Вольтижировка

- Оль, поговорить надо, - Гуля отозвала подругу в сторону, - послушай, мне сделали предложение…
- Замуж?! Фёдор?
- Да нет… С Федей мы больше не встречаемся, ты же знаешь.
- Н-ну, знаю. Но не понимаю, почему. Он же хороший парень!
- Хороший. Но пьёт. Замуж за пьяницу – ну уж, нет!
- Да что ты, какой он пьяница! Он же преподаватель!
- А что, среди преподавателей не бывает пьющих?
- Гулька! О чём мы говорим! Тебе же кто-то сделал предложение, а кто, если не Фёдор? Ты больше ни о ком и не рассказывала…
- Предложение, да. Но не замуж. Меня в цирк приглашают, наездницей!
- В цирк! А университет? А дядя Гера с тётёй Саней знают?
- Нет, когда? Но я, наверное, откажусь…
- Сама не хочешь или из-за родителей?
- Сама. Это сейчас я тренируюсь понемногу, а если там работать, то каждый день по три-четыре часа в седле. И это без дневных представлений. А по воскресеньям ещё больше…
- Ну и что?! Ты же в седле как будто родилась!
- Я сходила к врачу… Он сказал, что с моими ангинами такие нагрузки не для меня...
Девушки встретились в университете, потому  что Оля жила в общежитии, а Гуля – у богатой  тётки. Супруги были бездетными и с радостью согласились, чтобы племянница пожила у них, пока учится в Казани.
                ***
Гуля и Оля учились в Казанском университете на биологическом, а университет шефствовал над цирком. Впрочем, кто над кем шефствовал, было не очень понятно, зато всем желающим студентам предложили заниматься верховой ездой. Казалось бы, зачем верховая езда будущему ихтиологу?! Но Гуля так ею увлеклась, что проводила в цирке всё свободное время. Да что говорить! Поначалу все девчонки с факультета пропадали целыми днями на тренировочном манеже. Почему-то казалось, что совсем немного – и так же, как цирковые наездницы, будут они скакать, стоя на одной ножке на белой лошади, украшенной плюмажем, в облегающем трико с блёстками… А вокруг - горячие джигиты.  И аплодисменты, аплодисменты!      
Оказалось же, что цирковые будни – это стойла с сеном, лошади, которых надо чистить и седлать самим, и тренировки, когда целый час отрабатываешь правильную посадку, учишься держать повод, а потом выясняется, что главное – шенкеля, потому что где ж вы видели, чтобы цирковые наездницы держали поводья?! Горячие джигиты за кулисами носили грязные комбинезоны и лихо орудовали вилами и щётками, чистя стойла.
И уже через несколько месяцев занималась верховой ездой одна только Гуля да её верная подруга и двоюродная сестра Оля. Оля уже хорошо держалась в седле, скакала «манежным» галопом и даже иногда, после уговоров тренера отпускала поводья, с визгом раскинув руки, как крылья.
А Гуля… Гуля училась вольтижировке. Она перекидывала ногу через седло, на скаку вставала во весь рост, а там уж – и на одной ножке на спине лошади, несущейся по кругу плавным галопом…
Оля в это время сидела на бортике, закусив губу, чтобы не завизжать.   Всё-таки, когда на спине лошади резвится незнакомая циркачка – это одно, а когда твоя лучшая подруга, да ещё и сестра – совсем другое! Гулька! Она и на биологический-то пошла за ней. Сама Оля ни о чём таком не думала. Какая ещё профессия? Хорошенькая кудрявая блондинка, Оля всегда была окружена поклонниками и собиралась выйти замуж, как только закончит университет. От свиданий же она и сейчас не отказывалась. И, хотя совсем занятия верховой ездой не бросала, но частенько их пропускала.
                ***
С Фёдором Гуля познакомилась в тот день, когда подавала заявление в университет. Она поджидала Олю, а та почему-то опаздывала. Фёдор шёл мимо с друзьями. Заглядевшись на  черноглазую незнакомку, скорее в шутку, чем всерьёз, спросил: «Эй, ты почему такая грустная? Боишься, что не поступишь?»
Но Гуля не любила навязчивых нахалов и ответила, не задумываясь: «Утешать собрался? Долго ждать придётся!» В ответ он рассмеялся и заметил: «Гордая! В университете всё равно встретимся!»
И правда, она увидела парня на первом же комсомольском собрании. Оказалось, что зовут его Фёдором, он учится на последнем курсе, тоже на ихтиолога, и в факультетском комитете комсомола отвечает за первокурсников. Часто он приходил на репетиции «Синей блузы», где Гуля звонко декламировала стихи Демьяна Бедного:
 - Хозяин, Пантелей Ильич,
   Да где же ты свечу такую раздобудешь?
 - Молчи, дурак, умнее будешь!
   Дай вымолить у неба жалость,
   А там насчёт свечи мы поглядим,
   Укоротим, пожалуй, малость.

Встречались они и на университетских вечерах. Гулю наперебой приглашали танцевать, лучше неё не танцевал никто на факультете.  А потом Фёдор провожал её домой, им было всегда интересно вместе. Вскоре он признался в любви. Но Гуля была сдержанней. Да, Федя, конечно, настоящий друг, но любовь… ей казалось, что любовь - это стихия, а Федя стихией всё-таки не был.

После третьего курса они вместе поехали на практику в Астрахань, Федя – уже преподавателем, Фёдором Степановичем, руководителем практики, а девчонки работали в лаборатории, на маленьком судёнышке. Там же и жили. Девушки – вчетвером в палубной каюте, парни – в трюме. Феде полагалась отдельная каюта. Руководитель же! Исследовали осетровых, брали на анализ икру, проводили замеры. И часто, слишком часто заглядывал в лабораторию молодой преподаватель. Подруги подшучивали, им казалось, что Фёдор Степанович ради Гули готов из лаборатории вовсе не уходить…
Но сама Гуля заметила, что Федя то и дело просит у неё спирт. Спирта было много – ведь иначе невозможно сохранить образцы тканей. Улучив минутку, когда рядом не было девочек, он просил: «Гуленька, налей немножко…» И показывал большим и указательным пальцами, сколько. Не сразу Федя заметил, что Гуля стала его избегать. Он погрустнел, отношения между ними стали прохладными, хотя со стороны это и не бросалось в глаза. Гуля никогда и ни с кем, кроме Оли, не обсуждала своих отношений с парнями, а спрашивать у неё прямо побаивались, зная её острый язычок. Все эти закулисные проблемы маячили лёгкой тенью…

