Психиатрические хроники

 Анамнез – анализ – диагноз.
           Можно ли сказать, что все было на самом деле? И так ли это было? Попробуйте спросить двух очевидцев одного и того же события – получите совершенно разные картины.  Получается, что оба врут? Нет, конечно, ведь даже если оба держат слона за хвост: один скажет, что он тонкий и плотный, другой –сухой и шероховатый.  Каждый прав, только у каждого система чувств и определений разная. Потому на эту историю не стоит смотреть моими глазами, хотя писать я буду от своего лица, передавать именно то, что я чувствовала. Я же предлагаю принять на веру только то, что Вы поймете и почувствуете.
        Вопросы жизни,  смерти, отношений  между  человеками:  любовь,  достоинство,  справедливость,  взаимопонимание,  разочарование,  бессмысленность существования,  одиночество,  отсутствие воли  -  все в разной степени, но касается, так или иначе, каждого.  И реагируем на ситуации, согласно темпераменту и воспитанию.  Наслоение проблем, трудность в поисках выхода, правильного решения, отсутствие воли и как возможный  результат - патовая ситуация, т.е. "пони бегает по кругу", жуткому кругу своих переживаний и совсем ей это не интересно.
        Значит нужно сойти с дистанции, в этом кроссе победителей не бывает. Как? Куда?  Можно осквернить своими слезами близлежащую церковь. Кому –то, говорят, помогло. Я не пытаюсь, не верю, не верую, а точнее, не знаю. А может потому и застопорил Всевышний иголку патефона на моей пластинке жизни, и песня про «Сурка» заела на одной фразе. Вот так и праздную День Сурка не один год: ..и мой всегда, и мой везде..  А везде, помимо религии, есть интересные люди, им дают такое ответственное название : ПСИХОЛОГ!, Название самым прямым образом указывает на то, что этот некто выслушав мои сопли и стоны руками разведет мою беду, и я стану  счастлива. Ок, но для меня не секрет, что сейчас психологом становится любой, получив диплом в ближайшем учебном заведении. Работа не пыльная, модная. Но нести убогому коньюктурщику свою больную душу – пошлость.
          Выходит, что на  долю  таких страдальцев  от необходимости выбора в силу своего ума и воображения,  доходящих в этом процессе  до полного истощения воли, по моему, некогда наивному убеждению оставалась матушка  - психиатрия.  Наука все же, и до определенного момента я полагалась на ее объективность и медицинскую гуманность.  Забыла ужасы Гольего и Петросян? Нет, просто дошла до «помогите!»  И  где-то в глупой голове сидела глупая мысль, что я - птица мелкая, вполне вменяема, и применять ко мне насилие – излишние хлопоты.
 Впрочем, «от печки»..
        Допустим , я на протяжении ряда лет испытываю определенный душевный дискомфорт. Принимать кардинальные меры  и уйти из жизни по собственной воле не могу: труслива, нет желания причинить боль близким людям. А значит нужно жить и работать. И все трудней и трудней оставаться на плаву, дабы сохранить себя. Потому иду тропой, народу непонятной и пугающей, к доктору психиатру. Помощи желаю, реальной, во имя и на благо. 
       Первый заход оказался более-менее удачным. Приняли, лечили, хотя большой заботы о своем здоровье я не ощущала, но не тревожила медиков понапрасну, имела право свободного передвижения и мобильную связь с близкими. Это меня поддерживало морально и как бы то ни было -состояние некоторым образом стабилизировалось. Я ничуть не умаляю  прогресса терапии разных невротических, депрессивных состояний , и в этом я вполне доверяю специалистам.
     Но я слишком поздно поняла, что отсутствие ограничений воли пациента обязано быть нормой в любых лечебных заведениях. Естественно, что есть правила, установленный режим и с ним добровольно смиряешься, если это устроено и  разъяснено доходчиво и с максимальным УВАЖЕНИЕМ к пациенту.
      Второй этап хождения за душевным равновесием  начался не совсем удачно, вернее - хуже не бывает на мой, возможно не самый покладистый нрав.  Милая доктор, что лечила меня раньше, выслушав мои слезы доктор,  предложила пролечиться в другом отделении, мотивировала более острым состоянием моих истерик.
      Ок. . Мой первый и единственный  вопрос был о том, насколько будут ограничены мои права: связь, выход на прогулку без надзора, возможность читать и рисовать.  И ничего конкретного я не услышала, но, в силу характера, рискнула принять правила игры, которые придется усваивать в процессе. Выходило, что реальным проблемам добавился интерес: что это есть настоящая «психушка», и поскольку терять мне особенно нечего: радостей - мало, гадостей- немерено, и  нужно разнообразить хотя бы их, согласилась.
    После приема случился маленький казус. Медсестрам было велено сопроводить меня вместе с больничной карточкой в другой корпус. Но я замешкалась,  надевая босоножки. Женщины предложили мне поторапливаться и догнать их по дороге. Выйдя на улицу, я не увидела своих сопроводительниц, и не знала куда идти, где тот корпус мне никто не объяснил. Прогуливающиеся в это время страдальцы ничего вразумительного сказать мне не могли, вернее - им было глубоко безразлично. Мне трудно было оценить их «святое  блаженство», и  впала я в панику , озвучив:  «БОЖЕ МОЙ! ЭТО КАКОЙ-ТО ДУРДОМ!»
Сообразила быстро - никто не смеялся..

