Я и наша семья 9 месяцев у линии фронта

  Я и наша семья 9 месяцев у линии фронта -
  И ещё мои нУдные воспоминания к 22 ИЮНЯ 1941-го,
  К 70-летию страшного НАЧАЛА <ровно в 4 часа>

   37. Август 1941-го 
Мы провожаем на войну (в Севастополь) Павла Юровича Бахтина
(мужа моей тёти - Ульяны Крыленко). Собрались в нашей Хате.
Взрослые выпивают, закусывают, а я и мои любимые сестрички
ТОма и ВЕра Бахтины наблюдаем. Потом нас посадили за стол
и я с Томой, подражая взрослым, намазали на кусочки хлеба
горчицы; я не решился попробовать, а Тома откусила и сразу
заплакала, а я с Верой сидим тихонько... Павлушка (так его
называли у нас) сильно перепил и мои Папа и Мама повели его
(держа его под мышки) домой по бугру через нашу усадьбу
(мимо Сарая). Павлушка шатается, что-то пьяно бормочет
(ругается), буянит, вырывается, толкает их, падает, его
поднимают... А я, Тома и Вера берём с него пример и в точности
всё повторяем, толкаемся, падаем и нам очень весело!

   38. Сентябрь 1941-го. Нам, как и ДО ВОЙНЫ, по карточкам
ПРОдают хлеб - черные кирпичики, невкусный. Гриша где-то достал
таблетки и порошок (белые) очень сладкого синтетического сахарИна
и мы с сахарином делаем тЮрю - растворяем в воде сахарин и крошим
туда хлеб - и сладкая тюря несравненно вкуснее хлеба!

   39. Октябрь 1941г.  Мама где-то достала пшеницы и
мы (Гриша, Нюся и я между ними верчусь) варим пшеницу,
потом перемалываем её на машинке-мясорубке, а я сидел
рядом и смотрел - мне интересно, как из неё вылезают
множество "червячков" и я их снимаю и сую в рот - они очень вкусные!

   40. Октябрь 1941г.  Мама, Гриша, Нюся и я идем домой со
стороны станции Орловка по Трёхгорному Бугру в районе шурфа
шахты-могилы "Норки" (Элеоноры Норт - Мамы Жени Крыленко).
Вечереет, холодно и на западе холодно-белое небо. И мне почему-то
беспричинно тоскливо-тоскливо...

   41. "Октябрь 1941г. Я сижу на табуретке возле стола (между
северным окном и печкой) и шатаю свой передний зуб и, в конце-концов,
почти без боли вытаскиваю и хвалюсь: "- Ма, дывЫсь!" А Маме
некогда (она что-то делает у печки) и она отвечает: "- Поклады
на стол!" Я поклав, а тут и Мама повернулась к столу, взяла мой
зуб в рот и проглотила. А я ей кричу: "Ма, та то ж мий зуб!"
- ЯкЫй зуб? 
"- Та у мЭнэ вЫпав!"
- А я й нэ бАчила!

   42. Октябрь 1941-го.
Я сижу на табуретке за обеденным столом и пытаюсь отрезать
кусочек сала (от маденького 10г кусочка сала, который Мама
где-то выменяла в селе), но нож соукользнул с сала на мой
палец. Мне больно и обидно - и сала не попробовал, и кровь
течет, и никто мне не посочувствует...

   43. Октябрь 1941г.  Пасмурно, но не холодно. Мама выбирает хмыз 
(хворост) и вскапывает землю за Сараем возле тропы в Сад. Я от
нечего делать, околачиваюсь возле неё. Вдруг Мама выпрямляется,
оборачивается и говорит: "Хто це до нас їдэ?" А в наш двор с
Луганской дороги  вьезжает дву-конная подвода с брезентовым
фургоном (забора там нет, а вместо ворот служит положенная на
землю <дровыняка> длиной "4м).

В нашей Хате "на квартиру" поместились командиры (наверное ком.
взвода и его политрук). Я сижу на табуретке возле стола (между
северным окном и печкой) и смотрю, как рядовые солдаты вносят и
ставят на пол ящики с консервными банками, бутылками с тёмным
вином и с чем-то темно-красным, переложенным чистыми белыми
древесными стружками. Я спрашиваю: "Ма, а шо це?" 
- КовбасА! 
"- Ма, а шо такэ ковбасА?" 
- ЙидА такА! 
Но в нашей Хате командирам не понравилось - тесно, убОго, да и на
краю Хутора - опасно. И они ушли куда получше, а в нашей Хате
"на зимнюю квартиру" поместили взвод связистов.
   
