Называйте меня Моникой Белуччи

          


     Я сижу напротив психолога. Cлава Богу, что еще не у психиатра, думаю про себя. Тупо молчу. Я молчу уже минут десять, а может больше. Ищу глазами часы. Нету. Сколько мне еще здесь быть? Так, я договаривалась на час, значит надо как-то себя вести весь остаток договоренного времени. А то и вправду за дуру  сойду. И черт меня дернул на такую глупость. Иначе не скажешь. Вот сейчас реально понимаю, что говорить нечего. Судя по моему весу, с голоду не скоро умру, раз пришла и оплатила прием, от ценника которого морщины возле глаз от удивления проходят, значит, не последнее принесла. Ну а если как вобла еще и рот не открываю, тут точно с жиру бешусь. Сама себе задаю вопросы и, конечно, сама же на них и отвечаю. Я так всегда делаю. За такие деньги могла бы себя и сама вылечить. И что я вообще собралась лечить? В голову как всегда лезут умные изречения «будь здорова как корова и похожа на быка». Ну, ну не бык точно, а вот насчет коровы можно и призадуматься. В голове – корова дойная или корова мясная? Ну, кажется, я определила себе диагноз – зажравшаяся тупая корова, которая приперлась превратиться в … Опа, а в кого? Но мысль от диагноза меня развеселила, и я заулыбалась сама себе.
     Уткнувшись подбородком в грудь, зацепив ногами ножки стула, скрестила руки за спинкой. А еще улыбаюсь себе в грудную клетку. Ну и видок. Я не забочусь об эстетичности своего вида. Не видя глаз доктора, я могу только догадываться о том, как выгляжу в его глазах.
     Еще несколько минут тому назад, я с умным лицом присела на край стула, широко распахнула накрашенные ресницы, и всем своим видом старалась выглядеть продвинутой в психологии, и заглянувшей к врачу чисто из консультативных побуждений.
     Меня хватило ненадолго. Доктор внимательно посмотрел мне в глаза и произнес: «Давайте поговорим». Я даже не спросила о чем. Мне показалось глупо спрашивать об этом в кабинете психолога. Конечно о моей проблеме. И тут выяснилось, что проблем у меня нет. Точнее глобальных нет, а по мелочам – так их роева кучка. Меня не мучает страшная болезнь, не бросил муж, нет сына-наркомана. Так что я здесь делаю? Я и не заметила, как растеклась от мыслей по стулу. Вот гад. Даже кресло не предложил. И моя память поскакала по файлам мозга в поисках  примера, где главная героиня ходит на прием к психологу. Вспомнились и кадры из фильмов, но там, у девчонок везде комфорт, а мне дали стул. Да! Видно на героиню я не похожу. Ну и ладно, вот досижу свое время и на этом гламурничать хватит. Этот тоже молчит, мог бы хоть наводящий вопрос задать. И тут я понимаю, что мне хочется плакать. Бог мой, только этого не хватало, да и повода всплакнуть нет, если только не о потраченной непонятно на что сумме. Но ком подкрался выше, и я выравниваю спину, а вместе с ней и свою волю. Надо что-то сказать. Сказать, что проблем нет, только, вот себе не нравлюсь, а еще коллегам, и своим детям. И, судя по количеству подруг, приравненному к нулю, им тоже. И психологу я кажется, тоже не нравлюсь.
     Наконец я подняла на него глаза. Врач смотрел прямо на меня ничего не выражающим взглядом. Ба! Да он опыты на мне, наверное, ставит, потом появится какая-нибудь книжка как у Курпатова с примером типа пришла ко мне какая-то пациентка.
     Злость захлестнула меня. Но как истинная леди я опустила глаза, чтобы ее не выдать, разжала кулачки, чтобы хитрый психолог не прочитал по моим жестам мою подноготную. Появилось желание как у леди – встать, поблагодарить и гордо удалиться от психолога – психа. Но тут меня победила жадность и еще не понятое мной чувство, когда уже можно не терпеть,  но я продолжаю это делать.