       Песнь первая.
       Наконец ,  я разглядела фигуры стремительно удаляющихся от меня сопровождающих. Бежать интуитивно не решилась,  только жестикулировала и негромко взывала меня подождать. В ответ я получила жесты, что нужно куда-то повернуть. Дойдя до поворота, я наткнулась на охранников, попыталась у них вызнать, куда исчезли милые дамы, и куда мне нужно свернуть.  Охрана не смогла  понять взъерошенную запыхавшуюся тетку, но за беглую  пациентку, к счастью, не приняла.  Наконец  я сама сообразила, что мне указывали на главный, поликлинический корпус. Помчалась туда и почти настигла своих женщин, но они уже проходили  по аллее дальше. Ой, да спасибо огромное, они потрудились жестами и междометьями объяснить, что мне нужно именно в этот корпус, и карточка моя там, в регистратуре.
      Регистратор,  действительно, уже ожидала меня и любезно предложила пройти в такой-то кабинет.  Дожидаться мне пришлось изрядно. Прием вела маленькая пожилая женщина. Я обратила внимание на изобилие золотых украшений. В следующий раз меня поразят креативные брючки под халатом. Бабуля вполне себя ценит – отметила я. Потом неторопливо изучала мое досье, задала надоевшие  мне вопросы о тревогах и тоске-тяжести. Я в свою очередь опять запела песню о правах и свободах, интуитивно почувствовав посягательство. Докторица  несуетно уверяла меня, что все будет расчудесно. Тогда я конкретизировала свои интересы: мобильник, книги, рисование.  Но такого же конкретного ответа не дождалась, только утешение-уверенность в том, что меня не обидят и все болезни души вылечат без проблем.  Сразу направила на госпитализацию. Я тогда еще не знала, что являюсь единственной  среди тысяч, которая принесла свои проблемы добровольно. Постигнуть такую ситуацию репрессивным органам  трудно. Преступники не приходят сами, их ловят и вынуждают писать явку с повинной.  А здесь порядок жесток: переступил порог и ты уже не имеешь права на себя. Сделал ты это сам или под «чутким руководством» родных и близких – значения не имеет. Презумпция виновности..
      В мои планы немедленная госпитализация  не входила, поскольку впереди выходные, и я должна повидаться с мамой, предупредить, собраться.  Доктор вняла моему  резону, и мы полюбовно договорились о встрече в понедельник.
      Песнь вторая.
      Утром в понедельник, организм, чуя неладное, отчаянно взбунтовался ангиной с высокой температурой. Но рассудок не пошел на поводу, заглушил его, напрасно спасающее тогда, упрямство горстью таблеток. Но мое тело категорически отказывалось двигаться и ехать каким -либо демократичным транспортом, потому выторговало для себя такси,  разум в лучшие времена на такую сделку никак не согласился бы. Непозволительная роскошь  для выживающей учительницы . Зато таксист оказался чутким малым, убрал низкие частоты звука из вопящих колонок, аккуратно избежал пробок утреннего города и не взял лишнего.
    В поликлинике мне пришлось ожидать очень долго. Бабуля-доктор не очень спешила расставаться с каждым пациентом. Меня всегда озадачивала ситуация долгих ожиданий на приеме у врача. И  казалось, что меня «обслуживают» гораздо быстрей, чем остальных страждущих. Я не очень люблю жаловаться, стараюсь избегать ненужных подробностей. Возможно, так кажется всем ожидающим, не знаю.. Итак, ожидая своего часа в томлении  решила прикорнуть на объемной своей сумке.  На такое нестандартное поведение сразу возникла реакция.  Кто-то подошел, проверил пульс, задал вопрос и получив исчерпывающий ответ: «на госпитализацию», протянул безнадежное для меня: «понятно».
     Кошмар начинался. В приемном отделении звучал человеческий лай. Вернее, это были слова, но интонация  явно имитировала звуковую угрозу и нападение цепных псов. Кто-то пытался вырваться и убежать. Вид санитара наводил ужас, отсутствия мысли в глазах позволило предположить его былую принадлежность к пациентам этой клиники. Но, поскольку я не вызывала физических хлопот, его присутствие, к счастью, было эпизодичным. Мне грубо приказали ждать, потом неправильно прочитали мою фамилию, и я только и могла, что догадаться, что зовут именно меня. Сначала меня допросила фельдшерица или докторица(не определила), достаточно мягко, как добрый следователь о симптомах и,  (меня это несколько рассмешило) умудрилась пожаловаться на свои «такие же» проблемы.
     Дальнейшее мне показалось фильмом про сталинские времена: допрос с пристрастием и полная конфискация имущества. Я опять попыталась узнать, когда смогу связаться с родственниками, на что мне опять  ответить  не потрудились. Мобильник, плеер, документы, деньги, карточки были изъяты без разъяснений. В каждом звуке и жесте чувствовалось раздражение и злоба: «это что? Это ТЕБЕ зачем?» Но когда начали ворошить мое исподнее, и предметы интимной гигиены были перемешаны  с тапочками, мне стало окончательно  плохо. Попыталась частично вернуть все на свое место, натолкнулась на банальную  грубость.  Дальше дело дошло до косметики: "зачем тебе столько? ты куда пришла? возьми один крем!». Я, уже достаточно деморализованная,  тупо стояла на своем: «Мне все это нужно». Да и как объяснить  этим спецам по душам, что один крем для всего тела – это вазелин, дешевый и бестолковый, и что иную женщину может привести в относительное равновесие нанесение макияжа, массаж рук, ног и проч.. Что мытье полов меня совершенно не успокаивает, а маска на лице иногда поднимает остатки духа. А  запахи, обоняние - это мой шизоидный пункт, потому без нормальной парфюмированной воды я чувствую себя без кожи. Я прекрасно понимала, что подобные сентенции слишком сложны для сучек, потомков шарикова, потому бесполезны. Но что-то их остановило насильно изымать у меня косметичку, и даже альбом с карандашами удалось отстоять. За это мне запретили одеться в домашнее, и выдали дурно пахнущие сорочку и халат, на котором были только три пуговицы сверху.
     Потом  за мной пришли другие тетки.  Из беседы между средним и мелким персоналом я поняла, что мне не светит даже лояльное отношение, поскольку поведут меня скорее в "буйное",  на основании моей активной реакции. Хотя я не могу вспомнить, что повышала голос или физически сопротивлялась. Только тихо и настойчиво выражала несогласие с действиями, и слишком часто задавала вопрос: КОГДА Я СМОГУ ПОЗВОНИТЬ! Возможно, это выглядело слишком невменяемо. Мне никто отвечать не собирался, я превратилась в  ничто, с которым можно обращаться как угодно..
     Тем временем  женщины принялись горячо  обсуждать какие-то свои проблемы, и я отчаянно не понимала, причем тут я, и почему они никуда меня не ведут. Попыталась обратить на себя внимание, поскольку оттягивать дорогу на расстрел, к гильотине и виселице мне совсем не хотелось. На что  опять получила некоторую порцию лая, и гордость Марии-Антуанетты меня покинула насовсем.  А эти шавки,  похоже, окончательно убедились в том, что мне место в «буйном», поскольку с "марсианами" они встречались редко, их язык недоступен пониманию, а значит это прямая угроза безопасности именно для них самих.