   44. Нашу Хату купил мой Дед Митрофан Никитич Крыленко в "1910г.
на станции Сентяновка. Она была сложена в виде сруба из дубовых
рёвен. Дед Митрофан разобрал её и перевёз по свежепроложенной жел
дороге на станцию Орловка (в 20 км от Сентяновки) и потом уже возом
перевёз по Бугру на наш участок на Хуторе Никольском (в 1,5 км от
Орловки), где заново сложил нашу Хату, устроив под ней подполье,
покрыв серой черепицей, оббив (снаружи и внутри) дранкой, обмазав
глиной и побелив (снаружи известью, а внутри мелом). В нашей Хате
с востока крылечко на прызьбу (шириной "1м, на высоте "1м от земли)
без наружной стены, но под общей (с Хатой) крышей, опирающейся на
прызьбу некрашеными дубовыми столбами под дубовыми балками. Сюда
на прызьбу из Комнаты смотрели 2 окна с дубовыми ставнами с крепкими
коваными засовами. Пройдя "5м по прызьбе, прямо была дверь в кладвку,
где в "1м от двери был широкий ("1х1м) лаз подпол, закрываемый
(заподлицо с полом) толстой дубовой крышкой; подпол использовали
как погреб; в нём была яма (для картошки, морквы, буряка) и полка
(на высоте "1м) для макитр, горшков, бутылей. А направо была дверь
в тёмный коридорчик ("2х2м), где обычно стоял рукомойник и полочка
для обуви. Из коридорчика направо дверь в Комнату (где в 1941-42г.
жила Евдокия Николаевна - Мама моего Отца), а налево - дверь в Хату -
нашу главную каюту, где была Печь-Голландка (Мама называла её Галанка),
стол обеденный (у Северного окна), стол письменный Гриши и Нюси (у
правого западного окна); в углу левее левого западного окна стояла
тумбочка-угольник, а над ней висели две Иконы (ниже - Большая
Красная, ниже - меньшая серебряная) с лампадкой. А левее икон
было южное окно в кладовку. В северо-западном углу стояла железная
кровать с пружинной сеткой. Между Северным окном и печкой была
крепкая дверь в спальню. Я не помню, кто где спал до осени 1941,
но когда у нас поместили взвод связистов, мы в спальне поставили
рядом две кровати и ложились на них поперёк все пятеро (и мне это
казалось очень приятным): Мама, Папа, Гриша, Нюся и я. В Спальне
было жарко от горячей стенки-Печи. А моя Бабушка была в Комнате,
куда выходила железная духовка от Печи. Я вечерами часто бывал у
Бабушки (и, возможно, и засыпал у неё) на кровати и она в сумраке
рассказывала (она говорила только по-русски) мне сказки: я запомнил
только про Кобылью Голову (мне почему-то казалась жуткой Кобылья
Голова, хотя я не помню - почему, да и смысла этой сказки не помню)
и про Котика-Братика, где глупый Петя-Петушок всё время истошно
кричит:
     "- НесЁт меня ЛисА
      в далЁкие леса,
     за высокие Горы,
     в глубокую тёмную НОру!
     КОтик мой, БрАтик мой,
     спасИ меня,
     отнимИ меня!"
А над кроватью висела тёмная коричневая картина -
     маленькая избушка
     на леса опушке...

  46. Взвод солдат занял Хату - кровать перенесли в спальню,
а солдаты спали на полу. Винтовки ставили стоймя "пирамидой" у
середины дальней от двери стенки. Одно отделение всегда было на
боевом дежурстве (линия фронта со стороны ст.Алмазной и Попасной
9 месяцев была в нескольких км от нас, так что была слышна стре-льба),
поэтому особой тесноты в Хате не было. Солдаты постоянно топили Печь;
дрова рубили из жел-дор шпал, пропитанных (для защиты от гнили)
антраценовым маслом (рядом были коксохимические, смолоперегонный
и шпалопропиточный заводы). Поэтому дрова горели с гулом, в Хате
и в Комнате духовки накалялись докрасна и всегда было жарко.
    На Печи почти всегда солдаты варили себе еду, а чтобы тяжелый
котёл не проломил чугунные плиты Печи, под них подложили стальные
рессоры от автомобиля. Часто играл наш патефон (у нас было много
грамофонных властинок): "- Если завтра Война", "Катюша", "Чайка
смело пролетела", "Нас не трогай - и мы не тронем!", "Ты машЫна,
ты залИзна", "Семеро зятьЁв", "Галя молодая" и др. Солдаты и наши
девочки танцевали. Как-то днём один солдат начал пританцовывать
сам, а у него с пояса сорвалась граната и грохнула об пол (над
подполом), мы сжались (ожидая взрыва), но он поднял гранату и
повесил на пояс.

