляков). Но удар «тевтонского» резерва не достиг поставленной цели, потому что часть бежавших с поля боя под натиском сил маршала Валленроде литовцев возвратилась и снова вступила в бой, решив тем самым исход сражения в пользу Владислава Ягелло и Витовта и подписав смертный приговор орденскому войску.

        Однако более вероятным нам представляется боевое построение орденского войска перед началом сражения тремя «треффенами» (примерно одинаковой численности), расположенными не в две, а  в одну линию, общей длиной примерно в полтора километра (а не в два километра сто метров, как с почти невероятной точностью утверждается, например, во II томе «Истории военного искусства»  Е.И. Разина). При этом левым крылом выстроенного в в одну линию орденского войска командовал (Верховный) маршал (лат.: marescalcus) брат Фридрих фон Валленроде, центром («челом») - сам Гохмейстер (лат.: magister generalis) Юнгинген, а правым крылом - гросскомтур (лат.: commendator magnus) брат Куно фон Лихтенштейн. В качестве общего резерва командованием орденского войска были выделены две тысячи конных воинов под командованием Великого казначея (лат.: thesaurarius) брата Томаса фон Мергейма (светские вассалы ордена из Кульмской земли и часть «военных гостей»).

       В пользу нашего предположения (разумеется, отличающегося от традиционных представлений, изложенных в любимых всеми нами с детства книгах, начиная с «Историй военного искусства» Разина и Строкова), говорит то обстоятельство, что поляки и литовцы обладали значительным численным превосходством над «тевтонами», что орденское войско было крайне утомлено ночным переходом к полю битвы (от которого не успело отдохнуть), что решение должно было быть принято его командованием как можно скорее. Кроме того, совершенно невозможно представить себе, что Гохмейстер поручил всего лишь одной трети своего войска («треффену» Лихтенштейна) противостоять всей польской части войска союзников! К тому же летописцы (например, автор орденской «Хроники Посильге») сообщают о троекратном (!) прорыве отрядом Гохмейстера польского боевого порядка. Спрашивается: когда и какими силами Гохмейстер мог его совершить, если, согласно Длугошу и другим, последняя атака орденского резерва под его командованием оказалась безуспешной? Это было бы совершенно невероятным (несмотря на измену ордену кульмских рыцарей), если бы эту атаку совершил еще не использованный в бою, отборный отряд орденской армии.

      Мы не будем касаться всех перипетий этой многократно описанной «битвы тридцати пяти народов». Обратим внимание только на одно интересное обстоятельство - войско вчерашних язычников Ягайлы и Витовта шло на войско ордена Пресвятой Девы Марии под торжественное пение молитвы Ей же, Пречистой Деве: «Богородице Дево радуйся...». В этом было что-то роковое по силе своей неизбежности. И тут не помогли ни свинцовые и каменные ядра орденских ручных и полевых бомбард, ни удар пятнадцати «хоругвей» маршала ордена фон Валленроде на левом фланге, с копьями наперевес, под градом татарских стрел, отскакивавших от рыцарских лат, разметавших конницу Джелал-эд-Дина и опрокинувших Литву под звуки ликующего пасхального песнопения: «Христос воскресе»... Преследуя бегущих литовцев, левое крыло «тевтонов» натолкнулось на упорное сопротивление трех русских хоругвей (Смоленской, Мстиславльской и Оршанской) под командованием то ли князя Семена-Лингвена (Лугвения, Лонгвиния) Ольгердовича (брата польского короля Владислава Ягелло), то ли сына этого Семена-Лигнвена - князя Юрия (Георгия) Мстиславского -, сломить которое Валленроде оказался не в состоянии. На выручку ему подоспел Лихтенштейн со своими австрийцами. Две русские хоругви были изрублены, но тут в дело вступили свежие польские резервные войска, и в центре польского боевого порядка разгорелась жестокая сеча вокруг большого – красного, с белым одноглавым орлом и тремя косицами - королевского знамени (Великой Краковской хоругви), несколько раз переходившего из рук в руки. Долгое время стрелка весов колебалась, несмотря на численное превосходство поляков, и, возможно, «тевтоны» одержали бы верх в этой битве, если бы не измена в их собственных рядах (обстоятельство, упорно игнорируемые отечественными историками!). В оглушительном грохоте, лязге и шуме тогдашних сражений команды были практически не слышны и потому их заменяли сигналы, подаваемые значками и знаменами. Знаменосец «земских рыцарей» («ландесриттеров») Кульмерланда, или Кульмской (Хелминской) земли – светских вассалов Тевтонского ордена – Никкель фон Ренис (или Никш), подал знаменем своим соратникам ложный знак к отступлению, чем вызвал большую сумятицу в рядах орденских войск. Заметив, что враги пришли в замешательство и показали спину, Витовт мгновенно среагировал и атаковал отступающих вассалов ордена Девы Марии. Услышав всеобщий ликующий крик: «Литва возвращается!», приободрились и поляки. В отчаянной попытке переломить ход событий Верховный магистр ввел в бой свой последний резерв – шестнадцать отборных «хоругвей», но вырвался далеко вперед, потерял в схватке шлем и был ранен в лицо и в грудь. Версии относительно его гибели расходятся.

