Taedium Vitae ч. II Воспоминания Алёны

Часть II. Воспоминания Алёны

Когда утро взошло, успокоилась ночь,
Не грозила ничем, лишь отправилась прочь…

Nautilus Pompilius

Глава 1. Церковь Познания

 Всего год назад, ранним утром она сидела на сырой от дождей скамейке, под пронизывающим морозным ветром поздней осени, у могилы того, в ком нашла она близкое и родное себе; у могилы того, кто любил её. И желала остаться у ней навеки, умереть на ней от холода, подобно Шарлотте из рассказа Зинаиды Гиппиус «Живые и мёртвые».
 Сидя теперь у небольшого озера, Алёна подумала об этом с безразличием. Он, его любовь, и… его могила остались в прошлом.
 Когда она решила всё предать забвению? Когда пустила все воспоминания на дно безжалостной Леты?
 Алёна вспомнила, когда. Вспомнила поезд, увозящий её в город её безмятежного детства и странного взросления. Из города, где прожила немногим более шести лет. Но где пережила столько страха и боли. И где ждало её – неожиданное, но роковое, – знакомство.
 Поезд. Мерный перестук колёс. Лёжа на верхней полке, она смотрела в приоткрытое окно, сквозь которое ветер трепал её волосы, на то, как уносятся прочь голые унылые просторы западной степи. Редкие причудливые горы. Поселения и прилегающие к ним кладбища – христианские кресты или мусульманские мавзолеи. Поезд нёс её в старый город, но к новой судьбе. И без всякого плеера в голове отчётливо звучали слова Виктора Цоя:

И опять на вокзал, и опять к поездам,
И опять проводник выдаст бельё и чай.
И опять не усну, и опять сквозь грохот колёс
Мне послышится слово “Прощай!”

 Алёна повторила про себя это слово: “Прощай…”
 В прошлом остались те события и воспоминания о них.
 Так же, как в прошлом остались те дни, в которые нередко она сидела на берегу Каспийского моря (которое, впрочем, тоже являлось озером). Осенью, зимой или ранней весной – тогда, когда берег безлюден и тих. Сидела и смотрела, как холодно-синие волны бьются о прибрежные камни, - подобно монаху, созерцающему безграничное пространство моря и неба на картине Каспара Давида Фридриха.
 Однако между Каспийским морем и этим озерцом значительное различие заключалось не только в размерах, а также в том, что первое не замерзало, и зимой на него прилетали лебеди, и над ним кружили чайки, высматривая рыбу. Здешнее озерцо уже сейчас – в начале ноября покрывала тонкая корка льда. Да и рыба здесь не водилась, и не сидели на берегу рыбаки, и не виднелись на горизонте рыболовные суда. Собственно, противоположный берег этого озера не скрывался за горизонтом: доплыть до него не представлялось сверхсложной задачей, и если бы в тёплую погоду, она рискнула опуститься в эту грязную воду, то без особого труда достигла б его. По ту сторону озера, так же, как и по эту, располагалось что-то вроде парка. И если углубиться, то можно было наткнуться на руины кинотеатра и заброшенную железную дорогу… Некогда ей так хотелось положить голову на рельсы железной дороги, и, испытав силу своей воли, дождаться приближения поезда; и, если б она не успела убрать её, – тем лучше. Пожалуй, самый эффективный из всех возможных способов.
 Алёна усмехнулась своим мыслям: что на неё нашло? Сначала вспоминала о нём, потом о море, теперь… Всё это в прошлом. Стоит ли вспоминать всё это?
 Неподалёку, в прибрежной кафешке, раздались знакомые звуки музыки и слова:

Мусорный ветер, дым из трубы,
Плач природы, смех Сатаны.
А всё оттого, что мы
Любили ловить ветра и разбрасывать камни.

 В кафе играло «Наше радио»: хоть музыка сносная, можно Агату, Nau и Пикник нередко услышать, однако Крематорий не относился к числу любимых ею групп, за исключением отдельных песен. Как эта, например.

Дым на небе, дым на земле,
Вместо людей – машины.
Мёртвые рыбы в иссохшей реке,
Зловонный зной пустыни.
Моя смерть разрубит цепи сна,
Когда мы будем вместе.

 Дослушав припев, Алёна встала со ступенек, находящихся у самого берега, отряхнула куртку, и неспешно пошла прочь.
 “Всё, что было, - размышляла она, идя по парку, - должно остаться в прошлом, и не вмешиваться в настоящее. За прошедший год со мной случилась новая метаморфоза, и я достигла более высокого уровня развития своего духа. И всё же, я ощущаю некоторую душевную слабость… Душевную пустоту, вызванную, вероятно, духовным одиночеством… Мне кажется, что я что-то потеряла… Чего со мной не случалось прежде. Будто я потеряла самую жизнь, и должна найти новую. Я нашла в себе силы жить дальше, как находила их всегда, и я живу. Но теперь я не чувствую этой жизни. Всё, что случилось за прошедший год, напоминает сон. Я смутно вспомню, чем я жила, даже если постараюсь… Тоска, боль… Сон. Но я должна преодолеть его. Моя воля обретёт прежнюю стойкость. Боже, я хочу, как прежде ощущать Тебя в себе, знать, что Ты со мной! С Тобой всё имеет смысл... А сейчас я не вижу его. Но я предчувствую конец страданию. Всё изменилось, и я чувствую, что скоро в моей судьбе произойдут ещё более важные перемены. К лучшему ли? Верю, что да. В моей жизни было достаточно боли и страданий, не могут они длиться вечно – должны чередоваться с чем-то светлым и тёплым. Человек чаще страдает оттого, что сам желает страдать. Я больше не желаю. Я выбрала жизнь, и значит, я буду жить. И я сумею начать новую жизнь. Быть может, она начинается там?”
 За парком, ближе к дороге, шла широкая наклонная площадь, именуемая Каскадной, по центру которой пролегала длинная “река” фонтана, а по сторонам от неё расположились различные административные здания. В двери одного из них стекался людской поток.

*  *  *

 Толпа увлекла её за собой в это помещение. Вместе со всеми она села на одну из длинных скамей. Суета и говор тут же стихли, когда на кафедру взошёл человек в белом одеянии. Такие же белоснежные волосы человека были собраны в тугой конский хвост, а лицо обрамляли столь же светлые усы и борода, что затрудняло определение его возраста. Человек окинул собравшихся приветливым взглядом, и, подняв руку, провозгласил торжественно:
 - Дети Божьи! Сегодня пришли вы сюда, дабы познать Отца вашего! До вас познали Его стремящиеся, познаете и вы. Но будьте готовы к смиренному терпению: познание Господа – величайшая радость, и вместе с тем, величайший труд для человека. Сам я постигал Бога не один год. С усердным вниманием перечитывал я Библию, всякий раз черпая из сей бездонной кладези знания, недоступные моему разуму прежде. Часы и дни проводил я в молитве, превозмогая мирские искушения, и обуздывая плоть свою волей духа своего. И ныне, по прошествии многих лет, я могу сказать, не погрешив против Истины, что, - конечно, не во всём, - но в степени, доступной человеческому сознанию, достаточно познал Его, чтобы поделиться Знанием с жаждущими его.
 Я – пастор сей церкви: Церкви Познания. В процессе изучения моего, был выработан мной специальный комплекс тренингов, направленных на воспитание не только духовного, но и физического облика человека.
 С вами со всеми, и с каждым в отдельности, я познакомлюсь в ходе наших занятий. Но до того мне хотелось бы узнать у некоторых из вас, как оказались вы здесь, что привело вас в нашу церковь. Вот, например, вы, девушка! Девушка в чёрной куртке!
 Алёна слегка вздрогнула от неожиданности – человек обращался к ней. Она почти не слушала его, но поняла, о чём её спрашивают, и испуганно встав со скамьи, рассеянно сказала:
 - Я потеряла… потеряла жизнь.
 Пастор поднял руку:
 - Всё, понятно! Поверьте, не вы, не только вы! Огромное количество людей приходит к нам, когда кажется, что нет дальнейшего пути в жизни, и здесь обретают его. Найдёте его и вы.
 Внезапно рассердившись, Алёна гневно возразила:
 - Нет, вы не поняли. Я потеряла не путь, я потеряла жизнь. - И, столь же внезапно, расплакалась. Она сама не ожидала от себя такой слабости, но сколько времени она хранила эту мысль, боясь признать её даже для себя? Кто бы только знал, что стоила ей жизнь весь этот год. Ещё один год не жизни, а сна, полного одиночества и великой тоски. Ещё один год с чуждой ей матерью и ублюдком отчимом. Унылая и беспросветная жизнь, бывшая до того времени, давалась ей без лишних душевных переживаний; но вот немногим более года назад в унылом сумраке этой жизни обозначился какой-то просвет. Неожиданно появившись, почти сразу он исчез, и всё вернулось в прежнее состояние безысходной тоски, но теперь ещё более тягостно-томительной. И ещё более тёмной…
 - Нет-нет, девушка, вы ошибаетесь. Жизнь ваша не утеряна, и вы поймёте это, как только найдёте путь. Поймите, что путь, – то есть, Истинный Путь, - есть Свет. И мы поможем вам, как помогли и другим, выйти на сей Путь, дабы вновь узреть Свет, и почувствовать Жизнь. Поймите же, друзья, - обратился пастор, устремляя руки ко всем присутствующим, - что Путь спасения – Путь к Богу, - ведом каждому из нас, ибо мы все – дети Его, ибо Он – единственный Отец наш! К сожалению, в нынешнее время, для многих сия тропа скрыта неверием и всевозможными ложными учениями, лишь уводящими от Неё нас. Для того, друзья, и была организована эта церковь. Наша церковь преследует цель не только познания Бога, не только духовного обогащения человека, но и физического, и нравственного самосовершенствования. Человек – средоточие чудесных дарований, которые не умеет не то, что использовать, но даже узреть он в себе средь сует и волнений своей жизни в современном мире, где его истинные способности подменены техническими протезами.
 Благодаря выработанным нами тренингам, на основе древнейших психических и психофизиологических упражнений, человек получает возможность на время отрешиться от внешних и внутренних своих забот, дабы изучить, познать самого себя, как бы со стороны, или же, наоборот, - изнутри. Таким образом, человек, стремясь к тому, чтобы приблизить своё “Я” к Идеалу, виденному при познании Бога в себе, самосовершенствуется.
 Пастор с улыбкой осмотрел аудиторию.
 - Вы не ослышались: Бог в каждом из нас, ибо мы – Его творение; и познавать Бога необходимо, познавая самих себя!
 Теперь я с удовольствием выслушаю, несомненно, возникшие у вас вопросы и отвечу на них. Просьба не задавать вопросы, касающиеся бытия Бога. Я не Фома Аквинский и доказательств предъявлять не буду.
 Группа молодых студентов захохотала; кроме них, видимо, никто не понял шутку пастора.
 Женщина с задних рядов (на вид Алёна дала бы ей около сорока лет) робко протянула руку. Пастор кивнул в её сторону. В зале соблюдалась тишина и негромкий, но звучный голос женщины был отчётливо слышен.
 - Я хотела спросить следующее: как ваша церковь относится к традиционным формам христианства? Дело в том, что, может, я сама и несколько скептично отношусь к ним, но моя мать православной веры, и она крестила нас, то есть детей, меня и брата, в православной церкви. Её отношение к протестантизму и прочим подобным течениям довольно предвзято, мягко говоря…
 Женщина закончила. Пастор вновь кивнул:
 - Во-первых, хотелось бы заметить, мы не причисляем себя к протестантским течениям, хотя, несомненно, нечто общее с ними имеем. По существу же вопроса: главное – вера, разве не так? Просто каждый выбирает что-то для себя. Хотя зачастую этот выбор является навязанным, а не сознательным… Есть моменты, которые нас не устраивают в православии и католицизме, но это не значит, что мы должны считать их грешниками и безбожниками. Касаясь православия, отмечу, что, на мой взгляд, не очень гуманны их консервативные традиции, хотя они ими гордятся. Мы же, напомню, стремимся не только к спасению души, но и к очищению тела, для чего, собственно, и предусмотрен весь комплекс упражнений.
 - А в чём, по-вашему, заключается не гуманность православия? – Спросил один из студентов.
 - В жёстком посте, в долгих молитвах. Огромное количество старушек выстаивают в церкви службы, длящиеся по несколько часов, а по великим праздникам целые ночи. Нередко они теряют сознание в душном, забитом людьми, и заполоненном запахом различных курений, помещении. Кроме того, изнуряют себя постом, не жалея свой слабый организм. Честно говоря, мне жаль этих старушек. – Заметив, что женщина, задавшая первый вопрос, согласно кивает, пастор произнёс. – Ваша мать тоже, да?.. Ещё вопросы, пожалуйста?
 Руку поднял тучный мужчина, сидевший где-то в середине не то третьего, не то четвёртого ряда. Пастор кивнул ему, и мужчина заговорил тяжёлым глухим голосом, слегка заикаясь от явного волнения:
 - Извините, возможно, мой вопрос звучит глупо, но я хотел бы узнать, насколько греховным является ожирение…
 Некоторый смех, в том числе, в стане студентов. Однако пастор, с неувядающей и ободряющей всех и всё улыбкой, произнёс:
 - Ничего смешного, друзья! В этом вопросе явно подразумевается грех чревоугодия. Но ведь не каждый в состоянии контролировать свой организм. И у кого-то утучнение случается не вследствие безмерного употребления пищи, а, скажем, от сидячей малоактивной работы. И далеко не у каждого есть время или деньги, чтобы заниматься спортом или какими-то другими профилактическими процедурами. Грех не в ожирении, а только в лени, которая, вероятно, имеет место быть в борьбе против него. Опять-таки, я оговариваюсь, не в отсутствии времени или денег, а в лени. Методики… (мужчина встал и начал выбираться с места, намереваясь уйти). Постойте! Наши методики помогут избавиться вам от проблем, если вы будете им следовать. Зачем же дальше терпеть это, если вам это не нравится, и, тем более, угнетает вашу уверенность. Мы можем помочь вам избавиться от этого.
 Мужчина к этому времени уже вернулся на своё место, так и не сумев пробраться сквозь ряд. Явно озадаченный и смущённый, он только произнёс:
 - Правда?
 Пастор серьёзно кивнул:
 - Очень многое зависит от вас. Мы лишь подскажем вам и поддержим вас.
 Мужчина озадаченно посмотрел на пастора и громко промолвил: “угу”, судя по всему, выражая согласие.
 Пастор тут же обратился к аудитории:
 - Ещё вопросы? Ну же, смелее!
 Руку поднял и тут же уверенно заговорил юноша лет 17-ти со светлыми волосами, падающими на плечи:
 - Мой вопрос касается извечного противопоставления церкви рок-музыке. Очень часто некомпетентные в вопросе священники навязывают прихожанам предвзятое и совершенно необоснованное мнение, что рок-культура – это обязательно наркотики, сатанизм и прочее тому подобное. Хотелось бы услышать мнение вашей церкви на этот счёт.
 Пастор кивнул:
 - Понятно. Проблема церкви и молодёжной культуры, - тут же поправил себя, - субкультуры. Хотелось бы немного поконкретней. Ведь действительно немало групп и исполнителей, воспевающих жестокость и насилие. Как, к примеру, небезызвестный Мэрилин Мэнсон, проповедующий “ненавидеть любовь и любить ненависть”, чему вторят безмозглые тысячи. В этом нет ничего хорошего, даже при условии, что это лишь заигрывание с доверчивым слушателем. Однако далеко не все рок-группы воспевают эти темы. Пожалуйста, поконкретней. Каких исполнителей вы имеете в виду?
 Парень прифыркнул:
 - Nirvana.
 Пастор вновь кивнул:
 - Понятно. Курт Кобейн, насколько мне известно, покончил с собой. Тяжелейший грех, да, но, в то же время, лишь слабость человека. В этой музыке нет ничего греховного, насколько я могу судить. Обычная человеческая депрессия. Страдание в жестоком, чуждом миру. Ничего страшного, если не считать наркотики, но в случае с ним, думаю, они явились лишь следствием душевной слабости – не более. Я удовлетворил ваш интерес? Понятна вам позиция нашей церкви?
 Парень кивнул – пастор в ответ, и ко всем:
 - Ну что ж, если вопросы себя исчерпали, то, пожалуй, я уделю некоторое внимание устройству нашей церкви. Объясню, где расположено центральное отделение, в каких городах мы развиваем деятельность, а где ещё только оформляем лицензии. В какое время мы работаем. Количество времени, которое мы уделяем на практические занятия. И так далее. Не беспокойтесь, я изложу суть в самых общих чертах, это не займёт много времени. Более подробно вы сами ознакомитесь и всё поймете в ходе непосредственного нашего общения. Те, кто будет ходить, те, кому это интересно, и кто желает, по мере своих возможностей, ну и мы, конечно, поможем, чем сможем. Хотя напомню всё же, что всегда всё, друзья, во власти воли человека.
 Пастор продолжал говорить, но Алёна его уже не слушала. Она принялась внимательно рассматривать окружающих её людей. Их было не менее пятидесяти. Нет, вероятно, больше. Она обратила внимание, что, в большинстве, это люди достаточно молодого возраста – от двадцати лет и выше, однако, явно не переходя ту границу, за которой следует так называемый пожилой возраст, - не старше шестидесяти.
 Вон тучный мужчина, задавший, казавшийся смешным и нелепым, вопрос об ожирении. Теперь он, казалось, совсем успокоился: он внимал говорившему, расслабив руку, в которой держал пакет. Парень со светлыми волосами до плеч (он явно подражал своему кумиру) также внимательно слушал пастора. Кого можно было ещё выделить? Лишь трёх людей, самих выделившихся тем, что не побоялись задать интересующие их вопросы. Остальные лица – лица обычных людей, без особенных внешних данных: мужчины и женщины; одна пришла с двумя грудными детьми, что мирно спали у неё на руках. Идиллия. Чувство некоего спокойствия овладело Алёной. Не этого ли ощущения она искала и не находила в православных церквях? Алёна оглянулась по правую свою руку, и чувство умиротворения сменилось любопытством. Она сидела почти у края скамьи, и напротив неё находились лишь два человека. А рядом с ней сидела (и как она раньше не обратила никакого внимания?) девушка примерно одного с ней возраста, стриженная “под мальчика”, и выкрашенная в ярко рыжий цвет. Алёну привлекло и то, что из-под недлинных прядей её волос тянулись к сумке, лежавшей на коленях, два шнура. Она едва заметно покачивалась в такт музыке, игравшей у неё в ушах. Она вовсе не слушала пастора.
 Быстро оглядев незнакомую девушку, привлёкшую её внимание, Алёна уже собиралась отвернуться и дослушать речь.
 - Ты кто? – Неожиданно спросила девушка.
 Алёна обернулась к ней, и осторожно, но довольно резко ответила вопросом:
 - А ты?
 Девушка протянула руку: “Вера”.
 Алёна, подав свою, не пожала, а слегка дотронулась пальцами до её.
 - Я – Алёна.
 - Очень приятно, Алёна, - улыбнулась в ответ Вера. – Тебя как сюда занесло?
 Алёна замялась: как её сюда занесло? Но ответила:
 - Я тут, кажется, что-то не то наговорила. И сорвалась.
 Девушка понимающе кивнула:
 - Да, помню. Я не слушала.
 Алёна немного удивилась и немного (совсем чуточку) смутилась.
 - А ты сама-то?
 - А я потеряла веру. Смешно, не правда ли: Вера потеряла веру?
 - Нет, не очень.
 - А, по-моему, очень смешно. Но если тебе – нет, то я не настаиваю. Хочешь послушать?
 Вера достала один наушник и, протянув ей, увеличила громкость MP3-плеера.
 - Смотря что. – Алёна вставила наушник в ухо. – Ария?..
 - Ага. Обожаю.
 Впрочем, Алёна не спрашивала, а по её тону было ясно, что не особо по вкусу ей эта музыка. Играла «Ангельская пыль»:

Безумец, беглец, дороги нет,
Ты видишь неверный свет.
Твой ангел зажёг мираж огня,
Он хочет убить тебя…

 Алёна вынула наушник. Вера взяла:
 - Не нравится?
 Алёна нахмурилась:
 - Не всё. Далеко не всё. Отдельные песни есть хорошие.
 - А сама что слушаешь?
 - Ну, в основном, NAU, Агату, Пикник ещё.
 Вера усмехнулась:
 - Ну, то же самое могу сказать про NAU с Агатой – есть некоторые хорошие. Хотя больше Арии и Rammstein мне пока ничего не нравилось. – Затем она добавила что-то ещё, но в этот момент пастор закончил речь, и её слова потонули в громких аплодисментах.
 Люди стали выбираться из-за скамей и выходить в двери, делясь друг с другом радостными впечатлениями. Алёна с Верой тоже направились к выходу.