  47. Мама мне рассказывала, что я тогда тоже танцевал и хорошо пел, что я знал много
песен, что солдаты сажали меня к себе на колени и я им пел. Но после ноября 1942
я этого абсолютно ничего не помню - не только слов песен, но и того, что я вооб-
ще когда-либо пел или танцевал...

   48. Осень  1941г. Мимо нашего двора изредко проезжают автомашин - полуторки
и трёх-тонки, а легковушки и пятитонки (их наш Гриша в возрасте "3-4 лет называл
"пипипонка", а Нюся переводила нашим) я не помню. Кузовы некоторых машин накрыты
брезентом, из-под которого иногда видны железные рейки, наклоненные и приподнятые
над кабиной. Мне объяснили, что это "Катюша" страшное оружие, при стрельбе кото-
рого всё горит - и машина в пламени, и там, куда падают её снаряды. А у немцев
тоже есть похожее страшное оружие - "Ванюша", что оно стреляет минами. У нашей
квартирантки Йёсыпыхи (Осиповны), сын - миномётчик в Красной Армии. Мне расска-
зали, что мина - это страшная штука, которую прячут в землю, и, если на неё
наступишь, она разрывает того на куски. Мне страшно за сына Йёсыпыхы... А вскоре
пришло извещение, что сын Йёсыпыхы погиб. А в начале осени вечером кто-то сказал,
что Йёсыпыху придавили красноармейской машиной у нас во дворе у дороги возле
терновника и грушки (которую тоже поломали, заезжая на наш каменистый бугор, но
она позже отросла, хотя урожая от неё я не помню). Потом сказали, что Йёсыпыха
осталась жива, но позже я о ней больше ничего не слышал...

   49. Осень  1941г. Гриша и Нюся упросили солдат стрельнуть из
винтовки и они пошли в наш сад, а иеня не взяли. Мне обидно, я
зашел в Спальню, ближе к окну (закрытому ставнями), чтоб лучше
слышать. Громыхнуло сильно, хотя стрельнули далеко - почти возле ЛИпы.

   50. "Ноябрь 1941г., пасмурно, но не холодно; Нюся взяла меня
с собой и мы пошли с ней к новой двухэтажной школе. А там под
самым северо-западным углом (в лУже крови среди осколков битых
стёкол) скрючившись лежит солдат-красноармеец. Его винтовка стоит
рядом, прислоненная к стене школы. Людей нигде не видно, но Нюся
мне сказала, что он сам себя застрелил. Потом Нюся повела меня
по улице Индустриальной вверх на запад, к посёлку ДонбасЭнерго.
Там мне запомнилась эстакада с множеством ржаых труб, проложенных
на ржавых опорах (на высоте "5м) от электростанции к коксохимзаводу.
И от всей этой ржавой заброшенности мне стало очень неуютно...

   51. Я собираю окурки солдат и вытаскиваю из них остатки табака
в спичечную коробку. Когда собрал полную коробку, Мама выменяла
(в каком-то селе) за неё и принесла мне маленький (грамм 50) кусочек
белого хлеба (я не помню, чтобы я когда-либо в детстве видел ещё
такой белый).

  52. "Ноябрь 1941г., я с Нюсей у входа в наш двор, а по Луганской
дороге со стороны Бугра с грохотом быстро промчался танк серой окраски.
Мне и тогла, и всегда позже очень нравились танки...

   53. "Ноябрь 1941г., я с Нюсей у входа в наш двор, а по Луганской
дороге со стороны Бугра к нам с грохотом медленно едет гусеничный
трактор. Нюся выбегает на середину дороги (над водопропускной трубой
от нас к Трифану) и ложится на булыжники-брусчатку поперёк дороги в
"60м от трактора. Я от ужаса кричу, а Нюся не спешит убираться с дороги...