       Вели долго. Попыталась узнать подробности: условия, сроки - ничего конкретного не услышала. Войдя в отделение, я реально потеряла дар речи. Серо, мрачно, прокурено, на полу нет признаков плинтусов, на стенах - проемы без дверей, отвалившаяся штукатурка, грубые пробои в местах пролегания канализации, давно отжившая свое, мебель и никаких признаков уюта - загон для животных. И действительно, все здесь выло, скулило, вертелось, стонало и рычало. Глаза мои заняли пол лица.  Сначала до сознания дошел вопль: «Здесь не лечут! Здесь убивают!» Двери на выход были надежно заперты - птичка попалась. В «сестринской» я опять завела песню про мобильник, что-то лепетала о том, что обещали, что обязательно нужно позвонить, успокоить маму. Получила грубый словесный хук: «здесь НЕ ПОЛОЖЕНО!»  Вещи, которые мне удалось отстоять в приемном отделении снова подверглись пристрастному осмотру, забрали Байрона, швырнув так небрежно, что посыпались листы (вероятно, мне  полагалось иметь  азбуку для просмотра картинок), альбом и карандаши. Я не решилась объяснить , кто такой Байрон и почему с ним стоило обойтись вежливей, предчувствуя  вязки на руках..Опять начались терзания по поводу косметики: "зачем она тебе, и столько, тем более- такая дорогая?" Это повторялось несколько раз и мне пришлось парировать: «А вам, женщина, разве не нужна косметика?» Похоже, мой вопрос вызвал замешательство и несколько погасил агрессию. Но все же изъяли, я смирилась с утратой, поскольку подошедшая сестра -хозяйка все-таки сумела донести до меня, что отделение наполовину состоит из криминальных малолеток,  и все это "богатство" уплывет, стоит только отвернуться.  Я поняла это, и еще была немного рада видеть нормальное  к себе отношение, впервые за все время пребывания здесь. Теперь я кое-что понимала и   мягко, как могла, дабы не обрушить на себя шквал лая, попросила медсестру о встречи с доктором. Что-то ее подвигло обещать мне это в ближайшее время. Она понесла мою весьма "романтичную" историю болезни на второй этаж. Я в надежде, что могу отсюда вырваться и, не зная местных порядков, поплелась за ней. Опять грубый окрик: «КУДА..сидеть здесь!»  И тогда я действительно остро почувствовала свою олигофрению: прийти самой, в полном рассудке (который действительно, к несчастью) отказывается работать,  когда кричат и унижают, не представляя никакой угрозы ни для кого, только гипотетически для себя - но это моя личная проблема, беда и, собственно, право.
Песнь третья.
   Вот сижу я на стульчике шатком, оглядываю все выпучленными  глазами: ..не верь, не бойся, не проси.. Сильней всего тревожат запахи - стойкая прокуренность  (а мне запретили здесь иметь сигареты), моча, немытое тело - начало мутить.  А что такое навязчивые идеи я увидела воочию. Кто-то скулил монотонно, просился к маме. Кто-то постоянно рвался из буйной палаты к дочке - воистину, Маргарита.  Ее почему-то грубо футболили, приводили мерзкие, унизительные аргументы, почему ей нельзя идти к дочке. «Маргарита» покорно уходила к своей кровати, разворачивалась и медленно шла опять к выходу.  Большая толстая Светлана поминутно подходила к выходу из палаты, опускала подбородки на грудь и глядя из-под тяжелого лба глазами обиженного ребенка, трубила: "Я захлебуваюс! Помогите хоть чем-нибудь!" Ее так же равнодушно прогоняли, но не проходило и минуты, она возвращалась либо с той же проблемой, либо с ее вариацией, иногда находилась новая тема, например: "Поставьте мне укол от голода! Я умираю!" Какая-то девочка была привязана к кровати и постоянно просила развязать ее,  настаивала на своих правах. Вокруг суетились подростки, кто-то кого-то обижал, отнимал вещи, просил сигареты.  А были активисты, которые рьяно принимались драить пол. Потом я поняла: такое рвение к работе с целью получить любое, хоть небольшое одобрение у олигофренов поднимало значимость в собственных глазах.  Владение шваброй считалось признаком особенности, почти недосягаемой высоты положения.
       Вскоре пришла медсестра. Распорядилась , в какой палате я буду находиться. Возражения санитаров  отвергла резко: кого-то оттуда перевести в другую палату, меня поселить  туда..
       Потом она удивительно ласково пригласила к себе в «сестринскую», нужно было расписаться о том, что я согласна с режимом. Мое несогласие грозило аминазином и длительным пребыванием здесь - интуитивно сообразила я и удовлетворила принципиальную просьбу-приказ, который для меня принципиально ничего, в конце концов, не значил. Тон в отношении резко изменился, к моему имени приделали "чка", отметили с завистью мои холеные руки. Подозреваю, что она получила определенные указания от врача по поводу меня.
       Вскоре появилась доктор, милая девушка возраста моей дочери, на губах усмешка, то ли от смущения, то ли что-то нервное,  но, скорее всего, еще не сволочь, не успела. Она ответила на мои вопросы и заверила о том, что мне придется потерпеть ночь, поскольку завтра предполагается большая выписка на втором этаже и там мне будет значительно комфортней. Но мобильника я сейчас, в этом отделении не получу, все будет возможно только после моего перемещения в другое отделение. И вдруг прониклась моими тревогами о маме и записала телефон дочери, пообещала сообщить ей , что со мной все в порядке. И даже выполнила мою просьбу, за что я была очень благодарна.
     Палата, в которую меня поселили , была очень тихой в прямом смысле. Бабуся и одна девочка спали все время, другая была подхвачена юными уголовницами на патронаж и появилась только на ночь.  Еще одна, Юленька, славное создание, была немного тревожной и навязчивой и очень  страдала от своей растяпистости.  Ее обижали шустрые уголовницы, отнимали вещи, она переживала, то забирала их с помощью санитаров, то отдавала обратно, опасаясь побоев.
      Забавно, что сначала я не могла понять вопрос о том, кто меня сюда привел: родственники, скорая, милиция, соседи? До моих теперешних «властителей» никак не могло дойти, что я пришла сюда сама.  А  потом поняла, что санитары и медсестры-браться разговаривают с болезными на равных, мыслят теми же категориями и не считают зазорным "подшутить" над увечьем пациента. Так, медбратья крайне пошло обходились с обездоленной от рождения "Джульеттой" в которой проснулось естественное желание нравиться. На фоне такого гармоничного взаимопонимания я действительно выглядела опасной  шизнутой.
       Поселив меня напротив "буйных" персонал мудро убил двух зайцев: обеспечил наблюдение за мной и оградил от нежелательных контактов. Огромной проблемой оказался туалет, он постоянно был населен курящими девочками, и я совершала огромное мыслительное и интуитивное усилие, как попасть туда в период наименьшего скопления народа, для того, чтобы на мою задницу никто не стряхивал пепел.
       Ужин напоминал процесс кормления поросят. Я обратила внимание – пациенты не воспринимают такую категорию, как очередь.  Как в туалете, так и в столовой происходит бешеная толкотня. Кушают жадно, выедают остатки с других мисок. Дикое зрелище..
       После ужина мне дали маленькую синюю таблетку, название и действие которой мне сказать категорически отказались. Не могу сказать, что стало легче, но появилась эмоциональная заторможенность. Уснуть я не могла, было очень шумно. Надеялась на ночь, когда все трудные забудутся в аминазине. Мне поставили амитриптилин, дали феназепам, но искусственный сон не мог преодолеть мышечную зажатость. Казалось, что в палату проникал весь табачный дым из туалета. Светлана нагуляла свою порцию аминазина, но этого хватило часа на три, и она опять стала "умирать и захлебуваться". Но самыми беспокойными оказались медбраться. Они в полный голос обсуждали свои студенческие проблемы.  Я не выдержала и пошла просить о тишине. Боялась аминазина, конечно, но пошла.. Просьба была проигнорирована.  Но и аминазина было жалко, к счастью..