*  *  *

 Оказавшись на морозном воздухе ноября, Алёна обнаружила две несколько смутившие её вещи: во-первых – шёл обильный снег, во-вторых – было темно. Она взглянула на часы: без двенадцати восемь. Всё это длилось свыше часа. Мать уже вернулась с работы, и наверняка, волнуется – Алёна не хотела её огорчать, тем более сейчас, когда они начали заново узнавать друг друга. Вера, судя по всему, домой не торопилась. Она достала сигарету и, после непродолжительной борьбы с зажигалкой, прикурила её. Алёна, наблюдая за этим действом, вдруг поняла, что ей хотелось бы остаться с этой рыжеволосой девушкой, узнать её лучше, погулять с ней… Но даже если бы та предложила, сейчас Алёна должна была ехать домой. Вера посмотрела на Алёну:
 - Не куришь?
 - Нет. - Алёна отрицательно покачала головой и слегка улыбнулась.
 Вера пожала плечами:
 - Странный народ.
 Алёна подумала было спросить, что же такого здесь сверхстранного, но не стала. Она оглянулась по сторонам: люди расходились в разные стороны, и она не могла понять, в какой стороне остановка. Она в городе менее трёх месяцев, и в этих местах почти не бывала, сегодня впервые углубившись к озеру, на котором последний раз была в 10-летнем возрасте. С того времени многое изменилось до неузнаваемости. Более же всего сориентироваться в пространстве мешала темнота, которую не в силах были разогнать даже различные неоновые огни.
 - Ты одна? – Спросила Вера. – Или есть кто-нибудь? Ходишь с кем-нибудь, короче?
 - Нет, - Алёна опять покачала головой. Она решила, что дождётся, пока Вера докурит, и затем спросит, куда идти на остановку. Та же почему-то стояла на одном месте – неужели ей не холодно?
 - А был кто-нибудь?
 Алёна смутно вспомнила… ощущение близости, родственности душ… Но она забыла, и больше не станет вспоминать.
 - Нет.
 - У меня сейчас тоже нет. Все девчонки что-то по парням разбежались.
 Алёна непонимающе взглянула на неё, но тут же поняла, встретив испытующий взгляд Веры, направленный навстречу. Алёна слегка улыбнулась.
 - А, так ты…
 - Лесбиянка. Почему все так боятся этого слова? Лесбиянка. Активная. А ты? - Вера докурила.
 - А что я? – Удивилась Алёна.
 - Ты – не?..
 - Да нет, вообще-то.
 Вера засмеялась:
 - Так да или нет?
 - Слушай, Вер, мне пора.
 Вера с понимающим видом кивнула:
 - А, конечно. Ну, давай, счастливо. Я здесь. Тут неподалёку через десять минут у меня встреча с местными нефорами: панки, готы. Не хочешь остаться? Потусуемся, пива попьём…
 “Мне сейчас только с местными нефорами пить не хватало…”
 - Нет, мне серьёзно домой надо. Не подумай, что это из-за твоей направленности. Я спокойно отношусь к таким людям, без предубеждения. Мне просто пора… И слушай, скажи, где здесь остановка на юго-восток? Я здесь недавно, и чего-то запуталась.
 - Там. – Вера неопределённо махнула рукой. – Прямо. Затем налево. Не очень далеко. Напротив Горняков.
 - Спасибо. Ну, пока.
 - Раз ты не местная, как будешь здесь, заглядывай на “испат” – это рядом, за памятником Ленину, там ты всегда встретишь наших ребят. Я дождусь сейчас кое-кого, и отправлюсь туда.
 - Ну, если буду поблизости, и захочется пива попить – обязательно. - Алёна улыбнулась. - Весело потусоваться!
 - Я там частенько зависаю. Так что, до встречи. – Вера аристократически помахала пальцами правой руки, затянутыми в розовую перчатку.
 Алёна направилась в сторону, указанную Верой.

Глава 2. Серый кот

 За стеклом автобуса, фосфоресцируя в свете фонарей и ярких витрин, летал снежок. Алёна смотрела на его плавный танец и о чём-то думала.
 Она не обращала внимания на происходившее вокруг, на то, что творилось, как обычно в это время, в переполненном автобусе. Показав контролёру студенческий билет с проездным, она отрешилась от мира, отвернувшись к окну. И разве что время от времени поднимала руку, чтобы протереть запотевающее стекло. Всё остальное уже к ней не относилось. И она не слушала и не смотрела по сторонам.
 Снег шёл мокрый – он не ложился на землю, а таял, подобно дождю. Ещё одному… Её мысли вновь уплывали куда-то в прошлое, в те далёкие времена, когда она здесь жила. Когда она была маленькой девочкой. Когда она была весёлым жизнерадостным ребёнком. Но – разве?.. Разве это когда-нибудь было? Она смутно помнила то время. Чётко вырисовывались в памяти лишь грусть и одиночество… И кот – кота она хорошо запомнила, он приходил часто, а теперь уже долгое время она его не видела. Должно быть, он потерял её, после того, как они переехали. Хотя и до того он уже не являлся…
 Они вернулись в Караганду в конце лета. Мать ушла от отчима, - после четырёх с лишним лет издевательств и побоев, не выдержав унижения, ставшего последней каплей, -  ещё весной. Это случилось вскоре после того, как Алёна двое суток не возвращалась домой, ночуя на кладбище у могилы отца. Она ушла в день, когда Сергей Николаевич созвал к ним домой нескольких дружков, и они устроили весёлую попойку. Алёна стала в тот день объектом всеобщих насмешек и приставаний, потому она и ушла. А, вернувшись, застала своё и без того ветхое жильё, в полной разрухе, и свою мать, безжизненно сидящую на стуле и смотрящую в одну точку. Плача на плече у Алёны, мама рассказала ей, как, вернувшись с работы, застала эту пьяную компанию и попыталась выгнать из квартиры, однако лишь сама стала поводом гнусных шуток, а в итоге – жертвой насилия. Каждый из четырёх приятелей поочередно насиловал её, а она – избитая и ослабшая, ничего не могла сделать: ни сопротивляться, ни бежать. Едва стоящая на ногах, но удовлетворённая компания ушла, а она так и осталась лежать на грязном полу кухни. Несколько последующих дней они прожили в квартире, не выходя из дому и не открывая никому дверь. Но жизнь заставила искать выход, и они перебрались на время к маминой знакомой. В Караганде у них имелась однокомнатная квартира, доставшаяся от покойной бабушки Алёны – матери отца, и они решили переехать. Алёне было всё равно – её ничто не держало… Кроме могилы отца, и той, второй, связанной с воспоминаниями, о которых она забыла. Мать уехала оформлять документы, а Алёна должна была закончить школу. Квартиру они оставили той маминой подруге, у которой проживали; продавать её было бы всё равно довольно невыгодно. У неё же они заняли некоторые средства на первое время. Поскольку некогда они жили в этом городе, у матери оставались старые знакомые, сумевшие помочь с устройством на работу. Однако Алёна понимала, что теперь ей самой необходимо не только учиться, но и подрабатывать, чтобы обеспечить саму себя.
 И всё же теперь, – как некогда в детстве, - Алёна жила здесь, в Караганде. Она смутно помнила этот город, к тому же он весьма преобразился, да и раньше она не уделяла внимания многим вещам, потому она будто заново открывала для себя его. Город поначалу понравился ей своими размерами, своим населением. Её привлекало то, что здесь в гораздо большем количестве встречались разного рода занятные личности – например, те самые “неформалы”. По центру города невозможно было не наткнуться на одиночек или на группки подростков занятного вида: парни с хаерами до пояса, девушки с серьгами в форме черепов. Узнать металлиста, гота или эмо не составляло особого труда – они все выделялись соответствующей атрибутикой: кожаными куртками и штанами, цепочками, напульсниками, рюкзаками или банданами с изображениями любимых групп (благо, в городе имелся и специализированный магазин).
 Алёна редко прибегала к символике, не причисляя себя к какому-то определённому течению, но знала, что и они её могут узнать по тем особенностям, что зачастую свойственны этим людям – по взгляду, в первую очередь. Что-то общее ощущалось в каждом взгляде, несмотря на то, что имелось и что-то своё. В каждой душе творилось разное, но общие проблемы и сомнения одолевали каждого.
 …И каждый из них был одинок. Даже те, кто общались группами. И, тем более, кто привык быть один. Она относилась к последним.

Поверь мне: люди не поймут
Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд, -
Она тоской полна.

Когда ты с другом плачешь, - знай –
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.

Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей, -
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.

Чужое сердце – мир чужой, -
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.

И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня – так далеко, -
Как звёзды – в небесах…

В своей тюрьме, - в себе самом -
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всём
Один, один навек!..

 Иногда и ей хотелось сбежать от своего одиночества, забыть о том, что она одна. В такие моменты её тянуло подойти и заговорить с кем-нибудь из тех же неформалов, - с кем-нибудь, чей взгляд покажется не столь пустым, с кем-нибудь, чей облик будет отличаться от серого большинства, с кем-нибудь, кто так же одинок… Но она удерживала себя всякий раз от подобных порывов. Она знала, что ни в ком она не найдёт того, кто ей близок. И лишь острее испытает своё одиночество, и одиночество каждого из людей, подобных ей. От своего одиночества не убежать. Оно внутри. Так к чему?
 На вокзале в автобус заскочили два цыганёнка. Один из них принялся что-то петь на ломанном русском, а затем на таком же казахском, - что-то общеизвестное. Второй же пошёл по автобусу с выставленными чашечкой ладонями.
 Алёна оторвалась от окна и грустно посмотрела на них. В Актау цыган было гораздо меньше, и они не распевали по автобусам. Здесь же это являлось постоянным и обыденным явлением. Обычно Алёна глядела на этих “автобусных ди-джеев” с насмешкой, однако сейчас её настроение усугубилось печальными воспоминаниями, и она смотрела с грустью. Быть может, заметив этот взгляд и решив, что он вызван сочувствием, собирающий деньги цыганёнок протянул руки к ней:
 - Сестра, дай.
 Алёна отвернулась. Некоторая брезгливость и даже омерзение на короткое время охватили её. “Какая я сестра тебе?” Она не имела каких-либо предубеждений против любых наций, признавая за каждой свои недостатки и достоинства, однако недоумевала, почему этот независимый народ так живёт…
 Алёна знала о них не особенно много. Знала, что предки цыган вышли из Индии в первых веках нашей эры, и затем начали расходиться на запад и восток. Что первые таборы, пришедшие в Западную Европу из Византии, занимались не искусством и ремеслом, как многие их предки, а попрошайничеством и воровством. Вскоре после этого во многих европейских странах приняли законы против цыган, некоторые из которых предполагали смертную казнь. Избегая гонений, цыгане скрывались в лесах и горах, и добывали пропитание преимущественно воровством, в ночное время. Такой образ жизни породил множество мифов о вампиризме, оборотничестве, людоедстве и дьяволопоклоничестве цыган. После отмены антицыганских законов они постепенно социализировались, освоив различные профессии. Большинство цыган окончательно осели, особенно многочисленно в странах бывшего СССР. Тем не менее, они считают, что для их республики не надо земли – она пролегает “по душам людей”, и зовётся Романистан.
 И знала она, что, конечно, не все они занимаются бродяжничеством и воровством, - немало выдающихся и известных людей имеют цыганские корни. Однако огромное количество занимается именно этим. Видимо, всё же это у них в крови, так же как, к примеру, в русской крови любовь к халяве и выпивке, в еврейской – к хитрости… Воруют они, впрочем, способом не прямым и, как правило, их жертвами становятся люди слабой воли, не умеющие противостоять навязыванию.
 Цыганки хорошо владеют гипнозом, и нередко человек, замедливший шаг, и вступивший с одной из них в разговор, или даже просто протянувший сигарету, подпадает под её власть, и лишается собственной воли. Даже осознавая, что его просто грабят, он беспрепятственно отдаёт все деньги и ценные вещи, и только, когда хитрая ворожея исчезнет, будто скрывшись за пределами этого мира, человек понимает, что лишился средств даже, чтобы уехать домой. Видимо, техникой гипноза их народ овладел в глубоком средневековье, и с тех пор обучает этому искусству с раннего детства, по крайней мере, женщин. За долгие годы практики они достигают такого мастерства, какое, возможно, не доступно никакому “профессиональному гипнотизёру”. Вероятно, что это так: ведь не генетически же им передаётся этот дар?
 Через две остановки – на рынке – цыгане вышли; странно, что контролёр их не выгнала раньше. Вероятно, не захотела возиться, может, боялась заразиться чем-нибудь?
 Уж кому-кому, а цыганам Алёна подавать не собиралась. За последние два месяца ей и так пришлось отучать себя подавать просящим. Раньше она старалась по мере возможности подавать хоть мелочёвку какую-нибудь, как минимум, двум типам просящих: бабушкам и тем, кто зарабатывал игрой на музыкальных инструментах. Однако по приезду в Караганду она обнаружила, что страждущих здесь слишком много: подать каждому всё равно не получалось, а игнорировать одних – подавать другим, могло вызвать зависть и ненависть, ведь места находились примерно на одних и тех же участках. Большинство вставали на ступеньках подземных переходов. Так, за последнее время она почти перестала подавать. И пусть часто говорят, что одни не нуждаются вовсе, другие – достаточно набирают за день, Алёна считала, что никогда не знаешь наверняка, кто нуждается, а кто – нет. К тому же, если все станут так рассуждать…
 Но теперь ей самой пришлось воспитать в себе этот цинизм. И если раньше иная бабушка, – божий одуванчик, – сиротливо сгибавшаяся у стенки со слезами, стекающими по морщинистому лицу, заставляла сердце юной девушки сжиматься, а руку – нащупывать мелочь в карманах куртки или брюк, то теперь она проходила мимо, смотря только перед собой.
 Увы, но быстро, очень быстро уродство большого города открылось перед ней. То, что в Актау скрывалось за оградами рынков, здесь являлось на каждом шагу. И люди тоже были несколько злее и черствее, но большинство из них этот цинизм впитало с молоком казахстанского “мегаполиса”.
 И всё то, что сначала порадовало взор Алёны, всё то, что казалось признаком лучшей жизни, обещанной советским лозунгом, большими каменными буквами призывающим с крыши здания, расположенного рядом с вокзалом, построить в “Караганде – образцовый порядок, высокую культуру” – всё это теперь внушало лишь отвращение. “Ничуть не лучше, - вертелось у неё в голове. – Ничуть не лучше, чем в Актау”.
 Алёна на прощание тоскливо глянула в окно – она не заметила, как оно вновь запотело. Её остановка…

*  *  *

 - Доченька, доченька, всё хорошо? – Мама крепко обняла её, едва Алёна переступила порог. – Я распереживалась. Город большой, темнеет уже быстро…
 - Мама, прекрати. Не Москва всё ж. - Алёна освободилась из-под маминых объятий, и, сняв куртку, начала раздеваться.
 Мама растерянно плескала руками и причитала:
 - А на улице, на улице уже снег. Я и забыла, какая зима здесь, ранняя и долгая. А ты в лёгкой курточке, болеть будешь. А ты ведь одна осталась у меня, доча.
 Алёна вздохнула и подняла взгляд: мама казалась невообразимо старой и уставшей. Раньше она не была такой. Алёне стало жаль её, и в порыве нежности, она обняла мать.
 - Доча, доча, Алёна… - Мама плакала. – Одна ты… осталась одна…
 - Мама, мама, хватит… Не заболею я.
 Алёна вновь вздохнула: что ещё она могла сказать матери, чтобы утешить её? Пустые ласковые слова? Слова любви? Но не были бы они ложью?
 “Мя” – едва слышно пропищало откуда-то из недр квартиры, вновь “мя” и из-за угла появился котёнок. Маленький меховой комок серо-чёрного цвета.
 - Это… это что ещё за чудо? – Присев на корточки, Алёна слегка потрепала его ухо. Котёнок испуганно отпрянул, она взяла его на руки и принялась гладить мягкую густую шёрстку.
 Мама невинно улыбнулась.
 - Да вот, увязался за мной и мяукал так тонко и жалобно. Я и решила приютить, втроём всё ж веселей. А животных у нас давно не было.
 - Да, давно… - Алёна улыбнулась в ответ. – Как же назвать это чудо? Он ведь безымянный?
 Мать кивнула. Подумав, спросила:
 - А, может, так и назовем – Чудо?
 Внимательно глядя в зелёные глаза на любознательной мордочке, Алёна подбирала подходящее имя.
 - Да нет, мам, не то. Посмотрим… на поведение этого зверёныша.