   54. "Ноябрь 1941г., пасмурно, но не холодно; мой Отец взял меня
за руку и повёл в поле за Трёхгорный Бугор. Там высокий сухой бурьян
и мы дальше не пошли, только постояли за хатой Натахи Анохиной,
у невспаханной кромки Бугрв в зарослях дерезы - колючих кустиков
высотой до полуметра (их цветы и стручки точно такие, как у желтой
"акации"), которые Мама в последующие годы срезала для делания
веника-метлы (их прочные стебельки долго служили для подметания
двора). Потом Отец привёл меня к нашему двору и зашёл в соседний
(с севера) двор, участок которого наш сосед Попильнюк купил у моего
Деда (троюродного) Якова Евдокимовича Крыленко. Попильнюк как-раз
укладывал и скреплял обтёсанные брёвна-балки-сруб на низкий каменный
фундамент. Отец поговорил о чем-то (я не понял) с Попильнюком и после
этого я уже никогда не видел ни Отца, ни Попильнюка и не знаю его
судьбы. Но эту хату он быстро достроил - она была вся на виду,
метрах в 10 от нашего северного окна, но я возле неё никогда никого
не видел. А в "1945г. там поселились молдаване ЧАгины - Василь с
женой, её мамой (которую он безнаказанно убил в 1948г.) и 2 дочками:
некрасивой, но приятной характером Аллой (1935г.) и красивой, но
неприятной Людой (1937г.р.). На другой день мой Отец с Гришей, Егором
Алымовым и Гришиными братиками Геной и Юрой Мишиными отбыли в эвакуацию в Сталинград. 

   55. "Ноябрь 1941г. Я с Нюсей в гостях у наших квартирантов
(наверное - у Тани Сухотиной) в западной комнате "Сарая". Кто-то
кричит: "- СтАдо солдАтов на убОй гОнят!" Нюся мне говорит:
"- ХодИм глЯнэмо, мОже й наш БАтько там!" Мы вышли из хаты, снега
нет, пасмурно, но не холодно. По Луганской дороге со стороны Бугра
долго идёт колонна людеё в серых шинелях, без оружия и без вещей;
я не различаю лиц, но Мама и Нюся смотрят и, когда все прошли,
говорят: "- НэмА нАшого БАтька!"

   56. Из Сталинграда Отца и Егора направили в Кузбасс
(г.Прокопьевск), а Гриша вернулся домой. Гриша рассказал нам,
что в Ворошиловграда (Луганске) их (и еще много мужиков) поселили
на ночлег в школе в классной комнате, а ночью их разбудил пожар.
Все бросились к двери, а дверь закрыта снаружи. Отец скомандовал:
"- Всем немедленно отойти от двери!", бросился к двери и в прыжке
ударил обеими ногами в дверь, так, что дверь вылетела вместе с рамой
и все выбежали из пылающего здания. Из Сталинграда Гриша добрался
до Ворошиловграда, потом до Алчевска, откуда пришёл 14 дек на Хутор
("15 км), в пути в темноте где-то упал в яму. Домой он принёс книжки
из той школы и мне очень хотелось их поскорее посмотреть, но я был
разочарован, не найдя ничего интересного для меня (картинок).
 
   57. "Ноябрь или Декабрь 1941г., снега нет, но холодный ветер.
Мама (и я с ней) несёт нашего Каштана (небольшой пёсик грязно-белого
цвета; в его память позже мы называли яблоню Каштановая у тропы, с
красными сладкими яблоками) на Трёхгорный Бугор (в его конец у хаты
Анохиных) и закапывает его в яму-выемку камня-известняка. Каштана
убил наш солдат (Каштан был привязан возле нашей Хаты (чуток не
доставая до крылечка) и лежал в своей будочке), который еще и
похвастался своим подвигом, войдя в нашу Хату: "- Там на меня
собачонка залАяла, а Я ей ккак ддам сапогом!"

   58. Зима 1941-42г. В сильные морозы без снега замёрзли ручьи и
родниковая вода стала растекаться по саду и замерзать в виде обширных
наледей. Нюся взяла меня с собой и катала меня по нашему саду, а потом
мы пошли в сад Дяди Павла - там тоже такие наледи. А когда мы пришли
домой, там Мама сразу стала меня отчитывать. Оказывается, где-то
недалеко одна мать (Рая Еныха у Переезда) куда-то ненадолго пошла,
оставив дома даоих детей моего возраста. А они без неё решили разжечь
на полу костёр из дров, лежащих перед печкой. И когда эта мать пришла
домой, то обнаружила обоих под кроватью, задохнувшихся в дыму. А я
никак не мог понять, в чём я провинился, и от обиды нашел подаренную
мне солдатом тупую наганную пулю и начал бросать её об дверь Спальни
и об её раму, чтобы пуля отскочила и убила меня, ударив в лоб.
Но.глупая пуля отскочила, но ещё бОлее глупого меня - НЕ убИла!