Но было лето, а в Астрахани летом жара стоит палящая, никуда от неё не спрячешься, разве что в воду. И практиканты вместе со своим руководителем, когда становилось совсем уж невмоготу, бултыхались в протоке. Плавала Гуля, как рыбка, переплывая протоку по нескольку раз в день. Федя просил её быть осторожнее, но протока была неширокая. Дома, в маленьком городке под Казанью, Гуля и Волгу переплывала…
В августе вся группа вернулась в Казань. После практики их отпустили на каникулы. Оля и Гуля поехали вместе, их матери, родные сёстры, были очень дружны и жили по соседству. С Фёдором они так ни о чём и не поговорили.
                ***
Приезд единственной дочери был праздником, семья была дружная,  трое младших братьев по-рыцарски опекали свою сестрёнку, хотя ни в какой защите она не нуждалась. С пятнадцати лет жила в школе-коммуне, была девочкой компанейской и бойкой.
Вот и на этот раз, едва она приехала, дом ожил. Забегали старые подружки, неразлучная Оля то зазывала Гулю в гости, то сама проводила целые дни в доме тётки. Или все вместе, гурьбой шли купаться на Волгу, плавая, загорая, дурачась на тёплом песчаном берегу.
Как-то тихим днём братишки умчались по своим секретным делам, не оказалось дома ни  Оли, ни других подруг. Отец, директор местной электростанции, был на работе. И мама осторожно – уж на что была властная женщина, а дочку уважала, знала, что характером та вся в неё – завела разговор, нет ли у Гули любимого, а то того и гляди, замуж соберётся, так чтобы мать с отцом не последними узнали. Гуля не стала скрывать, что замуж пока не собирается, на том разговор и закончился.
Через несколько дней родители устроили „чаепитие“ по случаю приезда дочери, пригласив друзей, родственников и сослуживцев отца. Ну, не то чтобы сослуживцев… по работе ему приходилось встречаться с руководителями всех предприятий городка. Хоть всего-то их и было – судоремонтные мастерские да кирпичный заводик. Чаепитие чаепитием, а уж пирогами Александра Сергеевна славилась на весь Зеленодольск. Да и из рыбы каких только блюд не готовила! Были на столе и соленья, варенья, домашние наливки. После первых минут знакомства разговор за столом стал общим, говорили тосты… Секретарь горкома, подвыпив, стал громко требовать, чтобы анекдоты, песни и тосты были только идеологически выдержанными. То и дело слышался его громкий голос: «Гости! Прекратите петь! Георгий Палыч! Эта песня идеологически выдержанная?» Отец Гули, пряча улыбку, подтверждал, что да, с песней всё в порядке, партийный руководитель махал рукой: «Гости! Пойте!» Его жена сидела пунцовая, опустив глаза.
Гуля помогала маме, приносила-уносила подносы с угощением, не особенно прислушиваясь к разговорам за столом. Сидели они рядом с неразлучной Олей, и в какой-то момент подружка шепнула: «Смотри-ка, интересный парень!»
- Кто?
- Да ты что, Гулька! Тут парней-то всего два: Егорка наш и этот. Вот интересно, кто он такой. Не наш, не зеленодольский.
Допевая вразнобой «Славное море, священный Байкал…», гости стали расходиться. Отец с матерью уважительно распрощались с незнакомцем, который так заинтересовал Олю.
- До свидания, Илья Борисович! Заходите, когда время позволит, Вы тут без семьи, одиноко, наверное, а мы Вам всегда рады.
- Что за Илья Борисович? – спросила Гуля, едва за гостями закрылась дверь.
- Что, заинтересовалась?
- Я? Нет. А вот Оля, кажется, заинтересовалась.
- Смотри, Галина, тебе и самой пора не об одной учёбе думать. Или мы с отцом тебе жениха сосватаем. А?
Да, полное имя в Гули было Галина, но как с детства пошло Гуленька да Гуленька, так и прилипло.
- А Илью Борисовича  главным инженером на судоремонтный прислали. Из Киева. Все девчата за ним бегают, любую может выбирать. Но он мужчина серьёзный. Так что, может, и повезёт нашей Оле…
                ***
На следующее утро Гуля побежала на Волгу. Она любила иногда поплавать в одиночестве. Но на этот раз она с досадой увидела на любимом месте чью-то аккуратной стопочкой сложенную одежду. А вдалеке какой-то светловолосый мужчина плыл к берегу мощными сажёнками. Подплыв поближе, он встал, пошёл к берегу и поздоровался с Гулей. Та с некоторым удивлением узнала Илью Борисовича.
- Вас ведь Гулей зовут?
- Да, Гулей. Галиной.
- Ваши родители часто о Вас рассказывают. Они Вас всё время Гуленькой называют. Если Вы позволите… я бы тоже… Гулей…
- Хорошо, Илья Борисович, меня всё равно все Гулей зовут.
- Гуля, а Вы часто по утрам плаваете?
- Да почти каждый день, когда дома. А Вы плаваете хорошо! Вы же не волжанин!
- Ну, я из Киева. Там же Днепр! Помните это смешное гоголевское «чуден Днепр при тихой погоде»?
- Помню, конечно, а почему смешное?
- Ну, Гуленька, Днепр – река, конечно, широкая. Но чтобы птица его перелететь не могла – это ни в какие ворота не лезет.
- Илья Борисович, это же поэтический образ! Нельзя же так буквально…
- Поэтические образы нельзя доводить до абсурда. Но если Вам нравится – что ж, не буду спорить. Мне пора на работу. А чем Вы занимаетесь вечером? Не хотите покататься на лодке?
- Мы с Олей вечером на танцы идём!
- А можно к вам присоединиться?
- Присоединяйтесь! – лукаво улыбнулась Гуля.

На танцы девушки не собирались, но уговаривать Олю не пришлось. Особенно когда она узнала, что Илья Борисович пойдёт с ними. Но и приуныла:
- Ну, Гулька, почему так? Как хороший парень, так обязательно на тебя глаз положит.
- Оля, мы с ним случайно встретились. Ты гораздо красивее меня. Я же специально сказала, что мы с тобой на танцы идём. Вот и окрути его, я не против!
- Правда, не против? Ну, смотри, отобью!
Но отбить Илью Борисовича у Оли не получилось. Танцевал он с обеими сёстрами по очереди, но после танцев предложил проводить Олю. А потом как бы невзначай сказал:
- Какой вечер прекрасный! Вы не хотели бы пройтись по берегу?
- Нет, не хотела бы! Мне уже пора домой!

