Искупление глава 11

                - 11 -

       Выйдя из «пожарки», Костромин быстрым шагом проследовал коротким путем, минуя пустырь, к мосту через речку. На мосту он минуту постоял, глядя в воду и собираясь с мыслями, затем столь же решительно и быстро двинулся по асфальтовой дороге. Выйдя за околицу, он свернул влево и направился прямиком через поле к невысокому холму, что возвышался невдалеке за железнодорожным полотном. На обеих склонах этого холма располагалось местное кладбище. Шагая по колени в траве, Сергей нагибался и срывал по ходу движения цветы не обращая внимания на их достоинства и внешний вид. Он полной грудью, одновременно борясь с волнением, вдыхал пряный запах перезревшей, перестоявшейся травы. Приятно щекотало ноздри и пыльца, от сбиваемых ногами трав и полевых цветов, легкими клубами оседала на брюки, рубаху и руки Сергея. 
       Охапка цветов в руках пьянила запахом забродившего меда и хмеля. В голове звенел зной сомлевшего от лучей солнца августовского дня. На вершине Сергей огляделся, выискивая взором нужную могилу. Наконец он увидел во втором ряду от дорожки окрашенную ярко-синей краской оградку и по вздрогнувшему сердцу понял: он - там…
       Приблизившись к могиле, Сергей с робостью и со страхом в душе, медленно поднял голову, опасаясь внезапной встречи, и - встретился с глазами Тишкова смотрящего в него с фотографии в овальной рамочке под стеклом. Это была фотография, которую ему показывал Даниленко: в пожарной форме и с медалями на груди.
     - Вот мы и снова свиделись, Федор Романович, - вполголоса заговорил Сергей, - пришел вот, тебя…вас помянуть…Поговорить с вами, -  ком волнения невольно подступил к горлу, сбивая дыхание. Сглотнув волнение и, отдышавшись, Сергей продолжил все тем же тихим голосом: - Спасибо тебе сказать, Федор Романович, за помощь твою, - и опять комок волнения сковал его речь, и к глазам подступила влага.
       Сергей открыл калитку и вошел в оградку. Перед двумя сваренными из арматуры памятниками стоял вкопанный в землю маленький столик. Рядом – скамеечка. Прикрыв за собой дверку, Сергей разложил на могиле Тишкова и его жены, Валентины Васильевны цветы. Затем вынул из пакета бутылку и разлил в стаканчики. Стопки накрыл хлебом и поставил у надгробий Тишкова и его жены. Стопки, чтоб налить себе, не было «Что ж я не догадался, что Валентина Васильевна рядом похоронена!..» – выругал себя Сергей, после чего вышел и начал искать стакан на других могилах. Стеклянную, граненую стопку он нашел на соседней – она лежала в углу оградки. Вернувшись, Сергей протер стопку и налил себе.
     - За души ваши светлые выпью, Федор Романович и Валентина Васильевна, пусть им радостно и спокойно будет там, в небесах святых и высоких, - тихо промолвил Сергей и выпил. Горло слегка обожгло горечью,  так что Сергей закашлялся. Он закусил отломенным кусочком хлеба и успокоился. Долго смотрел на фото Тишкова, а затем заговорил, давясь внезапно наступившим волнением и горечью:         
     - Спасибо тебе, Федор Романович за помощь твою в доме… Я ведь и в самом деле не знал, где мальчика искать… А ты пришел и сказал, где он… Как ты мне помог тогда, Федор Романович!.. Ведь я бы не вышел из дома без мальчика!.. Я бы лучше там задохнулся и сгорел!.. Ведь я все равно не смог бы жить на земле, если бы не спас Виталика!.. А ты увидел, что я задыхаюсь, пришел и подсказал…Спасибо тебе, дорогой мой Федор Романович, - Сергей замолчал, и слезы внезапно хлынули из глаз, застилая взор, и сквозь слезы показалось, что Тишков улыбнулся ему с фотографии, - А потом… в той комнате, когда огонь ударил меня в грудь и я начал падать,.. а ты, Федор Романыч, удержал меня, не дал упасть… А потом подтолкнул, чтобы я добежал до окна… Я добежал, а ты, Федор Романович, остался. Я думал, что ты за мной идешь, а ты остался… Я знаю теперь, что ты сгорел в доме вместо меня… Мы тебя искали, ребята мои искали и не нашли тебя, Федор Романович, - Сергей замолчал. Он, утерев глаза, налил себе ещё стопку и медленно выпил. Некоторое время  молча всматривался в фотографию, а затем с некоторым облегчением вздохнув, заговорил:
       - Я сейчас помолюсь Богу  за душу твою, Федор Романович, чтобы он принял ее в Дом небесный… Я знаю, зачем ты приходил ко мне в больницу ночью, когда гроза была… Я, правда, Федор Романович, ни разу не молился, хоть и крещен… Я не знаю, как правильно молиться, я так, как смогу, от всего сердца, Федор Романович, помолюсь за тебя…
        Сергей привстал и подойдя вплотную к могиле Тишкова, опустился на колени. Он осенил крестом грудь и зашевелил губами, проговаривая шепотом слова молитв пришедших ему на память от других и от прочитанных книг:
