Воспоминания А. Ю. Фадеева. Часть 1. Детство

                Детство на Журавлевке

                Часть I





                «… Я стану рассказывать из
                эпохи моего детства… то
    в чем в действительности не  могу сомневаться»
                С.Т.Аксаков
                Детские годы Багрова внука. с.7., М.1958

                «Жизнь моя иль ты приснилась мне?...»
                С. Есенин
                Соч. в двух частях . Киев 1957 г.
 
По семейным преданиям мое рождение не ознаменовалось никакими явлениями  и событиями . Просто родился мальчик с черными глазами и светлым волосом. Произошло это  8 марта 1930 года. Когда моя мама возвращалась из больницы со мной уже кругом хозяйничала весна. Мы прибыли домой на извозчике. Этот исторический факт часто вспоминался в нашей семье, так я и запомнил: Московский проспект, второй роддом, ранняя весна, извозчик, дом.
Первые 11 лет моей жизни прошли в Харькове на ул. Журавлевке номер 71 (теперь это улица Шевченко). Наш дом стоял в глубине двора далеко от улицы. Сад и двор были необъятными по своим размерам. Весь этот участок принадлежал кирпичному «королю» Лаптеву. Журавлевские склоны были богаты глиной, отсюда и кирпичное производство. Когда мои родные после революции вселялись в этот дом, то он был в плачевном состоянии. Говорили, что кто-то, отстреливался от, кого-то из пулемета. Сад был запущен и зарос кустарником Плодовые деревья были очень старые и стволы у них были толстенные. Дом стоял на возвышенности,  наверное, когда его строили, учли что река Харьков может широко разливаться весной. Говорили, что река иногда разливалась широко.  Позади дома была гора, заканчивающаяся теперешним институтом Огнеупоров. Местность была очень живописная и таила много опасностей: пещер, глиняных оврагов, крутых склонов, которые могли в любую минуту рухнуть. Кругом рос кустарник, венчая голые склоны зелеными шапками «дерезы» с желтыми цветочками, да барбарис, полынь и лебеда. Все было летом зелено и местность для игр была замечательная, но воспитывать детей, наверное, «по горам и долам» было невероятно трудно. Наш огромный двор выходил одной стороной (фасад) на ул. Журавлевку, тихую в то время улицу, по которой утром и вечером проезжал старенький автобус, связывавший центр с Дальней Журавлевкой. По Журавлевке тогда ездил транспорт на конной тяге. Слева наше двор отгораживал Шкловский переулок, а справа забор участка  за которым жил дядька «Панька», как его звали. Я не знал и никогда не интересовался У него был хороший сад и хорошо охраняемый. Я описываю эту местность так подробно , потому что теперь (1992 г.)  на этом  месте уже ничего этого нет. Склоны остались, но они заросли канадским кленом и  засыпаны свалками. На том месте где стоял наш дом из склона – на ул. Журавлевку выходит метро, идущее на Салтовку. От старого ландшафта и природы почти ничего не осталось. Деревья так изменили местность, что теперь ее просто нельзя  узнать: нет почти Шиловского переулка и 96 школы в которую я пошел в первый класс. Скоро исчезнет Шиловский переулок, как исчезла пекарня. Церковь сгоревшая во время войны теперь восстановлена. Нет Журавлевского базара. Все изменилось и стало лучше или хуже трудно сказать, но, скорей всего, хуже. В те годы на Журавлевке в этом месте были: ткацкая фабрика «Красная нить», несколько трехэтажных школ, а остальные дома были одно- или двух этажные. Журавлевка славилась садами и, что очень важно, для мальчишек хозяева были не «звери», кроме дядьки «Панки». Весной, когда цвели сады с Журавлевских склонов, свободных тогда от строений и свалок, вид был замечательный море цвета до горизонта.
 
Наш дом, как я уже говорил, стоял на возвышенности. Архитектура его была не обычна для нашей местности. Галерея и мезонин, черепичная крыша – все было очень своеобразно. Сам дом был кирпично- глинобитный. Почему?  Так, очевидно, было дешевле. Дом в котором, очевидно была дача кирпичного «короля» был глинобитный? Как устроен дом я узнал только, когда его разрушили в 1942 году, весной. Когда я был маленьким он мне казался таким большим, таинственным. Между домом и горой был проход, отделенный от дома кирпичной стеной. В стене прохода было два погреба. Они  к тому времени обветшали  и ими не пользовались. Склон горы когда то пытались окультурить. Для этого были сделаны террасы и посажены кусты, но террасы обвалились, а кусты разрослись и все приняло дикий вид. Дом зарос диким виноградом, стекол в рамах галереи не было, их, наверное выбили еще в революцию. Галерея была широкой и располагалась почти на высоте второго этажа. Вход в дом был посредине фасада. Он приводил в небольшое помещение, где справа была лестница на галерею, а слева был вход в сарай, в котором хранилось топливо. Галерея занимала весь фасад дома и имела форму буквы «Г», только с маленькой верхней палочкой. За поворотом галереи был вход в комнаты. И, заложенный вход в пристройку, в которой жила наша соседка Мария Степановна. При воде была прихожая в которой было две двери: одна вела в комнату в которой жила моя тетя Ольга Васильевна, а прямо в нашу половину. Тут была большая комната и две маленькие. Вход в одну маленькую комнату отгорожен буфетом и шкафом, а другая маленькая комната была спальней моих родителей. В комнате с коридорчиком из буфета и шкафа жила Софья Федоровна Гончарова учительница мамы, хорошая знакомая  бабушки и дедушки. Потом в этой комнате жила Анна Ивановна Сорокина, сестра бабушки. Окна из комнат Ольги Васильевны и тети Ани выходили в проход между домами и горой. Из остальных комнат окна выходили в сад дядьки «Паньки» и на галерею. Прихожая тоже имела окно, выходящее на галерею. С галереи по лестнице можно было подняться в мезонин и на чердак. Отопление в доме было печное, печи с кафелем и печи с конфорками Они плохо грели и зимой  трудно было нагреть большие комнаты. Дом не имел никаких удобств. Воду носили на гору из колодца. Электричество отсутствовало, я уже не говорю о телефоне и радио. Как трудно было в этом доме существовать! Купленное топливо нужно было носить  на гору. Купить уголь и дрова была почти неразрешимая проблема. Летом пользовались примусом, который стоял в каморке над входом. Доски были пропитаны керосином и только Бог знает, что нас спасало от пожара. Справа от нашего дома жили наши соседи Вандишивы и Эланды. Вандешевы  жили около колодца, а Эленды черед яр в большом доме. От эландовского дома вверх, как и от нашего поднимались террасы. Они были засажены сиренью. Около дома располагался сад. Хозяйки дома были немки, дом населяли квартиранты. Слева от нас жало семейство Чмут и Верхняя Егоровна. Была еще и Нижняя Егоровна, которая жила на Шиловском переулке и приходилась сестрой Верхней. Они часто ругались на расстоянии, совершенно не стесняясь в выражениях. Ниловский переулок упирался в Кошачий Яр, а на верху была территория 100 школы и УФТИ. В город мы ходили по горе (которая в дождь становилась  малопроходимой из-за глины) попадали в Техноложку (теперь Политехнический институт) и дальше на улицу Пушкинскую. Рядом был Журавлевский базар. На Журавлевке были магазины , которые назывались по номерам: 113 и 30. Наш дом окружали яры. В революцию тут находили убежище беспризорные и темные личности. Они нарыли много пещер, что делало местность весьма живописной.