   59. Когда выпал снег, Нюся как-то взяла меня кататься на санках.
Мы съезжали с Бугра (от Дома Дяди Данила) вниз к промоине у Трёх
Домиков (Абрамовых, Булгаковых, Обрезковых). С нами были и девочки,
и парни, и солдаты. На наши детские санки уселись семеро (в том числе
и я), на спуске санки подпрыгнули и опрокинулись и мы кувыркнулись
в снег, но никто не пострадал и всем было весело. А когда мы пришли
домой, Нюся сказала Маме: "Мамо, чого Шурка лизэ до мэнэ й лапае як
хлопэсь!" А Шура (Александра Даниловна Калинченко "1921г.р.) в это
время как-раз превращалась из девушки в парня и ей нравилась наша
Нюся, которая в Её 14 лет была пухленькая, круглооицая, симпатичная,
очень живАя, лОвкая, умЕлая, да ещё много и чудесно песни пела. Она
нравилась солдатам, они Ей на память дарили свои фотографии...

   60. Один молодой узбек Абдуллаев говорил на симпатичную Таню
Сухотину (Нюсину подругу и нашу квартирантку): "- ТАнка - ни ТАнка
и ни лихкавой машина!" А один молодой солдатик оказался очень слабым -
пошел в сортир (за торцом Сарая, метрах в 20 от крыльца Хаты) и там
упал - потерял сознание...

   61. "Декабрь 1941г. Мама со мной пошла к соседке (через дорогу)
Даниловне (жене покойного Данила Митрофановича Калинченко). Мама
беседует с Даниловной (которая по временам отвлекается подмыть
и отшлёпать по попе укакавшегося малолетнего внука Колю).
А брат Коли Толя (ему 7-й год) мастерит самострел-арбалет (а я,
как баран, непонимающе гляжу на него и удивляюсь, как он может сам
делать совсем непостижимое для меня дело) - подрезает и подстругивает
приклад из дощечки, прикрепляет к нему резинку, выравнивает толстый
(чуть не в палец-сантиметр) тяжелый прут из красной меди. А когда
закончил, сказал мне: "- ПашлИ са мной варОн стрылЯть!" И повёл меня
по свежему тонкому снежку в самый конец усадьбы. А там зе пределами
сада, на открытом месте стоит высоченная ажурная железная мачта-опора
высоковольтной электролинии. А на самой верхушке сидит большая толстая
чЁрная ворона. А Толик со мной подошел к самой мачте, натянул и
зафиксировал резинку, уложил в канавку "ствола"  стрелу, приложил
приклад к плечу, прицелился и спустил крючок-курок. Стрела нехотя,
медленно проползла по канавке, перевалила через конец "ствола" и
упала Толику под ноги. А ворона на мачте даже не шелохнулась. Толик
смущенно сказал: "- СтрылА Очинь чижОлая!" и мы пошли к нему домой. 
А там моя Мама сказала: "- Ну хвАтэ гулЯты-гостювАты, пишлЫ до хАты
калидОр робыть-мастирювАты!" И мы по свежему снежку пошли к нам домой,
где Мама стала набивать гвоздями доски-обшивку калидора (отгородила
двери в кладовку и в коридор еще одной - наружной дверью). А дома
почему-то никого не было... А может это был Декабрь не 1941г., а 1942-го???

   62. 18 января 1942 в 6 часов вечера загорелась школа №69; кто-то
забегает в Хату и кричит: "- Школа горит!" Все и солдаты, и все 
(наши и солдаты) убегают на пожар, а в Хате остались только Гриша
и я - мы не видим в темноте. Я сунулся раздетым вслед за Мамой и
Нюсей на крыльцо-вервнду, но там абсолютно темно, и я вернулся в
Хату к Грише. Выглянул в север-ное окно - там тоже абсолютно темно
и ничего не видно, кроме Тьмы-Тьмущей-Черной.

