Искупление глава 1

                "...И сквозь слёзы проступают лица"
                Б. Бурмистров
                - 1 -

           Начало дежурства для караула Сергея Костромина выдалось на редкость суетным и хлопотливым. Едва окончился утренний развод, как выехали на горевшую траву у забора пенсионерки Филипповой. Вернувшись с пожара, принялись было мыть автоцистерну и таскать рукава на просушку, как нагрянул с проверкой оперативный дежурный майор Даниленко. Был он явно не в духе, судя по хмурому лицу и металлу в голосе.
          -Давай,начкар, на выезд! - даже не поздоровавшись и не дослушав рапорта, выпалил оперативный и достал из кармана секундомер.   
            В нормативное время: «сбор и выезд по тревоге» не уложились
        .- Что обленились? – не скрывая язвительности, заговорил Даниленко, - Давай грузись, на открытый водоисточник поедем!.. С гидроэлеватором давно работали?
          - В прошлом году норматив проводили…
          - Ну и как?
         - Наш караул справился. Да и другие вроде не подкачали, - предчувствуя подвох со стороны оперативного, смиренно ответствовал Сергей. – Куда поедем-то, на речку иль на озеро?
         - На речку! Где там у вас удобный подъезд?
         - Да подъездов- то полно… Вот только грязно. Да и берега не просохли. Сам видишь, Пал Саныч, май на дворе, грязь еще не высохла. Засадим машину по самую раму…
         - А это вопрос не ко мне! - злорадно заговорил оперативный, - Подсыпать щебенкой надо вовремя!.. Так что давай на ближайший подъезд. Я следом…
           Погрузились. Перед тем, как двинуться, Сергей зашел в диспетчерскую за путевкой.
         - Пиши путевку на водоисточник. Норматив проведем: забор воды гидроэлеватором, - сказал он Светке, диспетчеру части.
          - Сам проводишь, что ли?.. И с чего это вдруг? - возразила Светка.
          - Оперативный проводит!.. Не видишь, что приехал?..
 - Где? А что сразу не сказал? - испуганно заговорила диспетчер, в спешке убирая со стола семечки.
           Сергей забрал путевой лист и, сев в кабину машины, дал команду водителю ехать в сторону толстиковского моста, где сразу за мостом имелся подходящий спуск к воде, к тому же, вроде, отсыпанный крупным щебнем.
           Тяжело урча, пожарный «ЗИЛ-131» медленно вырулил на шоссе и двинулся в сторону моста. Перед мостом стояла «оперативка», белая «Газель» с красно-синими полосами. Сам Даниленко находился на берегу и, похоже, озирал место проведения учебного занятия. Хотели было остановиться рядом, но оперативный махнул рукой, а затем указал место куда съезжать. Проехав мост, пожарная машина круто завернула вправо, где в действительности оказалась отсыпанная щебнем площадка. На ней и остановились. Следом подкатила «Газель».
           До воды было около восьми метров, но край берега да и подступы к нему метров на пять с лишком - сплошь тина с нанесенной шалой водой хворостом, водорослями и мусором в виде пластиковых бутылок, бумаг и консервных банок. Вода хоть и спала, но буйное течение не убавила. Река стремительно несла свои мутные воды вдоль вязких берегов заросших тальником, бурлила в заводях, кружа на поверхности пену, ржавую листву и  прутья...
       - Течение-то какое, Пал Саныч. Занесет элеватор куда-нибудь в тину или под корягу. Зацепится, а после и не вытащишь. Оборвет, чего доброго…- заговорил Костромин, сокрушенно пожимая плечами.
       - Сам вижу!.. Ладно, отбой…- примирительным тоном скомандовал Даниленко.
          Пожарный расчет с повеселевшими лицами стал укладывать в отсеки скатки рукавов, которые по прибытию уже успели вытащить. Даниленко тем временем вынул из папки чистый лист бумаги, достал карандаш и подозвал к себе пожарного Мишу Медведева, рослого увальня с широким добродушным лицом. Правда, от Миши,которого  в глаза и за глаза звали Медведем, больше несло простоватостью. Той простоватостью, коей природа обычно наделяет деревенских здоровяков, присовокупляя к сему щедрость, дружелюбие и доверчивость легко верящей на слово. Скажи, к примеру, Мише, что на Меркурии живут люди, то он тут же поверит, мало того - подтвердит, что, мол, сам намедни смотрел в бинокль и видел там дома, такие же как у нас. Тугодум,  в жизни не любивший уважения ко всякокого рода  писанине, в виде ведения конспектов и чтения инструкций и циркуляров, он предпочитал практику, где в общем-то, несмотря на свою медлительность, демонстрировал неплохие результаты. Особенно на реальных пожарах. И вот увидев в руках оперативного дежурного, майора Даниленко лист бумаги и карандаш, Миша запаниковал, особенно опасаясь, что сейчас подведет своего начкара.