Первые мои впечатления о мире, окружавшем меня, складывались постепенно по мере роста Шуры. Так меня называли до армии. Меня окружал огромный незнакомый мир, который начинался  за порогом дома , стоявшего в живописной местности. Я познавал этот мир за руку с мамой. Со мной нянчились все, тогда семья была большая, но мама, конечно, больше всех. Она тогда не работала, ей помогала бабушка. Я хорошо помню , ка мы пили чай. На столе стоял самовар, а я сидел рядом с самоваром на столе. Моя бабушка, Екатерина Ивановна ,угощали меня. Бабушка называла меня: «Копа». Наверное от слов копаться, докапываться. Потом приходил дедушка, наверное с работы , сажал меня  на колени и пугал меня прокуренными усами. Мы с ним  ходили смотреть как разукрасили к празднику «Красную нить». Может быть это было после праздника, так как лампочки уже не горели. Я это хорошо запомнил. По специальности мой дедушка был химик фармацевт, и у нас было много книг по ботанике. Взрослые при мне иногда говорили о растениях , называя их по латыни. Мои первые детские воспоминания связаны с названиями растений: «Адонис верналис » «Капселла бурса пасторис », когда я слышу эти названия, мне вспоминается детство и книга: «Флора России», которую я любил рассматривать. В ней было много красочных иллюстраций. Мой дедушка, Баулин Василий Александрович, был из крестьян Ярославской губернии. Он мальчиком оказался в Москве. Работал половым в трактирах. Учился и сумел поступить в университет. Его всегда тянуло к растениям, н с детства знал очень много о  них от своей мамы. Я не помню как ее звали. Он окончил университет по специальности  химик – фармацевт, поехал на работу в г. Харьков. В г. Харькове он познакомился с бабушкой, Сорокиной Екатериной Ивановной. Бабушка была родом из городка Обоянь, где жило обедневшее дворянское семейство Сорокиных. После свадьбы они осели в г. Харькове и жили на Конторской ул. Там же располагалась фабрика «Галеника» (от Галеновы препараты по имени древнегреческого врача Галена). Потом, эта фабрика переехала на ул. Журавлевку. Теперь это завод «Здоровье трудящихся». С ул. Конторской на ул. Журавлевку «Галеника» переехала ,наверное, перед Первой мировой войной. В то время на Журавлевке уже была построена фабрика «Красная нить». Рядом с ней разместили «Галенику». Около фабрики был дом, в котором родилась моя мама (1906), моя тетя (1908) и мой дядя (1912). Место было хорошее зеленое, рядом была чистая, как не странно река Харьков. Мой дедушка был одним из акционеров этой фабрики (или содиректор) Василий Александрович был один из химиков, участвовавших в создании русского синтетического аспирина. Я предполагаю, что имя я получил в честь Ярославского крестьянина отца дедушки. После революции дедушку, как  специалиста или, вернее, как «буржуя» выгнали из фабрики. И  семейство Баулиных оказалось на улице. В доме при фабрике жили еще родственники моих дедушки и бабушки. Куда делись эти родственники я не знаю. Помню, что тетя Лёля жила на Журавлевке в доме инвалидов (это дом № 71 по ул. Журавлевке??? , где во дворе был и наш дом под черепицей). Анна Ивановна до войны жила с нами, а потом в войну ушла на родину в Обоянь, где я ее проведывал , когда приезжал в отпуск со службы и потом.
Тогда найти жилье было трудно и поиск привел их на Журавлевку №71 в прострелянный из пулемета дом под черепицей. Я не знаю как складывалась жизнь моей бабушки до Первой империалистической войны , но знаю , что она была по специальности акушерка. В 1934 году она была оклеветана и попала под суд. Наказание она отбывала где-то около озера Байкал, там и заболела туберкулезом. После отбытия наказания ей было запрещено жить в больших городах.  Поэтому они с дедушкой жили в селе и работали в аптеке. Чтобы закончить рассказ о моих дедушке и бабушке мне хочется привести еще одно воспоминание. У нас на Журавлевке было много фотографий и особенно мне нравились дедушкины фото в военной форме. Он был участником Русско-Японской войны и служил в г. Иркутске  в военной аптеке. Есть фото группы военных сидящих на ступенях этой аптеки. Я будучи в командировке в г. Иркутске, нашел этот дом. Тогда в нем была другая организация или ??? не помню . ,но фасад остался почти тот, что в 1905 году, когда была сделана фотография.
