1967 г. Развод родителей

В марте 1967 года, как раз перед тем, как мне идти в школу, мои родители развелись. Как развивался у них разлад – я не помню, не помню даже ссорились ли они или нет. Может все было настолько тихо и мирно, что я не обратил внимания, хотя мать уверяет, что отец скандалил и даже вызывал милицию, но я не запомнил ничего. Либо мне все это было совершенно безразлично, либо мой разум вычеркнул все связанное с отцом. Ушел он, ушла и память о нем...

Запомнились только два момента.

Первый ; суд народный ; зачем меня туда притащила мать не понимаю. Наверное, чтобы продемонстрировать судье, какого чудесного ребенка бросает истец. Вообще, в этой стране женщины любят прикрываться детьми. Моя жизнь в том порука. Во всех спорных случаях их главный аргумент - у меня же ребенок! «Да, я взяла из кассы денег, но у меня же ребенок!» - мне приходилось слышать и такие оправдания. Поэтому неудивительно, что Родина-Мать превратила детей в пионеров-героев, когда защищаться уже было нечем.

Хотя большинство женщин всюду таскают с собою детей, поскольку им не хватает компаньона, сопереживателя. Поэтому, особенно, в госучреждениях, поликлиниках и магазинах так много детей. Их притаскивают даже на биржу труда и в ГАИ, где они совершенно не нужны. Скучно? Поговорить не с кем? Ну заведи тогда себе собачонку, которая именно для этого и предназначена - развлекать одиноких и скучающих людей. А ребенок – не собачка – он – личность. Думают ли матери о том, какая тяжесть для него просидеть где-нибудь в шумном и душном месте несколько часов, в сплошных запретах типа: «не шуми», «не бегай», не понимая, что здесь происходит, почему он здесь и, самое главное, чего от него хотят. Нет, конечно, не думают, - они думают больше о себе, о том, как тяжело им оставаться одним, наедине со своими думами, и о том, что в компании время идет веселее.

В зал суда, слава богу, меня не пустили (никогда бы там не быть, хотя от тюрьмы и сумы не зарекаются).

Помню, что я сидел на широком подоконнике окна лестничной площадки, мимо меня, вверх и вниз по лестнице, суетились люди, а я сидел и ждал мать. Мне было, и скучно, и грустно. Чтобы чем-то занять меня, она купила мне акварельные краски в бумажной коробочке пенальчиком ; целых восемь цветов. У акварели всегда был неповторимый запах, и до сегодняшнего времени мне его трудно забыть. Но рисовать мне не хотелось - обстановка была не та. Я смотрел в окно, но там тоже ничего не было видно. Какой-то кургузый дворик, проходящие люди, да стена соседнего здания. Я помню, что суд располагался рядом с красивым, красного цвета, старинным зданием на углу Садового и Нового Арбата, но где точно - забыл. Много ли времени прошло пока вернулась мать или нет – не знаю, но потом мы наконец-то пошли домой.

Что тогда произошло в моей судьбе я совершенно не понял. Я даже не знаю с какого времени отец перестал жить с нами. Может потеря была столь невелика, что как поется в песенке: «отряд не заметил потери бойца...» Или мне на все это было наплевать? И я точно так же мог не заметить потерю матери, лишь бы кормили да играли ; а кто играет и зачем кормит ; мне было все равно. Трудно сказать. Может быть ужас приближающейся учебы в школе затмил весь мой разум? Хотя непохоже ; помню, что этот страх накатил на меня только летом, когда все дворовые друзья заголосили о школе.

Второй ; последняя встреча с отцом. Несмотря на развод и на то, что мы разменяли квартиру, он хранил у нас какие-то свои пожитки. Мы переехали в соседний дом, уже прожили там какое-то время, и тут отец явился за ними. Я помню, что тогда стоял во дворе, возле подъезда, а отец и его друзья, укладывали что-то в машину. Не помню ; задумывался я над тем, что происходит? По-моему ; нет. Ничего меня не волновало. Подобно Архимеду, хотелось сказать ; не троньте мои игрушки! (Кстати, у меня есть такая неприятная черта характера ; в некоторые, важные, жизненные моменты, когда надо либо переживать, либо принимать какое-то решение, меня охватывает полное безразличие к происходящему. Сколько раз в жизни мне это, ой, как мешало!) Закончив погрузку, отец подошел ко мне и дал руку, в последний раз, на прощание. Но я, руку свою не подал, а наоборот ; спрятал за спину. Что выражал этот жест, о чем я думал в тот момент ; убей не помню!