*  *  *

 - Ну, зверёныш, как зваться будем? – Она поглаживала котёнка, а тот тихо мурлыкал, уютно устроившись в складках длинной юбки.
 - Как-нибудь… Потом… - Она вздохнула и закрыла глаза. Тут же подсознание нарисовало картину. Картину, которую она давно не видела, и столь долго ждала…
 Она сидела на скамье у могилы. Скамья была пропитана влагой недавно прошедших дождей, ветер пронзал её тело через тонкую куртку и трепал её тёмные волосы. Тогда же она ощутила этот холод и в сердце. Чьей могилой был этот холмик? Чьё имя было вырезано на металле надгробия? Она забыла… Забыла, кем был тот, кого похоронили в той невзрачной могиле убогого кладбища, которого он так боялся.
 Алёна смутно вспомнила Дом. Одинокий Дом… Одиночество. Их роднило лишь оно, они были одиноки, и друг в друге, им казалось, они нашли самих себя. Им так казалось, и они отчаянно пытались поверить в это. И она не пыталась бежать от одиночества, а он – да. И ей думалось, что, может, и она сможет быть счастлива с ним. Иллюзия растаяла столь же быстро, сколь возникла, и она вновь погрузилась в одинокую тоску своей жизни.
 Жизнь… Тоскливая жизнь, в которой она не чувствовала ничего. Ни жизни, ни надежды, ни будущего… Вокруг расплывался мутный туман, и застилал взор, скрывал и постепенно скрыл былую иллюзию. Красивый мираж померк. Она хотела забыть, чтобы вернуться к истоку… Чтобы суметь жить, как прежде, как если бы ничего не было. Чтобы жить…
 И забыла.
 Продолжалась школа, и унылые дни сплетались воедино, в длинную бесконечную цепь, давящую тоской.
 Да, больше никто не умирал. Да, священник упокоил души… Да… Но… Не они являлись злом - они являлись следствием, а вовсе не причиной. А зло неискоренимо никакими молитвами. Оно таится в людях. Подобно гадким аскаридам, злые мысли извиваются в голове, паразитируют в разуме, заражая его, и только и ожидая подходящего момента, чтобы выползти наружу. Кто чувствовал их копошение, а она их видела. Её дар не покинул её. И вынуждал видеть боль и смерть других людей. Их страх. А страх всегда один у всех: перед болью – физической или душевной, - и перед смертью. И он не позволял людям раскрыть свои возможности, и даже просто быть собой. Держал в узде сильные умы, замкнутые в страхе оказаться слабыми.
 Она помнила тот холодный дождь… Тихо и печально предвещавший конец.
 Котёнок совсем прикорнул, и она не стала мешать ему, а только протянула к полке руку и взяла с неё недавно приобретённую книгу.
 Погладила котёнка и прошептала ему на ушко:
 - Никто не обидит тебя.
 Котёнок слегка дёрнул ухом и издал негромкое “мур”.
 “Серый кот, что у окна сидел…” – она усмехнулась, вспомнив своё детское стихотворение, и открыв книгу, погрузилась в глубину мысли Фридриха Ницше, отрицающую и добро, и зло…

Глава 3. Встреча

 Зима, наступившая в самом конце ноября и вынудившая людей раньше времени одеться в пуховики и дублёнки, теперь уже наступила и по официальному критерию отсчёта – по датам календаря.
 Всё это время, с момента своего первого выпадения, снег покрывал асфальт белым, больно слепящим глаза, мерцающим покровом… Саваном зимних пейзажей её любимого художника Каспара Давида Фридриха; саваном, который лежал не тлея, что удивило Алёну, слишком привыкшую за последние годы к снегу, как непостоянному и кратковременному явлению в тёплом западном городе. Снег лежал, не тая, время от времени посыпая свои поля собой же.
 По земле, “заросшей снегом”, снуя между ногами людей, бродили птицы. Их было много, больше, чем в Актау, и здесь они не были столь пуганы. Даже глупые и дикие дети не бросались на них с воплями, и не бросали в них камнями. Сложно в силу сомнительности подобного утверждения, говорить о более высоком уровне культурного развития, - наверное, дело только в привычке. Природа здесь богаче, и птиц больше; люди просто к ним привыкли, и никто не пытался пнуть их, когда проходили почти вплотную к людским ногам невинные непуганые создания. Преимущественно бродили голуби, воробьи и вороны, однако нередко встречались и сороки, которых Алёна уже давно не видела. И с любопытством смотрела она, будто вновь в том детстве, которое провела здесь, смотрела, словно маленькая девочка, на них, по размеру схожих с воронами, но иных по форме хвоста, по окраске оперения, и по, - как это ни забавно звучит, - по выражению морды. У ворон морды, скорее, наглые, а у сорок – хитрые. И ещё любопытные – они разглядывали Алёну, казалось, с таким же интересом, что и она их.
 Алёна старалась уловить все особенности их повадок: то, как они сидят на ветках деревьев, как ходят, и как летают. Иногда она старалась, уловив тот или иной момент их жизнедеятельности, запечатлеть его на фотографии, но чаще она зарисовывала их в блокноте либо тетради.
 После того, как она бросила написание стихов, Алёна лишь сильнее увлеклась живописью, к тому же справедливо рассудив, что к рисованию имеет большие задатки, нежели к поэзии. Впрочем, ей всегда удавалось всё, чем бы она ни увлеклась, но она быстро охладевала к любому своему увлечению. Быть может, понимание, что при желании она может достичь высоких результатов в любом из начинаний, делало её равнодушной к ним? В сущности, желание добиться признания на любом из поприщ – не более чем тщеславие.
 Тем не менее, выбор профессии отчасти обусловили её способности – она училась на дизайнера.
 Впрочем, об учёбе Алёна предпочитала не вспоминать. За два с лишним месяца, прошедших от начала осени, она посетила не так много занятий, практически игнорируя неинтересные предметы. И давалась учёба ей не столь легко, как ранее: ей приходилось привыкать не только к новому месту жительства и новым условиям проживания, но и, вместе с тем, к студенческой жизни, которая предполагала намного более динамичную психическую активность, нежели предусматривала её нервная система. Флегматично-меланхоличный темперамент не столь быстро приноравливался к изменившимся условиям жизни. Но постепенно она начала привыкать.
 К тому же первые месяцы после переезда она очень много болела. Хотя дело было не столь в лёгкой простуде, сколько в её душевном состоянии. Алёну мучила обострившаяся тоска: нередко казалось, что воля её покидает, и что она уже не в силах противостоять давлению этой жизни. Весь прошедший после последней смерти год, она пребывала в состоянии, подобном сну. Переезд её радовал – она надеялась обрести здесь новую жизнь. Но поначалу стало лишь хуже, чем было, - сразу же все её надежды рухнули. И эти два месяца она пребывала в состоянии кризиса, сомневаясь в себе и своих поступках. И - в вере…

*  *  *

 Встреча случилась в один из первых дней декабря. А случилось это, и, вероятно, не спроста, а с неким символическим умыслом, на остановке напротив ДК Горняков, - то есть, недалеко от того места, где они расстались около месяца назад.
 Вера подошла со спины, и, положив руку Алёне на плечо, громко пропела у самого уха: “…а вокруг ликует паранойя!..”, немного напугав её.
 - Приветик. Весёлое совпаденьице. – На Вере была вязаная шапочка и пуховая красная куртка, в ушах – наушники. Она довольно улыбалась, явно обрадованная встрече.
 Алёна усмехнулась в ответ:
 - Таких совпадений не бывает – только закономерности. Ты откуда и куда?
 - С универа, до ЦУМа. – Она закурила; сигареты на этот раз оказались лёгкие и ароматизированные – Glamour или Virginia. – А ты что здесь делаешь?
 - Гуляла, зарисовки делала. – Алёна глянула на свой рюкзак с изображением братьев Самойловых, подумав, не показать ли Вере рисунки, однако решила, что вряд ли ей интересно. – Сейчас домой.
 Вера несколько удивилась:
 - Ты – художник?
 Подъехал троллейбус, горстка людей бросилась к нему. Вероятно, и Алёна бы уехала на нём, но почему-то ей хотелось поговорить с этой рыжеволосой девицей, что случалось не часто. Что-то в ней привлекало… Может, выразительность глаз? Может, подкупающая непринуждённость в поведении и общении?
 - Я учусь на дизайнера, на первом курсе, в КарГУ…
 - Ну и как тебе в универе после школы?
 - Я рассталась с заблуждением, что там хоть чуточку лучше…
 - Да всё там так же. Нет индивидуального подхода. И студенты не отличаются от учеников девятого класса. – Затянувшись в очередной раз, Вера вдруг неожиданно выбросила недокуренную сигарету. – Отрава. Убиваем себя за свои же деньги.
 Она помолчала, глядя на голубей, бродивших по заснеженному асфальту у самых ног людей. Она казалась чем-то удручённой.
 - “Такие тупые, что хочется выть…” – Цитируя Агату Кристи, то ли в продолжение недосказанной мысли о студентах, то ли просто подпевая музыке, по-прежнему играющей в наушниках (хотя одно ухо она освободила, чтобы слышать Алёну), Вера не улыбалась.
 - А ты где учишься? – Спросила Алёна больше для того, чтобы что-то спросить.
 Теперь Вера усмехнулась:
 - В СГУ.
 - Мне ничего не говорит это название. Я в городе недавно и не очень разбираюсь в здешних вузах.
 Вера вновь усмехнулась, острее прежнего:
 - Ещё разберёшься. Это Современный Гуманитарный Университет, он же КРУ – Казахстанско-Российский. Не знаю, как в России, а здесь хорошего там мало; туда идут те, кто сумел избежать ЕНТ… Этого идиотского тестирования.
 Алёна наблюдала за голубем, который осмелился вылезти на дорогу у бордюра и спешно убегал оттуда, когда приблизился очередной автобус. А они подходили регулярно, с небольшим интервалом, и нередко по два, а то и три. Затем взглянула на замолчавшую Веру, в её густо подведённые чёрным глаза.
 - Может, ты не ту специальность выбрала? На кого ты, кстати, учишься?
 Вера кивнула:
 - Да конечно, не ту! Я собиралась на журналистику, и меня заверили, что, мол, да, конечно, будет и журналистика. И вот, я на втором курсе психологии.
 - Немного увлекалась психологией. Даже думала, может, на психолога пойти, но затем решила, что от меня люди повесятся.
 - Правильно сделала, что не пошла.
 Алёна нахмурилась:
 - Почему это?
 - Потому что анатомия-физиология ЦНС: сама раньше повесишься. Аксоны, синапсы. 12 пар черепно-мозговых нервов, 31 – спинномозговых. Хотя, как видишь, я не повесилась всё же.
 Несколько голубей бродили вокруг какой-то девицы, деловито щёлкавшей семечки. Подъехал очередной автобус.
 Вера кивнула на него:
 - А тебе какой нужен?
 - 33-й или 7-й троллейбус.
 Как будто услышав сей призыв, к остановке медленно приближался троллейбус.
 - Пожалуй, поеду на этой рогатой развалине.
 - Езжай. – По-прежнему чем-то удручённая, Вера пожала плечами. – Хотя, подожди. Чуть не забыла: в среду в церкви третье собрание, затем начнутся тренинги. Придёшь?
 Теперь уже Алёна пожала плечами:
 - Посмотрим. Если не буду занята - возможно. – Она направилась к подъехавшему троллейбусу и, пропустив немалое количество выходивших, зашла в него.
 Чудо из чудес, но у окна оказалось свободное место.
 Вера в это время закурила сигарету и направилась прочь от остановки. “Странная она всё-таки” – мелькнуло у Алёны, хотя она прекрасно знала, что очень многие считают странной её саму.
 Люди так боятся чего-нибудь (или, если уж на то пошло, кого-нибудь), что хоть сколько-то не вписывается в их представление о норме. Это явление, - боязнь чего-либо непонятного и незнакомого, - носит название ксенофобии. Человек, выделяющийся внешностью и, более того, поведением, для них либо предмет насмешек, либо страха. С такими обычно не общаются, а если избежать общения не удалось, его стараются окончить как можно быстрее.
 Она хорошо это знала. Знала на личном опыте своей недолгой жизни. Кто косился, кто избегал смотреть на неё. Кого-то пугал её мрачный отрешённый взгляд. Кого-то - общий траурный вид. Других смущали изображённые на сумке лица двух лохматых типов, один из которых глядел из-под вьющейся чёлки насмешливыми глазами с как будто слегка припухшими веками, а второй, с густыми чёрными волосами, - смотрел куда-то вдаль и затягивался сигаретой.

Пусть тебя не смущает
Обещанный к завтраку суд.
Бог простит и себя, и его,
И сто тысяч Иуд.
Так до встречи в Раю,
Где цветут ледяные цветы,
Я буду, как ты,
Ты будешь, как он.
Мы будем, как все.

 Перед Богом – потом. Сейчас всё же для них она была другой, не такой, как они… Не такой как все.
 Она также знала, как они относятся к тем, кто не только отличается от них, но и слабее их. Не столь по своей жизни, так как слабой она никогда не была… А если и была, то очень давно, и лучше об этом не вспоминать.
 Она видела тех, кто слаб. Почему-то ей нередко встречались такие люди. Безвольные и боящиеся всего окружающего, самой жизни. Вот и он был такой…
 Но все эти люди были таковы в силу самих себя, своего характера, и некого им винить, кроме себя, что не нашли в себе сил измениться.
 А в школе, которую она недавно окончила, в соседнем классе учился мальчик с умственной отсталостью. И вот его вины в том не было. И вот он был действительно слабее их. Тех, кто его бил, тех, кто вымогал у него деньги, которые мама ему давала, чтобы ребёнок мог в свободное время на длинной перемене перекусить в столовой; тех, кто смеялся над ним, этим показывая своё истинное лицо – мерзкое и тупое. Оно не было лицом людей, но ликом демонов, что, смеясь, торжествовали в плоти этих людей. И в такие вот минуты, Алёна не могла без содрогания отвращения смотреть на них. Вот тогда и она могла испугаться их.
 Троллейбус резко заглох, слетели “рога” – так всегда случается, ни одной поездки не обходиться без этого. Водитель вышел на морозный воздух, чтобы, обойдя троллейбус, с задней стороны машины закрепить их обратно.
 Алёна обернулась и окинула взглядом салон. Троллейбус был полон, и многие люди стояли, держась за висящие поручни. Но место рядом с ней пустовало. Неспроста ведь она столь часто замечала подобное. И она ловила их - неприязненные или убегающие от её пристального взора - взгляды. И она знала, что некоторые из них боятся. Чего? Что она убьёт их? Или заколдует? Но её сила, её воля плотным кольцом окружала её, и они это чувствовали, потому и боялись.
 Троллейбус снова загудел, и шофёр вернулся в кабину. Со скрипом разваливающийся транспорт продолжил маршрут.
 Алёна отвернулась.
 Скоро она будет дома.