Моя бабушка умерла от туберкулеза в 1938-39 гг.(я точно не помню). Бабушка похоронена где – то в районе станции Таловая, названия села я не помню. Дедушка после смерти жены жил с нами и умер от голода в 1942 году. И похоронен на Журавлевском кладбище в братской могиле, которой сейчас нет. Я знаю только  место, где эта могила была. Она располагалась на кладбище со стороны бывшей школы, потом кинотеатра «им. 23 августа» (день освобождения).. это родственники со стороны мамы, Екатерины Васильевны Баулиной (1906 г.р.). Мой папа, Фадеев Юрий (Георгий)  Николаевич родился в 1906 г. в г. Тамбове. После 1920 года он приехал учиться в г. Харькове и поступил в Университет. Харькове жил его брат Николай, который к тому времени окончил университет. По специальности об был биолог и занимался вопросом состояния рек Харьковской области с целью строительства в городе водопровода. Он был профессор и преподавал в Университете. У моего отца было четверо братьев: Александр Николаевич Фадеев, Владимир Николаевич Фадеев, Николай Николаевич Фадеев и Леонтий Николаевич Фадеев. Отец был самым младшим. У них были разные судьбы. Александр Николаевич не закончил Высшего технического училища в г. Москве, помешала война (первая Мировая). Был призван в армию, стал офицером, попал в плен и жил в Чехословакии. После возвращения на родину работал на заводе в г. Тамбове. Я бывал в Тамбове и был знаком с дядей Сашей. Он умер в Тамбове в 1962 г.
Владимир Николаевич был офицер и погиб в Первую мировую войну. Его дочь Ирина была актрисой и снималась в некоторых фильмах. Я с ней не знаком. Баулин Игорь Васильевич, встречал ее в составе артистов фронтовой бригады. Беседовал с ней.
Николай Николаевич. Был по специальности биолог, профессор Харьковского Университета. Погиб на операционном столе под ножом хирурга Больда. Его жена была по национальности полька. У них было двое детей:  Светлана и Рюрик, после смерти мужа она уехала (до войны) в Польшу и там их след затерялся. Леонтий Николаевич не имел высшего образования, но был большой специалист в фотографии, оптике, парашютном спорте. Жил в Москве, потом в Ленинграде. Очевидно мне, кое-что досталось по наследству именно от него. У моего сына Павлуши есть часы с брелоком, который сделал в свое время дядя Леонтий.
Юрий (Георгий) Николаевич мой отец. Что я помню об отце? Это был среднего роста, темноволосый, худощавый человек очень занятый работой, и я его мало видел дома. Он закончил физико-математический факультет Харьковского Университета. Одно время преподавал математику на Рабфаке. Во время моего детства он был заведующий лабораторией времени Института Мер и измерительных приборов. Увлекался астрономией, защитил кандидатскую диссертацию, что то по вопросу наблюдения планет. Умел работать руками.
Дедушку, Николая Леонтьевича, я не знал: он умер в 1914 году. Я мало о нем знаю. Знаю, что он долгие годы был управляющим князя Волконского, вел хозяйство князя. Был очень аккуратный и честный человек.
Моя бабушка, Мария Васильевна Фадеева, урожденная Голобородько. Она несколько раз приезжала в Харьков погостить. Это была полная женщина и носила очки, а когда вышивала надевала вторые.
К этой родословной мне хочется добавить, что мой дядя, Игорь Васильевич Баулин, тоже работал в Институте Мер. Он то и познакомил моих будущих родителей. Игорь Васильевич по специальности был радист. Он начал увлекаться радио, когда еще были первые детекторные приемники. В войну он служил на Черноморском флоте и воевал в его рядах. Потом закончил вечерний институт. Он женился до войны. В 1937 г. у него родилась дочь Ольга. Его жена Галина работала тоже  в институте. В войну институт эвакуировался, и они не знали войны, а переживали ее в тылу. Игорь Васильевич был блондин, высокого роста, крепкий дядя. Он был страстный рыболов, любил книги и много читал, собирал инструмент. Внешне он похож на своего отца, Василия Александровича. Моя тетя, Баулина Ольга Васильевна по специальности была биолог. До войны она вышла замуж, но в 1937 году мужа арестовали и он исчез. Она переживала с нами всё военное лихолетье и после войны вновь вышла замуж за Гринченко Павла Прокофьевича, преподавателя сельхозинститута. Она обладала твердым характером и умела добиваться своего.
Таким образом, я постарался описать своих родственников, поскольку мой рассказ о детстве был бы неполным.  Леса не бывает без деревьев, а человек без родственников.
Теперь я хочу описать окружающий меня мир. Мои самостоятельные воспоминания начинаются с пяти-шести лет, а до этого они носили неуверенный характер, скорее не воспоминания, а чей-то рассказ о моем детстве. С шести лет уже были  самостоятельные воспоминания.
Летом мы с мамой часто ходили на речку, иногда с нами ходил Лёська Чмут – наш сосед. В то время речка Харьков была с почти прозрачной водой и песчаными пляжами. Глубоких мест было мало, однако в весеннее половодье она становилась бурной и размывала хозяйские постройки и кладбище на Дальней Журавлевке, но летом была тихая речка в обрамлении  зеленых берегов. Моя мама умела плавать и считала, что каждый должен уметь. Учила она меня так, что я ка бы сам научился плавать. Было это так: в одном месте я не мог перейти реку, потому что было для меня глубоко. До поры, до времени я и не переходил и не пробовал. Вот однажды, я шел к этому глубокому месту, подпрыгнул и начал грести по собачьи и переплыл глубокое место. С тех пор я умею плавать, конечно, первые мамины уроки помогли мне. Потом я уже один бегал на речку или с мальчишками. Так же было и с  переходом, в то время тихой ул. Журавлевки. Меня записали в библиотеку перед школой. Библиотека  располагалась недалеко, но нужно было переходить улицу. Сначала я ходил с мамой. Потом она меня отпустила одного, предварительно проинструктировав, как нужно переходить улицу. Я пошел, а она с мезонина   следила как я выполняю  ее указание. Потом , убедившись, что я поступаю правильно, отпустила меня в библиотеку одного.