        - Ну-ка, Миша, начерти мне схему подключения гидроэлеватора. - С насмешливой улыбкой майор протянул Мише карандаш, расстелив на папке лист бумаги.
        -А чо чертить?.. Давайте, я вам так скажу…
        - Миша, если тебя слушать, так полчаса пройдет или анекдот какой получится. Так что – черти!..
          Пожарный Медведев вначале оглядел реку, место будущей прокладки рукавов, пожарный «ЗИЛ-131», затем стал рисовать: речку с кустарником, машину с цистерной и колесами, затем в воде, испещренной волнами, гидроэлеватор, который по форме напоминал якорь. Он так усердно вычерчивал элеватор, что сломал грифель карандаша.
        - Вот сломался, - сокрушенно промолвил Миша, в душе испытывая некоторое облегчение и надежду, что Даниленко отвяжется от него. Даниленко достал авторучку и протянул Мише.
      -  На рисуй дальше… И давай сюда карандаш…
         Однако карандаш в неумелых Мишиных руках оказался  еще и сломанным пополам. Забрав обломки,  оперативный решительным движением выхватил у Миши авторучку.
       - Хватит с тебя, анекдот ходячий! Не ровен час ты и ручку мне изломаешь! Тебе надо ломом по глине чертить, а не карандашами… Все свободен!.. Давай теперь ты, Славик…
        Славик Рослов, командир отделения, в отличии от Миши, быстро и грамотно начертил схему подключения и обозначил все принятой в пожарной тактике символикой.
         - Вот, знает же человек! Приятно посмотреть, - довольным голосом, в котором металл окончательно улетучился, похвалил Славика Даниленко. Затем он обратился к Мише. – Вот, смотри, как правильно чертить схему!
         Миша поправил боевку и принял стойку «смирно», пытаясь если не знаниями, так хоть внешним бравым видом понравиться оперативному.
        - Так я ж, товарищ майор, то же самое хотел рисовать, да вот карандашик поломался, - виновато ответствовал Миша.
       - Да знает он все, Пал Саныч, - вступился за своего подчиненного Костромин, - Он только правильно объяснить не умеет. Такой вот он и есть. На словах – дуб дубом, а на деле за двоих соображает и ворочает…
       - Ну ладно, хватит базарить, - оборвал начальника караула Даниленко. – Так и быть, поставлю вам зачет на троечку… 
          Уже сев в «Газель», в открытое оконце скомандовал отбой и возвращение в часть.
         
         Вернувшись в часть, Сергей дал команду Мише и водителю Алексеевичу мыть машину, а Славику готовить обед на кухне и чай. Даниленко он нашел в учебном классе. Тот сидел за столом, просматривая учебный журнал. Перед ним  стопкой лежали конспекты  и раскрытая «Книга службы», в которой уже было написаны аккуратным почерком «замечания» - выявленные нарушения ведения конспектов и служебных документов. С майором Даниленко Сергей работал уже семь лет в одной смене и у них были вполне дружеские отношения. Обычно, когда оперативный наведывался в их часть, то как правило, выпив кофе или чаю, писал в "Книге службы" только положительные впечатления о несении караульной службы второго караула, ведении учебного журнала и прочей документации. Увидев над журналом Даниленко с хмурым, сосредоточенным лицом, в душе Костромина зябко заныло, от предчувствия завтрашней истерики, которую непременно закатит начальница части, женщина панически боявшаяся всякого рода замечаний по службе; ибо дорожила местом своим и должностью, а главное из-за боязни потерять премиальные. ( Итоги проверок оперативные докладывали на разводах начальнику противопожарного отряда)…
       Сергей сел на стул напротив Даниленко. Тот поднял голову, молча посмотрел хмурым взглядом, а затем демонстративно, даже с некоторым вызовом, написал в книге очередное "замечание". 
