Муза-сводница

                Муза-сводница

Раньше и не посмел бы, а теперь могу. Могу рассказать о том, как муза помогла мне найти мою половину. Я в детстве мечтал стать поэтом, а кто скажите, не мечтал о славе. Ах, Пушкин, Пушкин, не тебе одному кружила муза голову. Хотел я еще стать певцом, как Лещенко, Карузо или Магомаев или танцором, как Эсембаев. Ну то есть,  хочу сказать, что не одна муза крутила мне голову, их было несколько.
По этой самой причине ходил я раз в неделю в редакцию газеты «Закомельский комсомолец»… Город у нас называется Закомельск, отсюда и комсомолец закомельский. Было это по вечерам в среду. Собиралось нас таких как я, музой ударенных, человек десять – двенадцать, разнополых и разновозрастных. И приходил туда же высокий, худой, «Казбеком» и рифмами измученный поэт, гордость города поэт Иван Рюмахин.
Обычно встав в торце длинного редакторского стола после нашего рассаживания, он щурил в улыбке глаза и говорил «Зрасьте!» Мы вразнобой также отвечали ему «здрасьте». После чего он, театрально держа чадящую казбечину в левой руке, поддерживая правой лист бумаги в воздухе на затравку читал нам новый вирш или отрывок из  своей поэмы. Все вздыхали, охали, выражали восхищение. Затем шла читка нашей поэзии и до десяти продолжался спор, переходивший в ругань. Прощались в общем-то тепло и вполне миролюбиво, за исключением разбиравшихся, которые затем на несколько недель куда-то исчезали или покидали наше общество навсегда. Называлось это действо «поэтические студии» литературного объединения “Ars longa» или в просторечьи  «Арслюня».
Решился как-то и я выставиться с подборкой своих стихов. Читал сбивчиво, но громко и отчетливо, не в пример другим. Особый акцент сделал в тот вечер на коротком и емком стихе, написанном за день до того.
Листьев бирюза и бронза
Обратилась в  позолоту и латунь.
Потекли с деревьев неслышно
листья.
Утро приходит чуть слышно.
Холод зашел мне в зуб,
Дети  по раскисшей дороге
макулатуру прут
Соседи костры  с  утра  жгут.
Осень  котом плешивым заползает
неспешно в мой город.
Ну конечно, меня раскритиковали. Больше всех старались плюнуть мне в душу Закруткин и Отверткин; первый работал корректором в газете, а второй печатником в типографии. Ругали за безыдейность, аполитичность и нигилизм. Их поправил, но ткнул меня в мои ляпы с рифмой и ритмом Рюмахин. Вообщем наваляли мне крепко. Я собрал листы со своими шедеврами, показательно порвал их и выбросил в редакторскую корзину. И только, как потом выяснилось, одна копия осталась у Закруткина.
В сердцах я решил было запить, но потом остановился на том, что больше на студии не стоит ходить, а войти в роль непонятого и неоцененного современниками гения-молчальника. Вначале подналег на алкоголь, но потом под влиянием одноклассника Анатоля записался в спортивную секцию и стал совершенствоваться в настольном теннисе.
Все улеглось, и я решил навсегда завязать шуры-муры с поэтической музой, но…
Но как-то раз, уже, наверное, через месяц как я покинул объединение, мне на работу позвонили Закруткин с Отверткиным и хором прокричали в трубку, чтобы я не проворонил сегодняшний номер «Закомельского комсомольца», потому что в нем для меня сюрприз. Перед газетным киоском, стоявшим напротив заводской проходной, я раскрыл газету: почти на полосу был материал об «Арсюне». Вверху шапкой была небольшая заметка о «студиях», далее новая поэма Ивана Рюмахина о строительстве суконного комбината, подборка стихов арсюновцев, а в самом низу мой вирш о наступившей в Закомельске осени. В тот день я чувствовал себя возлюбленным музы, и до глубокой ночи мысленно парил над толпами людей и дымящими трубами города.
* * *
И вот спустя несколько лет мы трое приятелей бывших одноклассников – студент университета, пижонистый Роман, качок-атлет Анатоль и я, слесарь-наладчик, отдыхаем на морском пляже Солнцегорска. Под лениво треплющимся тентом вместе с нами лежат три девушки. Смуглая от загара веселая голубоглазая красавица Марианна, ее симпатичная кареглазая Катерина с проницательным до неприятного зуда в груди взглядом и растрепанная худая малолетка Юлька, неустанно грызущая яблоки, за которыми бегает через каждые пять минут к родителям.
Роман на своем коне, он каламбурит, сыплет остротами, выполняет акробатические номера, ходит на руках, отчего временами, закрыв книгу, беспечно смеется Марианна, иногда улыбается Катя и угрюмо ухмыляется Анатоль, любуясь своими перекатывающимися на животе мышцами. Сегодня он прихватил с собой волейбольный мяч и ждет когда спадет жара, чтобы пригласить нас постучать по нему.