      Значит, мне есть что сказать. Есть, то есть, наверное, но точно никому не скажу. Ну с чего я решила, что ненормально ничего не чувствовать: ни радости от вполне счастливых моментов, ни жалости там, где у окружающих схватывает сердце. Мне этого не понять, но ведь я сама к этому шла, ведь сама хотела быть пуленепробиваемой. И сейчас хочу, не ищу чувств, не ищу боли. Мне так хорошо. А когда я такой стала? Вроде никогда особой чувствительностью не страдала. Память вытаскивает юность. Все правильно, не было ни слез, ни желаний покончить жизнь самоубийством. Я всегда была особенно трезвой.
     «Вас мучают прошлые обиды?» - голос доктора вырвал меня с первого курса института. Меня мучают? Я давно прочитала слова Ганди, что умение прощать – свойство сильных. Слабые никогда не прощают.  Какой разговор? Конечно я сильная, я всех простила, йоги подсказали, как закопать топорик мести. И все окейно, я этих уродов не помню, и кровавые сны меня больше не мучают.
     «Нет, меня не мучают прошлые обиды», - уверенно сказала я. «Ну тогда на сегодня наш сеанс закончился. Увидимся завтра в это же время».
      Он точно надо мной издевается. Считает, что за час такой болтовни я еще раз заплачу. Ну, ну.
     Через несколько минут я уже плелась в сторону дома. Действительно плелась,  силы меня совсем покинули и выражение «выжатый лимон» мне сейчас точно подходило. Я устала, устала от мыслей, напряжения в теле и, кажется, я устала жить. Не жить вообще, а жить вот так. Понятно, что что-то надо менять, но что и как совсем не понятно.
     Кажется, я нашла то, зачем приходила. Бредя по дороге, я необъяснимо для себя ощутила это чувство нелюбви. У этого чувства не было красок, не было эмоций, только странная ноющая боль отдалась где-то внутри. Теперь я знаю от чего приходила лечиться – от «нелюбви».
     Этот вечер я провела сама с собой. Честно признаться, достаточно долго общалась только с близким другом и хорошим врагом – мной. Нет друга преданней и врага продажнее. Вот сними я и живу. И сейчас, сидя на диване и глядя в мелькающие на экране телевизора лица, я плачу. Плачу тихо и, как мне кажется, очень трогательно. Вот так, даже находясь сама с собой, боюсь быть слабой и уродливой. На занятиях йоги мне хуже всего удавалась поза льва. Такой уродливой гримасы еще поискать надо. И, несмотря на все убеждения учителя, что вытягивание шеи, закатывание глаз и облизывание подбородка языком- рецепт молодости, я предпочитала гордо стареть. Вот и сейчас я предпочитала красиво страдать по непонятной мне причине. «Вот ты актриса!» - сказала я сама себе. Даже всплакнуть, как настоящая женщина не можешь. И в ответ я зарыдала отчаянно, словно потеряла что-то очень для меня дорогое, и слезы мои текли не размеренно красиво как в первом случае, а размазано страдальчески. Вот только нутро молчало загадочно. До меня дошло – я ведь не понимаю слов «не могу», что для меня означал упрек в отсутствии плохих слез? Я не могу? Да конечно!!! Я все могу!
     Выяснив, что рев мой медвежий тоже театрален, я, молча, уставилась в экран. Вспомнила как в детстве, вот так же забравшись с ногами на диван, истерично рыдала и обмазывала подлокотник слезами. Затем забывала плакать, останавливалась на какой-нибудь мысли, могла себе позволить поиграть с кошкой. И только окрик мамы откуда-нибудь из-за стены: «Что? Праздничная передача закончилась?» лихо возвращал меня к обиде, и я с удвоенной силой рвала себе голос ревом. Заканчивалось это красным от ладоней матери задом, моей головной болью и полным отсутствием в памяти причины, по которой несколько минут назад я была глубоко несчастна.
     На улице я объясняла заплаканные глаза помощью в хозяйстве в качестве шинковщицы лука или придумывала ужасную байку с таким защипом в душе, что со мной продолжали плакать уже и девчонки на улице. Видимо уже тогда я осознала, что истину знать окружающим не стоит, потому как она может быть использована против меня же.