Дома родители устроили позднее чаепитие, и мать сообщила, что назавтра пригласила особенного гостя.
- Мужчина видный, серьёзный. Он уже давно о тебе заговаривал. Посмотри, подумай. Мы с отцом рады будем, если у вас сложится.
И на следующий вечер из соседнего городка приехал давний знакомый семьи. Аркадий работал врачом, был старше Гули лет на 12.  Видный, серьёзный… Но Гуле было невыносимо скучно. Пришла тётка с семьёй, была и Оля. Родители спорили с Аркадием о чём-то взрослом. И Гуля, шепнув Оле, чтобы та её прикрыла, ушла в свою комнату и, выпрыгнув из окна, убежала на берег Волги. 
               
                ***
…По песчаному берегу прогуливался Илья Борисович. Время от времени он поворачивал голову в сторону гулиного дома. Увидев саму неожиданно появившуюся Гулю, он заулыбался и поспешил навстречу.
Они дотемна бродили над Волгой, он рассказывал о Киеве, о Днепре о цветущих каштанах…     А потом Илья Борисович проводил её домой и предложил встретиться завтра.

Дома Гулю ждали недовольные родители. Аркадий давно ушёл - ехать   ему далеко, а может, понял, что сватовство не состоялось. Гуле выговорили, что с гостями вести себя нужно вежливо. Никто её насильно замуж не гонит, но пора бы вести себя, как взрослая девушка, а не как ребёнок. Братья не вмешивались, но Гулю поддерживали. В конце концов, старший ломким юношеским баском протянул: «Чего вы её замуж гоните, что, она вам мешает, что ли!» Родители махнули рукой: «Делай, как хочешь!»

Каникулы скоро закончились, девушки вернулись в Казань. Ехали они на пароходе, а провожали их  всей семьёй. Гуле собрали с собой целый сундук – одежда, несколько обновок, сшитых матерью, подарки тётке, двоюродной сестре отца, продукты. Пришли грузчики, но, повозившись с сундуком, отступили – неподъёмный! Тогда Георгий Павлович, крякнув, взвалил его на плечо и сам отнёс на пристань. Грузчики только с завистью проводили его взглядом: «Ну, здоров мужик, Георгий Павлович!» Как ни странно, приехал и Аркадий. Оказывается - к Оле. Оленька краснела и выглядела счастливой.
                ***
В Казани Гуля и Оля с радостью встретились с университетскими друзьями. Во всём ощущался радостный подъём, с трибун говорили  о новых стройках, об успехах на уже построенных заводах. Некоторые парни с факультета говорили с завистью, что не ту специальность выбрали, надо было в инженеры идти! В газетах писали, что на индустриализацию нужны деньги…
Однажды, вернувшись днём из университета, она застала у тёти Санюры обыск. Суровые мужчины из ОГПУ методично переворачивали всё в доме. В конце концов, не найдя никаких ценностей, они ушли. Тётя Санюра, судорожно вздохнув, села на развороченную софу и, помолчав, сказала: «Гуленька, я сказала, что ты комнату у нас снимаешь, поэтому  у тебя не обыскивали. Я тебе в матрац кое-что зашила. Пусть там побудет. Дядю на работу не берут, он же «из бывших», а жить надо… Сама знаешь, днём эти обыскивают, ночью – те»…
Гуля, конечно, хорошо помнила, что как-то  ночью, ещё на первом курсе,  в дом ломились бандиты. Они убили собаку, огромную и очень умную овчарку по кличке Задира, и стали сверлить дверь вокруг замка. Но между деревянными досками изнутри и снаружи дядя давно приказал вставить толстый  стальной лист. Бандиты повозились и ушли. На следующий день дядя похоронил Задиру во дворе. Тётя Санюра и Гуля плакали, заворачивая её тело в старую штору.  Теперь вот ОГПУ изымало  у «бывших» золото и драгоценности.    

К Новому году объявили, что первую пятилетку завершили досрочно. Были комсомольские собрания, стенгазеты. А потом начались экзамены, каникулы. Гуля с Олей, как всегда, поехали домой.  Там тоже жилось нелегко. Отец получал партминимум, да ещё и  постоянно работал на субботниках. Александра Сергеевна держала большое  хозяйство, корову, несколько поросят, кур, огородик. Разносолы из погреба очень выручали семью, где сам хозяин – косая сажень в плечах – на аппетит не жаловался, а трое мальчишек всегда готовы были что-нибудь съесть.
В этот приезд Гулю встретили встревоженные родители. Мальчишки шумели, как всегда. И только поздно вечером Александре Сергеевне удалось поговорить с дочкой.
- Гуленька, у нас беда. У отца на субботнике пиджак украли.
- Мам, ну, неприятность, конечно. Но ты слишком близко к сердцу это принимаешь!
- Гуля, это ты не понимаешь! У отца в пиджаке был партбилет!
Теперь она поняла. Члены партии должны были всегда иметь при себе партбилет. И вот теперь отец его ПОТЕРЯЛ! Утрата бдительности – пособничество врагу!
- И что теперь? – прошептала Гуля, ещё не до конца осознавая всю глубину обрушившегося несчастья.
- Скорее всего, из партии вычистят. Да и с работы тоже. Гуля, ты только в университете никому ничего не говори! Тебе его надо закончить! Оля пусть не проболтается!

В городке, конечно, все всё знали. Гуля видела, как некоторые прибавляют шаг, чтобы не встретиться с ней. Она не хотела видеть эти слегка виноватые лица и под вечер пошла прогуляться по берегу Волги. Дул холодный ветер, берег был безлюден. Только вдалеке маячила чья-то фигура.
- Здравствуйте, Гуля! – сказал Илья Борисович, - Ваша мама сказала, что Вы, скорее всего, на берегу. Вы не против, если я с Вами прогуляюсь?
- Илья Борисович, Вы всё знаете?
- Гуля, моё отношение к Вам не изменилось. Вы же знаете, что очень мне нравитесь!
До конца каникул Гуля каждый день встречалась с Ильёй. Они перешли  на «ты» и целовались, гуляя по берегу, открытому всем ветрам.
Перед отъездом договорились, что Илья будет приезжать в Казань. Оля дала клятву, что никому не проболтается о том, что случилось с Георгием Павловичем.
В самый канун отъезда отец пришёл домой мрачный и молчаливый.
- Исключили, - только и сказал он.
                ***
Тайны Гуля хранить умела. Но впервые это была такая серьёзная, даже страшная тайна. Оля обращалась с ней, словно с хрустальной вазой – как ни береги, а не дай Бог, да разобьётся… Сама она встречалась с Аркадием,  тот приезжал в Казань, и они с Олей строили планы на будущее.  Всё чаще Оля заговаривала о замужестве, советовалась с Гулей, нужно ли обязательно заканчивать университет…
Аркадий уехал в отпуск в Москву, а вернувшись, примчался в Казань и поставил вопрос ребром. Ему предложили серьёзную работу в Наркомате, уезжать через месяц. Университет надо бросать. Или в Московский переводиться. Без Оли он никуда не поедет, но она же должна понимать, предложения работать в Наркомате делают не каждый день. И Ольга решилась. Перед отъездом они с Гулей долго гуляли по городу, разговаривали…
Оленька чувствовала себя немного виноватой – получалось, что она бросала подругу в самое трудное время.