Песнь четвертая.

        Подъем протрубили раньше шести. Попытка выяснить - для чего, не удалась.  Как, впрочем, я не смогла это узнать до конца своего пребывания здесь. Джульетта особенно не вникая в качество своей работы, помыла пол.
       Я ждала. И параллельно в голове крутился план, как мне выбраться отсюда. Но кроме как обратиться к родственникам  медикам ничего конструктивного в голову не приходило. Оставалось надеяться  на то, что дочь меня здесь в любом случае  найдет и будем вместе думать. Я не могла быть уверена в звонке доктора, поскольку с многочисленным обманом "во благо" сталкивалась слишком много в последнее время. Прошел завтрак, и дали  синюю таблетку, которая, полагаю должна сделать меня покорной. А я не оставляла своей настойчивости и постоянно дергала медсестру: когда?! ..И перед самым обедом я получаю от неё вердикт: мест на втором этаже  все равно нет, придется терпеть.
       Истерика..но какая-то вялая, не затяжная, не «от души».. Фармакология действительно далеко шагнула. Главным аргументом моих слез было то, что я пришла сама, доверила вам, уважаемые лекари-врачеватели, свою беду, но, узнав в каких условиях окажусь, я с большим удовольствием согласилась бы на сепуку.
       Истерика играла против меня, могли обойтись очень строго. Кажется, кто-то из санитаров кричал: «Какой ей, такой, второй этаж?»  Усекла  быстро - эмоции дома, и чтоб соседей не беспокоить! Негативные переживания нужно подавлять. Категория сочувствия не предусмотрена ни в миру, ни в "дурке".
       Спасибо фармакологии, состояние отчаяния продлилось не долго, но кушать  я не пошла. Стала охотиться на фею-доктора. Она ускользала все время, прошел слух - комиссия. У меня не было особых забот,  и я настроилась на упорное ожидания, собирая все свое здравомыслие на защиту себя в предлагаемых условиях.
       Наконец, мне удалось схватить фею-доктора за крылышко. Она согласилась перевести с условием, что  в моем распоряжении будет только диван в коридоре. "Если там возможна относительная тишина, и я смогу читать и рисовать, меня устроит и гамак" –  обрадовалась, если можно это так назвать, я. Кажется, жизнь понемногу налаживалась.  Мне даже вернули Байрона, но альбома с карандашами я пока не дождалась..

Песнь пятая.
      