     В недалеком прошлом, на тренинге по работе, лектор  предложил вспомнить сказку своего детства. Сразу из памяти вылезла страшная история про кота, который надоел хозяину и был выброшен в зиму в завязанном мешке на съедение диким зверям. Нашла его и спасла Лиса Патрикеевна, которая своим рыжим умом и сделала из облезлого кота Воеводу леса. Описав эту историю на бумаге, я получила вопрос: «А с кем Вы себя отождествляете в этой сказке?» Ясный перец, с самой умной и красивой. Ведь не могла же я себя представить ни облезлым котом, ни зачуханным волком, ну а до тупого Потапыча мне совсем далеко. «Вот так Вы и собираете по жизни бродячих котов и делаете из них то, что считаете нужным!» - поставил мне диагноз лектор – психолог. Меня прижало к стулу догадкой. Эту сказку мне рассказывал отец и в месте,  где мужик выбрасывал кота, я отчаянно плакала от обиды за кота и его неоцененность. Папу умиляла моя доброта к неизвестному лично мне животному, и этот момент сказки он затягивал как можно дольше жалобным голосом. В этот вечер я звонила отцу и кричала в трубку, что он испортил мне жизнь. Тогда я была убеждена – виной тому, что возле меня вечно неудачники эта сказка.
     В остальном мое детство ничем не омрачалось. Лето я проводила в станице у бабки с дедом, где училась у деревенских девчонок народному мату,  петь частушки и лихо отплясывать твист. Это была моя настоящая жизнь. Лазать по заборам, бросать через ограду соседским ненавистным свиньям протухшие яблоки – в надежде, что эти вонючки сдохнут от расстройства желудка, писать на заборах матерщину и купаться в холодном и опасном Тереке без разрешения взрослых, вот это был кайф. Я никогда не скучала по родителям и школе, и также, когда уезжала с каникул, не скучала по оставшимся родственникам, и вспоминала о них только к следующему лету.
     Вернувшись в город, я становилась как все. Квартал, в котором я росла, был боевой. Дом на дом, лавочка на лавочку, это все было для меня естественно. Но такой свободы как в станице уже не было. Строгие родители были строгими только дома. А дома они были редко. Но всякие табу не давали мне нарушать их. С одной стороны у меня была возможность, с другой всегда был страх наказания. Так я выросла вечно в маневрах: как сделать так, чтобы что-то сделать, но ничего за это не получить.
     Это мастерство  я оттачивала годами, и почти всегда мне все сходило с рук. Наверное, в этом процессе и были потеряны естественные чувства девочки – девушки – женщины. Годам к шестнадцати я поняла, что обладаю смазливым лицом и незашоренным взглядом на жизнь. Но ума все равно не хватало. Сейчас, за давностью срока, я часто думаю, что самая моя удачная сделка не состоялась, не сообразила по молодости выгодно распределить красоту и сноровку, не выдала себя выгодно замуж и, соответственно, никогда и не чувствовала себя защищенной женой.
     Ну и что, что без чувств, ведь вышла же я впоследствии холодно-равнодушной к человеку, которому портила этим жизнь. Я не знаю, как это жить с человеком, у которого пустой по отношению к тебе взгляд, я не знаю, что  с этим человеком происходит, но как-то я смотрела мультфильм про крысу, у которой от любви разбилось сердце и когда оно срослось, то стало уродливым и жестоким. Так и произошло с человеком, чьей любви, я считала, хватит на нас двоих. Когда я увидела,  какое  чудовище я взрастила, я просто ушла, оставив его давиться собственным адом и портить жизнь уже кому-то другому.
     Испытывала ли я раскаяние? Нет. Бьют того, кто позволяет себя ударить. Я могла сделать из него тряпку, но выбрала ему роль мерзавца. Мне это удалось на «отлично». Я была довольна своей работой до тех пор, пока он не стал наносить удары мне. Мне не было обидно, я не жаловалась окружающим и себе на бывшего мужа – мерзавца. Первое время терпеливо сносила его выходки, считая, что на его месте, скорее всего, поступала бы так же. Мне нравилась своя хладнокровность и в ответ на донос общих знакомых о рассказах экс-мужа,  обо мне в не самых приличных красках ухмылялась и говорила, что на большее брошенный человек не способен.