*  *  *

 Нередко Алёна замечала, что её мысли словно воплощаются наяву. Стоило ей подумать, сосредоточившись на некоей мысли, как та воплощалась в реальность. Люди знают, что мысли имеют свойство оживать, как правило, на негативном опыте - “кто чего боится, то с тем и случится”, - потому как привыкли к тому, что всё всегда случается не так, как они желают, но, быть может, они лишь разучились желать, точно так же, как и верить в себя? Иногда Алёне казалось, что нет ничего невозможного, ничего, что не смог бы свершить человек усилием своей воли. Алистер Кроули считал, что магия есть не что иное, как искусство изменять реальность силой воли. И в такие моменты Алёна могла творить чудеса. Но - увы - даже ей, с детских лет осознавшей иллюзорность бытия, не всегда удавалось сохранить это знание, и нередко, забывая о нём, она не умела предугадать и изменить события своей жизни. И теперь предстал перед ней пример того, о чём она рассуждала по пути домой.
 Её внимание привлекла компания ребят на углу дома. Трое парней, одетых в спортивном стиле, полукругом обступили парня в косухе, на спину которого спадал длинный пушистый хвост волос. Являлось очевидным, что между ними происходит отнюдь не дружеская беседа.
 Алёна остановилась в нерешительности: стоит ли вмешиваться? Она не хотела позволить этим ублюдкам, тупым и самоуверенно наглым в своей тупости, убеждённым во вседозволенности и своей ненаказуемости, втроём унижать одного парня, к которому она испытывала симпатию уже потому, что он отличался от них. И всё же она не обладала полной уверенностью в том, что он действительно лучше их, и вообще нуждается в её поддержке.
 Однако сомнения рассеялись, как только один из ублюдков нанёс этому парню удар по лицу. Он попытался дать отпор, но получил сразу несколько ударов с разных сторон. Прохожие не обращали внимания на происходившее, некоторые оборачивались, и, не останавливаясь, шли дальше. Алёна опустила руку в кожаной перчатке в карман своего плаща, где покоился недавно приобретённый кинжал, который пока ещё не служил ей в целях самозащиты, и, подойдя к компании, спокойно сказала:
 - Оставьте его.
 Трое парней в спортивном переглянулись и засмеялись.
 - Это чё за шалава тут нарисовалась? Тёлка твоя, что ли?
 - Слышь, ты, гусь, за тебя даже тёлки заступаются. Скажи ей, чтоб съе…лась отсюда.
 Неформал сделал пару шагов к Алёне, и она увидела, что у него разбита губа. Он не смотрел ей в глаза – ему явно было стыдно перед ней, и он тихо сказал:
 - Это мои проблемы, и я сам с ними разберусь. Уходи.
 Алёна хотела сказать, чтобы он ушёл с ней, не обращая внимания на оскорбления ограниченных людей, но не успела, поскольку, обернувшись, парень поскользнулся на льду, и, не сумев удержать равновесие, упал прямо к ногам загоготавших тварей.
 - Пидор волосатый, даже стоять не умеет.
 В каждом смеющемся лице этих уродов ей виделась тупая ухмылка Сергея Николаевича, его бессмысленный взгляд, в котором отражалось лишь пошлое вожделение и желание унизить. Взгляд, выдававший гадкую душонку, даже не душонку – так, беса мелкого, - недотыкомку серую. И Алёна ощутила ненависть к ним, такую ненависть, что готова была убить каждого из них, не задумываясь о последствиях или угрызениях; убить, презрев Божьи заветы, людские законы и свои принципы. Вынув из ножен, она достала из кармана остро отточенный клинок.
 Парни вновь засмеялись, презрительно сплёвывая.
 - Сука, свали по-хорошему, пока мы тебя не отымели… Или ты, может, тоже пидор переодетый?
 Говоривший готов был разразиться снова своим мерзким тупым смехом, но лезвие рассекло его губы наискось. Он завопил, и кровь хлынула у него изо рта. Только сейчас эти ублюдки поняли, что Алёна не шутила с ними. “Уйдите, прочь, вон” – повторяла она про себя.
 Один из парней сказал:
 - Сука больная, в другой раз мы вас обоих изрисуем, сейчас братану помочь надо, но в другой раз вас обоих изрисуем.
 И, поддерживая товарища, прикрывающего кровоточащий рот рукавом, и что-то ожесточённо обсуждая на языке матов, они направились в сторону двора.
 Неформал поднялся и, не поднимая глаз, проговорил:
 - Спасибо тебе.
 Однако Алёна не услышала, потому что быстро шла домой, думая про себя:
 “Зачем я ввязалась? Милосердие – что это: добродетель или порок? Не должен ли человек сам, один, переносить все выпадающие на его долю страдания? Ведь для того они и существуют, чтобы воспитать волю, и научиться их преодолевать. И Ницше говорил, что сострадание обессиливает душу; человек должен оказаться в ситуации, в которой помочь ему сможет только он сам, и тогда он станет бороться за своё существование. Что не убивает, то делает сильней. Кто поможет этому парню в другой раз, когда до него докопаются гопники? Не может же он всегда рассчитывать, подобно актёру античной трагедии, на Deus ex machina… Так зачем?”
 Театр нашей жизни – это театр страха и театр боли, героем же этой вечной трагедии является Червь-победитель. Однако для осознавшего иллюзию жизни, он превращается в театр теней, - жуткий, но более не пугающий, потому что над тем, что мертво не властна Смерть, а триумф Её – есть воскрешение.

Глава 4. Имя для котёнка

 Прохладный мягкий ветер приятно освежал душную, нагретую батареями, комнату. Этот освежающий ветерок не был похож на зимний. И хотя зима лениво плелась по тракту времени к новой точке отсчёта – к Новому году, этот ветерок приносил с собой ощущение её конца. Этот ветерок навевал воспоминания о весне, о том её периоде, когда начинает таять снег, и на свет является Солнце.
 Хотя здесь Солнце и не пропадало. Улицы утопали в снеговых сугробах, мороз временами обжигал лицо, но Солнце никуда не исчезало. В отличие от Актау, зима здесь казалась на удивление тихой и безветренной. При взгляде в окно на залитый ярким, режущим на снегу светом небесного светила тихий и пустой двор, казалось, что зима уже уходит, не успев прийти. Конечно, Алёна знала, что это обманчивый свет, который только ярко светил, мерцая на снегу, но не грел. Знала она, что и злой ветер и даже злейшая пурга, нередко случаются. Однако, несмотря на всё это, здесь зима, хоть и была более морозной и более снежной, вместе с тем была и более тихой.
 Иногда поутру деревья оказывались покрыты инеем. Никогда не видела она столь чудесного пейзажа! Казалось, что на голых деревьях за ночь выросли невиданные белые листочки; или, если издалека охватить взглядом ряд деревьев, - что по ним стелется лёгкий призрачный туман. Сначала она фотографировала, но затем не устояла перед желанием запечатлеть эту удивительную красоту на холсте…
 Тихий застывший воздух, лежавший сугробами снег, опустевший двор, голые деревья, и тишина, тишина опустевшего мира – всё создавало атмосферу сна и застывшего времени, подобную описанной Зинаидой Гиппиус:

Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.
< … >
И вечности безглазой беззвучен строй и лад.
Остановилось время. Часы, часы стоят!

 Хотелось впасть в спячку, глубокую, долгую спячку. Чтобы проснуться, наконец выспавшись раз и навсегда, тёплой весной; улыбнуться, в первый раз за долгое-долгое время улыбнуться Солнцу и весне. Обрадоваться жизни, увидеть свет, обнять мир. И, наконец, уйти. Куда-нибудь от людей и их суеты.
 Этот ветер приносил с собой воспоминания.
 От многих из них Алёна бежала. Но бегство оказалось напрасным, попросту бессмысленным. А сейчас она не хотела никуда бежать, она хотела окунуться в сон, который бы вернул ей всё ушедшее. Она хотела вспомнить. К сожалению, многое она действительно сумела забыть. Что-то полностью вытеснилось из её сознания, иное покрылось дымкой. Смутно вспоминалось кладбище и разговор, ворон, севший на могильный крест; отчаянно ускользал образ странного заброшенного дома и того, что было сказано перед ним.
 Внутри большой и тёплой зимней шапки тихо пискнул котёнок. Алёна взяла со столика блюдечко с молоком и положила в шапку. Котёнок тут же принялся его лакать. А когда достаточно вылакал, вновь пискнул и тревожно посмотрел на девушку, заменившую ему маму.
 Алёна взяла его на руки и поднесла мордочкой к лицу. Её прямого тонкого носа коснулся холодный влажный нос пушистого зверька. Зверёк удивлённо отвернул голову и смотрел на её правое плечо. А затем лапкой потянулся к её волосам, ниспадавшим на плечи. Алёна поднесла его к плечу, и котёнок незамедлительно принялся вылизывать тёмные пряди волос.
 - Ай, ну хватит. – Девушка отвела котёнка от своих волос и опустила на коленки, где он, тут же замурлыкав, примостился.
 - Как же назвать-то тебя? Вот так вопрос…
 Котёнок поднял голову и посмотрел на неё удивлённым взглядом.
 Она провела по его шкурке сероватого и чёрного цвета (однако с белыми лапками) острыми коготками. Безымянный до сих пор комочек, прекратив мурлыкать, теперь, так, словно только сейчас открыл слепые глаза и увидел всё это, любопытно и удивлённо рассматривал комнату, в которой жил уже свыше трёх недель. За это время ни Алёна, ни её мама так и не придумали ему никакого прозвища, поскольку в голову лезли только всякие Мурзики да Тишки, но ничего по-настоящему оригинального, ничего такого, что действительно подошло бы этому неспокойному любопытному созданию.
 - Любопытный… - Алёна поднесла котёнка к окну, и он потянулся лапками к снежинкам, парящим за стеклом. С ещё большим удивлением наблюдал он за тем, как они ложатся, смешиваясь с белыми холмиками на асфальте двумя этажами ниже. - Какой же ты любопытный… Хочешь познать мир и все его тайны?.. Где кончается добро и откуда берёт начало исток зла?..
 Котёнок оторвал удивлённый взгляд от окна, и пристально взглянул на неё.
 - Ну что ж… коли так… - девушка улыбнулась, - будешь Фаустом. Будешь ведь? – Котёнок не отводил от неё взгляда, и она так же внимательно посмотрела в его большие, зелёные, как и её, глаза.
 Фауст смущённо отвёл взгляд.

*  *  *

И все эти годы я слышу, как колышется грудь.
И от её дыхания в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В её хрустальной спальне постоянно-постоянно светло.

 Печаль, эта вечная сестра, гнела её. В жизни, казалось, ей не было конца, будто она и составляла сущность и смысл бытия.
 А любовь? Что любовь? “Только иллюзия”…
 Была ли любовь? Или только привязанность?
 Есть ли любовь? Или только томление?
 …Томление к Вере. Что это, Господи? Чем является это чувство, которое испытывает девушка к девушке? Может ли оно считаться любовью? Может, это только желание, являющееся следствием объективных причин? Только каких причин? В детстве она крепко и сильно любила отца, и для девочки это характерно. Нет и внешних физических отклонений: вполне сформировавшаяся девушка, к тому же не обделённая красотой. Возможно, в детстве она и имела чуть мальчишескую внешность, но многие проходят эту стадию детской унисексуальности. В дошкольном возрасте нет явных, бросающихся сразу в глаза, половых различий, потому к детям родители обычно обращаются без столь резкой дифференциации на мальчиков и девочек, как уже в школьные годы.
 Так что же является причиной отклонений в выборе объекта, если объективно ничто это не предвещало? А что заставляет уже в зрелом возрасте изменить объект? Поиск понимания? Отождествление? Поиск защиты? Разочарование?.. Имеет ли это значение, если оно есть? Задумывалась ли когда о причинах Вера?
 Вера – кто она и чего ей искать у неё? Она не близка ей: у неё иные моральные ценности, иное отношение к религии, совсем другой взгляд на саму жизнь. И в то же время, она неуловимо похожа на неё саму… Алёна поняла это после нескольких встреч в церкви.

*  *  *

 Полностью осознала она то, что Вера не безразлична ей, после одного случая, когда имела возможность сопоставить её с другими, просто симпатичными ей, людьми.
 Однажды Вера предложила остаться после службы и послушать рок-группу, организованную при церкви, чтобы выступать на религиозных праздниках. Как вскоре убедилась Алёна, Вера успела познакомиться и сдружиться со всеми музыкантами недавно образованного коллектива; Алёна же узнала двух ребят, потому как встречала их в церкви. Одним из них оказался светловолосый парень, задавший на первом собрании вопрос о противостоянии рок-музыки и религии, - он играл на гитаре и пел. Ещё один парень Коля вполне “формальной” внешности, из-за кучерявых волос прозванный, что неудивительно, “Пушкиным”, - играл на ударных. Басиста она ранее не видела, однако он сразу привлёк её внимание. С длинными чёрными волосами, - он чем-то напомнил ей того, о ком она, казалось, забыла навеки. Будто призрак Саши восстал перед ней – только ещё более тёмный, и внешне несколько даже эксцентричный: он был одет в чёрную водолазку, чёрные вельветовые джинсы и ботинки на толстой подошве; на шее висел отнюдь не крест, но некий причудливый символ, имеющий тайное эзотерическое значение; руки украшали напульсники с металлическими вкраплениями и шипами; а ногти поблескивали чёрным лаком. Во время репетиции Алёна не могла не обратить внимания на экспрессию его игры, контрастирующую с общей спокойностью других музыкантов. Казалось, что своим металлическим медиатором (а играл на басу он посредством медиатора, приёмом, который называется тремоло), он разорвёт толстые струны бас-гитары.
 Группа играла довольно мелодичный метал с эпическими текстами, сюжеты которых в основном заимствовала из христианских авторов фэнтези, вроде Толкина и Клайва Стейплза Льюиса. Местами встречались библейские сюжеты, воспетые с героическим пафосом, над которым Алёне порой хотелось смеяться. Также группа исполнила (вероятно, не без Вериного влияния) кавер на песню Маврика:

Время войн, катастроф
Я читал по картам снов.
И на грязных площадях
Я взывал к толпе.
Но пророк для людей
И колдун, и лицедей.
В их глазах я видел страх –
Страх душой прозреть.

 Однако было очевидно, что сумрачный юноша, терзавший бас, предпочёл бы играть более жёсткую музыку, вроде блэка или дэта.
 …Свой интерес Алёна вполне сумела удовлетворить после репетиции, когда они всей компанией из пяти человек вышли из здания Церкви, и направились к остановке. Вера непринуждённо и очень весело о чём-то болтала со светловолосым парнем, оторвавшись далеко вперёд. (Это вызвало у Алёны чувство лёгкого раздражения и негодования, в котором позже она признала ревность). Неприметный внешне ударник также не обращал на себя никакого внимания и общением, обронив только несколько незначительных фраз за всё время их пути, во время которого Алёна и побеседовала с причудливым юношей. Позже она поняла, что так и не спросила его имени.
 Алёна – а начала разговор она – спросила, как он оказался в группе:
 - Слушай, я тебя не встречала раньше в Церкви, иначе бы запомнила…
 - Я не хожу в вашу церковь. - Тут же перебил он её. – Мне это неинтересно.
 - Я заметила, что тебе это неинтересно. Так почему же ты играешь в церковной группе?
 Парень кивнул вперёд на светловолосого, шутившего в это время с Верой:
 - Да это – Лёха всё. Он ударился во все эти религиозные бредни, и предложил церковную группу собрать. Я пошёл только потому, что нам негде репетировать, а они и помещение, и оборудование хорошее предоставляют. Всё же надо руку где-то набивать.
 Парень говорил резко и насмешливо. Алёна спросила:
 - Ты сказал: религиозные бредни. А ты во что веришь?
 Парень засмеялся:
 - Ну, слабохарактерный Христос мне точно не импонирует.
 - Ну, Сатана, может, в таком случае? – В тон ему ответила Алёна.
 Он зло посмотрел на неё:
 - Какие же вы все…
 Алёна ответила ему суровым взглядом:
 - Кто все? И какие мы все?
 - Да христиане! Если человек не верит в вашего Бога, так сразу – сатанист!
 - Я этого не…
 - По мне, - вновь перебил её юноша, - что христианство, что сатанизм – одно дерьмо. Недаром у последних крест перевёрнут – христианство наизнанку. Ты спрашиваешь, во что я верю? В Свободу! Человек во всём свободен, он волен поступать так, как хочет.
 - Ницше?.. – Примиряюще улыбнулась Алёна. – Я не во всём согласна с ним.
 - Не знаю – не читал. Не дорос, наверное, ещё… Да и не хочу себя грузить чужими мыслями, будто своей головы нет.
 - Отчасти ты прав. Но всё же читать надо, это всегда даёт пищу для своих мыслей. Просто надо не соглашаться со всем, а обдумывать, и приходить к собственным выводам на основе прочитанного. Но, – слушай: по-твоему, человек волен даже убить?
 - Нет, слушай ты: взгляни на Веру, что скажешь о ней? – Алёна собралась уже ответить, но парень не дал ей сказать, резко продолжая. – Что она свободная от предрассудков и комплексов натура? Однако, это не так. Она считает себя лесбиянкой, но такая же лесбиянка, как я – педераст.
 Алёна ухмыльнулась: что бы сказал её собеседник о ней, если бы знал все её сокровенные мысли? Впрочем, в действительности, мнение, – его или кого-либо другого, – о ней её не волновало. Она спросила с усмешкой:
 - Ты осуждаешь однополую любовь?
 - Я не гомофоб и не осуждаю однополую любовь. Мне совершенно фиолетовы педерасты и лесбиянки, я им в трусы лезть не собираюсь. Лишь бы в мои не лезли. Я вообще ничего не осуждаю. Но высмеиваю я всё, и гомосексуализм, в частности. А для неё, как и для многих, лесбийская любовь – одна из форм её подросткового самоутверждения. Одна из форм привлечения внимания к её особе. Я – в отличие от неё – не психолог, и не знаю, как это грамотно называется, но не нужно читать всяких учёных и заучивать различные термины, чтобы понять, что она – просто истеричка, коих немало. И она вовсе не свободна от своих многочисленных комплексов, хоть и скрывает это всеми своими артистическими способностями. А я задушил все свои (а их имелось немало), и отныне живу так, как хочу. Не сожалея о прошлом и не задумываясь над будущим. И, если завтра меня уже не будет в этом мире, ни я, и никто другой сожалеть об этом не станет. Так и надо жить: не влюбляя в себя, а отталкивая от себя; и самому ни к кому и ни к чему не привязываясь. Вот она – свобода!
 Он замолчал, и торжествующе взглянул на девушку, должно быть, чтобы насладиться впечатлением, оказанным на неё его речью.
 Лицо Алёны осталось бесстрастным:
 - Ты волен жить, как тебе угодно. Но имеешь ли ты право не дать жить другому? Волен ли ты убить?
 - Знаешь, если бы это уголовно не наказывалось, то я бы давно кого-нибудь уже убил. Избавил бы этот мир от какого-нибудь ублюдка, из тех, что встают у меня на пути, и уж точно – никакие угрызения не преследовали бы меня. Некогда я ужаснулся бы подобным своим мыслям, - ещё пару лет назад я был скромным тихим мальчиком, вроде нашего “Пушкина” (при этих словах ударник, слушавший весь диалог молча, стеснительно улыбнулся), - но различные случаи доказали мне, что нет ничего в этом мире, что стоит почитать за святое: ни бога, ни морали, ни – даже – искусства, в которое я дольше всего верил. Всё – пустое. И чтобы не потратить своё вынужденное пребывание здесь впустую, надобно занять его не мнимым долгом перед обществом или чем-то потусторонним, а тем, что лично тебе доставляет удовольствие, - одним словом, жить в кайф. И сдохнуть лучше всего молодым, как завещано легендами рока.
 Парень кончил говорить, а Алёна не знала, что ответить. Вернее, она не знала, что выбрать из круговорота мыслей – сотни вопросов, замечаний, уточнений, советов и прочего возникали у неё в голове по мере того, как она слушала эту исповедь человека, утратившего все жизненные ценности, и живущего только потому что зачем-то рождён. Сколь знакомым, и в то же время, сколь чуждым показался ей этот юноша… Вероятно, таким же стал бы и Саша, останься он… В такой же негативизм и безверие переросли бы его циничная ирония и вечные сомнения. В такую же мизантропию обратилось бы его самопрезрение… Ну а сама она, почти утратившая веру?..  Нет, не теперь. Но, впрочем: какие глупые, какие ненужные, и сколь лишние любые слова! И она сказала, только оказавшись у остановки:
 - Не всё в мире устроено столь просто и бессмысленно, как тебе кажется. Но – верить никто не обязывает. И в этом – истинная свобода человека.
 …Позже Алёна узнала от Веры, что, после того, как она уехала домой, их компания отправилась выпить пива, и в результате перебравший басист полез в драку с какими-то типами, смеявшимися над его внешним видом. Если бы не успокоившие его Алексей и Коля, возможно, он не смог бы уже столь энергично играть.
 Алёне вспомнился неформал с пушистым хвостом, которого она “спасла” от насмешек гопарей, и, соотнося его – слабого и мирного, с недавним знакомцем, чья злоба и жестокость, пусть и проросшие на почве таких же насмешек, вероятно, не уступали дикости тех самых ограниченных ублюдков, которых он готов был убить, - она не могла понять, кто ей ближе и к кому она испытывает больше симпатии. Одно она знала наверняка: ни с первым, ни со вторым у неё не могли сложиться близкие отношения…
 Но теперь знала, с кем могли бы.