        По одной из версий, наиболее распространенной (и принадлежащей Яну Длугошу), конь Верховного магистра был ранен, а сам он выбит из седла и погиб под градом ударов разъяренных литовцев (один из которых якобы поразил его в шею или в рот – здесь версии расходятся! – то ли рогатиной, то ли метательным копьем-сулицей).

       По другой версии Гохмейстер был поражен двумя метательными снарядами (выпущенными в него неизвестно кем).

       По третьей - он погиб от руки татарина Багардина, сына золотоордынского хана Джелал-эд-Дина (или предводителя литовских служилых татар). 

       По четвертой версии злополучный брат Ульрих фон Юнгинген был насмерть сражен польским рыцарем Добеславом, поразившим его копьем в затылок (хотя считающийся наиболее авторитетным польским хронистом Ян Длугош утверждает, что на теле убитого Верховного магистра было обнаружено только две раны, одна из которых была нанесена ему в лоб, а другая - в сосок на левой стороне груди).

       Вероятно, перед гибелью с Юнгингена был сбит шлем. Судя по тому, что Верховный магистр был (по Длугошу) ранен в грудь сквозь многослойные доспехи (кованый стальной нагрудник, надетый поверх стальной же кольчуги и толстой кожаной куртки), он был поражен арбалетным болтом, обладавшим огромной пробивной силой. Скорее всего, вторая рана (в лоб) также была нанесена Гохмейстеру стрелком из арбалета. Впрочем, Длугош, орденский летописец Иоанн из Посильге и другие хронисты никаких подробностей на этот счет не сообщают.
 
       Существует пятая версия, или, точнее, легенда, согласно которой брат Ульрих был сражен «Святым копьем римского сотника Лонгина» (которым тот во время оно пронзил ребро Иисуса Христа, распятого на Голгофском кресте), подаренным римско-германским императором Оттоном III польскому королю Болеславу Храброму (признавшему себя его вассалом), хранившимся с тех пор польскими королями в Кракове и чудесным образом попавшим в руки рыцарю Добеславу.

       У Гохмейстера имелась возможность спастись бегством с поля боя, но он якобы гордо заявил: «Не дай мне Бог оставить это поле, на котором погибло столько доблестных мужей...». В любом случае – глава тевтонов «крепко помер», говоря словами одного павловского гренадера о гибели Царя-рыцаря...

       Дело? может быть, еще и в том, что Ульрих фон Юнгинген, давно уже страдавший тяжелейшим глазным заболеванием – катарактой – на момент битвы при Танненберге почти полностью потерял зрение. Скорее всего, он сознательно искал гибели в бою, не желая окончить жизнь беспомощным слепцом. Данное предположение подтверждается, в частности, судьбой другого доблестного рыцаря-вельможи – короля Богемского и императора «Священной Римской империи» Иоанна Люксембургского. Пораженный слепотой, последний отрекся от римско-германской и от богемской короны в пользу своего сына Карла (знаменитого впоследствии чешского короля и кайзера Карела IV), а сам простым рыцарем вступил в армию французского короля (Франция в то время вела с Англией Столетнюю войну) и погиб в битве при Пуатье в 1356 г., бросившись, очертя голову, в гущу английских войск, «не посрамив своей рыцарской чести и славного имени предков низким деянием и смертью бесславную не запятнав».

       На предполагаемом месте гибели Ульриха фон Юнгингена с большим опозданием (в 1901 г.) прусским правительством был установлен памятник в виде необтесанной каменной глыбы. Высеченная на камне надпись прославляла Гохмейстера, павшего смертью героя. В 1945 г. польские власти распорядились перевернуть надгробный камень надписью книзу. В этом положении он лежит на Танненбергском поле до сих пор, даже через шестьсот (!) лет после судьбоносной для ордена битвы...

