Настоящая любовь

Осень. Начало октября. Карелия. Я иду по лесу в нескольких километрах от берега Белого моря.

Это время в северном лесу какое-то завораживающее. Когда говорят о «красоте и необычайной хрупкости северной Природы», то именно в период с конца сентября по конец октября можно понять значение этого выражения.
Летом восприятие занято буйством зелени, ягодами, грибами, щебетанием птиц, тёплым ветром, ласковым солнцем, запахами трав и цветов, а также комарами и мошкой.
Зима – это Белое молчаливое безмолвие, которое кажется, укутывает снегом поверхность земли со всеми её обитателями. И думаешь только об одном единственном – о тепле и уюте.

Осенью же, когда птицы замолкли, мошкара уснула, трава потускнела и прижалась к земле, а листья, тихо шурша, облетают с деревьев, возникает ощущение, что Природа замирает, воздух сгущается и окружающая действительность каким-то образом структурируется, а вместе с нею и мои собственные мысли. Тут-то и понимаешь, как просто разрушить всё это одним неверным и грубым, человеческим движением. И даже не гусеничным следом или лесной просекой, а звуком одинокого мотора или выстрела…

Я иду по лесной дорожке вдоль большого мха. Тишина и безветрие. Достаточно тепло – градусов десять по Цельсию.  Под ногами шуршат опавшие листья, сухой мох на болоте, как огромный ковёр, на котором хочется разлечься и уснуть и спать долго и проснуться от ощущения, что здесь, на этом мху, в этом лесу я не лишний, а частичка всего этого живого пространства. Ощущение, как будто бы я нахожусь если не у себя дома, то, по крайней мере, в том месте, которое не хочется покидать.

Я иду, и за спиной у меня двустволка - сегодня я охотник. Ощущения, когда идёшь по лесу с ружьём, ни с чем не перепутать. Это совсем не то, что ходить по грибы или по ягоды, на рыбалку или просто в поход. Когда у  тебя ружьё, ты начинаешь рыскать глазами по болотам, по кустам и деревьям. Ты замираешь при каждом птичьем вскрике, шуме крыльев, треске или шорохе. Ты чувствуешь себя быстрее всех других живых существ и тебе уже не так страшны какие-то сильные и крупные  лесные обитатели. Ты – охотник и тебе подсознательно хочется добыть дичь, а говоря иначе – лишить жизни какое-нибудь живое существо. И почему так – не ясно. Ведь охота для большинства людей уже давно не является вопросом выживания – еду всегда можно купить, ну или, в крайнем случае – попросить у кого-нибудь. Видимо это и есть тот самый древний инстинкт охотника-убийцы, засевший у нас в подсознании.

Откровенно говоря, мои шансы на то, чтобы добыть дичь были не очень-то велики – охотник я необученный. Но в начале октября, с Новой Земли в Европу, через карельское приморье, в больших количествах летит серый гусь и белощёкая казарка, и на местных луговых болотах садятся их большие стаи. Садятся для того, чтобы напитаться клюквой перед дальним перелётом. Здесь может повести даже новичку, на что я в этот день и рассчитывал.

Лесная дорожка тянулась вдоль болота или по-другому – мха, где растёт клюква и морошка. Высоко в небе, далеко и не очень, с клёкотом пролетали гусиные стаи. Чертовски красивые клиновидные стаи с вожаками во главе.
Я шёл, не особо надеясь на удачу. И вдруг увидел их. Казарки!
Метрах в трёхстах от дорожки, на мху, мелькнуло несколько гусиных головок. Я не мог поверить своим глазам, так как охотники обычно бьют гуся либо в полёте, либо сторожат посадку стаи на болото. Уже расположившуюся на мху стаю гусей застать врасплох очень не легко, а подойти на расстояние выстрела почти невозможно, потому что дикие гуси – птицы, во-первых, очень осторожные, а во-вторых, социальные, и когда одни едят клюкву, другие исполняют роль часовых, которые расставляются по периметру всей стаи и смотрят за приближающейся опасностью.

Но в тот день мне повезло – еле заметный ветерок дул в мою сторону. Я по-пластунски пополз к птицам. Полз, как учили ещё в пограничной учебке, максимально прижимаясь ко мху (благо, что сухому), втянув живот, очень-очень медленно, то и дело замирая. Наконец, остановился метрах в ста от гусей, спрятавшись за большой кочкой, и стал наблюдать.

Удивительное чувство. Стая была совсем не большая – всего около тридцати белощёких казарок. Большинство птиц прохаживались по болоту рядышком друг с другом и ели клюкву, а несколько гусей расположились вокруг и совсем не ели, а вертели по сторонам своими белощёкими головками – смотрели за опасностью. Мне стало неловко. В тишине было слышно, как тихим клёканьем гуси переговариваются между собой. Возникло чувство, как будто я подглядываю за семьёй разумных существ, которые занимаются своими семейными делами.

И тут я выстрелил. Сразу же два раза, наугад, прямо в гущу гусей. В ту же секунду вся стая поднялась в воздух.
«Эх, не попал!»
Ну, может оно и к лучшему – уж больно красивые они, казарки эти белощёкие! Но вот одна из птиц неловко замахав крыльями, с высоты метров в двадцать, опустилась обратно на мох. Видимо я  всё же подранил её дробью.

Стая улетала, а я встал во весь рост и пошёл к подраненной казарке. Красивая, длинная, изящная шея, черно-белая раскраска… У птицы уже не было сил взлететь, но она продолжала взмахивать крыльями и отодвигаться от неведомого и страшного существа, приближающегося к ней – от меня. Я подошёл к гусю на расстояние шага – она смотрела прямо в мою сторону. И тут я увидел слезы, выкатившиеся из её глаз… Я стал думать, как бы побыстрее закончить с ней. Но к счастью, казарка забилась, потом затихла, и как будто бы улеглась на мох, плавно склонив голову.

Я присел рядом с ней, взял в руки её тёплую головку – слезинки ещё были, как будто она продолжала плакать. Я глянул в небо, посмотреть вслед улетающей стае её сородичей. Гуси удалялась в сторону юга.

Но поразительно! На высоте метров в сто, прямо надо мной и убитой мною казаркой кружил другой гусь. Он летал над нами, и я видел, как он опускает голову, чтобы посмотреть на свою подругу.

Я всё понял – это была любовь. Идеальная любовь в чистом виде – без игры. И во всем одиноком полёте этого гуся, и в повороте головы его была только пронзительная, неизбывная тоска, боль и внезапное одиночество – то, от чего сжимается грудь и то, что чувствуют люди тоже.

C тех пор я больше не ходил на охоту.