       В груди Костромина закипели, обливая жгучей горечью сердце, обида и злость.
     - Ты чего с утра пораньше, как с цепи сорвался?!. Начальство, что ль, вздрючило по «самое не хочу»!?.. Ты же знаешь, что наша  дура завтра такое закатит, что недели не хватит очухаться и успокоиться! - выдохнул Сергей, с обидой глядя на оперативного.
      - Да, представь себе, вздрючили!.. Вчера на вечернем разводе шеф оставил нас, оперативных, и такую баню устроил, что не только спина, - задница вспотела! - Даниленко встал, прошел к двери и закрыл ее. Подойдя к столу, тихо, доверительно сказал:
      - Кто-то «вложил» нас шефу, будто оперативные берут в частях бензин. Якобы, проводят липовые нормативы с караулом, а списанный бензин берут себе, заправить «оперативку»… В военизированных частях мужики командуют, они такое не скажут. А вот ваша Галиматья Обалдуевна или эта проныра с шестой части – вполне могли ляпнуть. Одна по глупости своей природной, вторая – интриги опять начинает плести…
        Пожарная часть, где служил Костромин, считалась профессиональной, то бишь гражданской. Командовала ею Галима Абдулаевна Журова, чаще за глаза называемая за ее недалекие знания пожарного дела Галиматьей Обалдуевной. В этот день – субботу она, проведя развод и отчитавшись перед ответственным дежурным по гарнизону, убежала домой, опять забыв подписать и утвердить "Книгу службы", о чем Даниленко в первую очередь написал в графе «Замечания».
       - А что Огородников не сказал, кто вложил вас?
       - Ты же знаешь шефа… Огородников - человек деликатный и никогда не скажет, кто ему доносит..
       - Наша вряд ли такое ляпнет. Она хоть и дура, но уж больно боится начальства, особенно вас, оперативных дежурных… Она же понимает, что вы часть нашу не только служить по уставу, но и до ветру сбегать письменное разрешение писать заставите… Нет, Паша, Галиматья здесь не при чем.. . Не могла она. - заступился за своего начальника Костромин.
    - Видимо так,- немного подумав, согласился Даниленко, - Значит, профура рыжая расстаралась! Больше некому… Ты вот что, Серега, на меня не дуйся. Работа у меня такая – проверять и контролировать!.. Ваш караул отвечает за рукавное хозяйство?..
        - Наш, - предчувствуя очередное замечание, понурым голосом молвил Сергей. В груди неприятно забродил, зазнобил холодок.
      - Испытание рукавов проводили нынче?..
      - Да нет, не успели… Сам видишь, пожароопасный сезон, по пять – семь выездов за сутки. Когда уж тут возиться. Расстележимся с рукавами, а тут – пожар. Попозже проведем…
      - Частями надо испытывать рукава!.. Сегодня – магистральные, завтра – «рабочие». Нечего тянуть, начинайте со следующей смены! - укоризненно выговорил оперативный, а затем смягчив интонацию, продолжил к вящему облегчению начальника караула, - Ладно, не буду писать… Хватит с тебя и этого…
        Даниленко застегнул папку и направился к выходу. У дверей он остановился и объяснил истинную цель своего визита:
       -  Через месяц вашу часть из Главного управления приедут инспектировать… Ты же знаешь что это такое, не первый год замужем. Вот шеф с утра пораньше и направил меня, чтобы я лично проверил и документацию, и учебный процесс, и прочее… Так что спасибо скажи, что предупредил…
        Даниленко вышел в коридор и направился к выходу. По пути заглянул в диспетчерскую и выговорил испуганной Светке претензии за то, что та не сообщила на центральный пункт связи о пребывании оперативного дежурного в двенадцатой части.
        Светка пыталась было оправдаться, дескать, она позвонила и передала, но майор оборвал ее, грубо сказав, что сам звонил на «центральную» по мобильному и выяснил, что о его прибытии в часть не сообщили. После этого он вышел. Заурчала «Газель» и, развернувшись, мягко покатила, покидая расположение части. Диспетчер подняла трубку и, набрав «01», передала об отъезде оперативного…
        Сергей прочитал замечания в "Книге службы". «Пожалуй, на сорок минут воплей да крику начальницы потянет…» - сокрушенно подумав и, собрав документы службы дежурного караула, вышел в коридор. Он зашел в свою служебную комнату – «начкаравку», положил на стол бумаги и прошел на кухню.
