Петровский пятак

     В недальнем селе Шевченково Чугуевского района города Харькова жили-были родители Вадима, для Саши и Иннокентия – дед Иван и баба Полина. Как-то Марина приезжала к ним в гости с мужем и пасынком Сашей, оставив сына Кешу на своих родителей. Сашу привезли на лето для оздоровления в селе, как объяснил Вадим эту «эпитимью», наложенную на своих родителей. Тогда Иван ещё работал агрономом в местном колхозе имени Андреева, сильно уставал, будучи постоянно в разъездах по полям. На хозяйстве оставалась лишь его жена Полина. Это была худая, подвижная старушка в конце шестого десятка. Она уже не  работала, ожидая пенсию.

     После небольшого завтрака все вместе вышли в огород и сад, посмотреть на приусадебное хозяйство, которым втайне дед Иван гордился. Совсем недавно дед, ещё не старый и крепкий приземистый мужчина, выкопал в глубине сада колодец, который наполнялся водой, хотя был и неглубокий – всего метров шесть, и до водяного зеркала было метра 3-4. так что воду Иван зачёрпывал ведром на верёвке, стоявшим рядом. Стенки колодца он обложил брёвнами, так что земля в него не сыпалась, и даже крышку деревянную смастерил, чтобы в колодец не падала опадающая листва и сор. Всё это гости рассматривали с интересом, Сашка оживлённо бегал, чувствуя себя почти как дома, ведь он уже бывал здесь и раньше, правда, всё у деда быстро менялось. Колодец Саша впервые увидал сегодня, и даже засмотрелся в глубину, не заметив, как она его поманила к себе, и бабе Поле пришлось взять его за руку, и чуть не силой увести от колодца, в который она долго не могла смотреть – голова начинала кружиться. Вода из этого колодца вначале годилась для питья, но уже через некоторое время заилилась и стала непригодной для питья. На выгоне неподалёку колхоз построил настоящий колодец, метров двенадцать глубиной, с воротом, постоянным ведром на цепи, обложенный бетонными кольцами, со скамеечкой рядом для того, чтобы крестьяне могли ставить вёдра не в грязь, и не пачкать донышки.

     Дед показал гостям свою табачную плантацию – лоскуток земли в два квадратных метра, где росли прижавшиеся к земле кустики табака, распластавшие свои листья в поисках солнца, так как участок был в тени сливовых деревец, ещё маленьких и не плодоносящих, но уже жадно отбиравших свою долю солнца от чахлых табачных кустов. Иван показал Вадиму эти кусты, зная, что сын с недавних пор закурил – у него болел зуб, на который поставили металлическую коронку, именно под ней зуб и ныл. По его словам, ему помогало курение. Курил он папиросы «Дукат», особо не затягиваясь, просто дымом «полоскал» рот.
     Растения табака, мелкие и слабые, были поражены вирусом табачной мозаики. Иван показал эту мозаику сыну и внуку, и внук рассматривал сорванный листок, на  котором было неправильной формы пятно, состоявшее из маленьких одинаковых треугольничков, которые выстроились рядами, как будто на листик накинули обрывок сетки. Дед собрал немного листов и предложил их сыну, чтоб тот не тратил деньги на папиросы. Вадим взял листья с неохотой. На большой урожай табака рассчитывать не приходилось, так как из-за болезни листьев их следовало уничтожить, как сказал дед-агроном. Из сада перешли к огороду, что спускался к лугу внизу, по которому протекал крохотный ручеёк. Из этого ручейка дед раньше брал воду для полива, но носить приходилось далеко, потому и был им выкопан колодец - криница в саду.

     Гости были непривычные к сельскому труду, Марина тяготилась посещением деревни, Вадим давно забыл кропотливую сельскую работу и в зной, и под дождичком, только Саше было всё интересно. А в огороде Иван взялся подсаживать картошку, для чего принёс ведро клубней и лопату, хотел, видимо, подвигнуть сына помочь ему посадить рядок-другой картошки, но Вадим желания копаться в земле не имел, и на молчаливую просьбу отца ответил молчанием, которое не было знаком согласия. А потом и вовсе ушёл в дом, сказав, что закололо в боку, видимо, опять почки, и он приляжет отдохнуть.

     У Марины было обвязано горло. Она часто простуживалась, да и сердце побаливало. Марина немного погрелась на солнышке, походила по дорожке, без интереса посмотрела на выткнувшуюся зелень лука, выросшие из семян,  брошенных прямо в землю, чахлые кустики помидоров. Захотев полить помидоры,  Марина взяла пустое ведро, Сашу за руку, и пошла посмотреть на луг, заодно и воды набрать из крошечного озерца на лугу, где уже поднимались камышины, огораживая небольшую водную гладь, по которой бегали быстрые водомерки, летали стрекозы, наслаждаясь своей короткой жизнью. Полина тоже не отставала от внука с невесткой. Ей хотелось поговорить с невесткой, просто потолковать с городской женщиной, а то в селе почти не с кем слова сказать. Её интересовали городские новости, да и жизнь в недалёком, не доберёшься, Харькове.