Может это был протест против расставания с отцом. Я не пожал ему руку, поскольку не хотел, чтобы он уходил. Или, наоборот, я хотел показать неприязнь к уходящему навсегда отцу ; не знаю. Не помню никаких своих мыслей и чувств по этому поводу. Видимо их и не было, потому что через месяц я пойду в школу и до сих пор отлично помню свое отношение, и к школе, и к своей учительнице. Значит память не подводит. Не было, ни слез, ни грусти. Ушел и ушел ; продолжаю играть! Подобное ощущение у меня было в 1970 году, когда хоронили мою бабку. Она тяжело болела, мы ходили к ней в больницу. Потом она умерла. Но я не помню никакой грусти и тоски по ушедшему родственнику. Больше всего меня интересовало ; простят ли мне по этому великому случаю несделанные домашние задания и пустят ли в этот день играть во двор. И все.

Зато на мать мой жест произвел неизгладимое впечатление. Она истолковала его по-своему, ни разу даже не спросив меня, что я хотел этим сказать. Для нее это было прежде всего - «сын против отца» - и радовало до безумия. Я уже стал взрослым, мне было лет пятнадцать, а она продолжала рассказывать всем встречным и поперечным, какой у нее умный ребенок - не подал отцу руку на прощание. Что думали об этом те, которые слушали - не знаю? Никто, никогда, даже, когда меня и рядом не было, не давал никакой оценки этому случаю. Мне было интересно и я, когда чувствовал, что мать заносит на этот разговор, обычно прятался, дабы не смущать ее собеседника и пытался подслушать, но... ничего не слышал в ответ, кроме нелепого мычания в знак согласия и ничего не значащих слов типа: «да», «нет», «вот-вот» и «так бывает».

Главное несчастье, в расставании с отцом, заключалось в том, что вместе с ним ушел и телевизор. Не мог мой папан оставить его сыну. За это я его проклял и, может быть, поэтому, он, через сорок лет, практически полностью ослеп. А поскольку моя мать была бедна, то смогла купить телевизор, лишь в 1970 году. И целых три года я, во-первых, был лишен передачи «Спокойной ночи, малыши», а во-вторых, остался без всех новых фильмов про войну, которые мы в детстве так любили смотреть. Я не видел «Семнадцать мгновений весны» - первый советский сериал! Все ребята пересказывали друг другу увиденное, играли в «Семнадцать мгновений…», а я сидел как кусок дерьма, не вмешиваясь в их разговоры. Обидно, в натуре, обидно. Сука, папашка, мог бы сыну-то, родному игрушку-то и оставить. Но, видимо, молод был - сам не наигрался… Тридцать лет ему только было. Щенок!

Но мамка не дала ему проигрыватель для грампластинок, несмотря на то, что суд присудил его отцу, а то бы я остался еще, и без сказок, и песенок. Совсем бы тоскливо было… Я не видел, поскольку был на улице, когда отец выносил вещи, но мать уверяет, что стоило ему только взять проигрыватель, как она вцепилась в него обеими руками и дернула на себя. Отец потянул к себе, мать – к себе. Так они принялись играть в тяни-толкай, но мать была старше на пять лет, а, следовательно, опытнее и сильнее, поэтому проигрыватель остался у нее. Мне он запомнился своим цветом. Простой чемоданчик темно-бордового цвета, в верхней крышке которого был динамик, отделанный решеточкой цвета слоновой кости, а в нижней ; сам проигрыватель тоже цвета слоновой кости. Рядом с динамиком был пластиковый барельеф Петропавловской крепости опять же цвета слоновой кости. Потом было много проигрывателей – черных, серых, стальных, но такого благородного сочетания цветов мне уже никогда не доводилось увидеть. И только почти через полвека, в Instagam под тегом abandoned отыскался снимок с аналогичным проигрывателем, тех же самых цветов. Никаких комментариев не было. Америка это или Япония, Франция, Испания - неизвестно.

Барельеф Петропавловки мне очень нравился. Тогда любили делать подобные шильдики. Взять классического оленя на «ГАЗ-21» или медведя на «ЯМЗ», даже на нашем телевизоре «Аврора» и то было барельефное изображение серой «Авроры» с красным лучом прожектора ; замечательное украшение. Такие штуки здорово разнообразили внешний вид предметов. Жаль, что сегодня эта традиция полностью забыта. Остались тупые названия фирм-производителей без малейшего намека на художественность.

И еще, когда я включал проигрыватель, то спереди загоралась небольшая красная лампочка. Она меня настолько заворажила, что порою я, просто так, по несколько раз, включал и выключал проигрыватель, лишь бы увидеть как зажигается и как гаснет эта штучка. Плафончик для нее был весьма хитроумной конструкции ; с несколькими выступающими полукольцами. Поэтому она не смотрелась простым красным пятном на поверхности, а меняла свою форму и оттенок, стоило только подвигать головой. Какие-то отблески, искорки были в этой лампочке - все то, что привлекает нас в драгоценных камнях ; неожиданная и непредсказуемая игра света и цвета.