Переселение, наконец,  состоялось. Сразу обратила внимание на преимущества. Цветы, телевизор, унитазы и курят гораздо меньше. Сначала поместили в палату, где было раскладное кресло. После жесткой кровати болели ноги и ребра, потому мне кресло показалось подарком судьбы.  Но ..там была Клеопатра- это не женщина, а шаровая молния, вернее - две шаровые молнии, сцепленные по типу снеговика.  Восточное лицо с нарисованными как тату, бровями и навязчивая подводка глаз делала ее действительно похожей на египетскую царицу. И все бы было хорошо, если бы она умела молчать. Поток банальностей, повторений и несусветной чепухи действительно могли бы меня свести с ума. И..о чудо! Неожиданно освободилось  место в другой палате. Конечно, жесткую кровать теперь придется терпеть до конца своего пребывания.  Справедливости ради нужно сказать о том, что в комплекте эта койка предполагает ортопедический матрац , а не чахлую подстилку, толщиной с байковое одеяло. Я же все это время со стонами переворачивалась, это было бы настоящей пыткой, если бы не седативное свойство лекарств. Но зато я была избавлена от круглосуточного общения с пустомелей.
       В моей новой обители было солидно тихо. Слева от меня лежала баба Тома, только она смеялась постоянно, вернее клокотала очень тихонько на все чтобы ни услышала, пукала ночью и совершала странные па лежа на кровати. Все бы ничего, но она была главным поставщиком сигарет для подростков, потому утром нас будили паломники,  и это раздражало Наташу, которая жестко прогоняла ранних пташек.
       Наташа, не смотря на своего предполагаемого раннего Альцгеймера обладала трезвым рассудком и прямотой, при полном отсутствии хамства. Чувствовалась хорошая литературная база.. но вот такое горе. Нацелена на борьбу , и я всегда буду желать ей удачи и сил.
       Людмила на кровати посреди палаты поначалу совсем молчала, но при этом она могла  часами сидеть в одной позе. Это не напрягало, но воображение почему-то рисовало совсем не радостные картины ее жизни. Я почему-то вспоминала потасовку на первом этаже, когда две женщины подрались в коридоре. Причем одна из них выглядела очень тихой. Но санитары рассказали, что ей специально выбили передние зубы, поскольку раньше она неожиданно нападала и кусала..
       Другая соседка, Светлана,  выглядела совершенно нормальной, с обычными достоинствами и недостатками. Мне понравилась  атмосфера, когда ни у кого не возникает желания задавать лишних вопросов, «ковыряться» в причинах попадания сюда. И еще такая немаловажная деталь: все мои соседки провели достаточно длительный срок на первом этаже.  До меня постепенно начинало доходить смысл такой «терапии». Первый этаж попросту ломает морально, человек всегда в страхе, что «опустят», покорный и ласковый, и достаточно вменяем, не позволит себе проявить всю «широту»  натуры. Впоследствии случился эпизод, когда одна из пациенток позволила себе заявить о своих правах, в результате чего незамедлительно была переведена на первый этаж.
       На место бабы Томы пришла вторая Светлана.  Ища спасения от своих проблем, она прибилась к свидетелям Иеговы.  Это наверно как-то помогало ей.  Я прониклась большим уважением к этой женщине. Хотя бы тем, что  не чувствовала никакой агитации в свой лагерь. что среди апологетов этой веры мне увиделось как редкость.  Выглядела Света умницей. Только жуткие приступы тревоги, которые она, сильный внутри, человек, перенесший много страданий и продолжающий глубоко страдать, стремилась преодолеть, вызывали у меня глубокое сочувствие.
       Вечером, на прогулке, на которую я не хотела идти, но повиновалась, и к счастью, нашла меня дочь. Я сунула ей свою пачку сигарет , курить или нет – для меня не так уж важно, но быть дойной коровой для несчастных, но агрессивных подростков у меня желания не было.  Тогда же, наконец , смогла поговорить с мамой, жить стало веселей.  Да и синенькую таблеточку отменили.
       Но прорыв к своему мобильнику я упрямо продолжила. Обнаружила,   что руководит этим процессом старшая сестра и буквально вымолила  у нее обещание принести телефон из приемного отделения. Хотя принцип «не верь » теперь  навсегда приживется в моей  натуре. Но старшая не обманула..
     Кажется,  у Юнга были изложены факты о том, что пациенту намного важней правильный контакт с доктором, больной  верит и как бы выздоравливает, а квалифицированный грубиян отталкивает, усугубляет проблему в случае, когда не в силах помочь. Ну как же этой милой старшей сестре недоставало мягкости и аккуратности в интонациях и смысле слов.

Песнь шестая
      
      Очевидно, что коллектив душевных страдальцев не может избежать тюремных взаимоотношений. Это удобно персоналу. И подростки с жадностью впитывают этот яд. Больно смотреть на выпрашивающих сигареты, девочек, и готовых убить за окурок. А так же бросается в глаза, как к власти в компании стремится самое тупое и агрессивное, потому, собственно и стремится. Но этого можно было бы избежать, если бы персонал различал в больных людей, а не животных. Иногда мне кажется, что некоторым из медицинских сестер просто необходим жесткий курс лечения по месту работы. Когда дежурит сестрица Е  в отделении стоит внутреннее звонкое  напряжение. Эта истеричка не знает динамических и эмоциональных оттенков, «рявк» – единственно возможная реакция на любое, самое безобидное действие больного.  Столкнуться пришлось дважды: попробовала отпроситься от прогулки, либо присоединиться позже ввиду банальной проблемы с туалетом. Она на это  выдвинула свою версию, т.е. заподозрила   желание  украсть чего-нибудь. В столовой чуть ли не швыряла миски людям, при этом использовала любой  мелкий повод , чтобы рявкнуть на скота. Когда мне досталась порция её немотивированного гнева, очень захотелось залепить ей  тюремной миской в тупое лицо. В реальной жизни,  когда встречаю таких людей, стараюсь не повторять встреч впредь, поскольку ни бороться, ни подчиняться я им не могу, что в некоторой степени,  одна из  причин моего нахождения в этом скорбном доме.
      К сожалению, Е не исключение. Младшая,  она и впрямь маленького роста, медсестра обязана водить больных по другим корпусам на обследования, лечение.  Собрав компанию из пяти болезных женщин, давление которых под воздействием таблеток едва достигает  сто, энергично погоняла- ей нужно успеть до какого–то там времени. Мне было не просто, но некоторым было еще хуже. Зайдя в корпус на рентген, одна из нас, самая анемичная барашка попросилась в туалет. Здесь же, на этаже было пограничное отделение, и я попробовала попросить сводить совершенно обессилевшего человека туда. Соответственно получила свою порцию хамства в нужной  динамике. После рентгена нашей  болезной стало еще хуже. Я повела ее и чувствовала, сколько усилий ей приходиться прикладывать, чтобы оставаться в сознании и доползти до своего корпуса.
       А я тем временем вспомнила, что ожидая участи  в приемном отделении,  стала свидетелем того, как тщательно обмусоливается некий инцидент.  Суть истории сводилась к тому, что кто-то, возможно доктор из какого-то отдаленного корпуса, без разрешения посетил их сортир. А сейчас я с ненавистью подумала, лучше бы он тогда замочил всю эту компанию..  Как же болезненная тема сортиров в этом королевстве или совсем скучно живут. И пришла я  в ужас: лечить меня будут дебилы!   Теперь понятно, почему тогда я попыталась  прервать душевную мастурбацию своих мучителей, вынести такое уродство было выше моих сил.
      Случилось так, что постоянно  активная Клеопатра получила от Е. порцию аминазина только за то, что провела энергичную гимнастику утречком в коридоре. Инициатива наказуема.  Но больные попросили продолжить благое дело в более "либеральную" смену. Клеопатра конечно невыносима болтовней и тем,  что привязалась нарисовать ей Байрона с обложки. Мне нужно было изрядно напрягаться, таблетки замедляют процесс, и сама  царица постоянно жужжала над ухом. Просилась поселится  к нам в палату – трепетали наши души. Я не смогла бы  вынести две шаровые молнии сразу..
       Жизнь еще больше наладилась, когда  я получила карандаши и альбом, нарисовала пень и две ветки, потом кровать с полотенцем, на этом мой творческий потенциал исчерпался. Правда, оставался еще  Байрон на гравюре, но его уже полюбила Клеопатра и завершать работу над ним было мукой.  И еще- подарили  возможность самой ходить на процедуры, без погонщика, а значит – почти гулять. Но я переживала, что меня обяжут водить все отделение. Иногда мне необходимо одиночество, я боялась его лишиться.        Но самая неожиданной радостью стало то, что меня отпустили домой на выходные и праздник, это почти четыре дня свободы! Не просила, не ждала, и не надеялась..  С чего бы то? Правда, дочь должна была нести ответственность за мое поведение в "увольнительной" и своевременное прибытие.