     Марина отвечала, вполуха слушая вопросы Полины, больше занятая мыслями о своих испорченных отношениях с Вадимом, который всё более отдалялся от неё. Нужно было бы расстаться с Вадимом, как советовали её родители, да легко ли это – сказать роковое слово. Нет, Марина знала, что первая она это слово не уронит. Оставалось только ожидать худшего, ибо Вадим всё неохотнее возвращался в уже новую отдельную квартирку. Война давно окончилась. Вадим недавно вернулся из армии, куда ушёл добровольно служить, и где у него было хорошее место службы, подполковничья должность. Да не удержался он там, где-то поспорил не с тем, с кем нужно, где-то норов показал, а в семью после демобилизации возвратился с неохотой. Когда шли в село к старикам, он быстро шёл впереди, оставив за спиной жену и своего сына, который со страхом видел, как папа всё время сердится, и боялся, что это из-за него, и что папа опять уедет надолго, а то и навсегда, как говорила его новая мама Марина.

     Их новая квартира в пригороде Харькова состояла из одной комнаты, но была ещё большая и широкая прихожая, где Вадим сделал уголок для Саши, который возился там с игрушками за небольшим столиком, сидя на маленьком стульчике. Была ещё огромная кухня-столовая с газовой плитой, двумя большими окнами во двор, ванная комната с туалетом. Да и балкон был, хотя квартира находилась на первом высоком этаже, так что жить было можно, хотя это был и пригород. Вот только Вадим не хотел видеть родителей и младшего брата жены у себя дома. Сразу при переезде на новую квартиру он поставил это условие Марине. Она чувствовала, что это было непорядочно, ведь и в семью Вадима с ребёнком от другой женщины взяли, и жильё в городе предоставили, но благодарность не была отличительной чертой мужа. Слава богу, что она работает и в любой момент может вернуться к отцу и матери со своим сыном Кешей, слабеньким и плаксивым мальчиком, у которого, однако, и характер имелся. С Кешей возилась няня Григорьевна, которую наняли специально для него. Да, няню при разводе придётся рассчитать. Правда, она и места немного занимала, её сундучок в прихожей стоял, и раскидушка-кровать там же. И плату по уходу за Кешей она брала себе небольшую, да и варила первое и второе. А что без неё будет? Ведь отступать Марина не могла, она училась в аспирантуре. Это позволит ей, она понимала, уже без Вадима устроить свой быт на хорошей материальной базе.

     Брак Марины с Вадимом разрушал не только он сам, но и его сестрица Люда, из-за вполне понятной ревности и зависти к ней, городской, которая носила шляпку, хорошее пальто для осени и зимы, обувь тоже приличную. Когда Вадим ещё служил в армии, его сестра как-то пришла к ним в гости. У Марины был хлопот полон рот, она возилась с детьми, потом отправила их гулять, сама в воскресный день занималась стиркой, уборкой. А гостья вместо помощи посидела, сжав губы, показывая неудовольствие от приёма, и уехала к себе в общежитие. И пошло письмо от Люды к брату Вадику в Прибалтику, что его жена наряжается, а дети ходят в рванье. Матери своей написала Люда то же самое. Степень недовольства Вадима своей женой ещё более возросла, да ему и повода для этого не нужно было: Марина после родов стала быстро полнеть, фигура раздалась. Она уже не была той желанной Мариночкой, а лишь женой, которая пилила мужа, заставляла его учиться дальше, произвела на свет плаксивого ребёнка, переболевшего несколькими детскими болезнями,  по ночам тревожившего отца. Кеша был похож на мать, и ничего в нём пока не было от Вадима, у которого мрачные подозрения в неверности жены подогревались глупыми армейскими анекдотами. С этими мыслями Марина бродила по огороду, изображая внимание по отношению к тормошившей её Полине, вопросы которой о детях, их одежде и еде становились всё злее. Назойливое внимание старухи раздражало Марину. Она несла полведра воды в гору, собственные тяжёлые мысли не давали ей покоя, хотелось побыть одной. А Полина всё шла с ней рядом, испытывая неприязнь к этой гордячке, завидовала ей потому,  что та жила в городе и, задавая свои  вопросы, пыталась дать понять Марине, что она нежелательна в их большой семье.