Мой конек карты; слабый конек, но в такой зной срабатывает. Я, конечно, пытаюсь составить Роману конкуренцию в борьбе за внимание Марианны, Анатоль клеится к Катерине, а у меня под ногами путается Юлька. Играем уже четвертую партию в дурака. Наконец с моря повеял легкий ветерок, в стороне от пляжа потянулись за буи катамараны с отдыхающими.
Роман глянул на Марианну и неожиданно предложил:
-А давай покатаемся?!
-Давай! – звонко ответила та, одарив его улыбкой.
Тут сработала цепная реакция, Анатоль предложил прогуляться Кате. Четверка встала и ушла, и только я задержался; меня совсем не грела мысль кататься с Юлькой.
         Мне до слез было обидно смотреть туда, где ослепительными бликами у самых буев играло море и на желтом велосипеде катались Роман с Марианной. Крутить педали и качаться одновременно в такт  с Юлькой, что сидела рядом,  показалось  мне чем-то даже неприличным. Другое дело Марианна. Эх, если бы рядом была она… Я бы тогда…. Я бы тогда обязательно развеселил, рассмешил ее, ублажил. Для нее готов был на любые испытания.   Хлюпала о желтые баллоны вода, с глухим шипением растекалась от лопастей. Волны одна за другой с прихлебыванием и шипением разбивались о камни. Пенистыми кругами разбегалась зеленая вода, непременно откатываясь назад; в синем безоблачном небе ярко сияло солнце.
    «И только мой вакхический танец может привлечь ее внимание, - решил я, готовясь исполнить индейский танец радости на горячем песке. 
    Как неразумно устроена жизнь – любимы мы не теми, кого сами любим и гонимся за вниманием любимых, будучи сами преследуемы нелюбимыми.   
Вернулись, Марианна довольная и радостная с мороженным, непрестанно заглядывает Роману в глаза.
Скажем, своим зажигательным танцем индейца под прихваченный на следующий день магнитофон я смог приковать к себе ее внимание на три минуты. Марианна, а танец исполнялся исключительно ради нее и для нее, закинув голову и показывая свои прекрасные зубы от души смеялась моим вихляниям, взбрыкиваниям и неимоверным скачкам; даже Катерина оценивающе покачала головой. Роман ухмылялся и чесал затылок, Анатоль рассматривал игру мышц на своем предплечье. Но дольше всех хохотала Юлька, она даже на время забыла о надкушенном яблоке в своей руке.
Время неумолимо летело; у меня оставался всего один шанс вернуть себе марианнино внимание, и я им воспользовался.
В последний день нашего совместного пребывания в пансионате, когда Катерина попросила какую-нибудь бумагу под прикупленный по пути на пляж арбуз, я нарочито небрежно бросил на песок газету со своим давним стихом. Катя  постелила ее, но тут вмешался Рома:
-Постой, Катя! Это, кажется, та самая газета, если не ошибаюсь. Ну конечно!
Он поднял газету, сложил ее, найдя мой вирш, и принялся его декламировать. Марианна стала что-то задумчиво рассматривать на горизонте, повторила: «Холод зашел мне в зуб»
-Кто это?
-А вот и автор, прошу любить и жаловать… - он театральным жестом указал на меня. Я раскланялся и принял позу Александра Сергеевича на памятнике  Опекушина.
-Митя, так ты еще и поэт! Надо же…- проговорила она.
-Ну это так, далеко не самое лучшее из моей лирики,- сказал я гордо.
-А почитай, пожалуйста!
-Ну я не готов, а к тому же публике не интересно, вот если бы вечером…  - Я с трудом сдержал возглас: «Для тебя готов до утра перевирать все известные мне стихи Есенина, Пушкина, Лермонтова - все вместе взятые, но вовремя наступил на горло своей песни.
-О только не это, я вас умоляю, - воскликнул Роман. – Он сейчас всех нас замучит белибердой и распугает всех отдыхающих. –Анатоль согласно с ним кивнул, девчонки хихикнули. Я не проявил настойчивости, но в ту минуту, когда Роман и Марианна, взявшись за руки, побежали в воду, я понял всю бесплодность своих усилий, однако распиравшее меня чувство возмущения и зависти требовало выхода и тогда я решил во чтобы то ни стало отомстить этому пижону.
Поздним вечером я вызвал Марианну из комнаты и  раскрыл ей коварную сущность ее ухажора. Я сообщил ей, что она является очередной жертвой подлого лавеласа и Дон Жуана, который уже потерял счет совращенным девушкам. Стараясь успокоить ее, я рассказывал, какой он, подлый и коварный, говорил неустанно,  что он ей не пара, а вот если бы она захотела, то я бы для нее совершил немыслимое. Эту часть моей речи она слушала весьма рассеянно.
Как бы то ни было, я постарался на славу, так что на следующее утро Марианна выглядела подавленной и ни с кем не хотела говорить. Роману стоило большого труда, чтобы частично вернуть к себе былое отношение. Все оставшееся время Марианна была грустна и погружена в чтение книги.
Короче у Романа случился  облом, а мне муза в любовных делах все же помогла. Я через год женился, нет, не на Марианне, а на Юльке, которая, в последствии, оказалась очень чуткой к настоящей поэзии и замечательной женой.