       Миша и Славик копошились у стола.
     - Скоро ли обед? - спросил своих подчиненных.
     - Только картошку опустили… Минут сорок подожди, Дмитрич, - доложил обстановку Миша. - Чай вот готов. Можешь наливать…
       Сергей налил в кружку чай и направился в свой кабинет. Там усевшись, он настроил себя на кропотливую работу по устранению найденных «замечаний»: заполнить журналы, акты испытаний рукавов и другое…
        Он уже почти закончил писанину, осталось лишь внести в паспорта номера и время работы рукавов, которыми утром пришлось работать. За окном звенел ясный, облитый солнечным светом полдень. В открытую фортку струился аромат распустившейся черемухи, что росла сразу за окном… «Благодать-то какая!..» - впадая в радужное настроение, мысленно произнес Сергей и, потянувшись в кресле, размял отекшие руки, затем встал, чтобы сходить и посмотреть номера рукавов, развешанных на просушку в гараже, повернулся и… вздрогнул от неожиданности, замер в суеверном испуге: на старом, обтянутом обшарпанным дерматином диванчике сидел старик в полинялой синей форме. В руках он теребил фуражку с синим околышем. Сергей вспомнил, что такую форму носили в прошлом пожарные. «Как же он вошел, а я не услышал?.. И дверь не скрипнула?.. Обычно скрипит, а тут?..» – пребывал в недоумении Сергей.
        Старик сидел в задумчивости, голова пепельно-седая матово поблескивала небольшой залысинкой на макушке. Он наконец поднял голову и, повернувшись, молвил скрипучим, будто простуженным голосом, в котором сквозила потаенная печалинка:
     - Тишков я… Федор Романович… Вот зашел посмотреть, как вы тут работаете. - старик замолчал, опустил голову, а затем приподняв, продолжил неторопливо с той же печалинкой в голосе, - Тебя же Сергеем Дмитричем зовут?.. Знавал я вашего отца, Дмитрия Никитича… Уважаемый человек был… А я ж, сынок, вот в этой части, почитай, сорок годков отслужил… Последние тридцать пять лет, как ты – начкарил. Сразу же после войны пошел в пожарные, так и остался до самой пенсии… Мало платили нам тогда,  да за то времени свободного вдоволь… Подрабатывал в выходные, особенно в уборочную страду. Когда на сушилке, когда на зерноскладе… Так вот и жили. - старик вновь замолчал, понуро опустив голову.
     - Ну, а как сейчас-то поживаете, Федор Романыч?.. Не болеете?..
     - Да ничего, сынок. Нормально живу… Вот только в груди болит, тоска неодолимая гложет…
       Опять возникла пауза. Затем горестно вздохнув, старик поднял на Костромина глаза, в которых неожиданно засветились слезы, и  заговорил медленно, с небольшими паузами, с горестными вздохами, отчего Сергея вновь охватила оторопь - и от его исповеди, и от голоса зябкого и простуженного, и от этой скорбной фигуры в линялой форме. От всего этого в целом несло необъяснимой тревогой, что ознобная дрожь временами пробегала по спине начальника караула.
      -  Грешен я, Сережа!.. Вот уж больше тридцати лет ношу грех свой в сердце… И не так пред людьми грешен, как пред Ним, Всевышним!..
     - Да чем вы прогневили Господа, Федор Романыч? – спросил, приходя в себя, удивленно Костромин.
     - Человека я не спас… Мог спасти, да вот… Убоялся я огня тогда… А ведь мог спасти… Мог!.. Живой он был тогда, - старик вновь замолчал, а затем продолжил, - я ж ведь видел в окно, как он ногой пошевелил…
      И снова слегка звенящая тишина заполнила пространство кабинета и легкий запах распустившейся за окном черемухи сквозанул в форточку и вскружил на мгновение, встуманил голову.