По мене того , как я подрастал, круг моей деятельности расширялся.
 Журавлевские склоны таили в себе все что угодно: ржавое оружие, гильзы от патронов, патроны и даже снаряды, кроме этого опасного хлама войны тут, можно было найти подшипники и обломки машин, колеса, рычаги – все выбрасывали из «Технологии и Огнеупоров». Помню, как-то мы катили колесо от какой-то машины и она случайно задавила курицу. Все разбежались, а я , как самый маленький остался, и меня поймала хозяйка курицы. Были неприятный разговоры, родители оплатили, нанесенный ущерб. Хозяйка задавленной курицы забрала и деньги и курицу.
Зимой, покрытые снегом горы, были прекрасным местом для катания на лыжах. Мне купили настоящие лыжи и я скоро их освоил и лихо спускался с гор. У меня были для катания на лыжах красные брюки и мама по ним всегда меня находила.
Ребята старше меня часто посягали на мои лыжи: просили покататься и один раз даже хотели из забрать. Я защищался, как мог, и отбил лыжи. Но домой пришел весь в слезах. После этого меня уже не трогали, и я спокойно катался. Когда я стал старше, то сначала на санках лихо спускались по Шиловскому переулку, потом делали рулевки – такие санки на коньках с поворотным коньком впереди.
Я часто ходил с мамой на Журавлевский базар. Мы заходили в промтоварный магазин и мне, что –нибудь мама покупала: ножик, турчёк. Потом мои вещи оказывались у соседского мальчика Лёсли Чмут. Он был старше меня и сильнее и всегда это преимущество использовал. У нас около дома была тоже горка. Помню, мы катались на поломанном стуле. Я упал и сильно ударился. Леська испугался и убежал, а я еле-еле добрался до дома. Он бывал у меня дома и любил играться моими игрушками. Частенько выменивал мои игрушки на разные железки. В эландовском доме жил мальчик по имени Толя. Его родители работали на макаронной фабрике. В этом же доме жила девочка, немного старше меня ее звали Нила. Моя тете, Анна Ивановна, была знакома с ее мамой и с Толиными родителями. Иногда она нас собирала и читала нам интересные книжки. Лампа потрескивала на столе, кругом было темно, а мы внимательно слушали чтение. Иногда, когда тетя Аня читала, что-нибудь страшное было страшновато отходить в тень.
 На Шиловском переулке жил Олег Рогов. Оно время мы дружили. Его отец был участником революции и на ковре в комнате висело его оружие. У Олега был старший брат, потом он погиб в начале войны. Тут-же на Шиловском переулке, жил мальчишка, которого звали «зеленый баклажан». Против Шиловского въезда жили армяне. Их бабушка Карапетовна готовила на улице пищу. Печка была самодельная из кирпича и куска трубы.  Мальчишки иногда сбивали эту трубу из рогатки и Карапетовна жаловалась соседям: «Быль друба, нэт друба!» это означало, что мальчишки нахулиганили и сбили трубу. В этой семье был мальчик, которого звали Валентин. Мы иногда играли вместе. Мы встретились уже взрослыми, когда призывались в армию. Валька Ованесян был уже женат, он был на два года старше меня. Мы встречались на службе и потом службы долго здоровались, встречаясь в городе. Он последнее время был начальником Торга – большая шишка. Его  тетя Ардася была хирург, а может не тетя, а сестра, я не помню точно. По улице Журавлевке в доме номер 71 жили в основном инвалиды, мы так называли «Инвалидский дом». Этот дом был построен и заселен инвалидами Первой мировой войны. Жил тут сапожник Горбачёв. Эту фамилию я запомнил с детства, потом через много лет появился другой Горбачев, но я не вдаюсь в подробности. Мал ли на свете однофамильцев?!
В этом дворе жили тоже мальчишки, но я с ними не играл, кроме одного, у которого за ухом был шрам – ему делали операцию.
Наступала весна, таял снег и с гор катились ручьи. Иногда со склонов стекали глиняные потоки. «Исследовать» их было так интересно, но при этом одежда была вся измазана глиной, за что мне и попадало. С одеждой было туго и я носил в основном перешитые из взрослого платья. Серьезно меня не наказывали, а убеждали. Помню, что у папы были карманные часы, он их вешал на гвоздик, на котором висел ковер. Однажды, я никак не мог угомониться, и вскакивал с постели и смотрел время. Следует заметить, что я тогда не понимал по часам и вскакивал из озорства. Довставался я до того , что свалил часы. Тогда мама сказала, чтобы я скорей засыпал, чтобы мне влетело от отца. Когда пришел папа я уже спал. Жаль было разбитых часов, но наказывать спящего он стал. Однажды, я играл и засунул бритву в щель между кафелями. Мама вытирала зеркало кафеля и сильно порезала себе руку. Это произвело на меня сильное впечатление и я потом старался обдумывать свои поступки.
Весной все зеленело, наш двор преображался. Цвели фруктовые деревья, за которыми никто не ухаживал. Не смотря на это, они плодоносили. Когда поспевали фрукты, мы лазили по садам, нас гоняли, но не помню, чтобы хозяева садов стремились нас поймать и наказать, а там были очень ухоженные сады. На нас кричали и мы исчезали на этом обычно и кончалось. В своем дворе я лазил по всем деревьям и не раз меня снимал папа с очередного дерева. В нашем дворе были в основном груши. Однажды, полезли мы за сливами. Я не помню, что мы набрали, но нас пугнули, перелезая через забор, я сорвался и ободрал себе все лицо.
Эландовский сад был недалеко и туда нужно было проникать через двор. Мы с Толиком, короткими перебежками, пробирались через двор, когда попадали в сад, то там можно было ходить спокойно и рвать, что хочешь. Сад был ухоженный, много цветов и фруктовых деревьев. Выходили мы из него уже через гору. Я не помню почему так мы делали, но хорошо помню, что выходили через гору. После таких набегов наши желудки начинали капризничать и приходилось глотать касторку. Почему-то, мне давали касторку запивать кофе и его запах всегда в детстве мне напоминал касторку. Потом появилась касторка в ампулах, но принимать ее было не очень приятно и в ампулах.