       Современники (не говоря уже о последующих поколениях) часто обвиняют павшего в бою Верховного магистра в том, что именно его «греховная гордыня»
и »неукротимая воинственность» (к которым враждебно настроенные историки и литераторы обычно добавляют еще и «ненасытную жажду крови») послужили причиной гибели орденского войска. При этом почему-то не учитывается, что война 1409-1410 г. была для ордена Девы Марии оборонительной par excellence (несмотря на действительно сделанные Гохмейстером в фазе предшествовавших ей дипломатических переговоров воинственные заявления). Однако стремление Ульриха фон Юнгингена решить исход войны одним ударом, во что бы то ни стало навязав противнику решающее сражение, объяснялось, прежде всего, невероятной жестокостью, проявляемой польско-литовской армией вторжения по отношению к мирному населению орденской Пруссии. И потому Гохмейстер, решился на сражение, руководствуясь девизом рыцарей своего славного ордена:

       Hilf, Herr Jesus, die Zuegel gerafft,
       Mit der Jungfrau Namen hinein in die Schlacht!

      (Помоги, Господи Иисусе, натянем поводья,
       С именем Приснодевы ринемся в бой!)

       И не стоит нам, теплохладным, по слову святого Тайновидца апостола Иоанна, осуждать доблестного рыцаря-монаха, ходившего к святой обедне, принимавшего святое причастие, и «положившего душу свою за други своя», даже если он и был в чем-то грешен.

       Между тем как он кончался,
       Дух лукавый подоспел.
       Душу рыцаря сбирался
       Все тащить уж в своей удел...

       Но Пречистая сердечно
       Заступилась за него
       И впустила в царство вечно
       Паладина своего,

       Как писал в своей знаменитой балладе «Жил на свете рыцарь бедный» наш великий поэт Александр Сергеевич Пушкин.

       В жестокой сече вместе со своим магистром сложили головы Верховный маршал брат Фридрих фон Валленрод, Великий комтур брат Куно фон Лихтенштейн (безо всяких на то оснований оболганный и оклеветанный Генриком Сенкевичем в романе »Крестоносцы»), Верховный казначей брат Томас фон Мергейми все прочие верховные вельможи ордена («гроссгебитигеры»), за исключением Великого госпитальера (hospitalarius) брата Вернера фон Теттингена, которому удалось бежать с поля битвы. Вместе с ними «испили единую смертную чашу» двести три орденских рыцаря, «прочих же – бесчисленное множество», как принято писать в подобных случаях. Трое вельмож Тевтонского ордена - Генрих Шаумбург, фогт (наместник) орденской провинции Самбия, Юрген Маршалк – оруженосец Верховного магистра, и комтур (командор) Бранденбурга Марквард фон Зальцбах были взяты в плен и убиты уже после окончания битвы. Об убийстве Шаумбурга и Маршалка сообщается что его причиной послужило якобы их дерзкое поведение. Что же касается комтура фон Зальцбаха, то Витовт при виде его, якобы, сказал по-немецки только: «Du bist hi Markward...» («Вот ты где, Марквард...»), после чего, вопреки возражениям короля Владислава (надо думать, не слишком настойчивым), велел его обезглавить. Некоторые историки склонны объяснять случившееся тем, что в предшествовавший период «сердечной дружбы» Витовта с орденом и вражды его с Ягайлой, Витовт снабжал орден ценной информацией именно через Маркварда и потому стремился как можно быстрее избавиться от него, как от нежелательного свидетеля своих прежних интриг против Ягайлы.

       Спеша поведать всем и вся о своей победе, польский король приказал немедленно отправить панам королевского совета (Рады) в Краков одну из захваченных в битве хоругвей - знамя подчиненного ордену епископа Помезании (самой западной из прусских земель, расположенной к северу от Кульмской земли).

       Общее число убитых (с обеих сторон) составило не менее пяти тысяч. Всего лишь тысяче четырехстам с небольшим рыцарям и кнехтам из состава разгромленного орденского войска (в том числе семидесяти семи стрелкам) удалось добраться до столицы ордена – Мариенбурга. Туда же по приказу короля Владислава были с почетом отправлены в специальной повозке тела Верховного магистра и его соратников, одетые в чистые белые саваны. 19 июля 1410 г. они были погребены в часовне святой Анны Мариенбургского замка.

       Пятьдесят одна хоругвь тевтонских рыцарей, их вассалов, «гостей» и союзников, захваченные поляками, были перенесены в Краковский кафедральный собор, где их можно было видеть еще в 1603 г.; позднее хоругви бесследно исчезли в ходе смуты, охватившей Польско-Литовское государство.