*  *  *

Я знаю тех, кто дождётся, и тех, кто, не дождавшись, умрёт.
Но и с теми, и с другими одинаково скучно идти.
Я люблю тебя за то, что твоё ожидание ждёт
Того, что никогда не сможет произойти…

 Алёна вернулась к своим размышлениям.
 “Да, я вольна жить, как мне вздумается. Свободна делать всё, что захочу. И мама примет, какая есть”. К девушкам вообще несколько снижены требования на этот счёт. Хотя чаще это рассматривают лишь как подростковое увлечение, или желание самоутвердиться таким образом. Многие считают это прихотью, и склоняются к тому, что, повзрослев, девушка выйдет замуж, родит ребенка… Как сказал тот парень о Вере, - так нередко и бывает. А если это не прихоть или забава? Этот вариант как-то не приходит поначалу никому в голову. Ничто не бывает просто так. Всему есть свои причины – физиологического или психологического характера. Есть они и у Алёны, так как для неё в том нет ничего забавного, и нет надобности утверждать свою непохожесть таким образом.
 “Нет, я не хочу… Вернее, не могу”.
 Христианская мораль учит тому, что Бог поделил всех тварей по родам и велел плодиться и размножаться, но – человек, в своём грехе, - единственное животное, посмевшее нарушить предписание, и любить не ради продолжения рода, а для удовольствия.
 Но так ли это? Помимо людей, ради наслаждения любовью занимаются, например, дельфины, являющиеся одними из самых разумных животных планеты. Также и у животных встречаются отклонения в сексуальном поведении, хотя зачастую это лишь игры. Есть живые организмы, обладающие обоими половыми признаками, или умеющие в случае необходимости менять пол. Случается, что и люди рождаются, наделённые половыми органами обоих полов: их называют гермафродитами по имени античного божества – прекрасного сына Гермеса и Афродиты, отвергшего любовь нимфы Салмакиды, и по её просьбе, богами слитый с ней в одно существо.
 Всего два рода, но почему же ошибки так часты?
 Но ошибки ли это, или закономерности? Гомосексуальность называют психологическим отклонением. Два тысячелетия о нём вовсе умалчивали, рассматривая исключительно как грех, за который жестоко карали, и только на рубеже XIX-XX веков появились первые научные исследования столь долго табуированной темы. Психиатры (и одним из первых Фрейд) стали признавать это психическим расстройством, объяснять причины его возникновения, исходя из “комплекса кастрации” и “нарушенного Эдипова комплекса”, и предлагать варианты лечения. Но наука начала развиваться быстрее, и, благодаря исследованиям, проведённым на современном оборудовании, и в силу усугубившегося после сексуальной революции интереса к теме, психологическим сообществом было признано, что гомосексуальность – не отклонение, но одна из многих форм сексуальной активности. Наука поняла, что подобного рода “отклонения” не прихоти развращённых людей, и не только некие возникшие в детстве комплексы, а сложные механизмы как психического, так и физиологического развития не одного лишь человека, но и всего животного мира с древнейших лет зарождения жизни на Земле, первые обитатели которой вовсе не имели никакого пола. Ещё недостаточно изучен геном человека, но доказано, что он не предполагает жёсткого создания мужской или женской особи. Установлено, что любой организм – изначально женский, и нужны дополнительные факторы для появления мужской особи, как необходимого дополнения для продолжения рода. Хорошо известно, что в организме человека присутствуют как мужские, так и женские гормоны… Всё это доказала наука, но человечество за две тысячи лет слишком приучилось посредством страха к тому, что “правильно” и что “неправильно”, то есть “греховно”.
 Христианская мораль создала “содомский грех”, или мужеложство (женоложство в Библии не оговаривается – быть может, это “грех Гоморры”?). При том, вероятно, грехом являлся даже не однополый секс, как таковой, а злоупотребление, приведшее к разврату. Две тысячи лет до возникновения христианства люди любили, кого хотели и не боялись быть осуждёнными или подвергнутыми насилию, например, инквизицией, которая, как известно, не имела права пытать более одного раза, и потому она не заканчивала, а “приостанавливала” пытку, чтобы позже продлить её.
 В Древней Греции и в Индии идеалом красоты являлся андрогин, сочетавший в себе мужскую силу и женскую красоту. На дальнем Востоке, где основной религией являлся буддизм, гомосексуальности, как понятия чего-то порочного, не существовало вовсе. А трансвеститы почитались кем-то, вроде блаженных; причём, и на территории Междуречья и среди американских индейцев они назывались людьми третьего пола, и считались одарёнными особыми способностями.
 Платон передаёт легенду о том, что некогда жили двуполые существа, соединившие оба начала – мужское и женское, столь сильные и гордые, что могли свергнуть богов с Олимпа. Дабы усмирить, Зевс рассёк их пополам, и с тех пор обе половины, мужчины и женщины, стремятся друг к другу, надеясь обрести утерянную часть, и их любовь – есть желание воссоединения полов.
 Не только в языческих верованиях, но и в христианском мистицизме андрогинность представлялась совершенной божественностью. Библейские апокрифы гласят, что на вопрос, когда придёт Царство Божие, Иисус отвечал, что, когда разлучённые вновь воссоединятся, два станут одним, и когда мужчина и женщина не будут ни мужчиной, ни женщиной.
 Едва не отвратными представлялись Алёне “настоящие мужчины” и “настоящие женщины”; первые – грубой неотёсанностью внешности и манер, вторые – излишним вниманием к внешности, превалирующим над мыслительной деятельностью. Хотя чаще и у тех и у других собственных мыслей и не имелось – они слепо следовали тому, что предписывал социум, неотъемлемой частью которого они себя ощущали. Алёна считала необходимым как гармоничное сочетание внешней и внутренней красоты (древнегреческий принцип калокагатии), так и гармоничное единение женского и мужского начала – юнговских анима и анимус. Инь и ян – китайское единство противоположностей, создающее гармонию.
 Подобный идеал андрогина всегда встречался в искусстве, и особенно воспевался символистами. Так, например, на многих художников французского салона «Роза + Крест» оказал влияние Сар Жозефен Пеладан, идеализировавший андрогинность. Наиболее прекрасное воплощение этот идеал нашёл на полотнах Жана Дельвиля и Александра Сеона, воплотившись в божественного Орфея – хранителя тайной мудрости, полученной в царстве мёртвых…
 Вслед за символистами андрогинность переняли многие рок-музыканты, но не как идеальный образ для воспевания, а как идеал для подражания. Сложно идентифицировать половую принадлежность, к примеру, музыкантов London After Midnight, Брайана Молко из Placebo, японских исполнителей, вроде Malice Mizer и Moi dix Mois, а также российских Otto Dix.

Жизнь – это лишь странный сон.
Разум мой расщеплён.
И у меня я один,
Вами я не любим.

 В русской живописи идеальным образом андрогина стала для Алёны неопределённая и странная красота Демона, созданного видениями Михаила Врубеля. Также её внимание привлёк лик Иоанна Богослова – лик отрока-девы – на полотне Александра Иванова.
 Так, признающая унисексуальность человеческой природы, признавала она не только Бога и ангелов Его, но и Сатану, и демонов Его. Ведь и Люцифер был прекрасным ангелом утренней зари, исполнителем возмездия Божьего на Земле… Как для гармонии Человека считала она необходимым наличие мужских и женских черт, так для гармонии мира – Добра и Зла.

Светел ли твой свет?
Мрачен ли твой мрак?
Не вспоминай ответ,
Это я так…

 С Альрауне Ганса Эверса – вот с кем она отождествляла себя, с этой девочкой, олицетворяющей порочную невинность, которая приносила счастье, за которое приходилось платить страшной ценой. Девочкой, которая влюбляла в себя всех – и мужчин, и женщин, затем умиравших…
 Невесёлые мысли не отставали от Алёны и нагнетали полную тихого отчаяния тоску, тогда, когда приходило время надежд и желаний.

Глава 5. Ночь на Новый год

 Удивительно, но зима проснулась и вспомнила о грядущем дне. За два дня до Нового года вновь посыпал снег. Причём, он не просто пошёл, ниспадая лёгкими узорами с облаков, а замёл метелью, которая продолжалась оба дня.
 Теперь на улицах образовались глубокие сугробы, а с неба по-прежнему, но уже спокойно, неторопливо падали мерцающие звёздочки. Теперь в ночной тьме улицы освещались таинственным свечением.
 А сейчас их время от времени озаряли и яркие россыпи фейерверков. Царили суета и нервозное ожидание какого-нибудь чуда. Часы показывали 23 часа. Недолго им всем осталось ждать сих чудес. Уже через час один год сменится другим…
 Но для Алёны это не имело значения. Не важно, какой год пройдёт, и какой наступит. Цифры и названия – лишь условности, введённые человечеством. К тому же привыкшему использовать летоисчисление до и после Рождества Христова (Anno Domini), тогда как существовали и другие, более древние календари. Время – так же иллюзия для живущего ожиданием, и разучившегося ощущать вечность бытия. Каждый грядущий год они ждут каких-то перемен, они надеются на лучшее будущее… Недаром древние греки полагали надежду худшим из зол, тогда как христиане возвели её в триаду высших благодетелей, наряду с верой и любовью. Жизнь проходит в ожидании чего-то лучшего, что, вероятно, никогда не произойдёт. И когда приходит старость, а за ней смерть, эти люди испытывают сожаление о прожитой жизни. Но виновата не жизнь, а они: что не жили, а ждали.
 Алёна пребывала в другом мире… По ту сторону от всеобщей суеты и веселья. Она смотрела в ночное небо сквозь стекло окна, и старалась уловить вечность в каждом мгновении. В наушниках, перекрывая все звуки суетного мира, на полной громкости звучал Ю-Питер Вячеслава Бутусова.

Каждую ночь,
Когда падает снег,
Тихо ложась на оконные рамы,
В меня проникает
Таинственный свет,
Всё оживает на этом экране.

 Снег тихо и легко опускался на оконные рамы. Её одолевала невыносимая тоска, такая, что всё казалось пустым и бессмысленным.

Слышу, как ветер стучится в окно.
Вижу, как он в темноту меня манит…

 Мама хлопотала на кухне. Чем могла, Алёна помогла ей. Сейчас она хотела быть одна. Она пыталась заглянуть в ночь. Свет окон и вспышки фейерверков мешали в полной мере погрузиться в атмосферу этой ночи. Она закрыла глаза.

Я закрываю уставшие веки,
Я забываю подземные реки,
Я зажигаю чудесные свечи,
Я слышу чьи-то волшебные речи.

 Холодное стекло касалось лба и делилось тоскливым умиротворением. Кто-то в эту ночь умирал. Здесь, совсем рядом. Кого-то убивали, а кто-то резал свои руки, сидя на подоконнике открытого окна… Она просто знала это. Возможно, ей было больно от этого печального знания. И всё же нет… Она знала и то, что это ночь, когда сбываются мечты. А мечты у каждого свои. Да, это ночь чудес. Она не знала от чего эта безмерная тоска…
 Словно в аккомпанемент её тоске мелодия в наушниках слилась в сплошную обволакивающую клавишную полифонию. Эта долгая щемящая мелодия взывала к прошлому, столь недавнему, но уже забытому.
 Её окликнула мама. Ей пришлось открыть глаза. Увидеть перед собой окно. Вернуться в этот мир. Увы, но сейчас ей нельзя полностью уйти…
 Она должна быть с мамой, поддержать её. Как бы то ни было…

*  *  *

 Куранты били двенадцать часов. За окнами яркими кометами взмывали ввысь и разрывались на сотни маленьких комет, фейерверки. А на скромном праздничном столе их единственной комнаты горели свечи.
 - С Новым годом! – Мама подняла бокал с вином. – Всего тебе, доченька, самого хорошего и доброго в наступившем году.
 - Тебе тоже, мам, самого светлого. Найди своё счастье. – Алёна ободряюще улыбнулась в ответ на грустную улыбку мамы, и легонько стукнула своим бокалом о её.
 И Фауст пропищал что-то тихое из своей шапки, которая стояла сейчас под столом, и в которой котик встречал свой первый Новый год. По такому случаю ему дали вылакать полную миску сметаны.
 Алёна отпила вино, оно было лишь слегка горьким, а больше походило на напиток.
 - Вот, доча, у меня кое-что для тебя есть.
 Мама извлекла откуда-то на свет божий небольшую круглую коробочку, обшитую мягкой тёмной материей, и вложила Алёне в руку.
 В коробочке оказался маникюрный набор. Алёна улыбнулась и поцеловала маму в щёку.
 - Да, у меня тоже есть кое-что… - Девушка достала небольшую пластмассовую штуку с экраном и кнопками.
 Загадочно улыбнулась:
 - Не беспокойся, это не тамагочи. Это просто такая игрушка, типа «Тетриса». Просто игрушка для расслабления нервов.
 Мама слегка засмеялась:
 - Спасибо, доча.
 Пожалуй, это и было необходимой реакцией – маму сей подарок должен был развеселить. Хотя, в своё время, у них имелся «Тетрис», подобный этой штуковине, и мама частенько играла в него, потому Алёна думала, что и в эту будет.
 Маме сейчас было так же грустно, как и ей, и это напоминание о далёком и хорошем времени, возможно, даст маме чуточку тепла в этой холодной и печальной зиме.

*  *  *

 Последовавшие дни января плелись бы обыденной невзрачной чередой, если бы Алёна не посещала церковь. Она не пошла тогда, когда её пригласила Вера, однако чуть позже всё же пошла.
 Она оказалась на четвёртом тренинге. Так как Алёна не была ни на двух собраниях, ни на предыдущих тренингах, в занятиях она участия не приняла. Однако на занятия как раз набиралась новая группа из тех, кто пришёл позже, и пастор предложил ей заниматься с этой группой. У них как раз должна была пройти вторая встреча.
 Всего уже набралось две группы, занимавшиеся в разные дни. Но, по словам пастора, приток оказался выше, чем ожидалось, и помимо третьей, возможно, соберут и ещё одну. Пастора звали Василий Витальевич. После непродолжительной беседы Алёна составила о нём весьма благоприятное впечатление: глубоко эрудированный, и при том довольно простой и вежливый в общении. Его неизменная улыбка сквозь усы, казалось, одобряла и поддерживала собеседника. И в целом, большинство людей, ходивших в Церковь Познания, представлялись весьма доброжелательными и неглупыми. Алёне было приятно смотреть на их добрые, улыбчивые лица, столь непохожие на лица, встречаемые на улице – злые, уставшие и несчастные.
 Тренинги же представляли собой, кроме богослужений (которые, впрочем, ничем не напоминали службы в православных храмах), некоторые упражнения, в том числе медитативные и гимнастические. Также имелись индивидуальные психологические занятия, наподобие покаяния.
 Алёне было странно всё это. Раньше, в период, когда впервые обратилась к религии, она посещала православный храм, где наблюдала богослужения. В Церкви Познания ничто их не напоминало. Существенными отличиями являлись отсутствие культа святых и икон, упрощение самого служения, и наличие лишь двух таинств: крещения и причащения. Но смущало не это, потому как подобное присуще и всем протестантским церквям. Смущало слияние, синтез из двух довольно разных религий – христианства и буддизма. Конечно, культа Будды не предусматривалось, и канонической книгой оставалась Библия, а не Трипитака, однако использовались некоторые положения из учения Сиддхартхи Гаутамы, и медитации являлись едва не основным из ритуалов, составляющих богослужения. Василий Витальевич говорил о самосовершенствовании, необходимым условием которого является отрешение от проблем насущного. Метод этакой “психологической абстракции”, как он сам, усмехаясь, называл его.
 Человек “абстрагировался” от действительности: погружался в себя, либо же возносился над собой, становясь абсолютно чистой, свободной формой – “сосудом”, который не отвлекают посторонние чувства и мысли, кроме “истинных”. Он не думает о том, как заработать деньги, накормить себя и семью, не думает о сне или о том, что устал. Он начинает мыслить метафизическими категориями “добра” и “зла”, “сострадания” или “ненависти”… И познавать эти категории в себе. Предполагалось, что, стремясь к Идеалу, к Бесконечной Вечности (здесь это называли именно так, редко употребляя наименования Рая или нирваны), человек избавлялся от отрицательных категорий, изгоняя из себя демонов (разумеющихся не как определённые существа, а как скопления негативной энергии), руководящих им, постепенного очищая себя изнутри. Но, конечно же, не то, чтобы очиститься, но и отрешиться от мира удавалось не сразу и далеко не всем. Многие слишком крепко привязались к материальной составляющей своей жизни, и не могли сбросить опутывающие их цепи насущных проблем: заработка, покупок, налогов, болезней или плохих оценок на учёбе…
 Василий Витальевич улыбался, говорил в ответ: “Не страшно, отнюдь не у всех получается”. Он поддерживал огорчившегося, было, человека, и тот, успокоившись и приободрившись, уходил довольный собой. Наверное, никто не замечал в таких случаях, горькой сочувствующей грусти в глазах пастора.
 И Алёна знала то, о чём он молчал: этих людей уже не спасти.
 После очередного такого случая Алёна подошла и тихо спросила:
 - Почему вы не скажете им правду?
 Василий Витальевич изобразил, было, непонимание, но, почувствовав бездонную глубину тёмно-зелёных глаз Алёны, мягко улыбнулся.
 - Нет, так нельзя. У людей должна оставаться надежда.
 - Надежда не ведёт к добру… Хотя, вероятно, вы так не считаете.
 - Не считаю, нет! Без надежды, равно, как и без веры и любви, человек погружается в отчаяние. Пребывает в тоске, апатии, испытывает чувство пустоты, его что-то гложет даже в радостные моменты… Тоска сама по себе случается у всех, но когда она постоянно гнетёт человека… Они грешны, они обречены. Но не мне судить их. У меня другая миссия.
 - Василий Витальевич, не сочтите за грубость, но, пожалуйста, ответьте прямо: в чём вы видите свою миссию?
 - Ты – умное дитя, и я буду с тобой искренен. Я вижу лишь то, что в нынешнем мире вовсе не осталось нравственности, и даже церковь - православная или католическая - утратили последнее доверие и уважение. Люди отвернулись от Бога. Отвернулись от морали. Да и сама официальная церковь повинна в таком к себе отношении: как можно доверять священникам, занимающихся насилием малолетних и развратом меж собой, при этом тыча на грехи других? Она также уводит от Истины, как и все эти многочисленные основатели новых религий.
 Алёна немало удивилась такому высказыванию, но только спокойно спросила:
 - Вы искренне полагаете, что ваше учение – единственно истинное?
 - Истина есть в любой религии, и раньше люди это понимали. Они не относились враждебно по отношению к другим верованиям, и даже заимствовали богов из чужих пантеонов. Христианство же посягнуло на монополию истинности. Я хочу исправить это недоразумение – отдав должное христианской мудрости, но не принижая мудрость других. Я не объявляю себя аватарой – воплощением Бога на Земле. Но, по крайней мере, я знаю намного больше, чем знают все эти новоявленные мессии, и тем более, чем знают христианские священники, - и гораздо больше, чем могу поведать своим прихожанам…
 Алёна улыбнулась:
 - Вы – масон?
 Пастор рассмеялся:
 - В некотором роде, да. Но я не розенкрейцер и даже не член ложи. Я получил посвящение, если так можно сказать, в несколько иных местах, на востоке. От тех, кто посещал Шамбалу, и знал много больше, чем мог поведать мне. Несомненно, что ты слышала о затерянных цивилизациях, помимо Атлантиды, - Лемурии и Пацифиде (стране Му)… Вся мудрость великих мудрецов лишь обрывки Знания тех, кто населял нашу планету до первых людей – самеров (не путай с шумерами!). Однако атланты погибли, тогда, как лемурийцы ныне обитают в двух подземных странах – Агарти и Шамбале, и передают свои Знания лишь редким избранным.
 …К сожалению, Василия Витальевича окликнули, и разговор на том и оборвался, но Алёна поняла, что более она бы в любом случае не услышала. К тому же сомневалась в том, что пастор столь много знал, как утверждал – ведь и упомянутые им сведения известны всем, мало-мальски интересующимся эзотерикой.