      - Я тогда уже начальником караула работал, дом свой имел, женат был и дочке Надюшке четвертый годик пошел… И тут появился он… Гриша Кузнецов… Из колонии вернулся… Красивый и рослый, кровь с молоком, как говорят, черноволосый, кудрявый.  Весь цыганистый такой. И до баб охоч… Бегали за ним косяком. Менял он их. То с одной месяц поживет, то с другой недельку потешится… И тут дошли до меня слухи, что и моя жена, Вера с ним спуталась… Деревня, сам понимаешь, ничего не утаишь… Не поверил я поначалу молве. Думал, оговаривают понапрасну из зависти, поскольку жили мы с Верой душа в душу… Однажды вернулся утром с дежурства – нет Веры и дочки нет. Огляделся -  вижу вещей ее, одежды нет… И игрушек детских не видно. Сразу понял: к нему ушла. Они ведь в ту пору вместе работали на зерноскладе: она приемщицей, он – разнорабочим…Видимо, там он и вскружил ей голову… Первое время горевал я. И жалко было, особенно дочурку да и Веру любил я по-настоящему, первой любовью… Они и месяца не прожили, как дошло до меня, что бьет он ее. Избивает чуть ли не до полусмерти… А тут и мать ее пришла ко мне. Она недалеко, на соседней улице жила… Ударилась в слезы: дескать, Феденька, прости ее дуру, с кем, мол, не бывает по молодости да забери ее обратно, мол, убьет ее окаянный…Подумал, подумал да и пошел под вечер в дом его за Верой и за дочкой. А дом большой у него был, старинный, дореволюционной постройки, в два этажа, от родителей покойных достался…Пришел, дверь не заперта, ну значит, думаю,  дома… Прошел я в нижний этаж, впрочем, не этаж, а так - подвал с дверью да одним окном. Там у них кухня была. Веру увидел за столом заплаканной, и синяк в пол-лица. Надюшка на полу сидит, тоже глазенки мокрые, вся исхудавшая такая, напуганная… Меня увидела, ручонки раскинула, да как закричит: "папочка, папочка, забери нас домой!.." Душа у меня вздрогнула и заплакала… Слезы навернулись… И так жалко мне стало их, что и сказать невозможно!.. Однако не захотела Вера вернуться ко мне, уж как я ни уговаривал ее. Мол, люблю его, и он меня любит… И тут он вошел, навеселе, под «градусами»… Захохотал, увидев меня, дескать, за шлюхой своей пришел?.. Хочешь забрать – плати выкуп: литр водки!.. В литр водки, значит, оценил он любовь ее…
     Старик умок, судорожно вздохну и, немного отдышавшись, продолжил:
   - Не помню, как ударил его, так как в глазах потемнело от ненависти к нему. Свалился он. Думал не встанет… Стал снова уговаривать Веру вернуться. А он поднялся и ударил меня сзади табуретом. Я и не видел даже… Упал я, тут он пинать ногами начал… Досталось мне тогда от него. Кое-как домой добрался. Поначалу хотел убить его… Вот, оклемаюсь, думал, приду и убью!.. Даже планы всякие вынашивал - такая вот ненависть к нему пылала во мне… Я ведь две недели в больнице пролежал после этого – два ребра сломанных оказалось… Была у меня милиция, просили, чтоб заявление написал на него, да я не стал… Не по-людски как-то… Оно по закону, вроде, справедливо, а вот по совести – мелко, пакостно…Уберег я его тогда от тюрьмы… А он потом выгнал их из дома. Избил по-зверски и выгнал, а вслед вещички ихние повыкидывал… Не ко мне - к матери в дом вернулась Вера… Пришла  ко мне мать ее,  опять слезно просит: мол, поговори с ней, чтоб вернулась к законному мужу, то есть ко мне…Целыми днями, говорит, сидит на кровати да плачет… Пришел я к ним… Опять синячище под глазом, губы распухшие, разбитые…Давай, говорю ей, собирайся, домой пойдем жить… Головой мотает, мол, не пойду… Я ж ведь так опозорила тебя, как же ты после этого жить со мной сможешь? - говорит, а сама навзрыд плачет. Говорит, мол, люблю его одного, вот, мол, пропьется, угомонится и снова позовет… И понял я тогда, что любовь ее к нему – выше всякой меры, может ей от Господа лишь одно единственное и досталось: любить его беззаветно… Я тогда, веришь, Сергей, надумал помирить их. Счастья им пожелать обоим… Она ведь ждала, надеялась, что позовет он ее… А он неделю спустя привел другую – стрелочницу со станции… А через два дня Вера руки наложила на себя… Ночью вышла и под навесом повесилась, - Старик тяжело, чуть ли не со всхлипом, вздохнул и умолк, опять горестно опустив голову. Дрожащие пальцы затеребили фуражку.
