Папа-папа,..

   Папа-папа! В последний месяц я стал часто вспоминать тебя.
   Почему?
   Ты ушел из жизни в далеком 78-м, не дожив до пенсии. Болел бронхитом, а умер от сердечного приступа.
   Лет пятнадцать назад у меня подвинулись мозги – я, ведь, живу столько лет без тебя.
   Тогда я стал представлять, что ты жив. И жил все это время. Это я кода-то уезжал.
   Живешь ты один (мама и в самом деле ушла из жизни через одиннадцать лет). Тебе прилично за семьдесят, ты – крепкий старик. Самостоятельный.
   Я – неблагодарный сын, улетел из родительского гнезда и все это время не сообщал о себе.
   И не скрутила меня жизнь, а все случилось просто. Выдался отпуск не с семьей, и кто-то сказал, съезди к отцу. Я и поехал.
   Пришел к тебе и провел отпуск, не весь, правда, у тебя в гостях. Ты встретил меня без обид, принял.
   Мы сиживали вместе на кухне (я много курю) и я рассказывал тебе о своей жизни. Ты слушал. Только слушал.
   Сам не рассказывал ничего.
   Мы выходили и гуляли с отцом по паркам, сидели за столиками уличных кафе. Я всегда брал себе пиво, отец, неизменно, заказывал себе чай.
   Я рассказывал про свою жизнь, говорил о своих рассужденьях, профессиональных планах. Я с удовольствием говорил о профессии, не боялся, потому что мы с отцом имели одинаковое образование, и он был «в теме» не хуже меня.
   От этих иллюзий у меня слезы наворачивались на глазах. Я, взрослый мужчина, плакал и не собирался таиться.
   Я болел. Болел, как все больные, совершенно неожиданно. Я испытывал боли. Я лечился. Вернее меня лечили стандартным курсом, назначенным врачом. Из серии: «Если не поможет, сделаем операцию и удалим».
   Я очень хотел, чтоб помогло.
   Слезы помогли. Чувства эмоционального облегчения сдвинули мой организм в сторону выздоровления.
   Почувствовав такой сдвиг, я стал рисовать себе такие же иллюзии с остальными близкими в моей жизни людьми.
   Не пытался отвертеться, осознавал свою вину, просил прощения и плакал.
   И выздоравливал.
   Я поклялся сам себе, на всякий случай, что никогда не умалю и не опошлю свои раскаяния. Чтобы так и оставалось – по-честному.
   Но первым был отец.
   Я любил его. Любил всегда. Сыновней любовью, когда был маленьким. Как все мальчики любят своих родителей, не отдавая себе отчета.
   А в шестнадцать лет, я полюбил его взрослой любовью, как друга. Как только узнал, что такое, мужская дружба.
   Сейчас мне не хватает времени, проведенного с ним. Когда я был маленьким и задавал вопросы, я получал на них ответы. Это не в счет.
   Когда я подрос, я примерял на себя роль мужчины, старался быть немногословным. А отец уже был мужчиной и был немногословен.
   Повзрослев, я получил проблему созревшего организма – я искал себе пару. Тоже – не в счет.
   Став семейным, я уже имел свой интим и тайны, которыми не делятся ни с кем, даже с родителями. Мужчина проблемы решает сам.
   Сейчас я могу сказать, я обокрал себя на отца.
   Сейчас, когда я снова стал часто вспоминать его.
   Папа-папа. Опять все построено так, что я обращаюсь к тебе, а ты молчишь, то есть, вспоминая тебя, я не жду твоих ответов.
   Откровенно говоря, ты сполна отвечал на те вопросы, которые мне удавалось сформулировать. И, даже больше, ты учил меня действовать руками. Созидательно.
   Ты давал мне ножовку и говорил, пили. И наставлял мне умение пилить.
   Ты давал мне напильник и учил запиливать. Работать стамеской, топором, забивать гвозди. Ты дал мне первое понимание работы механизмов.
   Ты учил меня паять и дал первые азы в электронике и электротехнике.
   Мне все это было интересно, так как ты умел преподносить навыки. Я делал успехи и радовался вместе с тобой.
   Потом все мои наставники, профессиональные учителя, сколько у меня их было, удивлялись, как я быстро усваиваю навыки профессии.
   Благодаря тебе, я, мало того, что научился созиданию, я научился учить других.