Что интересно ; я встретился с отцом через восемнадцать лет и узнал его сразу ; у нас характерная форма передних зубов, да и изменился он не так сильно. Но! Но ; никакого ощущения родственности не было. Ну ; человек и человек, малознакомый даже ; и все. И все... Были какие-то у нас общие точки для беседы, но больше ; ничего. Я ожидал от этой встречи большего. Я хотел почувствовать своего ОТЦА! А увидел пожилого мужчину ничем мне не интересного с совершенно «неродным» хрипловатым голосом. Видимо мне не дано ощущать какую-то особливость родственников. После этого мы с ним виделись буквально три-четыре раза и все.

Вполне возможно, что сыграло в этом определенную роль материнское воспитание, которое, после ухода отца, было направлено на развитие неприязни и ненависти к нему. Она постоянно напоминала, что в отсутствии телевизора вина отца, а ее заслуга, в том, что она сохранила для меня проигрыватель. Мать вечно твердила: «отец ; подлец». Эту фразу я быстренько запомнил и начал ею пользоваться в корыстных целях. Когда мне надо было выпросить себе конфетку или новую игрушку, загладить какую-либо провинность, я тотчас произносил фразу про отца-подлеца, добавляя при этом, что люблю маму. Мать, или верила всей этой брехне, или не верила, а ей просто, как говорится, было приятно слышать, но желания мои исполнялись беспрекословно. Поэтому, я наглел и наглел с каждым днем. Ключ к сердцу матери был у меня в руках. Спасибо Господу, что он сохранил меня от беспредела. Куда бы все это могло меня завести страшно подумать.

Стоило мне только пойти в школу, как я вмиг пожалел о том, что мать свой развод вынесла на всеобщее обсуждение, а не придумала для меня и окружающих какой-нибудь слезливый рассказик о погибшем летчике-испытателе или просто об, утонувшем во время купания, отце. Когда бы я узнал всю правду, то был бы уже в том возрасте, когда подобные обманы понимаешь и оправдываешь. Но в этом случае в школе я бы считался сиротой, а не безотцовщиной! А это большая разница. Никакой сукин сын не мог бы сказать мне: «тебя даже отец бросил, какое же ты гавно!» или «я верну тебе тетрадку, когда покажешь своего отца!», под общий хохот одноклассников. Обидные высказывания «инкубаторский» и «безотцовщина» не липли бы ко мне. Никто бы не похихикивал над «одноночкой» и ее сыном. Да и самому мне было бы приятней ощущать себя сиротою, чем отброском.

У всех были отцы, ребята ими гордились и хвалились. Чей-то отец мог велосипед починить или шкаф сделать, чей-то помочь выучить уроки, чей-то выпить две бутылки водки, не захмелев при этом. А главное ; отец был защитником. Если кто-то из старших обижал нас, малышню, то такое безобразие сразу переводило стрелки на отца. «Посмотрим, как ты с моим отцом говорить будешь...» ; обычно произносилось в таком случае, со всеми вытекающими последствиями для обидчика. Меня же никто не мог защитить.

Но!

У меня не просто не было отца ; он нас бросил! Это было хорошо понятно детям ; мы, дети, то же кое-что бросали, мы знали что это такое. Мы бросали осточертевшие уроки, сломанную игрушку, невкусную булку, обидевшего тебя товарища. Бросали все то, что было ненужно или противно. Значит, и я, и моя мать, были такими же ненужными или противными вещами, коли нас бросил отец. Подобные мысли постоянно роились в моей детской голове. Мне было бы намного проще, и учится, и общаться со своими сверстниками, если бы, и я, и они считали моего отца покойником. Смерть естественный процесс, мы постоянно смотрели фильмы про войну и знали, что смерть не щадит, ни плохих, ни хороших. Да и вообще – почему-то в то время, в книгах, в фильмах, главный герой, самый лучший персонаж, обычно в конце погибал. Никто не застрахован от смерти. Я бы имел право мечтательно сказать: «вот если бы мой отец был бы жив!» И это произвело бы впечатление на других и укрепило бы меня в осознании себя как личности. Я чувствовал бы себя уверенней и сильнее. Мой отец хороший, он любил меня, вот только подлая смерть отняла его у меня ; вот что думал бы я в этом случае.

Но мать сводила свои счеты со своим мужем и ей было не до меня! Она хотела чтобы все знали, что он подлец, раз бросил ее, а как это отзовется на моей судьбе, попросту не задумывалась.

Современные родители - учитесь на чужих ошибках.