В детстве я болел, как все дети. Я помню, что болел ветрянкой, свинкой, а корью я болел когда мне было 14-15 лет. И переносил эту болезнь тяжело. Была одна болезнь, которая оставила нехорошие последствия. Мои родные решили нанести визит в г. Тамбов, но родину папы. Я смутно помню некоторые отрывочные события этого путешествия. В Тамбове я заболел дифтеритом и дело дошло до операции. Я помню, когда я заболел меня не выпускали гулять и я сидел на окне и смотрел на улицу. Потом помню, как мне надевали маску на лицо перед операцией. Помню как я лежал с мамой в больнице. Конечно, это были отрывочные воспоминания. То что у меня не осталось трубка в горле на всю жизнь, я благодарен моим родителям, которые приложили все усилия, чтобы я не остался инвалидом. Потом в г. Харькове мама  обратилась к доктору Арковину и он рекомендовал маме как нужно ухаживать за мной, чтобы свести на нет последствия операции.
К этому времени относится первое мое увлечение техникой, которое заключалось в том, что папа приносил с работы какие-то радиоустройства и я их разбирал на части. Тогда я хорошо помню, на деревянных шасси были установлены большие катушки. Все были на винтах и я с упоение раскручивал все это и сидел на диване и не бродил, что и было нужно. Большое спасибо маме, что она выходила  меня , дальнейшая жизнь показала, что это так. Потом у меня заболело левое ухо и мы с мамой ходили к доктору, у которого фамилия была Дыскин. Я очень боялся, когда он осматривал мне ухо и особенно на меня действовал рефлектор доктора. Ухо долго болело и хотели даже делать мне трепанацию, но потом дела пошли на поправку. После этого лечения я хорошо слышал и не замечал, что левое ухо болело. Военкоматские комиссии этого тоже не отметили. Потом уже в армии, у меня  над ухом выстрелили из винтовки после этого левое ухо стало хуже слышать, чем правое.
От нашего дома прямо в гору шла дорожка, которая выводила к «Огнеупорам», пройдя еще немного по краю яра, можно было попасть в Техноложку. В то время на краю Журавлевского склона, как раз около Техноложки располагался тир. Тогда на всех участках где было свободно строили стрельбища. Многие учились стрелять и с гордостью носили значок «Ворошиловский стрелок». Техноложка так называли тогда Политехнический институт. Тогда тут было много учебных заведений:  Технологический и Химикотехнологический институт, ХЭТИ – Харьковский электротехнический институт, который я закончил потом, правда вечернее отделение. С тех пор была поговорка : «Дети не ходите в ХЭТИ». Были и другие учебные заведения, которых я не знаю. В общем это было очень зеленое и чистое место. Было много скамеечек, на которых сидели, отдыхающие пожилые леди и джентльмены. Колясок детских тогда не было и мамы тоже сидели на скамеечках и обсуждали свои дела. Мне очень хорошо запомнились дорожки, выложенные плитками. Теперь остатки этих дорожек есть около физического корпуса. Сейчас территория ХПИ совсем не та. Стало грязно, исчезли скамейки, только около электрокорпуса и директорского здания сравнительно чисто. Скамейки исчезали постепенно.  Последние около химкорпуса исчезли, что- то около 1983 года. Техноложку я хорошо помню, потому что я часто ходил с папой на работу в институт Мер, где он работал. Папа умел работать руками, хотя он, в основном, был работник умственного труда. В маленькой мастерской при лаборатории  он делал мне сабли и кинжалы из обручей с деревянными ручками, та я получил первые уроки слесарного дела и учился обращаться с инструментом. Иногда папа брал меня на Обсерваторию, где он работал по совместительству. Территория Обсерватории располагалась в саду, который тогда назывался Профсад, теперь сад Шевченко. Пока папа работал, я успевал сделать много дел. У меня был товарищ, с которым я ходил в зоосад, кончено, на прошивку . Летом он закрывался поздно и мы успевали достаточно там погулять. Я тогда собирал коллекцию птичьих перьев. Один раз, проходя мимо вольера орлов, я увидел около самой сетки орлиное перо. Долго я присматривался и , наконец, перемахнул через загородки взял перо. Таким образом, моя коллекция пополнилась редким экземпляром. Мы бегали вечером по саду, пили из цветов табака сладкий сок. Сад был полон гуляющих, играла музыка. У моего товарища (я не помню, как его звали) был чистый сарай, в котором мы играли в рыцарей, мечтали построить замок с большим количеством комнат. Такие летние прогулки продолжались несколько лет, потом папа перестал наблюдать, и я больше не встречал своего товарища по играм. У всех мальчиков, наверное, бывает увлечение строить шалаши, как у нас называли халабуды. Для постройки было все: много кустов, склоны глиняных оврагов, размытые дождями. Мы строили халабуды, играли в различные игры, а потом ломали наше временное пристанище. Обычно в играх участвовали ребята близкие  по возрасту. Моего соседа Леську, обычно, в эти игры не брали. Однако, он прилагал много усилий, чтобы найти шалаш и поломать его.
Наши соседи в общем были спокойные люди. Леська иногда получал трепку от матери, а, в основном, было тихо. Над Леськиной жила Верхняя Егоровна. Там были частые гулянки и танцы, от которых у Емельянны (матери Леськи) сыпалась штукатурка. Будучи сильно возбуждена, Егоровна выбрасывала в окна пироги и прыгала со стола. С ее весом можно было позавидовать крепости полов и потолков.