Конечно, был Илья. Он часто приезжал в Казань, между ним и Гулей всё уже было сказано. Гуля чувствовала, что это серьёзное, настоящее чувство. Но кто знает, как повернутся обстоятельства. Георгия Павловича  исключили из партии, а уже исключенного сняли с должности. Он уехал искать работу, семья жила тем, что в хозяйстве водилось. Домой Гуля давно не ездила. Мать сама сказала - помочь ничем не поможет, пусть университет заканчивает, это сейчас главное. Не побоится ли Илья породниться с такой семьёй? 

Поговорить обо всём она могла только дома, с тётей Санюрой. Та хорошо понимала племянницу, советовала: «Держись, девочка. И никому в университете - ни слова!» Гуля и сама хорошо понимала, что лишнее слово может оказаться роковым.
Никто в Зеленодольске не знал, что приехали они из Ленинграда. Отец много лет плавал механиком на волжских теплоходах. В революцию пошёл без колебаний, был комиссаром во флотилии Раскольникова, а после гражданской войны они переехали всей семьёй в Петроград. Сам Георгий партийной  работой заниматься не стал. Отвоевал – и вернулся к своей профессии, пошёл механиком на фабрику Халтурина. А вот Александра Сергеевна и в партию вступила, и в губкоме работала, в женсовете. Характер у неё был властный, решительный. И когда всё рухнуло - губком всем составом обвинили в троцкизме, грозили аресты - она в один день собрала семейство, Георгий уволился, и они вернулись на Волгу. Из партии, правда, вычистить Александру Сергеевну успели. В Зеленодольске же все считали, что Георгий Павлович в семье работник, а Александре сам бог велел дома хозяйничать – семья-то большая, да ещё и подсобное хозяйство…  Кто знал, что её энергии хватило бы и на домашнее хозяйство, и на маленькую электростанцию впридачу!
                ***
А между тем в университете всё было далеко не безоблачно. Староста группы, крупная громкоголосая девица безупречно пролетарского происхождения, давно уже косо смотрела на  гулины наряды: «Комсомолкам надо одеваться поскромнее, а то вырядилась, как нэпманша!» Она тихо злилась на Гулю, когда на вечерах та отбоя не знала от кавалеров. Ревновала её к Фёдору, в которого была тайно влюблена. И совсем возненавидела, когда те расстались, но Фёдор продолжал относиться к Гуле с особенной нежностью. А на неё, Клаву, комсомолку и активистку, так внимания и не обращал! Поэтому Клава заметила, что Гуля стала подозрительно молчалива и сдержана. И домой, похоже, ездить перестала. Но когда на первомайский вечер Гуля вырядилась в серебристо-серое шёлковое платье (тётя Санюра, посмотрев на вертящуюся перед зеркалом Гулю, неожиданно сказала: «Как ты выросла! Надень моё!») клавино терпенье лопнуло.

На следующем комсомольском собрании она подняла вопрос о Гуле. Сказала, что та ведёт себя не по-комсомольски, что-то явно скрывает от товарищей, поэтому она, Клава, лично поедет в Зеленодольск и проверит всё досконально. Остановить её было невозможно. Один из парней, Гриша Кудрявцев, подошёл к Гуле после собрания и пообещал поехать вместе с Клавой, чтобы она не слишком совала нос не в свои дела. Но Гуля, хоть и поблагодарила Гришку, знала, ЧТО они выяснят в Зеленодольске…

Вернулась Клава довольная и торжествующая. Галина Ермилова скрыла, что её отец исключён из партии! Практически, за утрату бдительности и пособничество врагу! Вопрос стоял об исключении из комсомола и из университета. Многие однокурсники считали, что сама–то Гуля ни в чём не виновата, может, поставить на вид? Уже май, осталось сдать выпускные экзамены да диплом получить…
Но Клава обвинила их в мягкотелости. Её поддержали несколько активистов и даже представитель университетского комитета комсомола. Домой  Гуля плелась, с ужасом чувствуя, что вот-вот зарыдает в голос. Надо искать работу. Но кто её возьмёт, исключённую из комсомола, университета, с клеймом дочери пособника врагу?

Дома её ожидала расстроенная тётя Санюра. Дядя попал в больницу. Неприятности последних лет дали о себе знать. И хотя было ему чуть за 50, сердце не выдержало,его увезли с тяжёлым приступом.
- Шансов мало, - сказала тётя Санюра, отправляясь дежурить у его постели, племянницу же она просила побыть дома. - Кто знает…
И ушла. А Гуле не спалось. Она бродила по тёмным комнатам. Собственные неприятности отступили на второй план. Дядя Павел до революции работал представителем компании Нобеля в Поволжье, а после, пережив несколько тяжёлых голодных лет, открыл маленькую мастерскую по ремонту швейных машин. Сам он, правда, ничего не ремонтировал, но к нему на работу с радостью устроился его бывший помощник из фирмы Нобеля, руки у Николая  были золотые, мастерская процветала до самого конца 20-х, когда с НЭПом покончили раз и навсегда. С тех пор и началась странная жизнь с обысками, вызовами в ОГПУ, ночными набегами бандитов. И вот теперь дядя в больнице, и никто не может сказать, выживет ли он…
Тётя Санюра пришла утром. И по её лицу Гуля без слов поняла: дядя умер. Они обнявшись сидели на диване и плакали. Потом тётя тяжело встала:
- Нужно похоронами заниматься. Сходи к Анюте, пусть придёт, поможет…
Анюта, бывшая прислуга в тётином доме, и сейчас с готовностью помогала, когда была надобность. Оля уже уехала с Аркадием в Москву. Зарегистрировались они перед самым отъездом, и кроме Гули, тёти Санюры с дядей Павлом да Олиных родителей никого на свадьбе не было. Анюта в тот день помогла соорудить праздничный обед в честь молодоженов, и на следующее утро те уехали.
И вот теперь Гуля снова шла за Анютой. А надо бы ещё телеграмму родителям и тётке отправить. Смогут ли они приехать на похороны?