     Мне всегда нравятся мерзавцы. Я считаю, что они честнее, чем большинство. Мы кичимся своей порядочностью и правильными мыслями, показными поступками и очень боимся, что кто-то увидит наше не очень приличное нутро. Это как девственница кичится своей непорочностью, но тайком смотрит грязное порно. Мы девственны, но порочны. Мерзавцы мерзки во всем, но ты ведь знаешь, что от них это и надо ждать. Мне с ними легко, и хотя я отношу себя не к ним в силу моральной трусости, но считаю, что признание в себе этого качества – тоже храбрость.
     Так я думала до определенного момента. Это же здорово – считать, что ты лучше, чем силиконовые праведники, и выше, чем пыль под ногами. Это позволяло мне общаться на равных и с теми и с другими.
     В одном из таких общений жизнь столкнула меня с зеком, отсидевшим два жутких срока за такие же жуткие убийства. Этот молодой парень с глазами лани и поганой душой, если вообще его состояние можно было назвать таким мягким словом «душа», нашел во мне что-то родное. Я его не боялась, в отличие от большинства окружающих, хотя в дальнейшем и они успокоились, надеясь на мое благоразумие. И однажды я получила признание: «Я хочу быть похожим на Вас. Таким же хладнокровным». Вот в этот момент хладнокровие меня и покинуло. Ужас от того, что убийца считает меня круче, поселился надолго. Было над, чем задуматься. И я начала думать. А что, собственно, я хотела? Хотела спокойствия? Получила. Меня не мучают комплексы, мне не надо снижать вес или набирать его, потому как мой пофигизм припудрил истинную причину – не для кого. Никто не говорил, что что-то мне к лицу, а что-то даже очень. Тут же возник вопрос – а что так плохо? Вроде не родина. Но когда по утрам я поднимаю глаза от раковины к зеркалу, меня саму пугает этот волчий взгляд. Хотелось бы мне посмотреть на того, кто скажет, что у меня много лишней шкурки с жирком.
     Весь вечер я гоняла мысли в своей голове и от этого футбола почти не спала. Но была в твердой уверенности, что к садисту-психологу не пойду.
     А утром заплакала. На ровном месте, без повода, чем напугала своих детей. Мама плачет? О, это странный факт в нашей жизни, обычно все плачут от мамы.
     А днем я уже сидела у открывальщика консервных банок. Так я назвала своего доктора. Это он тупым ножом пробил дырку в жестянке, на которой было написано мое имя, дата выпуска и состав, от которого злой ведущий передачи «Контрольная закупка» впал бы в кому, не успев предупредить человечество: «Этого не есть». Состав был нехитрый: из зависти и сочувствия, унижения и высокомерия, жадности и показной щедрости, тупости и ума. Все, как у всех, просто кто-то с этим жил и сосуществовал, а я же спрятала, все в непрозрачную упаковку, чтобы никто, не дай Бог, не подумал, что я человек, и закупорила наглухо, вот только спрятать, как следует, не смогла. Этот следопыт нашел-таки. И вот теперь он пробил в банке дыру. Я пришла ему сказать, что не надо, я не знаю, что там стало, и не уверена, что смогу с этим справиться. И очень боюсь, что не почувствую грань безумия. Лучше трезвой, да, да, док, лучше трезвой. Я говорю ему это мысленно, и почему-то думаю, что он меня слышит. «Вас зовут Моника Белуччи» - почти шепотом сказал открывальщик. «Кого? Меня?» Мозг поймал ступор. Ху есть ху? А Моника вообще знает, что у нее теперь мое имя? И кто ей об этом скажет? Но врач опять молчит, и мы снова почти час проводим, в тишине. Я не знаю что думать, а он что-то пишет себе в блокнот. Вот дура, ну как есть дура, пришла, чтобы узнать, что я итальянская актриса. Никому не скажу. Обхохочешься. И почему именно Моника Белуччи? Хорошо, что не Моника Левински. Кстати на вторую я, внешне, больше похожа. Белуччи, вот это да, редкое сочетание красоты и ума. Наверное я произвела на открывальщика впечатление неплохое, раз он меня именно этим именем обозвал.