   63. Начало 1942г. В нашей Хате на Учебном (письменном) столе (для
занятий Гриши и Нюси) Гриша кончает раскрашивать рисунок церкви (он
хорошо рисовал и его многие женщины просили нарисовать церкви).
А я, стоя коленками на табуретке, улёгся животом на стол и опрокинкл
пузырЁк с тушью (а как её достать возле линии фронта!) на почти
готовую картину красивой церкви. Гриша вскочил, его лицо вспыхнуло
красным от гнева, но Он не только не шлёпнул меня, но не произнёс ни
звука! Вот такая выдержка и самообладание!  До Войны Грише в школе
часто поручали рисовать портреты наших Вождей. Гриша с помощью
карандашной сетки переснимали увеличивал изображения лиц и потом
расписывал красками. Получались красивые портреты, которые висели
в коридорах и классах школы. А зимой 1941-42г. Гриша нарисовал
карандашом портреты многих солдат, бывавших у нас...

   64. "Февраль или март 1942г. Оттепель. Гриша, Коля Алымов и я
стоим в нашем дворе возле двери (на запад) низкого (без фундамента)
флигелька-сарая (где до Войны и в её начале в нем жили квартиранты,
а потом его использовали как сарай и разобрали в 1946г.),
расположенном в "5м южнее Хаты. Мы лепим снежки, а Гриша дожимает
и кидает их очень далеко - до Дома Якова Евдокимовича Крыленко.
На зиму под 1942г. в этом - теперь уже сарае сложили дрова и
поставили 3 улья с пчёлами, которые в эту же зиму и погибли все.
А весной 1944г. Мама переселила сюда (из Комнаты в Хате, куда Мама
поместила кроликов (заведенных Гришей в 1941г.) после смерти Бабушки
23 окт1943) кроликов, Кролики тут вырыли себе норы и расплодились
за лето. Но в ноябре 1944 хорьки продрали (за одну ночь) стенку,
передавили всех кроликов (жива осталась только одна крольчиха,
но у неё откусили переднюю лапу, так что её пришлось съесть нам).
Хорьки поселились тут в норах кроликов (под штабелем старых досок-
дров), выплодили тут хорьчат, а когда мама-хорьчиха вывела их ночью
(в "августе 1945), моя Мама поймала двух хорьчат (черненьких,
сантиметров по 10 длиной). А утром Мама увидела, что хорьчиха 
выносит (держа зубами) хорьчонка из сарая и убежала с ним в наш
Сад. Мама решила использовать хорьчат как приманку, чтобы убить
хорьчиху. Когда к вечеру (часов в 5, солнце было еще высоко) пришли
с работы (геодезической съемки на шахте 18РАУ) наши квартиранты
(3 девушки и низенький парень - они все вместе приехали с Западной
Украины), Мама привязала обоих хорьчат к колышку напротив открытой
двери сарая. А сбоку, укрывшись за дверью, в засаду сел Парень с
дрючком в руках. Минут через 5 хорьчиха высунулась из сарая, но
сразу заподозрила засаду и шмыгнула назад, так что Парень не успел
опустить дрючок. Пришлось ждать ещё минут 15. На этот раз хорьчиха
подскочила к хорьчатам, Парень ударил по ним дрючком, но хорьчиха 
успела отпрянуть назад в сарай. А хорьчат разбило дрючком насмерть,
так что засада была прекращена.   
стенку, залез
               
   65. "Апрель 1942г. Мама копает землю и сажает картошку на огороде
Лагазинских. Я немного помогал ей кидать картофелины в лунки. А потом
пришел кто-то из Лагазинских и я пошел вниз в конец огорода - к Вербам
и речке Камышевахе. Речка шириной "4м, мелкая (но всё-равно я к ней не
подошел ближе "5м), а на отмели лежит полузаиленная рыбёшка с ладонь.
Я постоял тут под Вербами и пошел вверх к Маме. А на севере, не более
100м от нас расположена высокая насыпь жел дороги с мостом-решеткой
через речку. А у моста по насыпи прохаживается красноармеец-часовой
с винтовкой. Его хорошо видно в неярком освещении Солнца, на фоне
белесого неба. Я гляжу на часового, а он снимает с плеча винтовку
и целит её в небо; и там я увидел над ним "Раму" - немецкий самолёт-
разведчик (мне уже такие показывали). Но ничего не произошло - ни
стрельбы, ни бомбёжки. Старшая Лагазинская дала Маме за работу
"3 кг картошки и Мама посадила её за торцом Сарая (там недавно
почистили сортир и гуано перекопали с землей). А в августе там
выкопали чудесный урожай (я тоже собирал крупные картофелины).
После этого Мама начала сажать картошку каждую весну (до 1942-го
у нас почему-то картошку не сажали, а сеяли (до 1951г., когда Мама
продала наш Бугор Олейниковым) по бугру жито, просо или ячмень).
               