     Марина привезла с собой фотографию, где она была снята с обоими детьми. Саша и Кеша сидели по обеим сторонам от неё; у Саши нарядная рубашечка с бантом, Кеша тоже одет не хуже, в чистой рубашечке; у обоих братьев короткие штанишки, сандалики, белые носочки. На такой же фотографии, посланной Вадиму, Марина с горечью приписала в уголке: «Шикарно одетая мама и дети в обносках», в виде шутливого комментария. Ей приходилось только защищаться. В этой семье ничто не ценилось: ни её труд, ни терпение, ни книжки, что она читала детям, ни песенки, которые разучивала с ними. Конечно, Марина понимала, что глупо показывать эту фотографию свёкру и свекрови, но всё же захватила с собой ту, что послала Вадиму в армию. Однако, со своей припиской она не отваживалась показать её Полине, зная, что старухой это будет воспринято, как вызов. Но поставить на место вмешивающихся в её семейную жизнь сестру и мать Вадима всё же следовало, но когда?..

     Марина поставила ведро с водой на землю, сходила за кружкой для полива в дом, и пришла снова на огород, где Саша и Полина оживлённо рассматривали что-то на ладони у Саши. Марина подошла поближе, и увидела огромную позеленевшую монету – Петровский пятак, что были в ходу во времена Петра Первого, когда на пятак можно было наесться досыта и напиться допьяна.

-Смотри, мама, бабушка нашла монетку и подарила её мне,-

обратился к Марине Саша, глядя на её лицо с надеждой на то, что она порадуется за него, вот, дескать, какая удача ему привалила. Но именно сейчас Марине было тошно, что она вовлечена в проблемы этой по сути ей чужой семьи, с этим ребёнком, у которого уже исказился характер, вон как он пытается её ублажать, чтобы у него всё  хорошо было, и отца, который его избивает, пытается умилостивить. Ревёт, как девчонка, и ни капли в нём злости, а у Вадима ни капли раскаяния. Что за семейка! Саша знает, что она ему ненастоящая мать, а только по документам. А как ревнует к её сыну Кеше, желает равной любви от неё получить. Уж как Марина старалась, чтобы всем поровну, даже погладить сразу две головки, чтобы только Вадикбыл доволен. Да где там! А теперь она чувствовала, что наступил конец, достигнут край, за которым отчуждение, соревнование, вражда. Развод. Но взяв себя в руки, Марина ответила ребёнку спокойно, слишком спокойно:

-Храни же монету, Саша, это твой клад теперь, спрячь в свой карманчик,-

добавила она шутливо, прогоняя свои страхи и плохое настроение, и показывая, куда Саше нужно спрятать монету. В самом деле, они на природе, вот даже Сашенька посадил пару картофелин в лунку, и дед Иван прикрыл землёй лунку, и даже холмик сверху сделал.

-Расти, картошечка, большая и малая, у тебя только один враг – медведка, да и с той можно побороться.-
Это уже дед Иван, вслух подумал - присказал. Марине и самой захотелось вспомнить, как в детстве картошку сажали, попросила у свёкра лопату, взяла две картофелины из кучки, продолжая рядок, выкопала неглубокую лунку, положила, как Иван, по её краям клубни, и закопала тоже с горкой. Расти на радость. А кому на радость? Снова возвратилась горечь. Ведь раньше муж привозил от отца пару мешков картошки на зиму, и почти хватало, если сильно не «разгоняться», аж до лета. Хранили в своей клетушке в подвале в новой квартире. А теперь развод на носу...

-Опять ты пригорюнилась, Мариночка, что-то не так?-

Это Полина снова сбоку пристроилась, и лицо участливое сделала, спросив. Тут уж Марина не выдержала, и выплеснулось у неё просторечное, в их семье принятое выражение, когда надоедают:
      
-Что Вы за мной ходите, как телёнок около коровы,-

брякнула, и тут же пожалела, да сказанного не воротишь. А Полине только слово поперёк было б сказано, и пошло-поехало, ком обид накручиваться стал. Враз лицо у бабы Поли из сладенького, бабьего, мягкого в деревянное, нет, бетонное, и даже чугунное превратилось, и решение у неё тотчас созрело: гнать, гнать эту строптивицу, надо же, как заговорила, мы ей здесь только прислужники, вот и Вадик ею недоволен, ну и пусть разъедутся по разным углам. И не посмотрела баба Поля на своего первого внука, а у того глаза на мокром месте. Он знает, что Марина папе не нужна, а нужна она только ему. Но Саша маленький, папа и мама Марина называют его непослушным, сорванцом, а он их обоих любит, и не хочет снова оставаться с одним папой, потому что папа детей не любит, а его больше всех – ведь он плакса. И сильно бьёт ремнём.

     Быстро прошло полвоскресенья. Пообедали всухомятку, и уже Вадим и с ним Марина засобирались,чтоб не опоздать на автобус до Харькова.