Песнь седьмая.
      
       Потихоньку начинает проясняться логика в методе лечения.
       Первый этаж для большинства пациентов – чистилище, длительность пребывания в котором зависит от ряда факторов, но главным из них - «покорность», а так же эффективное прояснение сознания , поскольку выживание там требует хорошей реакции. Перевод в лучшие условия нужно «заслужить». Мне повезло, или у хозяев положения закралось подозрение, что я могу привлечь другие лица к своей проблеме, и тогда возможен скандал. Кстати, я реально продумывала этот вариант, поскольку нормально приспособиться на долгий срок в этих условиях я не представляла для себя возможным. А главное - я не совершила никакого преступления, чтобы на такое  соглашаться.
       «Коллеги» рассказывали более жуткие варианты пребывания, например, в качестве протеста можно отказаться есть и тогда начинают кормить насильно. Только покорность служит пропуском на второй этаж.
         В палате, на втором этаже, в которой я оказалась, все пациенты казались мне весьма трезвомыслящими. Потом, в результате разговоров я узнала, что страдалицы провели достаточно долгий срок в чистилище. Получается замечательная психотерапия, однако! Суть в том, что жуткий страх туда вернуться делает человека максимально бдительным  и осторожным,  рождается потрясающая мудрость, воля быть терпеливым и почтительным к персоналу, а по сему ощущение родства с другими больными, трудности сближают. Но это поверхности. Внутри остаются боли, мучительные и изнуряющие,  тревога, паника, но страх организует волю к подавлению эмоций. 
        Наташу не усыпляют таблетки, и она бежит поспать хоть немного от громко храпящей соседки на диван в коридоре. Выглядит все как курьез. Но трепет, что «опустят» вполне серьезный.
        Светлана умоляет своего бога освободить ее от лечебно – трудовых мероприятий, ей невыносимо слушать оглушающую музыку и вышивать стебельком, а больше всего мутит от лиц, которым невозможно радоваться, но и сострадать тоже. Страх перевода на первый этаж заставляет ее скрывать боли, не настаивать на отмене работы.
        Меня «стебелек» миновал. Я чувствую себя отчаянной симулянткой. Мое спокойствие и оптимизм - всего лишь реакция на смену ситуации и желание поскорее вырваться. Слава богу, копаться в моих проблемах никто не намерен, это никого не волнует, есть стандартное и весьма несложное медикаментозное лечение и будь здоров – не кашляй. В качестве моральной компенсации я приняла факт, что мне назначили массаж и ряд приятных физиолечений.
     Еще мне кажется странной ситуация, когда в одном отделении содержат больных с нервными расстройствами, тут же девочки с более серьезными сдвигами психики и бедняжки, ущербные от рождения. В таком винегрете возможны разные неприятности. Я, например, очень сочувственно относилась к слабоумным, но они воспринимали это как возможность «сесть на шею», приходилось аккуратно снимать, чтобы не вызвать неудовольствие. Некоторые обращались с ними намного жестче, используя слабость как возможность потешиться.
        Но совсем абсурдным мне казалась ситуация, что лечение  для всех было почти одинаковым. Только мне, почти единственной давали капли, подавляющие агрессию. вероятно, я была самой опасной шизнутой, поскольку демонстрировала неприличную для ситуации, воспитанность.  Позже, когда я прочитала инструкцию лекарства для буйных, это меня  сильно насмешило. Это все на основании моей жалобы на раздражительность, которая казалась мне запредельной для себя. Но когда я столкнулась с "распущенными нервами" у некоторых представителей медперсонала, я поняла, что моя невыдержанность - есть образец христианского терпения.  Тогда же было совсем не до гордости за себя и не до смеха совсем. Лекарство оказывало убойное седативное влияние и резко снижало давление. Часто приходилось прилагать усилия, чтобы не грохнуться в обморок.
       Неоправданная импульсивность, нетерпение и жестокость проявлялась на каждом шагу. Можно назвать экзекуцией процедуру, когда брали кровь из вены. «Подумаешь, нежная какая! Здесь тебе не курорт!»  и огромный синяк на руке не проходил целый месяц.
        Дежуря в столовой, я наблюдала такую картину:  у раздатчицы упали миски со стола, и она поднимала их с пола и кидала туда кашу. Какое же остервенение было в ее движениях. Анжела, девушка с ограниченными умственными способностями, но получившая статус «законницы-боевицы-ударницы», а потому и право на вечные трудовые подвиги, даже там, где ей вроде бы не «поручали», начала хватать кружки по четыре сразу за их внутренние стенки. Света справедливо сделала замечание,  на что Анжела оскорбилась и, к нашей радости, бросила эту деятельность. Но она не виновата, такой способ  ей показала сама раздатчица. Скотность хорошо впитывается слабым умом.
       О! «Наполеонши» - отдельная песня. Одна из них будит меня на прогулку: «..мадам..!» Мне крайне неприятна эта женщина, она изо всех сил стремится быть погонялой, ну хоть чуть-чуть подняться до уровня сидящих в креслах санитарок. Я отвечаю вежливым сарказмом. Это не смешно, но печально. Однажды у этой «продвинутой»  отняли какую-то работу, она (ну не знаю имени ее) глубоко оскорбилась, вполне была готова серьезно поссориться с медсестрой. Есть у русских поговорка: дураков работа любит. Неправда! Работа делает слабоумных важными. Поломоек в отделении держать не нужно.
       Повторюсь: очередность, аккуратность в поведении – категории здесь непонятные и мало употребляемые... Все, кто лично не знаком и не общается, расталкивают друг друга в ситуации тесного физического контакта, а смеяться при виде чьи-то слез - норма. Все как в настоящей жизни.  Но, очень примечательно, что подавляющее большинство, даже среди олигофренов (вдолбили ущербность накрепко), очень  хорошо отдают себе отчет, где они находятся, и кто они есть на самом деле.