Через два дня хоронили дядю. Пришли все знакомые, приехала Гулина мать и её сестра с мужем. Приехал и Илья. Остановился в гостинице – у людей горе, зачем стеснять их своим присутствием. На следующий день Александра Сергеевна и Анна Сергеевна с мужем отправились домой. А Илья задержался. Они гуляли недалеко от кремля, когда он остановился и сказал:
- Гуля, ты же знаешь, я тебя люблю. Давай поженимся!
- Да, теперь даже окончания экзаменов ждать не придётся, - горько пошутила Гуля, - но всё равно я сейчас не могу оставить тётю Санюру.
- Ну, зарегистрироваться можно и позже… Но мы же можем быть вместе, раз любим друг друга!
Они посмотрели друг другу в глаза и, не сговариваясь, повернули к его гостинице.
...Илья уезжал на следующий день. Ночь они провели вместе, долго обсуждали совместное будущее и решили – надо уезжать. Куда? На первый взгляд, выбор был очевиден. В Москву. Там Оля, там Илье уже предлагали работу.
Перед отъездом Илья затащил Гулю в фотоателье, он хотел, чтобы у него была с собой Гулина фотография. Но тут Гуля заупрямилась – фотографироваться, так вместе! На снимке они выглядели счастливыми молодоженами, фотограф так и подумал, а они не стали его разубеждать. Когда фотографии были получены, они подписали их и подарили друг другу.

Дома  тётя Санюра не стала читать нотации племяннице.
- Что ж, мужчина он интересный. И умный, и добрый, и тебя любит. Женитесь, конечно. Сейчас никто не знает, что завтра будет. Вот девять дней пройдёт… А за меня не беспокойся, ко мне Анюта переедет, ей у меня лучше будет, чем с родственниками тесниться. И мне не так одиноко.

Через неделю Гуля поехала домой. Отец только что вернулся. Старый товарищ взял его на работу механиком на пароходе. Он привёз деньги, но радости в семье не было. Будущее казалось зыбким и неверным.
Старший сын, Алексей, решил, что дальше учиться не пойдёт, будет работать. Ему только-только исполнилось 17. Уговаривать его никто не стал. В самом деле, куда он может пойти учиться? Гулю-то перед самым дипломом выгнали, а уж его и сразу никто в ВУЗ не примет. С Гулей у Алёши были особенно нежные отношения. Он опекал сестрёнку, хотя она была старше на четыре года. И теперь сразу заметил, что она приехала с какой-то новостью. Сам он, улучив минутку, шепнул, что у него появилась девушка, с которой он вот уже месяц встречается, соседка бабушки Мани.
Бабушка Маня, мать Александры Сергеевны, жила в Волжске, до сих пор пекла хлеб на продажу. Ей помогала бездетная семейная пара, которая жила у неё же, во дворе дома, в старом флигеле. С Верой они часто встречались, вместе играли, когда Алёша навещал бабушку Маню. И вот она выросла, стала настоящей красавицей. Они и сами не заметили, как детская дружба переросла в любовь.
- А у тебя что, сестрёнка? Я же вижу, ты вся светишься. Не из-за того же, что из университета выгнали!
Гуля таинственно улыбнулась:
- Погоди, скоро узнаешь!

В тот же вечер примчался Илья. Он всё время держался поближе к Гуле, и Алёша понимающе подмигнул сестрёнке. За чаем Илья  торжественно встал и, обращаясь к родителям, попросил Гулиной руки. Началась счастливая суматоха, поздравления, из погреба принесли настойку, выпили за жениха и невесту.  Решили скромно отметить свадьбу в семейном кругу, а регистрироваться уже в Москве, куда Илья с Гулей собирались уехать через месяц.
В Москве они остановились у Оли с Аркадием. Оля нескрываемо обрадовалась их приезду. Начались расспросы – а кто, а что, а как. Потом она показала Гуле квартиру – просторную, удобную. Аркадию полагалась служебная жилплощадь, он заведовал отделом в наркомате, это была большая должность. Оленька не работала, занималась домашним хозяйством и была совершенно счастлива. Уже на следующий день мужчины занялись своими делами. Аркадий отправился в наркомат, на службу. Илья – в главк, за новым назначением. А Оля потащила Гулю гулять по городу.

Москва Гуле не понравилась. Весь город был перекопан, везде что-то строили. Оля объяснила – метро. По городу будут пущены подземные скоростные поезда, за несколько минут можно будет доехать от Казанского вокзала до Парка культуры. Совсем недалеко от Кремля бросался в глаза котлован, оставшийся после взорванного два года назад храма Христа Спасителя. Гуля была убеждённой атеисткой, но зачем было взрывать храм? Это же исторический памятник! Нет, жить в этом городе она не хотела.

После прогулки сёстры вернулись домой пообедать, вскоре пришёл и Илья. Он был доволен – ему предложили повышение и два места на выбор. Директором завода в Москве или техническим руководителем большого  комбината в Киеве. В Гулином выборе он не сомневался, поэтому удивился, когда она спросила, а можно ли сначала съездить в Киев, который совсем недавно снова стал столицей Украины. Но возражать не стал – Киев он любил, возможность вернуться в этот город воспринимал как подарок, а приехать с молодой женой, которой он явно гордился, познакомить её с отцом, сестрой и братьями было ещё одним доводом в пользу Киева. Гуля не стала скрывать, что Москва её совершенно разочаровала. Она боялась, что и Киев, который казался  сказочно прекрасным в рассказах Ильи, окажется далеко не таким, каким она его себе представляла. Олю огорчило решение Гули. Ей очень не хватало подруги, не с кем было поболтать откровенно, как в университетские годы. Аркадий же был скорее доволен их отъездом, при встрече с Гулей он всегда испытывал неловкость, вспоминая своё неудачное сватовство. И хотя брак с Олей был счастливым, он с ревностью поглядывал на Илью, не понимая, почему Гуля ему предпочла этого технаря.

В Киев они приехали в разгар лета, когда город особенно хорош. Работали театры, было много парков, фонтанов, на оживлённых улицах - красивые, элегантные женщины. Казань показалась Гуле провинциальной и скучной в сравнении с Киевом. Выбор ею был сделан.
Они остановились у отца Ильи. Это был нестарый, но уже очень больной человек. Жил он со второй женой и её младшей дочкой, которая училась в техникуме и помогала матери по хозяйству. Квартира была большая, хозяева искренне радовались приезду молодой пары. Но Гуля заметила некоторую напряжённость в отношении Ильи к мачехе, и когда они остались вдвоём, спросила напрямик, в чём дело. Илья помялся.
- Ну, мама умерла, когда ей было 42 года, у неё было очень больное сердце. Как же он мог жениться на другой, да ещё так скоро!
Гуля посмотрела на него изумлённо.
- Илюша, что ты говоришь! Мы только что приехали, но я же вижу, что Борис Моисеевич человек нездоровый. Эстер Симховне с ним нелегко приходится. Вот ты готов жить с отцом и за ним ухаживать? Нет! Так скажи ей спасибо, она его любит, и она очень добрая женщина. Смотри, как она нас встретила.
- А как она нас могла встретить? Это же она у отца живёт, а не он у неё.
- Ты как ребёнок! Она его жена, и даже если бы она тебя плохо встретила, главное не это, главное, чтобы твоему отцу было с ней хорошо. Да что я тебя уговариваю! Ты ведёшь себя, как эгоист. Подумай не о себе, а об отце.