       - Господи, Царь Ты Небесный наш, пожалей душу Федора Романовича Тишкова и возьми ее, пожалуйста, в Царство Свое Небесное, - так, стоя на коленях, воздев лицо к небу, молился он, то и дело крестя то грудь, то лоб свой, бормоча все добрые и необходимые слова, чтобы убедить Всевышнего, чтоб Тот смилостивился и принял светлую душу Федора Романовича. Опять у него полились слезы и от шепота он перешел в неполный голос. И какая-то страсть и одержимость наполняли его сердце, заставляя с отчаянностью и с исступлением взывать к небу. Вдали послышался нарастающий гул приближающегося поезда. И по мере приближения гула, усиления его, голос и одержимость Сергея возрастали, и в момент, когда гул проносящегося мимо поезда достиг своего апогея, Сергей почти исступленно, не отдавая отчета, вскричал, в отчаянье воздев руки:
      - Да неужели Ты не видишь, что он оправдал грех свой?!.. Да посмотри внимательно, Господи, ведь он же на войне сражался, а потом всю жизнь тушил пожары, почти сорок лет!.. Неужели Ты не видишь, Боже Всевышний, что всей жизнью оправдал, искупил грех свой!!! - закричал изо всей силы Сергей и, глядя в хвост удаляющегося поезда, уже тихо, спокойно продолжил, - И посмертной тоже…
        Над головой шевельнулась ветка, и вспорхнула пташка. Цвикнув, она скрылась за листвой берёзы растущей рядом с могилой. «Вот, наверно, и душа твоя, Федор Романович, полетела в края небесные, высокие…»- подумал Сергея глядя на фото Тишкова. Он встал и, достав платочек, протер от пыли стекла фотографий Федора Романовича и Валентины Васильевны. На мгновение ему показалось, что на снимках лица их посветлели глазами и слегка улыбнулись. Сергей сложил в целлофановый пакет закуску: кусок хлеба и ломтики колбаски. Пакет оставил на столике, придавив его камнем, чтоб не сдуло ветром. Оставил на столике и недопитую бутылку, накрыв горлышко перевернутой стопкой. Он тихо вышел из оградки и закрыв на крючок дверку, молча попрощался с четой Тишковых, лежащих под окрашенными голубенькой краской железными, сваренными из арматуры памятниками. 
      Спускаясь с холма он остановился и, окинув взглядом окрестности поселка, вздохнул полной грудью, и с восторгом в душе прошептал: «Красота-то какая!..».
       И опять слезы, на этот раз от умиления и восторга от внезапно открывшегося  ему простора родных окрестностей, хлынули из глаз и покатили по щекам. « Да как хорошо, как справедливо и разумно устроено в мире Твоем, Господи! - пребывая в умилении, с блаженной улыбкой и со слезами на глазах, говорил себе Сергей, спускаясь с холма, - И как правильно, что белеет рощица на холме и плещет листвой, словно радуется жизни своей и божьему свету… И как хорошо, что есть это поле, железная дорога!.. И речка!.. И все-то разумно, и все-то справедливо, что речка бежит в ту сторону, а не наоборот! Будто мысли прочёл мои и счастье угадал моё, Господи!.. И как хорошо, что я родился здесь, а не где-нибудь в Японии или Швейцарии! - так себе говорил Сергей, продолжая улыбаться сквозь слезы умиления.
  Он шел домой полем, затем асфальтированной дорогой, представляя, как они с Ниной возьмут из детдома Виталика, научат его улыбаться и любить эту землю с берёзками на холмах, речкой в тальниках и в черемухе, дальним синим бором, где на подлесках кусты боярышника прижались к могучим стволам сосен, словно ребятишки прильнувшие к ногам своих родителей и глядящих боязливо и с любопытством… Так шел он, Сергей Костромин, радуясь всему увиденному, то улыбаясь блаженной улыбкой, то роняя светлые слезы; шел уже понимая и осознавая всем сердцем, что наконец-то он идет той единственной и правильной дорогой, о которой поют в песнях и слагают легенды…
       Он вышел к мосту уже успокоенным, с освободившимися от слез глазами, с лицом человека понимающего, что смерть- всего лишь продолжение жизни, но в  другой ипостаси…
        На мосту стоял Даниленко: облокотясь на перила моста он смотрел в воду. На берегу у моста стояли его белые «Жигули» шестой модели. Он поднял голову и, пристально вглядевшись в приближающегося к нему Сергея, вновь опустил ее, устремив взор в тихую воду струящуюся под мостом. Сергей обратил внимание, что в позе и в лице оперативного присутствует отрешенность и внутреннее спокойствие не зависимое от влияния и давления извне.  Он подошел и, молча, встав рядом с Даниленко, стал смотреть на течение реки, где в отраженной тени моста и их застывших фигур изредка мелькали темные спины рыб с серебряным отливом плавников, словно некие символы таящие в себе разгадку вечного влечения человека к струящейся воде.
        Даниленко повернув лицо к Сергею и с какой-то кротостью во взоре и в голосе поведал ему, что заезжал в их часть, там ему сказали, что был Костромин, пошел к какому-то мужику…
      - Догадался куда ты пошел, Сергей. Не хотел мешать тебе. Здесь решил подождать, - Даниленко замолчал и печально, отводя глаза, улыбнулся. Они еще некоторое время молча смотрели на течение воды, затем Даниленко спокойно, без дрожи в голосе произнес: - Видел его… Ночью во время грозы приходил ко мне… Я проснулся и сразу понял, что он в комнате. А потом при вспышке молнии увидел его у балконной двери… Высокий, с фуражкой… Смотрел на него, как парализованный, ждал что скажет. Еще долго стоял он у двери, а потом ушел...
       Они встретились взглядами и Сергей одобрительно кивнул ему, а затем улыбнувшись, сказал своему оперативному:
     - Иди, Паша… Он ждет тебя…

                Старобачаты. Февраль-март  2008 г.