*  *  *

 Во все времена, сколько было мыслящих людей, столько было и учений, каждое из которых претендовало на то, чтобы считаться единственно истинным. И даже после возникновения христианства, монополизировавшего права на Истину по всему европейскому миру, и грозившему пытками и казнью каждому вольнодумцу, не переставали возникать учения, именуемые неортодоксальными, т.е. неправильными – неистинными. Сколько имелось “свободных умов”, столько возникало и ересей.
 Матерью всех позднейших христианских ересей считается гностицизм (в основе которого лежат ещё идеи платонизма), возникший в первые века после Рождества Христова. Основателями сей всемирной ереси считаются Симон Волхв (упоминаемый в Библии) и Менандр, отцами и учителями церкви признанные ересиархами. Василид ввёл понятие Абраксас: космологическое существо, суть - ветхозаветный бог, в чьём имени заключено число 365 - число дней в году, число небес и число эонов. Гностицизм не представлял собой цельное религиозное учение, это лишь общее название множества разнородных (хотя и схожих в основных положениях) позднеантичных и раннехристианских течений. Среди ветвей гностицизма можно выделить офитов – змеепоклонников (ибо Змей – персонифицированная София, желавшая сообщить людям знания), примыкающих к ним каинитов, почитавших Каина, как первую жертву Демиурга; антитактитов, или противников закона; адамитов, проповедующих свободу любви; оскоплявших себя монтанистов и множество прочих.
 Гностицизм существовал и развивался со II (или I-го) века по III, но его влияние чувствуется и у средневековых христианских еретиков – альбигойцев, катаров и рыцарей Круглого Стола, восстававших против католической церкви. Также гностицизм, манихейство и герметизм повлияли на формирование исламских ересей, к которым можно отнести исмаилитов, отколовшихся от них ассасинов, друзов, сефид-шамеганов (одетых в белое), марабутов, и езидов, чей верховный ангел – Малак Тавус христианами и мусульманами отождествляется с Люцифером, что дало повод Ла-Вею причислить последних к сатанистам.
 Русские ереси подразделяются на три категории: старообрядчество, включающее бегунов – секту христофоровцев, проповедующих самоистребление путём самосожжения; духовных христиан, к которым относится хлыстовство, скопчество, духоборство; и отдельные секты, вроде прыгунов, субботников (иудействующих), иннокентьевцев и истинно-православных христиан.
 Таким образом, начиная от древнейшей из известных людям религий – сабеизма (или гелиосо-археизма), от которой берут начало все религии, не прекращался и до сих пор не утих спор, доходящий до войн и преследований, об истинности одних и ложности других учений. Однако, на что обратили внимание в эпоху Нового Времени, все религии имеют некоторые общие положения в мифологических сюжетах и в символах, что доказывает их общее происхождение. Примером может служить слово Dao, ключевое в учении Лао-цзы, и означающее свет, мудрость, и от которого происходит латинское Deus (бог); или слово Maja, от которого произошли слова magus, magia, image и т.д.; а также крест, являвшийся священным знаком и до христианства: например, древнеегипетский анкх - символ благополучия и бессмертия, прототипом которого был нилометр.
 Многие из основателей сект Нью-Эйдж, как их принято называть, исходят из подобных положений и стремятся к единению европейской и восточной мудрости. А после объявления права свободы совести, таких сект возникло немалое количество, так как для многих, не лишённых дара убеждения и личной харизмы людей, это явилось прекрасной возможностью сделать себе состояние на доверчивых и легко поддающихся внушению обывателях. Среди множества сект Нью-Эйдж можно назвать: Церковь единения, Детей бога, Международное общество сознания Кришны, Эфирное общество, Храм народов, Общество последователей спящего пророка, Опус Деи, Новый Акрополь, африканскую Церковь Христа на Земле, японские Ма хикари и Аум Синрикё. Одной из самых известных по всему миру, и имеющей своё отделение и в Караганде, является Церковь саентологии, основанная на “науке душевного здоровья” – Дианетике, её основателя Лафайета Рональда Хаббарда, читая чью биографию, удивляешься, сколько всего успел создать этот человек.
 …Алёне было любопытно, чем же окончится деятельность Церкви Познания, основанной Василием Витальевичем – мировым признанием или полным разоблачением? И ещё было любопытно: действительно ли им в его деятельности руководило искреннее желание помочь человечеству стать лучше, духовно чище и телесно прекрасней, или только корыстные либо тщеславные желания себя самого?

Глава 6. И позже…

 Снег продолжал идти. За ночь наметало глубокие сугробы, обеспечивая немалой работой снегоуборочные бригады. Каждое утро, когда ещё улицы освещаются фонарями, а на небе отчётливо издевается Луна, когда только начинают открываться авто и троллейбусные парки, уже можно видеть рабочих, лопатами закидывающих кучки снега в кузова грузовиков.
 Снег, снег… Эта зима была на удивление снежная. Не для Караганды, или, скажем, Москвы. Но, судя по прогнозам погоды, на редкость много снега выпадало там, где раньше он не был особенно частым гостем. Вот и в Актау его выпало намного больше, чем в последние десятилетия, и погода, должно быть, к превеликому удивлению местного населения, стояла гораздо холоднее, чем та, к которой они привыкли. Алёна сама с удивлением смотрела прогноз, и с трудом верила, что -25-30° может быть в городе, где она не помнила, чтобы за годы её проживания, она опускалась ниже -15°. Несомненно, погода год от года, всё более сходила с ума!
 И так, незаметно, заметая уходящие дни снегом, а её тоску окрашивая в ослепительно белый, холодный цвет, прошла неделя после Нового года. Завтра должно наступить 7 января – Рождество. Вернее говоря, оно уже наступило. Ведь часы показывали 20 минут пятого.
 Алёну донимала бессонница. Она и без того ложилась крайне поздно, отчего утром вставала без особого желания и находясь в подавленном состоянии: три-четыре часа сна, даже при условии двух-трёх часов днём не позволяли стряхнуть с себя утомление и обеспечить хоть на время долгожданный покой. И сейчас, несмотря на усталость, сон к ней не шёл. Какие-то думы донимали её. И сейчас в темноте она смотрела в окно. Улицу освещали лишь свет неполной Луны со звёздами да мерцающий снег, поскольку во дворе не было ни единого фонаря, а свет не горел ни в одном окне.
 Как гласят народные поверья, в Рождественскую ночь беснуется нечистая сила. Алёна пыталась увидеть её. За последнее время совсем нечасто ей виделось то, что немногим ранее внушало ей страх и верно вело к безумию: призраки, печать смерти на людях, кровь… Теперь же она только чувствовала эти следы тайной, скрытой от поверхностных глаз, запредельной силы. Она так желала, чтобы видения и сны оставили её. Она молила об этом Бога, чувствуя, что этот искус не только тяготит её сознание, но и уводит от веры. А теперь, когда её вера ослабла как никогда ранее, и это происходило, Алёна испытывала не столь радостное умиротворение, сколь горестное чувство утраты. Она понимала…
 Спокойна была ночь. Безветренна и даже бесснежна. И среди тихой темноты, у окна, или у соседнего дома, или в вышине под месяцем и звёздами, не промелькнул ни единый неспокойный дух, ни одна ведьма, заливаясь звонким смехом, не пронеслась на метле… или щётке.
 Да, её дар ослаб.

*  *  *

 В Актау, когда ей было лет 12-13, она несколько раз участвовала в турпоходах с группой знакомых людей: путешествовали за город на скалы у моря, или к какой-нибудь достопримечательности, вроде впадины Карагие, либо к памятникам древности – мусульманским мавзолеям, и к ещё более древним тюркским кладбищам. В окрестностях Мангышлака имелось немало такого рода памятников. Эти походы назывались семинарами, и помимо спортивной и просветительской составляющих, включали в себя беседы и некоторые упражнения нетрадиционного характера. Их проводил папин приятель – мастер восточной медицины. Среди упражнений были распространены психологические игры, направленные на развитие логического мышления и интуиции, наблюдательности и навыков межличностного общения, отгадывание карт, показываемых рубашкой, посредством передачи мыслей, также практиковались лежание на стёклах, хождение по углям и тому подобное. Алёна отгадывала почти все из загадываемых карт, а также без труда справлялась со многими другими упражнениями, и не сумела овладеть только заглатыванием ножей, хотя испытывала трепет и влечение к холодному оружию. Осознание иллюзорности бытия, и отсутствие страха перед смертью, снижали, если не устраняли, и страх перед болью, и давали осознание почти бесконечных возможностей человека. Но в детстве она ощущала это намного явственней, чем сейчас…
 Многие навыки она обрела в ещё более раннем возрасте – в секте магов… О которой она предпочитала не вспоминать. Всё же именно тогда, после первых же магических сеансов, её видения, преследующие с раннего детства, обострились и иногда поглощали её в себя. Она научилась многим вещам, но так и не смогла научиться управлять своими кошмарами.

*  *  *

 Церковь Познания посещала женщина, обладавшая даром предвидения. У прихожан сложилось к ней двоякое отношение: некоторые сторонились её, полагая подобные способности более от Дьявола, нежели от Бога; другие же, напротив, считали, что любой дар может дать только Всевышний. Василий Витальевич высказал неоднозначное мнение по поводу этого вопроса, заметив, что способности, вроде ясновидения, предвидения, телепатии и даже левитации присущи всем, но люди разучились им так же, как, например, потеряли способность к острому нюху, и заменили их протезами, вроде телевидения, мобильной связи, самолётов… Однако у некоторых людей эти способности, зачастую передаваясь генетическим путем, проявляют себя. Одни понимают их и даже развивают в себе, другие – пользуются ими более по наитию, чем сознательно, третьи же – ужасаются им, как чему-то противоестественному, и подавляют их. Поскольку пастор – умышленно или нет – никоим образом не указал на божественную или дьявольскую природу таких паранормальных способностей, отношение к женщине осталось неоднозначным. Одни по-прежнему чурались её, другие обращались к ней с просьбами о предсказании судьбы в целом или каких-либо конкретных событий в их жизни. Так, Вера, должно быть, желая позабавиться, спросила, выйдет ли она когда-нибудь замуж, и будет ли иметь детей. Та ответила, что выйдет и очень скоро – в ближайшие полтора года. Рассказав об этом Алёне, Вера лишь махнула рукой: “Когда-нибудь – быть может, но точно не в ближайшие полтора года”; что ей ответили относительно детей, она умолчала.
 Примечательно, что при предсказании эта женщина не пользовалась картами и тому подобными предметами, а использовала таблицу чисел Пифагора, кроме того, что видела сама. Алёна, однако, решила не узнавать свою судьбу, полагая, в том числе, что предсказание в любом случае откладывается в бессознательном, что нередко и приводит к его осуществлению. А также считая, что жить необходимо не воспоминаниями о неком “лучшем прошлом”, и не надеждой на “лучшее будущее” (что само по себе есть условности, исходящие из заблуждений о пространстве и времени), а каждым мгновением, ведь только так можно почувствовать самую жизнь, которая есть не прошлое и будущее, а настоящее… Впрочем, ей было небезынтересно узнать, как эта женщина впервые обнаружила у себя эти способности, как отнеслась к этому факту, и выяснить, что она видит, помимо событий в дальнейшей судьбе человека, – как видит Алёна, к примеру, печать смерти… Вернее, как она видела. Но решила всё же не тревожить эти силы, заснувшие – даст Бог – навсегда. Потому что они привели бы её прямым путём к безумию.

*  *  *

 К двенадцати часам Алёна поехала в церковь. Заснуть ей удалось только к шести часам, а вставать пришлось в десять. И теперь, в холодном свете субботнего дня, когда одна половина людей отправлялась на рынок, вторая – занималась домашним хозяйством, и какая-то незначительная часть с раннего утра стояла, слушая унылые проповеди во храме, она ехала в автобусе, сама не до конца понимая, куда и зачем. Ей до православного Свято-Введенского собора, что на юго-востоке было рукой подать, и однажды она посетила его, только из любопытства взглянуть на мощи Преподобного старца схиархимандрита Севастиана Карагандинского, покоящиеся в нём. В углу внутреннего убранства церкви, в окружении подсвечников с зажжёнными свечами, стояла рака, и через её стеклянную крышку можно было лицезреть закутанное в саван, расшитый крестами, тело святого. Монахиня, экзальтированно рассказывая о его чудесах, пала ниц и принялась лобызать гроб. Алёне представилось кощунством подобное обоготворение человека, который, вероятно, лишь обладал даром исцеления. Впрочем, более кощунственным ей казалось вовсе необоснованное преклонение перед настоятелем, к руке которого прикладывались прихожане. Одна из монахинь подозрительно спросила Алёну, почему она не подходит с поклоном к батюшке, на что она ответила лишь: “Есть те, кто в этом более нуждаются”. Алёна не чувствовала себя великой грешницей, какой, должно быть, её видели эти люди; но разве им ведомы все её мысли и причины её поступков? Разве им судить её?
 На дверях того храма имелась надпись, вызвавшая у Алёны, с одной стороны, усмешку, а с другой – разозлившая её; надпись, заранее осуждающая некое количество людей на немилость Бога: “Не входи в храм сей жена в брюках или муж в юбке, ибо Господу противен вид твой”.
 …В городе имелись и другие православные церкви, также на юге строился католический собор. Имелись и протестантские церкви, вроде Дома молитвы для всех народов и Грейс. И, само собой, были две мечети.
 А её несло непонятно куда. В так называемую церковь Нового Времени…
 Невыспавшаяся, она пробуждалась чтением рассказов Эдгара По.