Песнь восьмая.
      
       Почему мне захотелось сохранить в памяти все произошедшее, весь  этот ужас? Тогда я не могла себе точно ответить. Возможно, это реакция на шок от нестандартной для меня ситуации. Вряд ли я смогу таким вот образом "свободу любить".  Возможно, я стремлюсь удержать в памяти то, чего теперь нужно избегать, не БОЯТЬСЯ, но не попасть в те же сети еще раз.
      Вспоминаю красивую пожилую женщину, которая шла босиком и вслух рассуждала: "это Индия? Нет, это же не Индия! а почему я босиком? Возможно, это все же Индия." В ее внешности действительно можно было отыскать южно-азиатские черты. А тапочки ей вскоре достали, она просто регулярно выбрасывала их в форточку.
       Была еще  очень красивая девочка, но столько агрессивной напряженности в мимике! Первый раз я увидела ее с синяками на скулах. А однажды я увидела на ее лице улыбку, но она очень быстро исчезла. Это случилось тогда, когда я  сказала ей правду, что она самая красивая. Может ее мало любила такая же красивая мама, или задубелый обветренный парень, совсем ей не пара, заставил  ее душу превратиться в ежика. А еще мамочки в послеродовом психозе, юные и беззащитные, откровенные в своем горе. А ведь им  просто не хватило любви и заботы близких. Были  мамочки, у которых насильно отняли детей..
      
     Наташу выписали, группу инвалидности не подтвердили, опять безденежье, невозможность найти работу и муж алкоголик-тиран, две взрослые дочери и внук. На всю компанию небольшая трехкомнатная квартира. Нужны какие-то бумаги, дообследования, зато выписано лекарство от этой болезни, за которую полагается инвалидская пенсия. Лекарство стоит девять тысяч.
       
       Да, я хочу об этом помнить. Эти люди когда-то находились в "нормальной" жизни, среди "здоровых", которым не так уж трудно было помочь, поддержать. Мне думается, когда близкие, коллеги, начальники в состоянии чуть-чуть шевелить своей душой, многие из моих новых знакомых  никогда бы здесь не оказались.
     Грубость, жестокость, угроза – лекарства сильные, но с убойными побочными действиями, рождая страх, они так же рождают подобие себе. Вспоминаю, как боялась опоздать к назначенному времени, после выходных. Вот сломался автобус – незадача.  Успела – отлегло. А медсестра, которая небрежно швыряла Байрона, никак не могла узнать меня без вонючего халата, вероятно, в гражданской одежде я производила иное впечатление. Долго выясняла, что я- та «буйная» с первого этажа. Она давно забыла уроки литературы в школе, и Байрон тогда страшно раздражал ее.  Какая слепота - когда по одежке. А уши где? Славненькая девчушка, красивая прическа,  глазки не выдают слабоумия, говорит одно предложение и все встает на свое ужасное место.

Песнь девятая.
      