Илья отошёл к окну и задумчиво отвернулся, а Гуля пошла на кухню помочь Эстер Симховне. Надо сказать, что заниматься домашними делами Гуле никогда не приходилось, готовить она не умела совсем и, помогая свекрови, одновременно училась самым простым навыкам. Та охотно объясняла, как лучше разделать курицу, как потушить овощи, да и многие другие необходимые мелочи. Казалось, её совсем не смущало, что пасынок женился на такой неумехе. После ужина молодые отправились гулять по городу. Илья, помолчав, признался, что Гулины слова изменили его мнение об Эстер и об этом браке. Он часто вспоминал мать, ему всё ещё было больно, что она умерла так рано и так неожиданно, поэтому он был несправедлив и к отцу, и к Эстер. А потом спросил: «Ну, что? Остаёмся в Киеве или обратно в Москву поедем?»
- Ты ещё спрашиваешь! Удивительно красивый город! Ты-то сам разве не хочешь здесь остаться?
- Я, конечно, хочу. Это же мой родной город. У меня и вся родня здесь. Ну, если точно остаёмся, то надо на работу оформляться. Знаешь, я чувствовал, что тебе понравится, поэтому взял в главке направление.

С работой всё сложилось удачно, Илье обещали через месяц служебную квартиру, а пока они жили у отца, в один из выходных дней в гости нагрянули сестра с мужем и младшие братья Ильи. Понятно было, что соскучились, хотели повидаться с братом, который не был в Киеве больше двух лет. Но жгучее любопытство у всех вызывала его молодая жена, которую он привёз с Волги. Особенный же интерес вызвала она у Доры, старшей сестры Ильи. Блондинка с огромными синими глазами и копной кудрявых волос, которые не брала ни  одна расчёска, красивая настолько, что не было мужчины, который не оглянулся бы ей вслед, и при этом очень похожая на брата, она ревниво отнеслась к юной невестке. Придирчиво оглядела модное терракотовое шёлковое платье, короткие светло-каштановые волосы и тёмные глаза. Гуля была грациозна и мила. В каждом её взгляде и движении сквозило столько неосознанного кокетства, что Дора почувствовала, как пошатнулся её титул первой красавицы в семье. Изучающие взгляды Гуля заметила, хотя и виду не подала. Но обе женщины поняли, что негласное соперничество началось.

А ещё через неделю Илья пригласил Гулю пройтись по городу. По дороге они зашли в ЗАГС и расписались. Хотя многие считали брак пустой формальностью, а развестись можно было, просто подав заявление о разводе. В Зеленодольске  вызвала пересуды Гулина одноклассница. Поссорившись с женихом, она сгоряча вышла замуж за другого. Услышав о свадьбе, парень прибежал, вытащил невесту буквально из-за свадебного стола и уговорил развестись на следующий же день. Согласия несостоявшегося мужа никто не спрашивал. Но оба - и Гуля, и Илья – считали, что жениться надо один раз и на всю жизнь.
Вечером молодожёны пришли домой сияющие, в руках у Гули – охапка алых роз. Илья объявил: «Папа, Эстер! Мы расписались!» И Гуля стала Галиной Георгиевной Ковальской. Отец растроганно поздравил их и пообещал отдать им  красивый сервиз мейсенского фарфора, память о матери, когда они переедут к себе.

Илья уже получил служебную квартиру, они стали её обставлять и вскоре переехали.
Гуля несколько раз заводила разговор о работе, но тут оказалось, что у них будет ребёнок, и Илья категорически заявил, что ей нужно себя поберечь,  семью он и сам может содержать.
Когда они в очередной раз навестили отца, тот смущённо признался, что обещанный сервиз забрала Дора. Узнав, что отец хочет подарить его Гуле, она тут же заявила, что она – старшая дочь, поэтому сервиз принадлежит только ей!
Борису Моисеевичу было совестно и за себя, и за дочь, и он по-настоящему стал уважать невестку, которая не стала спорить и скандалить из-за того, что у неё отобрали подарок. А вот Илья на сестру обиделся. Чтобы как-то сгладить неловкость, Борис Моисеевич подарил Гуле старинный агатовый перстень в оправе из мелких изумрудов. Перстень очень шёл к её тёмно-карим глазам.
Тут уже обиделась Дора.

Мебель Ковальские заказали у дяди Ильи, хорошего столяра-краснодеревщика, который, что называется, тряхнул стариной и мебель сделал резную, с инкрустацией. Эстер Симховна не пожалела для такого дела своего перламутрового веера. Все ахали, глядя на диван и столик с перламутровым орнаментом.

Гуля увлечённо занималась обустройством их первого дома, готовилась стать матерью. Так прошла зима. В начале апреля, на неделю раньше срока, Гуля почувствовала схватки. Илья был на работе, в родильный дом её проводила соседка, благо был он совсем рядом. Когда взволнованный Илья примчался с работы, ему сообщили, что он стал папой замечательной дочери. Вместе с продуктами, которые ему помогала собирать Эстер, он передал Гуле книгу Льва Никулина «Время, пространство, движение». Книжку она читала запоем.

Через неделю Илья встретил молодую маму с огромным букетом в руках и осторожно, даже испуганно взял в руки маленький свёрточек. Из кружев на него таращились огромные Гулины глаза, нос же был определённо его.  Так они и разглядывали вдвоём младенца, споря, чьи губки, чьи ушки… Однако мама была белокожей, а малышка – смуглой, в Илью.