      - Похоронил,  как полагается… Дочурку забрал к себе. Весь год прожили с ней одни, на службу брал с собой… Она там в диспетчерской и ночевала  вместе с Валентиной… А потом мы с ней сошлись, с Валентиной Васильевной.  Она тоже вдовой была и дочка у ней, Людочка, на год постарше моей Надюшки, - голос старика слегка озарился, затеплился светлой печалинкой, тихой, потаенной, будто свечка пред иконкой. Старик вновь замочал, а затем продолжил своё, видимо, долгие годы мучившее его...       
       -   А потом случился пожар… Зима была. Ночью под утро, помню, стужа лютая стояла, нас и подняли по тревоге… Ветврач Борис Глазков на лошади верхом примчался, а он коня казенного, что по службе полагалось, во дворе своем держал, вот  и сказал, что горит дом Гриши Кузнецова… Прибыли. Открытого огня ещё не было, лишь дым валил из дверей и из под крыши. Дёрнул я двери - закрыты изнутри.  Дал команду своим, чтоб через верхние окна в дом вошли, проверили, а сам к оконцу в подвал… В окне вижу: пол горит перед печкой. Стол, два стула, вешалка с одежой у дверей… Людей не видно, а потом, когда фонарем посветил за перегородку, вижу: лежит на полу у койки, в одеяло с головой закутанный… Постель с кровати сползла наполовину. Сразу догадался: он это, Гриша, лежит… Какое-то оцепенение нашло на меня. Стою, как истукан, вроде, радоваться надо - ненавистник мой сгинул - а радости нет…Что-то вроде горечи в душе и растерянности… Я ведь одно время, Сережа, смерти желал ему. Особенно после кончины Веры… И вот оно - случилось… А тут сапог, торчащий из под одеяла, зашевелился, будто Гриша уползти от огня попытался… Живой, думаю, и даже какое-то облегчение на душе… Выдавил я стекло, раму вырвал и тут жаром полыхнуло в лицо, аж брови опалило… И огонь загулял, оживился - воздух свежий почуял… И тут испугался я лезть в окно, боялся сгореть… Можно было впрыгнуть да ползком вытащить через двери в сени, может быть успел, не задохнулся бы в дыму… Да вот убоялся…А тут Степан Кириллов, напарник мой, ствол подает… Ну пролил я водой пламя, сбил огонь, только дым остался… Потом мы со Степаном и влезли. Вытащили его в сени, а затем на улицу…. Мертвый он был уже… Милиция потом подъехала, из города врач, дознаватель из надзорной пожарной службы да дежурный по гарнизону - на одной машине подъехали… Опросили, как полагается, составили акт, расписались мы в бумагах… Я тогда спросил врача: как давно умер, ну сколько времени мертвым пролежал?.. Сказал, что примерно минут двадцать до нашего приезда он уже готовым был. Сразу же с момента пожара задохнулся угарным газом… Как-то спокойней стало на душе. Значит, думаю, вины моей нет. А что сапог шевелился – так то, наверно, почудилось… Я ведь так, Сережа, и не сказал никому про этот сапог самый, как он шевельнулся… А потом он, сапог этот, всю жизнь - нет-нет да и вынырнет… Словно наказанье мне за то, что смерти возжелал человеку в свое время… И вот все думаю я: живой он был, надо было сразу вытаскивать, а я пламя взялся сбивать, - старик опять замолчал и какая-то гнетущая тишина нависла в кабинете, и стало неуютно и зябко, словно долго молчать и одновременно сказать что-то – вроде бы и неуместно, и неловко…
   -  А потом по селу поползли слухи, - продолжил старик после тяжких вздохов и молчания, - Будто я мог спасти Григория, да не захотел, и чуть ли другим не дал спасти… Припомнили нашу драку да смерть Веры. Будто бы отомстил я Грише за все прошлое… С той поры стало мне как-то стыдно ходить среди людей… Все казалось, смотрят мне в спину, упрекают, - старик умолк и вскоре тягостную тишину оборвал голос Славика из кухни:
    - Дмитрич!.. Миша кофе в пакетиках принес! Тебе заварить!?.