     Отсидев положенное время в бдении к самой себе, я вышла из кабинета не попрощавшись. Наверное, Моника себе бы этого не позволила. Приоткрыв дверь в кабинет, произнесла: « Простите, док. Задумалась». Открывальщик  мне даже улыбнулся. Домой шла легко. И мне показалось, что идущие навстречу люди мне улыбались. Я зачем-то улыбалась им.
     Сосед придержал подъездную дверь, пропуская меня. Есть дома мне не захотелось, и, позвонив приятельнице, через час мы пили чай в турецком кафе. «Ты сегодня странная, волосы, что ли покрасила?» - спросила подруга. Я засмеялась. Смеялась честно, и так это было странно и для меня, что от этой приятной странности я смеялась еще задорнее. Ну, сказать, что удивила этим подругу, значит, ничего не сказать. «Ну, давай рассказывай. Точно влюбилась. Кто он? Что скрывала так долго?». Всем моим убеждениям, что в личной жизни ничего не изменилось,  она не поверила и, кажется, ушла от меня обиженной. Ну, я, правда, была немного не в себе. Кокетничала с официантом, пила кофе с молоком, и даже не заедала его хорошей порцией мяса, как я обычно это делала, говорила о чем-то женском, и даже чуть-чуть о мужчинах, чем даже похоже испугала саму себя, но твердо убедила приятельницу в его наличии. Но если бы сегодня утром я бы рьяно доказывала свою правоту, то сейчас, прощаясь с приятельницей, я сама была уверена, что он у меня есть.
     Утром, как всегда ужаленная в мягкое место опаздыванием, быстро при выходе кинула на себя взгляд. И остановилась. Куда-то делся волчий взгляд. А куда?
     Весь день я жила в странном ощущении. Так  было  давно, когда бывшая одноклассница привезла с собой на каникулы супермодную фиолетовую губную помаду и разрешила нам, школьным подругам, покрасить ей губы. Мы строем шли по парку с синюшными от столичной помады губами, но с твердой уверенностью в собственной неотразимости. Это чувство было у меня еще дня три, как будто, примерив на себя чужую жизнь, я сама стала чужая.
     Вечером я уже читала про Белуччи. Узнала все, что мог дать мир сплетен – интернет. Узнала про детей, мужа, как красит ресницы, что носит, но нигде не нашла монолога о жизни. Мне очень хотелось узнать ее настоящую. Значит, я придумаю ее сама, так решила я. Я ходила за нее по магазинам, готовила и красиво накрывала стол, зарабатывала деньги, чтобы ей было на что жить.
     Жить чужой жизнью стало интересно, ведь я ни за что не несла ответственности, в конце концов, в верности ей я не клялась. Это она могла себе позволить говорить легкомысленные слова мужчинам, покупать женские безделушки, и даже трепаться Бог знает, о чем по телефону. И, ужас, в рабочее время поехать на массаж, который на кой черт ей сдался.
      Вскоре я с Моникой поссорилась. Все вышло как нельзя глупо. Она пообещала и не сделала. И на вопрос обманутого ответила как-то совсем не по-женски: «Хочу, даю слово, хочу, беру». На что ответ добил уже меня: «Ты что? Совсем уже совесть потеряла?» Мне бы точно так никто не сказал, а Моника усмехнулась и заявила, что совесть это то- качество, которое ей совсем необязательно иметь, чем повергла в шок и меня и обманутого.
      Вечером я торжественно себе и ей сообщила, что ни на кого я работать не собираюсь, а уж терпеть хамство и отношение ко мне как  глупой квочке тоже не намерена.
     Утром Моника ушла, и в зеркале был волчий взгляд, а днем я держала хороший мужской удар, отвечала перед жизнью по понятиям и твердила себе слова известного режиссера, что надо играть свою роль, потому как все остальные роли  уже распределены.
     Но почему-то мне было не по себе.
     А во сне я пришла к открывальщику консервов в гости и представилась: - "Моника Белуччи". Называйте меня Моникой Белуччи.