       Что же касается судьбы вероломного кульмского рыцаря Никкеля фон Рениса, которого все орденские летописцы единогласно объявляют виновником поражения, то он и после танненбергского разгрома продолжал свои интриги против ордена. Дело в том, что именно Никкель фон Ренис, войдя в преступный сговор с четырьмя другими рыцарями из числа кульмских вассалов Тевтонского ордена, еще в 1398 г., за двенадцать лет до Танненберга, основал тайный «Союз Ящериц(ы)» (Eidechsenbund), первоначально в целях борьбы с усилением все возраставшего влияния торговых городов в прусском орденском государстве. Но со временем «рыцари Ящериц(ы)», недовольные введением все новых налогов и податей, связанных с ростом расходов на оборону орденских владений вследствие уменьшения числа добровольцев-«паломников» из Западной Европы, начали действовать и против власти Тевтонского ордена, завязав тайные сношения с польским королем, от которого надеялись получить столь же большие привилегии и самостоятельность, как и те, которыми пользовалась польская и литовская шляхта. После Танненберга кульмские рыцари - члены «Союза Ящериц(ы)» - стали готовить заговор против нового Верховного магистра Генриха фон Плауэна. Им удалось вовлечь в свои сети и некоторых орденских рыцарей высокого ранга – например, комтура замка Реден брата Георга фон Визберга. Однако среди заговорщиков оказались предатели, выдавшие их планы орденскому руководству. Заговор был разгромлен, комтур-предатель брошен за решетку (где и закончил свои дни), а злокозненный Никкель фон Ренис выслежен, схвачен и казнен по приговору орденского суда. На некоторое время катастрофу удалось отсрочить...

      А победители при Танненберге – «братья-славяне» поляки и литовцы - теперь могли беспрепятственно давить «своих» православных и опустошать Московскую Русь огнем и мечом так, как никаким тевтонам или меченосцам и не снилось.

      И в этой связи возникает довольно интересный вопрос: почему, собственно, в православном массовом сознании столь прочно укоренилось представление о «Крестовых походах», о «крестоносцах» вообще и рыцарях военно-монашеских орденов – в частности, как о специфическом порождении римского католицизма, причем о таком порождении, которое заведомо трактуется как нечто неприглядное, враждебное Руси и Православию и якобы «порочащее» латинский Запад?

       Представляется необходимым заметить, что все подобные «пункты обвинения» в отношении римо-католицизма в православной среде возникли сравнительно недавно. Достоподлинные православные христиане древних времен безо всяких колебаний знали, что всякий, именующий себя христианином, есть уже тем самым одновременно и крестоносец. Они знали, что крестоносный подвиг отнюдь не является монополией только чад Западной церкви. Пример – походы Великого князя Киевского Владимира Мономаха в XII в. на половцев, когда княжеским ратям предшествовало православное духовенство с крестами, иконами и церковными хоругвями (как оно предшествовало и воинству православной Восточной Римской империи – Византии – столетиями служившей щитом христианской Европы от враждебных Святому Кресту кочевых азиатских орд!).

        Но и к римо-католикам, взявшим ратный Крест Христов, отношение на православном Востоке в классическую эпоху религиозного мировоззрения разительно отличалось от нынешнего. Так, древнерусский летописец XII в. не усомнился признать немцев-католиков, ходивших в Третий Крестовый поход биться за освобождение Живоносного Гроба Господня, не «псами-рыцарями» (как Карл Маркс!), а «святыми мучениками, проливавшими кровь свою за Христа». В этой связи представляется не лишним полностью воспроизвести данный летописный фрагмент:

        «В то же лето идее цесарь Немецкый (речь идет об императоре Фридрихе I Барбароссе, с именем которого впоследствии в Западной Европе было связано множество свидетельств о Последнем Царе, что нельзя не признать крайне важным в контексте наших рассуждений – В.А.) со всею своею землею битися за Гроб Господень, проявил бо бяшеть ему Господь ангелом, веля ему ити. И пришедшим им и бьющимся крепко с богостудными тыми агаряны. Богу же тако попустившу гнев Свои на весь мiр... и преда место святыня Своея иноплеменником. Сии же немци яко мученици святи прольяша кровь свою за Христа со цесари своими. О сих бо Господь Бог наш знамения прояви, аще кто от них в брани от иноплеменьных убьени быша, и по трех днех телеса их невидимы из гроб ангелом Господним взята бывахуть. И прочии видяше се тосняхуться пострадати за Христа, о сих бо воля Господьня да сбысьться, и причте я ко избранному Своему стаду в лик мученицкый». («Киевская летопись», ПСРЛ, т. 2, СПб., 1908).