      Сергей встрепенулся и, словно выйдя из забытья, бодрым тоном начал успокаивать старика:
   -  Да не казните себя, Федор Романович!… Нет тут никакой вашей вины. Сколько лет прошло!.. Да и посудите сами: мог ли человек при такой температуре и задымленности оставаться в живых?.. Хватит одной минуты!.. Вдохнул пару раз – и паралич нервной системы, и остановка сердца… Мгновенная, можно сказать, смерть. Я ведь точно знаю - мы же теперь к МЧС относимся  и числимся спасателями… И обязательную медицинскую подготовку проходим. Так что не расстраивайтесь и не упрекайте себя в придуманных прегрешениях…               
      Высказавшись, Сергею вдруг захотелось обнять этого человека, как ребенка малого, пожалеть, отвлечь от дум тяжких и успокоить. Такая вдруг пронзительная жалость и к скорбной фигуре старика, и к его судьбе забродила в душе и волной то ль нежности, то ль сострадания окатило душу Костромина... 
    – Хотите, я вам кофе принесу? Со сливками?.. Я сейчас, мигом, вы только обождите…               
      Он встал и быстрым шагом вышел из «начкаровки», прикрыв за собой дверь. Войдя на кухню, попросил сделать пару кружек кофе.               
  - А кому еще? - спросил, сидящий за столом Алексеевич.             
  - Да гость у меня… Старик, ветеран пожарной службы. Он в нашей части раньше работал…         
  - Какой ветеран еще?.. Вроде никто не проходил, никому не открывали… Может ты, Миша, открывал дверь? - обратился Алексеевич к Мише. Миша и Славик недоуменно переглянулись, а затем оба друг за другом сказали, что никого не видели, никого через фасадную дверь не впускали.               
  - Интересно… Что ж он, выходит, в окно вошел? И давно он, Дмитрич, сидит у тебя? - пристально, с подозрением всматриваясь в Сергея, спросил Алексеевич.               
  - Минут двадцать, как беседую с ним…            
    Сергей взял кружки с кофе в обе руки и попросил Славика помочь открыть дверь в кабинет.       
    Славик открыл дверь и заглянув в нее, оборотился к Сергею с растерянным лицом:    
  - Никого нет… Где же твой ветеран, Дмитрич?..   
    Кабинет был пуст. Сергей поставил кружки на стол, затем неуверенным голосом сказал, что старик, наверно, в спальном помещении или в учебном классе – интересуется как мы обустроены. Со Славиком они заглянули в спальню, в учебный класс. Старика не было. Не было его и в гараже, несмотря на обходы вкруг двух стоящих там пожарных автомашин. Присоединившийся к поискам, Миша заглянул в кабины и даже в пару рукавных отсеков.   
   - Да что же он, сквозь землю провалился, что ли? – недоумевал Сергей, - А может и вправду через форточку вылез?.. Нет, ребята, через заднюю дверь он вышел!.. Вы сидели там на кухне, бакланили, а он мимо вас  через заднюю и дверь вышел. А вы и не видели!.. Тоже мне – пропускной режим!..   
   - Да что ты, Дмитрич, попрекаешь-то напрасно!.. Не видели никого! - возмутился Алексеевич, - Ты же сам на кухне был.  Ты сам почему не видел, как он мимо прошел?..          
   -  Так я ж спиной стоял к проходу. А вы - за столом  и не могли не видеть, как он прошел мимо!.. Так вот зайдет кто другой - и, чего доброго, телевизор новый уволокет, а вы и не заметите! - выговорил Сергей опешившему караулу и вышел во двор части, куда по его разумению  вышел Тишков. Он оглядел двор, засаженный прошлой весной вишней, облепихой и смородиной, но старика и там не было. Лишь пройдя к воротам, через которые Славик загонял на ночь во двор свою «Ниву», и,  увидев, что они приоткрыты, сказал подошедшему Мише:   
   -  Вот, что я говорил!.. Через эти ворота он вышел…    
      Миша, протиснувшись наполовину в щель, оглядел улицу, но кроме двух женщин идущих по дороге, ничего более не обнаружил.    
   -  Как шпион какой… Прошел втихаря, тайком вышел… Мож похитил чё из твоего кабинета?.. Секретное?..   
   - Ага, "Книгу службы"!.. Тоже ляпнешь ни к селу, ни к городу! - мысль о краже Тишковым чего-либо из «начкаровки» после его исповеди даже и не думала посещать голову начальника караула…