Он предложил назвать девочку Евгенией, в честь покойной матери. И Гуля согласилась с его выбором. Но когда они получили в ЗАГСе свидетельство о рождении, там значилось: «Ивга»! Молодые родители переглянулись и вернули свидетельство регистраторше. Илья объяснил, что ребёнок назван в память бабушки, да и вообще имя положено выбирать родителям, а не сотрудникам ЗАГСа!
- Мало ли что вы сказали – Евгения! Раз на Украине живёте, то я по-украински и пишу – Ивга! А дома зовите, как хотите!
Илья попытался её уговорить, но упрямая чиновница не желала слушать никаких резонов. Тут  за дело взялась Гуля. С коварной кротостью она вежливо спросила:
- Извините, как к Вам обращаться?
- Матильда Александровна! – снисходительно бросила дама.
- Как же так? – удивилась Гуля. – На Украине живёте. Кака така Матильда? Илюша, как там по-украински Матильда? Не Мотря, случайно?
- Какая ещё Мотря?! – взвизгнула возмущённо Матильда.
- А какая Ивга?! Я из кабинета не уйду, пока нормальное свидетельство не получу! Вот сяду и буду ребёнка грудью кормить!
- Мне работать надо, - сбавив тон, возразила хозяйка кабинета.
- А я хочу своего ребёнка назвать, как я хочу. Я кормящая мать! Если у меня молоко пропадёт, Вы, что ли, моего ребёнка кормить будете?
Гуля расположилась на стуле, но тут неназванная девочка заплакала. Гуля положила её на канцелярский стол и стала распелёнывать.
- Да что это Вы, мамаша, делаете! – совсем уже умоляюще заговорила дама.
- Что-что… ребёнка вот хочу зарегистрировать. А Вы затягиваете. Ребёночек же не понимает Ваших сложностей. Может, описалась, а может – обкакалась.
В дверь уже заглядывали, в коридоре скопилась очередь.
- Так что делать будем, Мотря Ляксанна?
Бывшая Матильда махнула рукой и выписала новый документ.

Дома молодые родители долго смеялись над этим приключением. Потом надо было пригласить родственников, показать им малышку. Смотрины получились весёлые, многолюдные. Некоторых родственников Гуля увидела впервые, некоторые приехали даже из Житомира.
Чередой потянулись будни. Как-то Гуля спросила мужа, читал ли он сам книгу Никулина.
- Да нет ещё. Я выбирал что-нибудь не очень длинное, но интересное. Сразу тебе и отнёс. А что, стоит прочитать?
- Да, книга очень интересная. И потом, там много о Ларисе Рейснер. А папа у её мужа, Фёдора Раскольникова, комиссаром был.
- Погоди, что, у того самого, что Волжской флотилией командовал? Он, вроде в Дании полпред?
- Ну да! Но даже если б папа с ним и не служил, книга всё равно интересная!
Илья прочитал книгу, написана она была увлекательно, с юмором, и долго ещё они при каждом удобном случае цитировали Никулина.
                ***
А между тем письма из Зеленодольска становились всё туманнее. Всё больше проскальзывало недомолвок. Гуля посоветовалась с Ильёй, со свёкром.
- Им надо уезжать оттуда. После смерти Кирова сама видишь, что происходит, - сказали оба. И Гуля написала родителям, пригласив всей семьёй навестить их, посмотреть на внучку.
«Поживёте у нас подольше, куда спешить? – писала она. И добавила, как бы между прочим. - Вы не говорите, куда уезжаете, а то некоторые люди любят посплетничать…»
Они уже давно писали друг другу намёками. Гуля надеялась, что родители поймут её правильно. И они поняли.

Через месяц вся семья приехала «погостить». В Киеве им понравилось. Но одно дело погостить, а другое – остаться насовсем. Жить большой семьёй у дочери – не дело. И опять добрый совет дал Борис Моисеевич.
- Вся страна сейчас ДнепроГЭС строит. Вы такой механик, руки золотые. Вам обязательно там работа найдётся.
И работа действительно нашлась. Георгий Павлович стал работать начальником смены, мальчики учились. Старший, Алёша, пошёл работать к отцу, а Александра Сергеевна - в ОСОАВИАХИМ. Однако она находила время и наезжать к дочери, помогать ей. Гуля к тому времени уже ждала второго ребёнка.
Наступила зима. Всё как-то устроилось, жизнь вошла в колею. Гуля успокоилась – у родителей всё было в порядке, о том, что оба были раньше членами партии и обоих исключили, никто не знал. Георгия Павловича считали хорошим специалистом, но человеком от политики далёким. О его комиссарском прошлом и о работе Александры Сергеевны в Ленинградском губкоме знали только сами Ермиловы да теперь ещё Илья и его отец. Но оба Ковальских, однажды обсудив проблему, больше о ней не говорили, как будто ничего и не было.

Гуля научилась экономно и разумно вести домашнее хозяйство, готовить и шить очаровательные платьица для малышки. Сама она всегда была со вкусом и по моде одета, и Илья откровенно любовался ею. А жизнь в Киеве, впрочем, как и везде, была непростой. Стирать Гуле приходилось много, и хотя иногда она нанимала в помощь соседку, работы по дому хватало и ей. Однажды, гуляя с маленькой Женюрой, она случайно оказалась возле раскладного столика, с которого только-только собирались продавать детское мыло. И, пока не набежали покупатели, продавщица, войдя в положение молодой мамаши, да ещё и снова беременной, продала ей в нарушение всех норм целый ящик мыла и помогла загрузить его в коляску. Вечером Илья хохотал, услышав эмоциональный, в красках рассказ Гули об удачной покупке.

Вскоре после Нового года на свет появилась ещё одна девочка. В это время в Киев приехал Алёша и, узнав о новой племяннице, купил букет роз и закинул их Гуле в форточку. Всё родильное отделение сбежалось посмотреть на это зимнее чудо. Даже медсёстры закрыли глаза на такое вопиющее нарушение. А пожилая санитарка растроганно сказала: «Муж у тебя какой хороший!» И долго недоверчиво качала головой в ответ на Гулины слова о том, что это был брат. Илья прибегал каждый день, приносил продукты, домашнее бельё, книги. Девочку назвали Оленькой – хотя сёстры уже давно не виделись и редко переписывались, Оля оставалась для Гули самой близкой подругой.

На работе у Ильи появилась возможность купить квартиру неподалёку от Арсенала. Часть денег дал Борис Моисеевич, помогли и Гулины родители, хотя с деньгами у них было непросто. Георгий Павлович зарабатывал неплохо, а вот Александра Сергеевна работала внештатным сотрудником, да и у Алёши заработки были небольшие.

Алёша провёл в Киеве у сестры несколько дней – гулял с Женюрой, а когда Гулю с Оленькой выписали из роддома, помогал стирать и гладить пелёнки. Однажды, когда Илья был на работе, а девочки спали, он решился поделиться с сестрой планами.
- Знаешь, Гуленька, я хочу вернуться на Волгу...
- Алёшка! Не вздумай даже! Это сейчас папу никто не ищет. А ты вернёшься –
сразу вспомнят.
- Гуля, я же в Волжск! Там Вера.
- Алёшенька, не надо, я боюсь за тебя…
- Ну, что ты, сестрёнка! Не слышала, что ли – сын за отца не отвечает.
Они долго и бесплодно спорили, но уговорить брата Гуля не сумела. Он вернулся к родителям, а через несколько дней к Гуле приехала мать. Она часто бывала у дочери. Но на этот раз Гуля сразу увидела, что мать сама не своя.
- Алёша уехал в Волжск.
Гуля ахнула.
- Всё-таки уехал!
- Так он тебе сказал?
- Да, я пыталась отговорить его. Но он так скучал по Вере…
- Господи! Что же будет?