Место наше было достаточно людное. По нашей горе ходили студенты, которые квартировали на Журавлевке. Они носили с собой рулоны чертежей. Мне почему-то казалось, что они носят получку? Иногда ночью по склонам шел пьяный и пел и в темноте этот пьяный крик звучал жутковато. Отец работал вечером и ночью возвращался домой. Однажды, я нашел наган, он долго пролежал в земле и имел неказисты вид, папа решил его поправить, чтобы ночью ходит с ним для обороны от хулиганов. Дедушка отговорил его от этой затеи, потому что никто не гарантировал, что направив на нападающего поломанный пистолет , на тебя не направят настоящий. Папа бросил пистолет и я долго им игрался, пока дедушка не выбросил его в клозет, который был украшением нашего двора. В тот период (1938 г.) мальчишки были настроены очень воинственно. Были  настоящие баталии между районами и улицами. В этих схватках особенно отличались мальчишки с ул. Юмовской (теперь ул. Гуданова). Я в драках участия не принимал, но и далеко не уходил от места сражения. В те годы шли фильмы про войну: «Чапаев», «Тринадцать» и другие. На Журавлевке был кинотеатр и зимний и летний. Один рядом с «Красной нитью», а другой в маленьком парке на берегу реки, около библиотеки. Зимой было обычно спокойно, но летом, после просмотра кинофильма пацаны выбегали на улицу и начинались баталии. Однако, таких битв разыгралась на «Бабкиной горе», недалеко от нашего дома, через два яра. Тогда это было пустое место, только, по ул. Журавлевке были дома. Напротив была фабрика «Красная нить». «Бабкина гора»  постепенно поднималась от ул. Журавлевки и достаточно крутым склоном выходила к Техноложке. Тогда тут было строение, которое относилось к тиру. Недалеко тут был и газовый завод, его труба сохранилась до сих пор. Так вот, началось все после просмотра кинофильма, я не помню какого (скорее всего  военного). Группа ребят покинула кинозал, тут же разделилась по территориальному признаку и пошла потеха. Началось все на ул. Журавлевке и постепенно бой подвигался к Техноложке.  Потом, те что с Техноложки, заняли позиции за зданием тира и камнями отбивались от наступавших с Журавлевки. Здание тира оказалось между двух огней, в результате, чего, в здании были выбиты все стекла, пострадали и окна соседних домов. Для устрашения была вызвана милиция. Многие ребята попали туда и у них были отобраны самопалы. Об этом писали в газетах. Я тоже бегал недалеко, с пистолетом- игрушкой. Когда дедушка прочитал в газете о том, что было, он выбросил мой пистолет в клозет. На Шиловском тоже были драки, но меньшего масштаба, без милиции. Я в ней участвовал с саблей, кончилось тем, что взрослые усмирили «воюющих», а мою саблю, какой-то дядька согнул и забросил за забор. Я успел убежать.
На Шиловском переулке была пекарня на одном углу, а на другом санпропускник. (теперь там все снесли). У пекарни всегда пахло хлебом и толпились извозчики. В основном хлеб развозили лошадьми. Там иногда, когда в магазин было не время, можно было купить буханку хлеба у извозчиков, они это делали очень охотно.
Читать я научился рано, у нас было много книг. Дедушка читал газету, а я ему мешал, спрашивая: «Какая это буква?». Он терпеливо мне объяснял и продолжал считать. Постепенно я стал складывать слога, а потом читать . чтение стало моим спутником, где бы я не был. Я читал все, что было в шкафах, стоявших в нашей комнате, а там было много: книги по ботанике, по астрономии, по медицине, сочинения философов, например: Ницше и Шопенгауэр. Были и книги, в которых описывались путешествия. Эти странствия по книжным шкафам носили игровой характер, потому что я тогда читал неважно. Любая биография имеет, что то непонятное. Я убедился в том, что и в моих  воспоминаниях есть такие места, что вызывают недоумение.
Когда я был маленький мама не работала, сидела дома со мной. Она окончила гимназию. Училась играть на пианино. У нее был хороший слух, но переиграла руку и потом уже не играла. Мама знала несколько языков: французский английский. В нашем доме долго жила Софья Федоровна Гончарова, оно была преподаватель в гимназии, где училась моя мама и ее брат и сестра. Мама часто разговаривала с Софье Федоровной по – французски, наверное, для тренировки. Я же не помню, чтобы меня даже пробовали учить музыке, не помню, чтобы кто-то пытался поднять этот вопрос. Языков я в тоже в детстве не изучал, так исподволь в разговоре. Почему, так я не знаю. Было исключение. Однажды, мам купила французскую книжку и мне читала и переводила.
Моя бабушка, после отбывания срока, не имела права жить в больших городах и они с дедушкой работали на периферии. Первое место, в котором они поселились было под г. Кременчугом. Называлось село Ануфриевка. Мы всей семьей приезжали к ним и некоторое время жили там. Ануфриевка – большое украинское село. Аптека была расположена в поповском доме. Это мои предположения, т.к. в доме были толстые стены. Двор с различными строениями. Мы спали на чердаке одного сарая. Там было душистое сено и было таинственно и интересно. В то время в Ануфриевке еще сохранились следы проживавшего  тут помещика. Дом я не помню, но помню пруды и забор вокруг усадьбы из деревьев с колючками. Потом я узнал, что эти деревья назывались «трехколючковая гледичия ». Рассказывают, что в революцию пейзаны (мужики), грабя помещичье добро поймали в пруду лебедя, который жил там для крашения. Лебедя убили и варили очень долго, но он так и не стал пригодным для еды. Пир не удался. Кругом была степь с курганами и озерами. Одно из них мой папа называл «Озеро миражей». Мы купались в озерах и сидели на курганах. Там я потерял бабушкин нож, который она называла «бандитский». Нож этот с озера Байкал, а я  потерял, бабушка его очень ценила. Я уже умел читать и ходил в библиотеку, которая была в селе. Местные ребята смеялись, когда я заходил в библиотеку и здоровался. Уходил я из библиотеки, тоже говорил: «До свидания». Что в этом было смешного я не знаю. Потом, обстановка изменилась, и дедушка с бабушкой переехали в Россию в село Горбы, Орловской области. Туда мы тоже приезжали, но там мне не понравилось. В селе все ругались очень плохо, даже дети. Меня сельские ребята тоже учили выражаться. В праздники женщины, в этой селе , носили широкие и длинные платья красного цвета. Потом они работали на станции Таловая. Не на станции, а в сельпо. Я помню только название станции. Там умерла бабушка и дедушка приехал к нам в Харьков.