   66. "ИюНь 1942г. Гриша поймал в нашем крыжовнике Рябого (парня
"13-14 лет) и повёл (наша Мама и я тоже пошли с ним) его по улице
Луганской (Паши Ангелиной), а возле двора дяди Павла отпустил его.
Рябой, оказавшись в "30м от нас, стал кричать угрозы Грише ("- Мы
тибЯ паймАим и падрЕжим!"); Гриша, недолго дУмая стремительно
пробежал участок у переулка в Вильхи, сразу догнал Рябого, схватил
его, как Кот мышонка, и бросил пОпой в кусты крыжовника у самой
дороги (во дворе Ивана Даниловича Калинченко (аж наша Мама сказала:
"- Та нашо ж ты його так!")). Но после этого Рябой и его Ко никогда
не предъявляли претензий ни к кому из наших.

   67. Грмшу мобилизовали на трудовой фронт. Он ночует дома, а утром
уходит на работу (он сам ремонтирует автодорогу от Борисовки до
Переезда в "1300м от нас) - на Бугре кайлом и ломом добывает камень
и балдой дробит его в щебень, засыпает щебнем выбоины на дороге и
закрепляет щебень пеком (он возит тачкой пек со смолоперегонного
завода)... Поэтому на нашей булыжной дороге появились
заасфальтированные участки...
     В редкое свободное время Грмша ходит на уроки к художнику,
который учит его составлять и наносить краски. В качестве экзамена
Гриша написал на фанере ("60х50 см) красивую картину (она висела над
кроватью с 1942г. до 1974г., когда хозяйкой Хаты стала Тётя Ульяна):
на ярко зелёных холмиках над синей заводью ручья стоят две хатки,
осененные пышной зеленью деревьев. Я никогда не смог так изобразить
ветви деревьев...

   68. ИюНь 1942-го.  Мама, Гриша, Нюся и я выковыриваем и кидаем
в кучу (в дальнем конце молодого вишневого сада на меже с Рудиками
и Яшей Крыленко) камни. И на этой куче среди камней сидит махонький
пушистый комочек - зайчоночек. Гриша посадил его на свою ладонь и
мы все гладим его, а он сидит, не шевелясь - только глазки блестят.
И его посадили там же, чтобы Мама-Зайчиха могла найти и покормить.

   69. Начало лета 1942г. У нас в саду расположились отступающие
от немцев казаки с лошадями. Они ломают сливы, вишни и др. плодовые
деревья, гадят возле кринички и родникового ручья. Когда Мама просит
их не пакостить, ей  предлагают пойти на *** и говорят, что всё-равно
всем пипдЕц-ХАНА!

   70. "ИюЛь 1942г. Мама и лейтенант-красноармеец сидят и беседуют
возле яблони-лимонки, а я пытаюсь пофорсить перед ним - прыгаю с
одной большой грудки вскопанной земли на другую и, споткнувшись,
падаю и обдираю голое (я в трусах) колено до крови об землю. Это
место воспалилось сильно и не заживает. Кто-то сказал Маме, что
нужна мазь. На другой день Мама с утра повела меня в Город, но в
аптеках и больницах никого нет - безвластие - Наши  ушли, а немцы
ещё не пришли. Не найдя мази, расстроенная Мама повела меня от улицы
Кирова не по дороге, а наискосок, череез поселок и на спуске с горы
показала мне вдали, на хребте-бугре над станцией Орловкой Могилу и
рядом на холме - Треног (геодезический). А нога вскоре "зажилА"
сама, без мази.