   Ты учил меня стрелять. Сам ты делал это мастерски. С детских лет, заслуживший почетный значок «Ворошиловский стрелок», ты всю войну пролетал стрелком-радистом на пикирующем бомбардировщике.
   Твое поколение торопило время. В стране так много было точек приложения вашего могучего энтузиазма, что ты даже растерялся.
   Не плохо для провинциального городка окончил школу и удачно сдал вступительные экзамены в станкостроительный.
   А теперь чудеса: ты взял справку о зачислении в ВУЗ и призвался в армию. Это было возможно в твое время! В 39-м…
   Понятное дело, что в срок ты не демобилизовался – началась война. И три года в армии растянулись на семь.
   Какой у тебя была война? Я и представить не могу. О войне ты рассказывал исключительно солдатские байки.
   Потом, видимо с возрастом, на тебя давили воспоминания – я уже был постарше. Ты рассказывал уже серьезные случаи.
   - Знаешь, почему в нашей армии солдата стригут под ноль, только на призыве? – рассказывал ты мне. - Потому что в финскую войну наших разведчиков патрули так и определяли, по стриженой голове. Снимали шапку, а на голове волос нет – диверсант. Теперь солдат на службе только коротко подстригают.
   - В финскую мы в боевой готовности ждали приказ о вводе бомбардировщиков в военные действия. И приказ пришел. Но тут же кончилась война.
   - «Кто это там нещадно палит», спрашивал замполит. «Это сержант Васильев пристреливает пулеметы на бомбардировщики». Я многим ребятам пристрелял пулеметы. Потом, когда началась война, они меня благодарили.
   Ты в этом месяце умер. В этом году тебе было бы девяносто лет.
   И война началась в этом месяце семьдесят лет назад.
   Так и получается иногда, происходит событие, а потом обращаешься к числам, датам, ищешь зацепки.
   На самом деле ищешь фатум. Неизбежность.
   Я должен был начать  тебя вспоминать при этом стечении чисел? Я и так часто вспоминаю тебя. Особенно в год, когда достиг возраста, в котором ты умер.
   Однажды, я проснулся от твоего голоса. Во сне я услышал свое имя – ты окликал меня. От волнения я не мог оставаться в постели. Пришлось встать и дождаться, пока придет спокойствие.
   Потом это повторялось и я изучил обстоятельства, при которых ты внезапно окликал меня. Твой зов я слышал накануне каких-то ответственных событий в моей деятельности. Анализируя, я сделал вывод, что это мое подсознание предостерегает меня таким образом.
   Потом я перестал слышать твой оклик. Видимо, я правильно распознал причину и подсознание поняло, что меня таким образом уже не удивить.
   Теперь мне не нужны подсказки подсознания. Я и так часто вспоминаю тебя.
   Твой зов, который я слышал периодически, просто совпадал с какими-то грядущими событиями в моей жизни.
   Я больше склоняюсь к объяснению, которое последнее пришло  мне в голову: я достиг возраста «младшего брата» по отношению к тебе.
   Конечно, когда младший из братьев чувствует ответственные моменты в деятельности, он хочет посоветоваться со старшим братом. Тогда ты  был старше меня лет на десять.
   В дальнейшем с годами, я набирался опыта, а ты оставался в своем возрасте. Когда я достиг  твоего возраста, ты, все еще, был мне «братом», советчиком.
   Теперь же, когда я  старше тебя, я – «старший брат», который несет ответственность за младшего.
   Это инстинкт, и от него никуда не деться. Поэтому и стал я чаще вспоминать о тебе. Теперь я за тебя в ответе, и та наука учить людей, которую я постиг, благодаря тебе, еще и усиливает этот инстинкт.
   Я знаю ответы на вопросы, которые мучили тебя, но ты не дожил до своих ответов. Мои ответы должны быть приемлемыми для тебя. Вот поэтому, я часто думаю о тебе и анализирую свою возрастную мудрость, чтобы сделать ее универсальной.
   И для тебя, и для всех.
   И не в тяжелом бронхите причина подрыва твоего здоровья, а в тех четырех годах войны – еженощных полетах на задания. Выжить от солдатской удачи может только тот, кто до конца свел счеты с жизнью. Живущий только в пролетающее мгновенье. И никакого будущего. Вот, что убило тебя через сорок лет!
   Мое понимание этого, как человека, уже имеющего больше жизненного опыта, наводит на очень глубокие размышления в этом направлении.
   А размышления родят тактику выживания.