 По мере того, как я рос и круг интересов, естественно, изменялся. Был период, когда я приступил к исследованию нашего большого дома. Я побывал во всех углах и, конечно, на чердаке. Там стояли бутылки с разными жидкостями. Каково их было назначение не знаю. Я нашел там медный котелок и из каждой бутыли выливал в котелок и смотрел на пену и чихал от смрада, который образовывался от этой реакции. Стены мезонина были исписаны чертежами и формулами. Я спросил у мамы, что это. Мама объяснила, что это папа готовил экзамен. Потом мои  поиски были устремлены в наш чулан, в котором хранилось  топливо, но чулан был заперт и я пробрался в него через отверстие в полу галереи. Когда я совершал незаконное проникновение в чулан, то ударил переносицу и набил шишку. Потом, когда опухоль и боль прошла на носу остался маленький бугорок. Скорей всего он там был и до удара. Кто знает?  В чулане было темно, но потом глаза привыкли и начались исследования. Впрочем, я ничего интересного не нашел. Сарай или чулан нашей соседки был рядом и туда я проник. Это было не трудно.: перегородки там не было, а была, какая –то сетка старая и рваная. Я туда лазил не один раз, но ничего интересного не нашел. После этого путешествия я вернулся на чердак потому что там еще оставались интересные места. В одном углу я нашёл кучу старых коньков разного фасона и , даже, один роликовый. Книжный шкаф тоже я обшарил очень тщательно и нашел коробку с медицинскими инструментами, поиграл ними и положил на место.
Кроме лыж зимой , когда я стал старше , меня стали увлекать коньки.  Я самостоятельно крепил коньки к ботинкам, используя винты, которыми были укреплены замки в шкафах, за что мне попало, но коньки я сделал. Однако, они держались плохо и я часто приходил домой не одном коньке, другой нес в руках. Был один мальчик инвалид, старше меня, он не любил никого с нормальными ногами и руками. Я был в числе нелюбимых, а так как  он был старше меня я старался с не иметь дел. Помню, однажды я , на привинченных мной коньках, отправился кататься.  «Валька-опа я» увидел меня и начал приставать. Он был настолько уродлив, что наводил на меня суеверный ужас. Он загнал меня в снег и там я пытался привязать конек. Сначала ничего не получалось, потом я разозлился и привязал-таки конек. Обогнал «Опаю» и уехал. Потом долго я старался с ним не встречаться.
 Однажды, папа принес книгу в которой были картинки. Кажется это была книга Аксакова. Потом я рассмотрел картинки и загорелся. На картинках были бабочки, а в книге было описано, как их надо ловить и препарировать и хранить. Я не мог дождаться лета, приготовил все , что было рекомендовано в книге. Коллекцию я собрал, но потом в войну при переезде на другую квартиру они пропали. Последнее мое предшкольное лето мы никуда не поехали и я ловил бабочек и наслаждался волей. Помню, как я проводил дни. Все успевал сделать и бабочек наловить и сделать налет на сад, что-нибудь нашкодить, а солнце еще высоко в небе и было как-то тепло и хорошо. Незабываемые предшкольные годы. Наши склоны привлекали художников и летом их было много, он рисовали, а мы смотрели на их рисунки и клянчили у них краски. Это  знакомство с художниками послужило толчком, и я тоже стал пробовать силы. Рисовал я плохо и портил много бумаги, но главное начало!
 Я пошел в школу не в 8 , а в 9 лет в первый класс.
 Мама учила меня читать, писать и рисовать. Папа иногда занимался арифметикой. Мама хотела отдать меня в 100 школу, которая была в конце ул. Чайковского. Мы ходили туда и мне там устроили экзамен, но в школу не приняли. Так что пришлось идти в 96 школу на ул. Журавлевка. Школа была близко от дома. Директором школы был Ихисхил Израилевич Фисгерма. На Журавлевке это была личность известная и все его звали как Кизил Селедкович., потому что так проще и понятней. Его жена преподавала немецкий язык в этой же школе и, в общем-то, они были признаны всеми Журавлевскими. Кизил Селедкович проэкзаменовал меня и принял, таким образом, я стал учащимся 96 школы. С Кизилом Селедковичем  я встретился потом в 22 вечерней школе, он читал, какую-то политику. Тогда я был горд – школьник! Начались занятия. Школа была рядом. Первый год учебы прошел быстро и, я почти ничего не помню о нем.  Только помню, что весной я заболел краснухой. После болезни, занятия продолжались. Я сидел за партой с Валей Щипоткиным. Он  хорошо учился и у меня было у кого брать пример. Теперь Валя генерал в отставке и живет в Москве. Тогда мы с ним дружили, как все в классе, а другом моим был Коля Крайков. После войны я с ним не встречался, но мне говорил один общий товарищ, что он в Харькове. Последний раз я его видел, уже когда немцы взяли Харьков. Я был у него дома, потом он уехал с родными в деревню глубокой осенью 1941 года.