   71. "9 ИюЛя 1942г. в нашем саду (под яблоней Антоновкой - теперь
там двор и Дом уже с 1999-го покойной Томы Бахтиной) Тётя Ульяна изза
чего-то ругается с нашей Мамой, обзывает Гришу дезертиром и во всю
(Большую!) Глотку орёт: "Твой Грышка дизиртир, я скажу краснаармейцам,
ани и йиво застрелют и тибя застрелют, шо ты укрываиш дизиртира!"
и вцепилась Маме в волосы (а они были густые и длинные!), а Мама -
ЕЁ схватила за волосы, но они недолго игрались - Гриша подскочил
и столкнул их обеих в Большую (3х3 м2) Копанку между Грушей и Сливой.
Они обе ухнули (с головами) в холодную (из родников) воду, где сразу
расцепились и успокоились...
     А красноармейцы отступали и запросто могли без всякого разбора
и суда застрелить и Гришу (он работал как трудовик (он не видел
в темноте!) на ремонте дороги на Брянку), и Маму заодно! -
Не так давно ТАКОЕ уже у нас в роднЕ произошлО!
     У моей сестрички АлЁнушки СемЁновны Калинченко была родная
тётя Ганкевич Мария Степановна (рождена в 1895-м в г.Шубинка.
Её муж Джоган. Они жили в г.Кадиевке. В 1923г. Мария родила сына -
Володьку. Муж от Неё сразу ушёл (<не вЫнесла душа ****а позора
мелочных забот!>), а Мария с малышом поселилась у своей сестры 
Александры у нашего хутора на Почтовой улице. Как-то, идЯ с работы,
брат дЕвы МарИи - Иван Ганкевич увидел в кустах свою сестру Марию
в ебьЯтиях Семёна (мужа Александры). Иван бросил в НИХ уже пустую
бутылку (для сестрЫ ж не жАлко!) и пошёл сказал об <Этом> другОй
своей сестре Александре, а та хотела повеситься, но не решилась.
Вскоре Александра родила Аллу и после трудных родов лежала дома;
ночью запищала Алла и Александра начала звать мужа (Семёна), чтоб
Тот успокоил свою Дочь, но Тот не идёт и не откликается. Алекса
ндра кое-как поднялась, но Семёна не оказа-лось на Его кровати
на веранде, а нашла Она Его в спальне - в постели и в ебьятиях
девы Марии. В начале Войны-1941 Мария с сыном Володькой поселились
в квартире моЕй сестрички АлЁнушки (на улице Штеровской на посёлке
ДонЭнерго). Володьке исполнилось 18 годков, но Он не явился по
повестке в Военкомат. За Ним явились на дом, а Володька как-раз
был со своей девушкой! Он не хотел идти на БОйню, хотел убежать
и выпрыгнул в окно во двор; Его тут и застрелили <без Следствия
и СудА>...

   72. 12 ИюЛя 1942г. кто-то сказал, что сегодня будут взрывать
автодорожный мост через Камышеваху. Мама посадила меня в нашем
саду под яблоней Антоновкой (чтобы загородить меня от осколков)
и с Гришей вышла на наш бугор (в "10м от меня). Я посидел там на
корточках минут несколько, потом мне надоело, я поднялся и подошел
к ним. И тут земля подо мной дрогнула и вдали, над нашими сливками
(по межЕ с Попильнюками) начало неспеша подниматься желто-рыжеватое
облако. А грохота взрыва я не запомнил. В тот же день к нам пришли
Алымовы и мой братик Витя (1935г.р.) с восторгом хвалился, что в
Ихнем дворе (метров на 250 ближе к мосту) рядом с его братом Колей
(1925г.р.) упал придорожный бетонный столбик.

   73. 13 ИюЛя 1942г. Мама ходила в село Лозовая-Павловка к сестре
Пелагее (9 км от нас). Вернувшись домой, Мама сказала, что видела
2 немецких мотоциклистов-разведчиков, слышала стрельбу - строчил пулемёт.

   74. 14 ИюЛя 1942г.  Дорогу несколько дней назад перегородили
баррикадой от Дома Якова Евдокимовича Крыленко до Дома Ивана
Митрофановича Калинченко - в два ряда (по ширине и по высоте)
поставили железные шахтные вагонетки без колёс, а в вагонетки
уложили большие камни из тынов-заборов со всего Хутора.
А в камнях спрятали мины...
Сегодня Кто-то сказал, что немцы идут. И все жители собрались
кучками возле дороги у своих дворов. И мы тоже, а с нами -
и наши соседи, чьи усадьбы не выходят на Луганскую дорогу
(Рудики, Крыленки Яшины, Шура и Женя). Мы молча стоим
и вдруг из двора Ивана Митрофановича Калинченко по тропке
мимо погреба на велосипеде выезжАет ЖИВОЙ немец!

   Живите в мире и ЛюбвИ!
   Будьте здоровы и счастливы!
   Выражаю мою скорбь о почти 30 миллионах погибших НАШИХ !
               Владимир Крыленко 25 ИЮНЯ 2011