*  *  *

 Сегодня в церкви присутствовало свыше 300 человек. Собрались как прихожане, так и представители финансовых и религиозных объединений, сотрудничавших с Церковью Познания. Для них были предусмотрены почётные места в первом ряду.
 Василий Витальевич представлял некоторых важных гостей, среди которых оказались крупные предприниматели, служащие банков, начальники муниципальных организаций, представители СМИ и один иностранный бизнесмен. Господин Леже, посредством переводчика, поблагодарил за приглашение в столь великий праздник присутствовать на торжественном мероприятии, организованном его хорошим другом Василием Витальевичем.
 Мест за скамьями не хватало, и многие люди стояли, приникнув к стенам. Алёна тоже встала у правой стены помещения. Глазами она прошлась по рядам в поисках Веры, и находя лишь незнакомых людей. Все они о чём-то непринуждённо говорили и смеялись. Ей захотелось уйти. Показалось, что она совсем одна среди толпы враждебно настроенных фанатиков…
 Рука. Взгляд зацепился сначала за высоко поднятую, махающую ей руку, а затем она увидела Веру: та сидела на том самом месте, где они познакомились на первом собрании. Место рядом с ней, судя по всему, было свободно.
 Алёна подошла:
 - Прива. А я уже думала уйти.
 - Садись. – Девушка встряхнула уже слегка отросшими огненными волосами. – Не правда, наш милашка Василий устроил “торжественное мероприятие”, как это назвал notre ami de France? – Она засмеялась.
 Алёна села на предложенное ей Верой место, откуда та убрала свою сумку, и теперь, улыбаясь, разглядывала смеющуюся Веру.
 - Да здесь всё так и веет торжественным пафосом. Поэтому я и хотела уйти.
 - О, кажется, начинается!
 На кафедру вышел пастор.
 - Здравствуйте, дети Божьи! Здравствуйте ещё раз. Ну, всё, хватит-хватит, успокойтесь! Я понимаю, что вы все несколько возбуждены в столь великий праздник, но я прошу нескольких минут тишины. Не в радостном смехе и не в громких овациях рождался Господь наш, а тихой ночью в одиноком хлеву.
 Вера приблизилась к Алёне и произнесла:
 - Наш Василий Витальевич иногда так напоминает мне препода по философии – Глеба Фёдоровича, ну такой же лапочка. Потом расскажу.
 Алёна почувствовала лёгкую дрожь от голоса и дыхания Веры, словно тело покрылось мурашками. Это было приятным ощущением.
 - Друзья! Братья и сёстры! – Продолжал пастор, обращаясь к успокоившейся аудитории. – Великий праздник и день нынче…

*  *  *

 Так прошла проповедь – в вычурных фразах, торжественных обращениях, высоких хвалах Грядущего, и библейских цитатах. Вера, время от времени, вставляла едкие насмешливые замечания Алёне на ушко, и последняя крайне сомневалась в том, что та сумела-таки обрести здесь веру.
 За проповедью последовало прославление, и рок-группа, в лидере которой несложно было узнать светловолосого парня, на первом собрании задавшего вопрос про Nirvana, исполняла песни о доброте Творца, о солнечном тепле, что Он даровал каждой твари земной, о зелени лугов и сочности трав, красоте побережья и обо всех других благах, данных человеку и животному любому.
 А затем вновь говорил пастор, на сей раз, по преимуществу, отвечая на вопросы. Так, например, отвечая на вопрос о праздновании Рождества у нас и на Западе в разных числах, Василий Витальевич подробно рассказал о новом и старом – григорианском и юлианском – календарях.
 В заключение он ещё раз поздравил всех с Великим Днём и пожелал всем счастья. Напомнил, что выходить нужно не торопясь и не мешая друг другу.
 Вера с Алёной решили немного подождать, пока большая часть людей не покинет помещение.
 - Ты куда сейчас? – Как и обычно, густо подведённые тёмным глаза Веры пристально, с задорным, но отталкивающе пугающим огоньком, смотрели на неё.
 Алёна сначала ответила ей своим твёрдым мрачным взглядом, и уже затем произнесла:
 - Домой. Однако сначала занесу книгу в “гоголевку”.
 - Что читаешь? – Поинтересовалась Вера.
 Открыв сумку, Алёна наполовину вынула книгу, так, чтобы можно было прочитать имя Эдгара Аллана По, и убрала обратно.
 - Тебе что, нравится?
 Она кивнула:
 - Да, мне – очень. Из любимых, наряду с Достоевским и Булгаковым.
 Вера пожала плечами.
 - Два рассказа читать начинала, не понравился ни один.
 Девушки встали с мест – толпа постепенно иссякала. Василий Витальевич и господин Лежэр о чём-то беседовали с важными гостями и журналистами. Музыканты группы убирали оборудование.
 - Хэй, жители неба! – Воскликнула Вера, и светловолосый парень на сцене, оторвавшись от проводов, которые отсоединял, оглянулся. – Алексей, офигенно сыграли!
 Парень улыбнулся и махнул рукой, хотел, вроде, что-то ответить, но лишь крикнул: “Пока, Верка!” (От Алёны не ускользнуло, впрочем, некое характерное смущение в улыбке Алексея, и у неё промелькнула мысль: не за него ли выйдет замуж Вера в ближайшие полтора года?)
 Окончив этот обмен любезностями, Вера повернулась к ней, и Алёна безразлично спросила:
 - …Интересно бы ещё знать, что ты читаешь?
 Не отвечая на вопрос, та вдруг предложила:
 - А пойдём ко мне? “Гоголевка” по пути, да и книжек у нас дома много. Заодно, чай попьём.
 Устоять перед таким предложением было невозможно.

Глава 7. Вера

 Жила Вера недалеко от театра имени Станиславского, и шли они до её дома пешком; по пути Алёна занесла сборник рассказов Эдгара По в библиотеку имени Гоголя.
 Весь путь Алёна молчала. Говорила Вера. Говорила увлечённо и бурно. Сладко и отталкивающе. Такую речь не хотелось перебивать.
 Говорила она о себе – о том, что модель, и покажет снимки, сделанные профессиональным фотографом. Говорила о своей собаке, и о собаках вообще, которых очень любила, и много о них знала. Об университете и преподавателях: о Людмиле Андреевне, преподававшей ту самую анатомию и физиологию ЦНС, - строгой женщине старого закала, но отнюдь не старомодной, активной, деятельной и хорошо выглядящей для своих 60 с лишним лет; про Илью Вячеславовича – “истинного психолога”, более увлечённо рассуждающего о вырождении культуры, сексуальных девиациях и особенностях американской психологии, нежели объясняющего предмет; не забыла и о Глебе Фёдоровиче поведать. Из её слов явствовало, что этот ещё совсем молодой преподаватель – человек высокого уровня интеллекта и редкой эрудиции; пожалуй, не было, по крайней мере, в среде гуманитарных дисциплин, и в первую очередь, философии, вопроса, ответ на который был бы ему неведом. Кроме того, он являлся страстным поклонником творчества Уайльда, с которым имел и некоторую внешнюю схожесть.
 - Неужели ты не знаешь Глебушку? Как же можно не знать? “Заработал Глеба денежку – будет у Глеба хлебушка!”
 Да, странной была Вера. Демонстративно странной.
 И Алёна думала, чем же привязана она к ней? Почему сейчас идёт с ней в её дом? Пить чай? Смотреть “книжки”? Было в ней что-то притягательное.
 Что-то смутно знакомое и столь же смутно пугающее Алёну.

*  *  *

 На пороге их встретила рычанием собака – крупная овчарка.
 - Рона, девочка моя. Не рычи – свои! – Вера обнимала собаку и целовала в нос, присев на корточки. А Рона, в свою очередь, стояла на задних лапах, передние положив ей на плечи.
 - Раздевайся. Не бойся – не укусит. Только порычит для приличия. И привыкнет.
 Раздеваясь, Алёна заметила:
 - Я и не боюсь собак. Да и любых других животных. В детстве на лошадях часто каталась. Меня отец научил.
 - О! Я тоже каталась. Люблю лошадей. Во многом они с собаками схожи.
 Раздевшись, Вера ушла на кухню - заваривать чай. Рона с ног до головы обнюхивала Алёну, а та её молча гладила, опустившись на одно колено.
 Вернувшись, и увидев, что она до сих пор в прихожей, Вера саркастично воскликнула:
 - О, Господи! Да проходи в комнату.
 Алёна поднялась, а Рона продолжала обнюхивать её.
 - Вер, я ненадолго. Не обидишься, надеюсь?
 - Не обижусь, конечно. Не парься – я тебя провожу.
 Комната Веры располагалась сразу за прихожей: кровать, стол с компьютером, телевизор, музыкальный центр, в углу – акустическая гитара, на стенках – плакаты, по большей части, Арии и Rammstein. Алёна с порога рассмотрела всё, что находилось в комнате, поскольку она казалась очень маленькой из-за двух высоких шкафов, заполоненных книгами.
 Вера включила компьютер и набрала плейлист в музыкальный проигрыватель. По чёткому размеренному ритму гитар сразу узнавался тяжёлый метал, и сейчас имя исполнителя сомнений не вызывало.

Кто взял мой хрустальный шар,
Не спросив меня?
Кто мне яду подмешал,
Среди бела дня?
Стой, где очерчен мелом круг, -
Как мне приятен твой испуг!

 Алёна разглядывала книги. Очень многие являлись научными пособиями, а также учебниками по математике, - в основном, по математике, но имелись также по физике и другим естественнонаучным дисциплинам; конечно же, имелись и книги по психологии и – в немалом количестве – парапсихологии.

Ты знал, что войти в мой дом -
Значит умереть!
Ты знал, но играл с огнём,
И попался в сеть!
Но я не враг твой – я твой друг,
Стой, где очерчен мелом круг!

 Из художественной литературы, минуя тех многочисленных авторов русской классики или же современной фантастики, которые ей казались скучными или безынтересными, Алёна выделила про себя поэтические сборники Ахматовой и Цветаевой, карманный сборник стихов Сапфо, книги Валерия Брюсова и Владимира Соловьёва.

Да, я – отшельник, маг и волшебник,
Тяжек мой путь.
Древние тайны всех мирозданий
Мне под силу.
Я заклинаю и превращаю в золото ртуть.
Стану тобою, ты станешь мною,
Верным сыном Зла…

 Алёна взяла с полки невзрачно-серую толстую книгу с именем Валерия Брюсова на обложке. Однако в ней оказались не стихи, а исторические романы о борьбе христианства с язычеством – «Алтарь Победы» и «Юпитер Поверженный».
 - Интересная книга. Я бы не отказалась почитать.
 Вера взглянула на книгу:
 - Даже не знала, что у нас дома такое есть… Вот, слушай. Интересная песня. – Она щёлкнула следующий трек в плейлисте, не дав закончиться фразе “Вот здесь ставят кровью крест – подпись на века”.
 Алёна узнала эту песню по первым мрачным нотам гитарного перебора и зловещему голосу Валерия Кипелова: «Антихрист».

Я рождён был ночью
В час молитвы волчьей
В тёмном логове зверей.
Чёрный Ангел Ада
Был со мною рядом
На кругах людских страстей…

 Она кивнула:
 - Да знаю я эту песню. В ней раскрывается мысль, что Христос грешен - что на нём кровь убитых Иродом младенцев. Эту идею высказал Альбер Камю.

Ты крещён был кровью,
Не речной водою,
В первый год судьбы земной.
Царь терзал младенцев,
И взрывалось сердце,
Слыша скорбный женский вой.
Царь искал Иисуса,
Чтоб убить искусно,
Но Ты Богом был спасён!
По пескам кровавым
Начал путь Свой к славе,
Ты – Христос, велик Твой трон!..

 - …Однако не забывай, что вскоре после этого предположения, - а высказывается оно в романе «Падение», - Камю погиб в автомобильной катастрофе.
 Вера молчала и внимательно смотрела на неё.
 - Что? Смотришь как-то странно…
 Вера улыбнулась.
 - Знаешь, я не знала всего этого.

Имя мне – Антихрист!
Знак мой – цифра “шесть!” (шесть… шесть…)
Имя мне – Антихрист!
Плачьте о душе!.. (Плачьте о душе…)

*  *  *

 Алёна возвращалась домой в абсолютно противоречивых чувствах. Вера поведала много интересного – и, среди того, немало странного. Столь странного, что в него верилось с трудом. Казалось, что Вера из тех людей, кто придумывает о себе всевозможные занимательные мифы, дабы просто привлечь внимание к себе, к своей особенной персоне, - как заметил про неё тот нигилистичный парень, нещадно терзавший бас: истеричка, коих немало. Но некоторое из того, что она рассказывала о себе имело документальное подтверждение. Возможно, стоит поверить и остальному? И всё же верить в это не хотелось. Не хотелось думать, что эта бойкая, жизнерадостная девушка, живущая и без того яркой, насыщенной жизнью, знала и иное, с этой жизнью не очень вяжущееся. Не хотелось думать, будто этой девушке, неглупой, отнюдь неглупой, но и без особо глубоких познаний, иногда оказывались доступны такие глубины, которых Алёна не ведала даже в период расцвета своих способностей. Некоторая ревность и опасение терзали теперь её. Неужели её жизнь столь пуста? Её творчество действительно бездарно? А её необычные способности – ничто? Ведь и Вера знала что-то; ведь и она пыталась творить; а жизнь, направленная не на свой внутренний мир, была куда богаче впечатлениями. Вера с радостью черпала то, что мог ей дать окружающий мир, и жаждала испить эту жизнь до дна. Она как будто воплощала в эту жизнь всё то, что многие другие предпочитают хранить в себе, и боятся либо не могут воплотить. Она словно жила не в двух мирах – внешнем и внутреннем, как Алёна, а в одном, включающем в себя оба.
 В то время как Алёне после одной этой беседы хотелось поскорее убежать, уйти в свой внутренний мир, и никого не пускать в него.
 Жизнь Веры была чрезвычайно богата на впечатления и разнообразна: некоторое время она состояла в штате одной местной газеты, и даже получила награду как “журналист года”; она кое-что смыслила в восточной медицине, и практиковала йогу; её мать – учительница математики – с детства привила ей навыки в вычислении сложных уравнений и задач; её отец работал фоторепортёром в газете криминальной хроники. Кроме того, она – фотомодель (Вера предложила ей сходить на фотосессию к своему знакомому фотографу, но Алёна отказалась: некоторые снимки не очень приятно поразили её своей откровенностью).
 И как это странно: казалось бы, столь активная, и, на первый взгляд, легкомысленная девушка, в то же время, могла рассуждать вдумчиво и серьёзно, рассуждать не о сиюминутном и мелком, а о возвышенном и вечном. Противоречивость присутствовала во всём – в холерическом темпераменте, проявляющемся в резких, неожиданных сменах настроения, и в этих рассуждениях о религии и науке. Обращая внимание на то, что крещена бабушкой в православной вере и носит нательный крестик, притом она тяготела к буддизму. Хорошо владея математикой, признавалась, что не переносит эту науку. Будучи общительным и легко заводящим знакомства человеком, утверждала, что предпочитает одиночество, а открывается только тем людям, в которых “видит себя саму”. И среди таких людей она называла своего преподавателя Глеба Фёдоровича, какую-то свою подругу, и её – Алёну!
 Вера и не скрывала, что носит маску, но, наверное, она носила не одну, а несколько совершенно различных масок. Сменяя друг друга, они позволяли лишь на краткие мгновения проступать настоящему лицу. Самой душе, а не тому, что Юнг называл Персоной.
 Так, она спросит у Алёны, не думала ли та когда-либо о суициде. Алёна ответит, что думала раньше, а затем поняла, что не вправе ни с моральной, ни с религиозной позиции наложить на себя руки. Вера сказала: “У меня этот период тоже прошёл”. Но вот в это время, в глазах её, из глубины этой густо подведённой тьмы, проглядывала она настоящая – она сомневающаяся и боящаяся своих сомнений, ищущая смысл и не находящая его.
 “Ты ведь знаешь, что всё, что есть здесь и сейчас, весь мир, - или, как любит говорить Глеб Фёдорович, - всё бытие лишь майя, иллюзия?” - Спрашивает она с усмешкой и как будто не всерьёз. А бездна глаз выдаёт отчаяние. Занять свою жизнь чем угодно, не столь потому, что она всё равно не реальна, сколь, чтобы забыть об этом. - “Лишь иллюзия, лишь сон”.
 Да, так. Алёна кивает. Она сомневается, знакома ли Вера с работами Артура Шопенгауэра – вряд ли он близок ей, - но и он так же говорил: “Жизнь – это сон”. И он также тяготел к буддизму. Хотя своих последователей подобная мысль находила во все времена, и не только на Востоке: её можно связать с разделением Платоном мира на материальный и идеальный – мир мнимых вещей и мир вечных эйдосов; а затем со схоластичным догматом об “истинном бытии” Бога и “неистинном” – сотворённого Им…
 Неординарного человека в Вере видишь, если не с первого, то со второго взгляда. Она любит обратить на себя внимание, задавая смущающие преподавателей вопросы, высказывая свою точку зрения вместо общепринятой. Но удивляет то, что под всей этой внешней беспечностью, даже некоторой развязностью и эксцентричностью, кроется глубина. Человек, который не стесняется в выражениях, и человек, который способен чувствовать прекрасное. Это и являлось наиболее сложным и странным противоречием её личности – этичного и эстетичного.
 Вероятно, что эту самую глубину, которую редко находишь даже в умных, образованных людях, Алёна и полюбила… Но нет, не полюбила – скорее, заинтересовалась ей. Иначе с таким человеком, как Вера, она бы не сошлась.
 Интерес? Только ли?.. Нет, что-то ещё. Куда более глубокое, куда более сокровенное, и не совсем понятное. Интимное.
 Некое томление испытывала Алёна к ней, к этой красноволосой девушке с густо подведёнными глазами. Лёгкое, словно струящиеся тёплые струи… Словно смутное предчувствие грядущей весны… Но, желая быть честной с собой до конца, она признавалась себе в том, что не в первый раз она испытывает подобное чувство к девушке. Далёкое воспоминание. Одно из многих, изгнанных ею в самые недра сознания, но так и не вытесненное в бессознательное. Отголосок давней боли. И сладостного удовольствия.
 Около семи лет прошло, но сейчас воспоминание вернулось к ней. Она любила эту девушку. Они любили друг друга. Она казалась ей самым совершенным созданием из всего, и ей не хотелось звать её человеком, она предпочитала – цветком… Белоснежной лилией…
 …Этот цветок причинил ей боль. Обнажил скрытые шипы, и глубоко ранил. Она была членом той секты, того магического Ордена, из которого Алёна бежала, так и не получив посвящения. А она имела высокий статус, ей предрекали титул Верховной Жрицы. Хотя она была всего на пять лет старше Алёны. Она много чего поведала ей, что не должна была знать неофитка. Но их пути разошлись. А белоснежный цветок был очень ревнив не только по отношению к другим людям, но и к другим верам. Она не хотела отпускать Алёну. Тогда-то Алёне и пришлось бежать. Отец знал о сектантах и магии, он допускал полную свободу выбора пути своей дочери, не разубеждая, но и прямо не поддерживая её отношения с ними. Тем не менее, даже ему она не могла рассказать всё. Но пыталась, пыталась внушить… Она сознавала, что ей придётся остаться с ней, или испытать её месть. Но она считала, что можно силой воли изменить свой рок. И она изменила. Она пыталась внушить отцу, что они должны уехать, но, будто помимо её воли, отца перевели в город Актау, предоставив высокую должность в местной больнице. Алёна усмотрела в этом участие Высших Сил, а именно – Божью помощь. И правильность своего пути.
 И она попыталась забыть о них… и о ней. Хотя нередко с тех пор она стонала и не могла уснуть по ночам, тоскуя по ней. Резала ножом руки, желая болью физической заглушить душевную боль. Выкрикивала её имя, и плача в беспомощном отчаянии, падала на колени, и молилась. Любовью к Богу преодолевая любовь к ней. Через несколько лет она встретила Сашу, первого человека, которому смогла доверить свою боль и свои страхи. Но она не ожидала, что маги начнут преследовать его. Ему, конечно, многое не было ведомо, как, например, и то, что так понравившиеся ему стихи были, в том числе, посвящены ей, включая «Я шагаю по лезвиям бритв…» Тогда Алёна высказала предположение, что сектанты преследуют его, потому что он взял часть её знания… На самом деле – теперь она понимала это – они преследовали его только за то, что он сумел понравиться Алёне. Вызвать её симпатию. Она сказала ему “нет”, желая спасти его. Но не спасла… И так будет с каждым. И это было её местью… А Алёна всё ещё любила её.
 Любовь?.. Любовь принимает различные формы. Она видела эти многочисленные формы и принимала их все. Однако Любовь – одна. Много – влюбленностей, которые иногда сложно отличить от Любви. А эта симпатия, чувственная и эмоциональная симпатия к Вере – не любовь. И к Саше не было любви. Но была близость. И она не сомневалась больше…
 …Ей необходимо уйти. Уйти от Веры, поскольку она не знает, сумеет ли устоять перед этим томлением, - и во благо самой Веры. Уйти из церкви, поскольку сомнения в истинности подобного учения слишком велики. Существенны различия в понимании мира между людьми Востока и Запада. Не способен рационалистичный и прагматичный европеец полностью понять и суметь воспользоваться теми методами, что преподаёт восточная мудрость. Сомнительна и логика подобного синтеза: имея общее в морально-нравственном отношении, и признавая земную жизнь страданием, и - потому проклятые Ницше, как религии d;cadence, - христианство и буддизм всё же имеют немало различий; хотя бы в том, что, в отличие от преемственных и потому сходных во всех основных положениях иудаизма, христианства и ислама, буддизм политеистичен: в нём присутствует (хоть и не играет значительной роли) пантеон индуистских божеств.
 Даже русское сознание, испокон веков находящееся где-то между Западом и Востоком, берёт истоки на Западе, и ближе к нему. Хотя эзотерическая традиция всегда стремилась объединить мудрость всех религий, поскольку они имеют общее происхождение. К XX столетию, в том числе, после теософского учения Блаватской, эта традиция широко распространилась. И многие религии Нью Эйдж основывались на синтезе западного и восточного знания.
 Если люди, создающие подобные секты, и смеющие называть себя “пророками”, “учителями Слова Его”, действительно одухотворены и снискали Его Истину, то почему… Почему каждый человек не способен познать Её? Найти своего Бога?.. Или, если на то пошло, своего Дьявола?..
 Где разница между Богом православным и протестантским? Между иудейским Яхве и Аллахом мусульман? Разница в обрядности, разница в священных текстах. Но книги написаны людьми. А Бог ведь един? Един в Троице и Един в единстве? Ведь не случайно в древнееврейском тексте первоначально Бог, сотворивший Небо и Землю, - это Боги (Элохим), множественное число…
 Так она будет искать своего Бога, а не навязанного другим человеком.
 Откуда знать одному человеку Всеобщую Истину?
 Даже Ницше, проклинавший и презиравший христианство, в своём «Антихристе» называл только Иисуса достойным уважения, и на своей жизни давшим пример евангельской практики, единственно ведущей к Богу: без “раскаяния”, без “молитвы о прощении”, без понятий “греха” и “прощения через веру”. Без самих понятий “добра” и “зла”. Ибо что значило бы Добро, не будь Зла?
 Лишь две уравновешивающие друг друга силы, одинаково владеющие человеком, и воплощённые в Боге и Сатане.
 С древних лет человек поклонялся и приносил жертвы в равной мере богам добрым и злым. Дабы отвадить от этой привычки, и иметь полную власть над человеком, ортодоксальное христианство придумало много способов, включая понятия “греха” и “наказания”; и изображая Сатану как ужасное уродливое чудовище, тогда как изначально он был ангелом… Но чем более христианство усердствовало в этом, дойдя до изобретения инквизиции, тем больше людей соблазняла и привлекала противоположная жестокому Богу сущность. И даже святой Кэдмон в поэме, написанной в конце VII века, представляет Сатану гордым падшим ангелом. Этот образ особенно ярко воплотился в «Потерянном Рае» Мильтона: непокорный, гордый и величественный противник Бога – тёмный ангел Люцифер. Он нашёл своё развитие сначала в романтизме Байрона и Блейка, и далее во французском декадансе и русском символизме. Среди наиболее “одержимых” поэтов Серебряного века стоит упомянуть Фёдора Сологуба, Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Зинаиду Гиппиус и Мирру Лохвицкую.