-Ну, до свидания сынок, слушайся дедушку и бабушку. И не смей их называть дед и баба, а только дедушка и бабушка. И обращаться на «ты» не смей, слышишь, а то приеду и накажу. Только так:

-Вы, бабушка, и Вы, дедушка. Я слышал, что ты обратился к моей маме по приезде:
«Бабушка, слушай. Ну слушай же, баб!»-

-Дим, но это же обычное обращение между родственниками. К чему церемонии, мы же не королевского рода. Что за старорежимные требования?-

Это Марина наконец-то подала свой голос за Сашу, надеялась, что муж не будет возражать на людях. Но не тут-то было. Злым громким голосом дал ей Вадим «достойный» ответ:

-Это только мой ребёнок, и я делаю с ним, что хочу. А ты воспитывай своего, я же не вмешиваюсь.-

-Да пусть ребёнок называет меня и папу на «ты», мы не в обиде.-

Это Полина попыталась предотвратить ссору и одновременно показать Саше, что она за него. Но и её Вадим холодно оборвал:

-Нет, вежливость должна быть у ребёнка с детства, и Саша будет говорить вам «Вы».-

Все устали от споров, больше всех Саша, и он послушно наклоняет голову, повинную в вольнодумстве и невежливости. Саша знает, что повинится он, склонит голову перед отцом, и его сечь не будут. Повинную голову меч не сечёт – эту премудрость пескарей недавно он ещё не знал, но теперь наконец, усвоил. С одного или двух, или трёх раз. Так с наклонённой головой он и провожает отца и маму Марину, которые быстро идут вгору, на далёкую станцию.

     Его ждёт лето в деревне. Три месяца и сто чудес, на которые так богаты наши родные просторы, поля, луга, леса, реки и озёра. И даже в маленьком ручейке внизу за огородом столько солнечных бликов, водомерок, стрекоз и паучков, что можно часами наблюдать, лёжа на животе, за их хлопотливой жизнью. Бегут волны за водомерками, что как на коньках, оттолкнувшись, скользят, замедляясь и постепенно останавливаясь. А в глубине плавают хвостатые пуголовки; это, как говорит баба Полина, будущие лягушки. А среди камышин увидишь и ужа с двумя жёлтыми точками на головке. Он охотится на лягушек. А лягушки иногда хватают стрекоз. И только водомерок никто не трогает. Они бегают себе по воде, и за ними расходятся мелкие волны.

     Сашу позвала Полина для дневного сна. А он не слышал, и не слушал. Тогда она пришла вниз, и подняла его за руку.

-Пошли, спать нужно, смотри, какой ты худой. У того, кто днём спит, сало правильно укладывается. Вот поспишь, и увидишь.-

Они вдвоём идут через луг на свой огород, поднимаются по тропинке посредине, проходят сад, затем огород вблизи дома. И вот изба, следка душная внутри, а пол недавно побрызган водой, чтоб не так жарко было спать. На чёрном диванчике с изогнутыми ножками постелена ему постель, а чтоб Саша не свалился во сне, приставлен ещё и стул с такими же, как у диванчика, чёрными гнутыми ножками и чёрной гнутой спинкой. В карманчике штанишек, которые Саша положил на этот стульчик, лежал его клад, его медный, с зеленью Петровский пятак. Он улыбнулся счастливо, и впервые ощутил себя свободным. Саше хотелось бы почувствовать, как у него сало прибавляется, и он старается не спать. Не спать...

Эпилог

    Вадим и Марина разошлись через год. Саша долгие годы оставался худым, так и не приобретал тот слой сала, о котором сокрушалась баба Полина. Ну, а Петровский пятак незаметно удрал от Саши, проявив чудеса изобретательности. Долгое время Саша строго следил за пятаком и не давал ему уйти, замкнув в картонную коробочку со всеми сашиными богатствами: перочинным ножиком, который ему подарил дед Сергей, отец Марины, деревянным пистолетом, когда-то вырезанный Вадимом и окрашенным чёрной несмывающейся краской, и посеребренной ложкой, формой напоминающей  грушу на веточке, подаренной ему Мариной на прощанье. Перочинный ножик сам потерялся, когда Саша для солидности взял его в парк на прогулку с друзьями. Деревянный пистолет полинял, и как надоевшая игрушка был выброшен Вадимом. Остальное, то есть Петровский пятак и грушевидную ложку папа обобществил, сказав:

-У нас в доме всё общее, и нельзя говорить «Моя ложка», «Моя монета».-

После этого папа выбросил пустую картонную коробку для сашиных кладов, монету спрятал к себе, а ложку положил ко всей посуде. Когда Саша вырос, Вадим распилил сашину ложку на блёсны для рыбной ловли во время воинской службы Саши. А пятак незаметно исчез, растаяв в семье новой мачехи Саши, точно так же, как и сашины детские книги, подаренные ему Мариной и Полиной.

23 июня 2011 г.