       Удивительно, что без скандала и лишних тревог получила на руки заветный синий лист, по которому я, тунеядка и симулянтка, имею право не считаться прогульщицей и получить за это от государства какие-то деньги..
       Но прощальный день резко омрачила медсестра Е(собака бешеная ей в родстве ближе будет). Это получилось потому, что я, как дежурная по столовой, была вынуждена с ней сотрудничать. "Не так! Я буду сама раздавать кашу! Не лезь!" Убирает со стола поставленную мной миску,  и на это место ставит точно такую же, но "Свою".  У раздатчицы  лицо так  искривлено гневом, что  мне было трудно не сострадать: так ненавидеть все на свете – это же жуткие страдания какие! Причину такой  свирепости, а так же буйства медсестры никто из официально больных на голову разгадать не мог, но самые "сообразительные" пациенты как могли, сочувствовали им, изобретательно льстя и сглаживая острые углы. Конечно, так я пытаюсь оправдать свою трусость и малодушие.
И я так же не могу упрекнуть кого-либо  в нежелании защитить собственное достоинство. Страх оказаться на первом этаже у многих отбивал это понятие – ДОСТОИНСТВО. Совсем недаром исполнительница роли сестры Милдред в "Пролетая над гнездом кукушки" завоевала все киношные призы. И нашу Е будут помнить десятилетиями, и правило, что слово тупой сволочи может быть решающим, актуально и здесь. Впрочем,  не отстают и врачи: "Судитесь - ваше право, но в любом случае - выиграем мы.."- эту горькую истину мне так же тогда донесли.
       Да, желаю запомнить все ужасное, чтобы не судить легко о чужих бедах. 
Полдник. Вид у раздатчицы как положено, крайне остервенелый, кто-то из "коллег" предположил  - одинокая она.. Идет напряженный процесс передачи передачек. Как на зоне выкрикивает несчастная женщина ненавистные ей фамилии,  а Е строго следит за траекторией каждого пакета: по назначению ли? К сожалению,  не ко всем приходят близкие с любовью и вкусненьким.. А лекарства вызывают зверский аппетит у всех, а у "нелюбимых" (это страшно и больно во всех мыслимых понятиях) - утраивается желание покушать и они, как в случае с сигаретами, совсем утрачивают чувство собственного достоинства и просят. А "любимым" нужно ухитриться поделиться, иначе поток брани обрушится как на просящего, так и на дающего. Детка при мне попыталась обменяться сладостями с соседкой. С незабвенной Е случился очередной приступ ненависти: запретила и сделала это так, что все больные поняли, что такое "душевное искривление" может исправить только аминазин.
     Прогулки в "дурке" - самая унизительная процедура. Заключенные всей толпой, без исключений, независимо от состояния организма и капризов погоды, должны гулять два раза в день. Сначала выгуливали оба этажа одновременно, потом, возможно в целях безопасности, дабы исключить побеги (подобных желаний у кого-либо не вспомню) постановили "гулять" по очереди. "Намеки" на побег пресекались в корне. На лавочке около входной калитки сидеть не положено, а так хотелось поговорить с пришедшими родными и друзьями без лишних ушей. НЕ ПОЛОЖЕНО! Положено сидеть на веранде, на пенёчках и скамейке в непосредственной близости от вертухаев.
       Болезные так же могли ходить по дорожкам. Я всегда переживала за монотонно-целеустремленно-сосредоточенно ходящими. Казалось, что в их мозгах кипела какая-то сложная и мучительная смесь мыслей и непрерывные движения нужны были для того, чтобы не взорвалась голова, т.е. для постоянной вентиляции с целью охлаждения. Это очень серьезно!
       Не положено было выходить из поля зрения наблюдателей, которые важно располагались в креслах на крыльце, вальяжно курили и бдили..бдили, периодчески вопя на "непослушных" пациентов. Курение  являлось обязательным атрибутом у персонала и заключенных. Попрошайничество сигарет у проходящих мимо людей было нормой. У меня почему-то сформировалось некоторое убеждение, что курение и душевное расстройство имеет непосредственную связь. Сидение часами на веранде утомляло и отупляло бесконечным потоком диких сентенций. Иногда спасала книга, но все же на громкую речь невольно приходилось отвлекаться.  При всей строгости режима калиточка на свободу завязывалась на бантик из колготок. Всего двое из отделения имели право развязывать бантик и идти на лечения.
         Из "Пролетая над гнездом кукушки" я хорошо вспомнила эпизод с приемом таблеток. Нужно было открывать рот и демонстрировать содержимое, вернее констатировать проглоченность лекарств. Но даже всесильная монстра Е не решалась требовать этого от меня.
    Так же я резко отличалась тем, что тщательно обкладывала унитаз бумагой. Возможно это расценивалось как проявление снобизма, раздражало, но с меня было достаточно публичности отправлений, поскольку шпингалет ( суицидниками доверия не может быть) не предусмотрен. НЕ ПОЛОЖЕНО! 
      И, самое забавное, от некоторых оздоровившихся требовали написать отзыв о проведенном лечении-пребывании. Этот ритуал проводился как шумное торжество. Ко мне с таким предложением не пристали, к счастью..
 ***
          Но не все о плохом. Был замечательный массажист, который привел в порядок мою хондрозную спину. И, впрочем, на физиолечениях  другая атмосфера отношений, там почему-то видят больных людей, а не скот, от души и по добросовестности помогают. Жаль, что  такое удовольствие о выпадает не каждому, кто лежит в "моем" отделении. Это меня почему-то  решили побаловать, возможно, моя "невменяемость" резко не вписывалась в общий фон.
       Я не смогу забыть  Людей, которые меня окружали. Многие из них  достойны самых теплых слов. Прощаясь, я позволила Клеопатре облобызать меня (чего не уважаю, но стерпела) Я простила ей постоянные издевательские всплески: «ох, красавица ты моя, прекрасная-премудрая!» И в последний раз я ей ответила: «убью!...Лариска ...пойдешь к чертовой бабушке и "отче наш" не поможет!» Но Клеопатра при всей могучей страстности и подвижности, неагрессивна,  всегда позитивна - исключительное качество!  В большинстве своем мое  непосредственное окружение при всей  специфичности и измученности жуткими страданиями, было очень терпимо, терпеливо, миролюбиво. Невольно, душой прирастаешь к хорошему, и в расставании является грусть по конкретным людям (даже массажист делал массаж еще дольше и тщательней), и по семье "коллег" - теплой, внимательной, чуткой. Царице Лариске я  подарила портрет Байрона, Светлане карандаш, он ей нужен для отметок в своей литературе. Другой Светлане достался рисунок пчел, которые весело летали на ее платье. Мариночке досталась моя кружка. Она ей пригодиться, дай Бог ей хороших людей, тех, кто возьмет на себя реальную ответственность защитить осиротевшего ребенка.   Неужели только в страдании мы  можем любить, сочувствовать, помогать.  Я пожелала моим новым друзьям здоровья, сил, оптимизма в их нелегком пути. Многим еще придется здесь пребывать и не один раз. К сожалению, другого способа не сойти с ума окончательно у них нет..