Преподавателя нашего класса звали Татьяна Васильевна. Я хорошо учился, иногда шкодил и в школу вызывали маму, но это было несколько раз за учебу. Начал я заниматься в трехэтажном здании 96 школы. Потом, наш класс кочевал и располагался в тех зданиях, по ул. Журавлевке. Перед войной наш класс, оказался в одноэтажном здании, которое находилось во дворе теперешнего ГАИ на ул. Журавлевке. в нашем классе было два странных переростка: Иорданов и Мухин. Иорданов всегда опаздывал на уроки, а когда его не пускали в класс кидал камни, через входную дверь и мешал занятиям. Мухин был знаменит тем, что у него уши были необычной формы. Последние предвоенные годы мы не ездили к бабушке и дедушке и все лето  я был дома  или на летней площадке. В эти годы мы завели собак. У нес было две собаки: овчарка – Джим и дворняжка – Шарик. Джим больше находился дома ,  а Шарик бегал всюду и часто меня встречал, когда я возвращался из школы. Когда появился Джим, то наши груши уже не обносили, он хорошо сторожил. Мам ходила с ним на учебу и он получал паек, как породистая собака. Постепенно все кругом изменялось. В домоуправлении проводились занятия ОСОВИАХИМ , там учили ОВ (отравляющие вещества) и способы борьбы с ними. Там я впервые увидел противогаз. В «Красной нити» стали устраивать учения, пожарные тревоги. Мы с горы наблюдали, как тушили пожары и боролись с зажигательными  бомбами. Это был период когда на Западе уже занимался пожар войны. В тирах, которых было много около нас учились стрелять. Иногда патроны попадали к мальчишкам и это было опасно. Кроме того, подражая взрослым мальчишки делали самопалы используя спички. Я тоже делал самопал из ключа и гвоздя. В те годы я уже помогал маме. В Техноложке была столярная мастерская. Одно время я увлекался моделизмом. Модели самолетов на резиновом приводе. Для  этой цели я доставал обрезки  досок. У меня был столярный инструмент  и я делал детали моделей, правда, я не помню летали ли они. Что касается обрезков древесного материала , то сначала это была игра, а потом, приносилось много досок и их использовали для топки. Я уже понимал, что оказываю помощь дому, маме. Отец тоже приносил , какие-то обломки дерева, кажется от парт. Где он их брал не знаю, но в тот период он преподавал математику на рабфаке. Жизнь тогда была тяжелой : магазины от нас были далеко, но тогда мои родственники, кроме дедушки были молоды и не избалованы жизнью. Году в 1938 – 40 маме пошла работать в библиотеку на Журавлевке. Я часто бывал у нас, меня пускали в книгохранилище и я копался в книгах. Именно тогда была окончательно основа любви к книгам. Я интересовался путешествиями и приключениями. В библиотеке  было полное собрание сочинений Жуль Верна, Майн Рида и др. сотрудники библиотеки ко мне хорошо относились и помогали найти интересную книгу. С тех пор книга стала моим другом где бы я не был. Был период когда меня влекли индейцы, наверное, после того как я прочел книгу Сетон-Томпсона «Маленькие индейцы». После этого я стал делать луки, головные уборы из перьев. Стрелы делал с металлическими наконечниками из жести.
В то время, мы дети, чувствовали что в мире происходит  что- то страшное. Пришла беда и в наш дом - в 1938 году арестовали папу прямо на работе. При этом всем так пригрозили, чтобы все молчали об этом, что только нашелся один человек, набравшийся смелости сообщить маме, что произошло. У нам пришел вечером, я точно помню, что вечером, Виталий Иванович Червяков и рассказал, что случилось. Перед этим случаем исчез муж Ольги Васильевны. Я его не помню, но об этом говорили старшие. Случилось так что отец был отпущен через пару месяцев. Он пришел домой худой, осунувшийся, зашивленный. Отец и так был худой, а после этого стал не похожим на себя, как после тяжелой болезни. По отдельным словам и разговорам я понял, что его оклеветал какой-то человек, с которым он «познакомился в трамвае». Папа говорил, что его привлек горьковский говорок. Было, какое-то профсоюзное дело? Даже маме он не сказал, что было там с ним. Только теперь, когда рухнуло часть занавесей  и обнаружилось ужасное прошлое, можно себе представить , что он пережил. Мы жили в стороне на отшибе с соседями почти не общались. В войну это сыграло положительную роль, но об этом потом. Арест отца и все, что с этим связано мало затронуло меня. Потому что мои родные делали правильно – при мне никаких разговоров не вели. Вокруг никто не знал, что делается у нас, и поэтому мне тогда не искалечили душу, как многим моим сверстникам. Мои родные не могли быть сторонниками того, что происходило в революцию и потом. То что пережила семья, как расправились несправедливо с дедушкой и- все это оставило определенный отпечаток. Со мной мама никаких разговоров не вела. Между собой взрослые говорили, но старались не очень распространяться, а я многого не понимал. Многое стало понятно потом, ди и то далеко не все. Тогда даже дети ощущали приближение, чего-то страшного, атмосфера сгущалась. В это время, чтобы занять меня я стал посещать уроки рисования и немецкого языка! Рисование очень не скоро пригодилось мне , а язык который я с содроганием не могу слышать, тогда был очень нужен. Я был очень дружен со своей тетей, Ольгой Васильевной. Я называл своих тетю и дядю по имени. Дело в том, что они были молоды, когда я родился и не хотели быть тетей и дядей. Мы с Люсей заходили в столовую на ул. Дарвина (в этом доме был, кажется , Райком комсомола одно время). Там обедали , слушали лекцию о пищеварении, а потом я шел рисовать и шпрехать.
В эту последнюю предвоенную осень мои родители нашли время поссориться. Я , конечно, ничего не знал. Как-то утром, отец взял меня на работу. Он делал это часто, тогда этот визит затянулся. Мне ничего не объяснил. Потом за мной пришла Люся, и забрала меня домой. После этого отец один раз приходил  и  к нам уже началась война и все… я в полную меру осознал, как трудно, когда нет старшего друга. Собственно, это событие сделало меня взрослым. Мама болела, с деньгами было туго и я помню, как, собрав металлолом я сдал старьевщику металлолом (тогда это поощрялось) и на вырученные деньги купил, что- то в буфете и принес домой.
 Я этом я хочу закончить свои детские воспоминания. Детство было безжалостно растоптано, да и не только у меня. Я рано стал взрослым и стал бороться за существование. Это судьба моего поколения. Я испил эту чашу сполна, но, к сожалению, она была не самая горькая. Все то было потом, а тогда на западе сгущались тучи. Нужно заметить, что предвоенные годы были тревожные: события в Западной Украине и Белоруссии, финская компания и военные действия на Востоке, однако все это тускнело перед тем, что происходило в Европе. О нашей жизни в период войны и после освобождения от оккупантов, я расскажу в следующей части своих воспоминаний.