О, мы, - несчастные,
Мы, - осуждённые,
Добру причастные,
Злом побеждённые,
В мечтах – великие,
В деяньях – ложные,
В порывах – дикие,
В слезах – ничтожные!

Судьбой избранные,
Чуждаясь счастия,
Мы бродим, - странные, -
Среди ненастия;
В звезду влюблённые,
Звездой хранимые,
Неутолённые,
Неутолимые.

О, мы, - несчастные,
Мы, - осуждённые,
Добру причастные,
Во зле рождённые.
Плода познания
В грехе вкусившие,
Во тьме изгнания
Свой Рай забывшие!

 В середине XX века культ Сатаны, как божества научного прогресса, терпимости ко всем людским слабостям и прихотям, вырос в официальную религию (или пародию на неё), основанную Ла-Веем. Хотя возникли и некоторые другие организации, например, Храм Сета - несмотря на то, что опирается на древнеегипетскую мифологию, тем не менее, злой бог пустыни всё же является дальним предком христианского Сатаны. Различные общества сатанинского или языческого характера распространились по всему земному миру.
 Не говоря о рок-культуре, где так называемое “мракобесие” достигло наивысшего расцвета: от положивших начало подобной идеологии Black Sabbath до нынешней экспансии блэк-метала, начавшейся со стран Скандинавии и охватившей все уголки земного шара, включая Ближний Восток, Японию, Латинскую Америку и Австралию. На первой проповеди пастор назвал Мэнсона “опасным проповедником”, но Брайан Уорнер - Антихрист-Суперзвезда, лишь насмехался над легковерием и паникёрством церковников, будучи сам атеистом. Наверное, пастор не знал тех, чьи имена должны наводить на христианскую церковь настоящий ужас, как, например: Mayhem, Emperor, Gorgoroth, Satyricon, Marduk, Belphegor, Behemoth; или, вероятно, более пафосно-театральные, но не в меньшей степени славословящие Сатану или, во всяком случае, проклинающие христианство: Ancient, Dimmu Borgir, Cradle of Filth, Theatres des Vampires, Ancient Ceremony, Opera IX, Tyrant… Поистине, имя им – Легион!
 К началу XXI века, по крайней мере, европейский мир преодолел религиозную тиранию, но во многих странах Ближнего Востока всё ещё имела место теократия (благо, Казахстан к ним не относился), где за малейший грех (в том числе, за критику духовенства) грозило наказание от избиения камнями до смертного приговора, к которому приговорили, в том числе, Салмана Рушди за роман «Сатанинские стихи». Цивилизованное же Новое Время (которое Ла-Вей обозначил как Anno Satanas), освободившееся из-под церковного гнёта, дало возможность думающим людям распространять свои мысли и домыслы, собирая под знаменем своей “истины” людей, менее думающих и находящих чужую “истину” близкой себе.
 Но Истина в том, что истинно то, во что верит сам человек. И это было Истиной Алёны. И так она будет искать Бога своего, а не навязанного другим человеком.
 Противоречия в девушке Вере и в религиозной вере… В Алёне самой немало противоречий, и чтобы разобраться в них, надо уйти от чужих. Вернее, от чуждых, неблизких ей людей, и неблизких ей догм.
 Уйти на время, чтобы вновь, как раньше, быть в мире с собой. Уйти подальше, чтобы вновь обрести пошатнувшуюся веру. Уйти от всех, чтобы не причинить никому боли. Уйти в себя. Быть одной. Но она не будет одна…

Глава 8. Принятие

 Немало дней прошло с того дня, когда она всё решила для себя.
 Как прежде летел, а затем, затихая, неделями неподвижно лежал снег. Как прежде светило яркое и всё же холодное Солнце.
 Две недели она промучилась с температурой, почти не покидая квартиры. Две недели думала и ждала. Но больше ждала: размышлять, когда тело горит в жару, а голову сжимает боль при каждом повороте шеи, – мучительно.
 И всё же она что-то набрасывала себе в дневник - свои рассуждения и больные видения, из числа тех немногих, что ещё посещали её. Также рисовала, по большей части репродукции: рисунки Мунка, Альфреда Кубина, Редона; начала, но так и не окончила «Покинутую» Клингера. Написала сумрачное море, навеявшее тоскливые воспоминания прошлого, и так и не изобразила бредущую по берегу, и скрывающую руками лицо, девушку: её фигура, её образ болезненно воспринимался больным сознанием Алёны.
 Фауст всё чаще вылезал из шапки и спал в её ногах. Мама работала, и, кажется, постепенно забывала прошедшее. С наступлением февраля, зима неожиданно сдала позиции. Температура держалась на уровне близком нулю градусов, а снег начал слегка подтаивать. Однажды даже прошёл дождь.
 Всё стремилось встретить весну в новом, в обновлённом образе. Всё располагало к этому.
 А она намеревалась вернуться к прошлому. Но так могло показаться лишь на поверхностный взгляд. Потому что это не было возвращением к прошлому, но его принятием…
 Она тоже чувствовала себя другой, обновлённой. Она не боялась того, что было. И – о, чудо! – она испытывала радостную готовность принять этот мир, - этот страшный мир.
 Ей так хотелось пропеть:

О, весна без конца и без краю –
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

*  *  *

 Последний раз она посетила церковь 12 февраля.
 Свобода совести, предлагающая выбор, иногда заманивает в ловушку лживых учений, и, доверяясь до конца убедительным словам харизматичного проповедника, человек, словно заворожившей его гадалке, отдаёт ему все свои деньги, или даже, следуя воли учителя, которого почитает за бога во плоти, убивает себя. Массовое самоубийство имело место в джунглях Гайаны, где основали поселение прихожане секты Храм народов во главе с преподобным Джимом Джонсом; также, хоть и в меньших масштабах, его совершили члены Ветви Давидовой, возглавляемой Дэвидом Корешом.
 Не имеет значения, каково изменение обрядности, уводящее от ортодоксии: переворачивают ли во храме крест, ставят ли на его место зеркало, или заменяют молитву медитацией. Так же как не имеет значения и сама ортодоксия – ведь “истинной” эту веру объявили такие же люди, и не без своих корыстных целей. Любая из навязанных вер ограничивает свободу человека, и, в первую очередь, свободу мысли, подчиняя мышление силе догматов, подобно тому, как в средние века философия превратилась в служанку теологии. А человек, по выражению Сартра, осуждён быть свободным.
 Но, - насколько могла судить Алёна по одной краткой беседе и своим наблюдениям, - не из жажды наживы, не из помыслов насилия и убийства, не из стремления оставить свой отпечаток в веках (о, во времена жестокой христианской догматики имя великого ересиарха, осуждённого на огонь, несомненно бы попало в анналы инквизиции), Василий Витальевич руководил своей сектой, именуемой Церковью Познания. Среди его целей не намечалось зомбирование и подчинение людей своей воли. Нет, руководили им (и, может, это самое страшное) светлые убеждения в возможности людского очищения и просветления: познания себя, и познания Бога в себе путём не божественного откровения, но медитации. И, как он сам любил повторять, только Бог ему судья в сей “святой лжи”. Так же, как и ей…
 Она не прощалась. Веры не было в церкви в этот день, и она надеялась (хотя - зачем же скрывать от себя? - и боялась), что больше с ней не встретится.
 Вере, очевидно, импонировала методика медитаций и остальных восточных упражнений, которые она практиковала ранее, занимаясь йогой. Ярко красноволосая девушка с густо подведёнными глазами, глубоко скрывающая своё настоящее лицо под всевозможными и нередко противоречащими друг другу масками – персонами, “фанатеющая” от Арии и Rammstein, имеющая ориентацию, называемую нетрадиционной, - неординарная, разносторонняя личность, она обладала наряду с детской и обезоруживающей притягательностью и некой отталкивающей силой. Несомненно, ей импонировали эти методики, поскольку она верила, скорей, в карму, нежели в душу. А потому, не пытаясь спасти её, она вела тот образ жизни, который присущ современным подросткам, и который претил и был морально чужд Алёне.
 Итак, она не прощалась. Ничего не сказала пастору, хотя хотелось сказать многое, и хотелось просто завершить прерванную беседу. Она прослушала проповедь, и в перерыве перед упражнениями тихо и незаметно, подобно тени, которую никто особо и не замечал, ушла в прохладный вечер уходящей зимы.
 (Вот оно – внешнее, самое заметное отличие! Активная, шумная и даже эксцентричная, - ярко выраженный холерик, - Вера, и тихая флегматично-меланхоличная Алёна: полные противоположности экстраверта и интроверта).
 Она стояла на остановке, вдыхая этот холодный воздух полной грудью – ей казалось, что она сбросила с себя тяготившее её бремя, что она свободна от других людей, и отныне отвечает только перед своей совестью и только перед Богом. Теперь её путь лежал домой.
 Она стояла в сумерках, и лёгкий снег таял на тёмном плаще, на юбке… Всё, что было на ней – цвета вороного крыла. Того, что кричал Nevermore, того, что пророчил герою По печаль… И сама она – тихая, бесшумная тень – подобна Лигейе: тёмными волосами, мягко ложащимися на плечи, непослушной чёлкой, прядями спадающей на лицо, овальным лицом с тонкими чертами, изящным изгибом слегка вздёрнутого носа, чуть полными детскими губами, и глубоко, бесконечно грустными глазами, изменяющими свой цвет от зелёных до чёрных.
 Снег таял, скоро он перестанет. И скоро, уже скоро, он, лежавший могильной насыпью над травой и асфальтом свыше трёх месяцев, растает.
 Она это чувствовала, - так, как чувствовала и свою раннюю смерть, - приближалась весна! И она пела ей гимн:

За мученья, за гибель – я знаю –
Всё равно: принимаю тебя!

*  *  *

 В синем небе среди неспешно плывущих пушистых облаков самой разнообразной формы светило тёплое Солнце. Время близилось к вечеру, и ветер, уводящий облака прочь, неумолимо крепчал, и шелестел кустами и пакетами, застрявшими меж металлических прутьев. Снега не было словно никогда – здесь он не частый гость, в отличие от ветра или дождя.
 Людей тоже не было. Она точно знала, что их нет здесь. Живые предпочитают не помнить об умерших. Только тогда, когда наступают определённые дни или ночи, и смутное беспокойство овладевает бодрствующими среди мирской суеты, и не ведающими, что лишь спят, они смутно чувствуют их. Неясное беспокойство, не связанное с насущными потребностями и проблемами, сопутствующими их удовлетворению, охватывает живущих, и они вдруг вспоминают, и спешат, откладывая дела, навестить покой умерших родственников и друзей. Чтобы вновь на время забыть про скорбный удел.
 А те, кто презрел суету никчёмных дел, и погрузился в себя, помнят всегда обо всём.
 И те, кто устал, и те, кому всё равно; и те, кто видит мир иной, и потому забыть не способны.
 А потому, она была здесь одна.
 И сейчас помнила всё, что так хотела забыть. Помнила кладбище, и ворона, севшего на распятие. Помнила ту долгую беседу, когда за окном резвился ветер. И помнила слова, последние слова, написанные для неё. Слова, подобные тем, которые некогда написал Кьеркегор своей возлюбленной: и с кем бы ты ни была в этой жизни, я верю, что в вечности ты останешься со мной.
 Этих воспоминаний было достаточно. Она ясно понимала себя. Прекрасно понимала свои чувства. Она хотела разделить страдание его души. Позволить ей обитать в ней - позволить жить… Она оставалась здесь, пусть не наяву (или - напротив!), но она оставалась здесь. Оставалась с ним.

Летает душа, страдает давно,
А в глазах её боль, застыло одно:
Зачем же вы, люди, меня погубили,
Не сказали, что лучше мне жить в этом мире?
Нет мне покоя, что делать теперь?
Жизнь утекла, захлопнулась дверь.
Я сказала душе: "Погуляем со мной,
Где ветер поёт, где вечный покой."
Но душа прошептала: "Я не твоя,
Береги свою душу, она же душа!.."
Упорхнула неслышно, сказав тихо мне,
Быть может, всё это было во сне?
Душа улетала, но вдруг растворилась,
Так же внезапно, как вдруг появилась.
Я в ту ночь не спала, и кто-то не спал -
Сердце забилось, из мёртвых восстал.

 Ветер, всё усиливающийся ветер, облачившись в слова, прошептал ей на ухо:
 - Ты вспомнила всё, что было?
 - Да.
 - И ты всё же хочешь остаться со мной?
 - Да.
 - Остаться с пустотой? Остаться одной?
 - Да, одной…
 - Ты вернула мне жизнь.
 Ветер ласково обвеял её щёки, словно нежно, едва коснувшись, поцеловал.
 Алёна в одиночестве сидела на скамье возле могилы.
 Она открыла глаза.
 Ночь обволакивала комнату.
 Что за чудный сон!
 В темноте она увидела силуэт нечётко, но услышала ясно. На краю кровати мурлыкал Фауст.

*  *  *

 Или – вовсе не сон?

Осень 2005 – весна 2006,
Зима 2008

В тексте цитируются стихи Фёдора Сологуба, Зинаиды Гиппиус, Шарля Бодлера (в переводе Эллиса), Константина Бальмонта, Эдгара Аллана По (в переводе Константина Бальмонта), Дмитрия Мережковского, Иоганна Вольфганга фон Гёте (в переводе Бориса Пастернака), Мирры Лохвицкой, Александра Блока; тексты песен групп: Пикник, Кино, Nautilus Pompilius, Агата Кристи, Крематорий, Ария, Маврик Otto Dix, Ю-Питер.

 Также приводятся стихотворения Метаморфозы Тени: Мир прекрасен без людей…; Об одиночестве; Я шагаю по лезвиям бритв…; Алые слёзы; Душа.