        Мало того! На Православной Руси, в Воскресенском соборе воздвигнутого во второй половине XVII в. Партиархом Московским и всея Руси Никоном Ново-Иерусалимского монастыря (являвшемся точной копией Храма Живоносного Святого Гроба Господня в «старом», палестинском Иерусалиме), находятся, между прочим, символические гробницы католических правителей основанного западными крестоносцами в 1100 г. Иерусалимского королевства – «охранителя Святого Гроба» Готфрида Бульонского и его брата, первого короля Иерусалима Балдуина Булонского. А ведь XVII в. традиционно считается веком достаточно большой «отгороженности» Московской Руси от «еретического» Запада. Тем более полезно будет нам вчитаться в надгробные эпитафии этим двум крестоносным христианским государям – и увидеть, что идеалы крестоносцев были по-прежнему близки православному народу Святой Руси. Эти эпитафии были переведены на русский язык знаменитым келарем Троице-Сергиева монастыря – иеромонахом Арсением Сухановым, составившим так называемый «Проскинитарий» («Поклонник Святых мест»). Этот труд (содержащий подробное, с обмерами, описание храма Гроба Господня в Иерусалиме) послужил руководством при сооружении Воскресенского собора в Ново-Иерусалимском монастыре при святейшем Патриархе Никоне.

        Итак, вот описание Воскресенского собора:

        «На плите справа от портала Предтеченской церкви читаем: на сем месте тамо гроб, о нем же пишет еще: «Царь Болдвинов был второй Иуда Маккавеос, надежда и упование Отечеству, крепость церковная, красота Церкви и Отечеству. Его же вси боялись и вси дань давали: государь Египетский, мучитель Дамаску. Ох, увы мне. В том малом трилокутном гробе затворен есть». Слева от портала находилась плита со второй эпитафией. Вот ее текст: «Зде лежит славный Годефридус Булион, иже ту всю землю взял для веры, и душу его Бог покоит в мире. Аминь».

        И вообще, для уразумения метафизики Крестовых походов имеет смысл сопоставить их с «обыкновенными» и всем нам хорошо знакомыми крестными ходами. Вот что писал о метафизике крестного хода святитель Митрополит Филарет Московский:

        «Когда вступаешь в крестный ход, помышляй, что идешь под предводительством Святых, которых иконы в нем шествуют, и приближаешься к Самому Господу, поколику немощи нашей возможно. Святыня земная знаменует и призывает Святыню Небесную. Присутствие Креста Господня и святых икон и кропление освященною водою очищает воздух и землю от наших греховных нечистот, удаляет темные силы и приближает светлые. Пользуйся сею помощью для твоей веры и молитвы и не делай ее безполезною для тебя твоим нерадением. Слыша церковное пение в крестном ходе, соединяй с ним твою молитву, и если по отдалению не слышишь, призывай к себе Господа, Божию Матерь и Святых Его известным тебе образом молитвы…Не беда, если отстанешь телом, не отставай от Святыни духом».

        Приложив эти слова московского Святителя к рассмотренным нами выше историческим примерам, мы не можем не прийти к выводу, что «обыденный» крестный ход представляет собой не что иное, как невооруженный Крестовый поход, тогда как Крестовый поход есть не что иное, как крестный ход с оружием. Это «паломничество» и в то же время Священная война – война духовная до такой степени, что ее буквально можно сравнить с пророчествами об очищении огнем, подобным огню чистилища, перед смертью. Как говорил Бернар Клервосский тамплиерам - бедным рыцарям Христа и Храма Соломонова: «Великая слава выйти из битвы, увенчанным лаврами. И великая слава обрести на поле битвы венец бессмертия». Целью крестоносного паломничества был Святой град Иерусалим в своем двойном аспекте как град земной и небесный, и Крестовый поход рассматривался его участниками как восхождение, ведущее прямиком к бессмертию и жизни вечной.

       Как вожди, так и рядовые участники Крестовых походов первоначально испытывали удивление, смятение, но, пережив кризис веры, приходили потом вследствие его преодоления к очищению идеи Священной войны от всех элементов материализма.

       Поэтому даже неудача крестоносного предприятия сопоставлялась со значением этой неудачи, которая оценивалась и вознаграждалась только по отношению к неземному пути. На этом сосредотачивалась, независимо от победы или поражения, оценка действия в его духовном аспекте. Священная война обретала ценность сама по себе, независимо от ее видимых результатов, как средство достижения сверхчеловеческих целей путем активного самопринесения в жертву человеческого элемента. Этой немаловажной констатацией мы хотели бы завершить наше повествование, приведя в заключение очень сходно выражающие ту же самую мысль широко известные строчки нашего поэта Николая Некрасова:

       Иди и гибни безупречно!
       Умрешь недаром, дело прочно,
       Когда под ним струится кровь...

       Здесь конец и Богу слава!