Об этом они узнали не сразу. Кружным путём, через Олю, дошла весть, что Алёшу арестовали сразу после приезда. Вроде выслали под Красноярск, а куда именно – неизвестно. Георгий Павлович взял отпуск и отправился в Красноярский край. Но выяснить так ничего и не сумел. Вернулся постаревший и молчаливый. Алёша, старший сын, был его любимцем. Он не был похож ни на одного из кареглазых родителей. Голубоглазый, с волнистыми светлыми волосами, он был копией бабушки Мани. И характером – добрый, с лёгкой улыбкой, которая всегда пряталась у него в глазах – тоже в неё.
Гуля тяжело переживала арест брата.

Зима подходила к концу. После долгой оттепели снова похолодало, замело. Илья с Гулей и дочками возвращались от старших Ковальских.
Борис Моисеевич любил эти шумные вечера, когда собирались дети, внуки. Жаль только, что второй сын уехал учиться в Ленинград, а у младшего личная жизнь никак не складывалась. Но когда их навещала  Дора с мужем, приводила сына, а Илья с Гулей приходили с дочкой, а теперь уже и с двумя, Борис Моисеевич радовался гостям, забывая на время о болезнях. Дора о чём-то подолгу разговаривала с Гулей, а её сын, Володя, снисходительно играл с Женюрой. Он был на два года старше, но довольно скоро снисходительность сменялась у него искренним интересом – Женюра была выдумщицей и озорницей. Когда проказы заходили слишком далеко, детей разводили по разным комнатам. Борис Моисеевич был противником наказаний. На этот раз Доры с семьёй не было, Женюра присматривала за младшей сестрёнкой. Взрослые говорили о работе, о детях.
Уже стемнело, когда молодые Ковальские подходили к дому. В сугробе темнела мужская фигура. Гуля наклонилась поближе – раздался мощный храп, и на Гулю пахнуло перегаром.
- Гуля, детей надо спать укладывать, ты что, собираешься с этим пьянчугой возиться?
- Илюш, это же Макар, возчик.
- Какой ещё Макар?
- Да он хлеб по булочным развозит. Замёрзнет ведь.
- Это верно. Ну, давай его в дом затащим, он в тамбуре проспится.
- Ладно. Жёстковато, зато не замёрзнет.
Оленька спала в коляске, а Женюра с живым интересом смотрела, как папа с мамой волокут бесчувственного возчика в дом.

Утром, когда все ещё спали, Макар, вздыхая и притопывая, отправился домой. Но район, где уже много лет колесил, развозя хлеб, он знал, как свои пять пальцев, и дом, где ему позволили переночевать, запомнил.
На следующий день, когда Оленька спала, а Гуля кормила Женюру, в окно постучали. Выглянув, Гуля узнала Макара, накинула на плечи шубку и подошла к дверям. Возчик снял шапку и запинаясь, с трудом подбирая слова, сказал:
- Я… это, ну, спасибо, что ли, хозяйка. Перебрал я тогда. Если бы не ты, замёрз бы…  Ты это… в булочную не ходи, я тебе хлеб привёз. И дальше возить буду. Я тебя помню. С детишками видел. Ну, пошёл я, что ли…
Гуля улыбнулась:
- Да и я тебя помню, Макар. Кто же в такой мороз человека замерзать бросит!
- Добрая ты душа. А и бросили бы. Всякие люди бывают. Ну, пойду я уже…
- До свиданья!

С тех пор Макар и правда завозил хлеб каждый день. Но брать бесплатно хлеб Гуля отказалась наотрез. Зато ей не приходилось стоять в очередях. Ведь оставлять девочек дома одних она боялась, брала с собой. А провести пару часов в очереди с такой непоседой, как Женюра, да ещё и каждый день – ой, как непросто!

Наступила тёплая киевская весна, а там и лето. Илья взял компенсацию за отпуск, один ехать  он не хотел, а Гуля не соглашалась оставить Оленьку у родителей, она ещё кормила её грудью.
Зато в конце июля к ним заехали по дороге в Крым Оля с Аркадием. Оля стала элегантной столичной дамой, много рассказывала о театрах, премьерах, знакомых, сослуживцах Аркадия. Иногда, понижая голос, говорила, что страшно с кем-то разговаривать, ведь сегодня поговоришь, а завтра нет человека - враг народа… Уже шли громкие процессы, никакая, даже скромная должность не защищала. Кругом только и слышишь: «Враги. Будьте бдительны, враги засели везде!» В наркомате уже сколько кабинетов поменяли хозяев. Аркадий плохо по ночам спит.Потом шёпотом спросила: "Про Алёшу что-то известно?" Гуля молча помотала головой. Больше Оля о брате не спрашивала.
- Господи, хоть бы был жив! - одновременно подумали обе женщины. Помолчав, заговорили о другом.
- Вы молодцы, уже двоих родили. А мы… Может, оно и к лучшему – очень время неспокойное.
- Оль, а почему у вас-то нет?
- Ну, врач говорит, что всё нормально, но так иногда бывает. А теперь мы уже и сами предохраняемся. Аркадий говорит, что не время детей заводить. Так он только за меня боится, а то ещё и за детей. Ведь жён иногда тоже забирают. А детей тогда в детдом. Но я всё равно хочу. Мне уже 25, хочется своего малыша. Ты счастливая!
Всего три дня гости пробыли в Киеве, а потом уехали. У них была путёвка в правительственный санаторий.

А через три недели, загоревшие и отдохнувшие, они снова навестили Ковальских. На руках у Оли был нарядный свёрточек, в глазах – тихая радость, гордость, удовлетворение - Гуля не смогла определить, чего больше.
- Откуда? – только и выдохнула она.
- Ой, долго рассказывать! – махнула рукой Оля. И добавила: «Потом, всё потом, вечером».
Уже за полночь, уложив детей и мужей спать, сёстры тихонько шептались в кухне за чашкой чая.
- Понимаешь, туда, в санаторий этот, Коминтерн много видных коммунистов из других стран направляет. Им же на Родине, ой, как несладко приходится. Ну, и эти к нам прямо из тюрьмы. Оба там туберкулёзом заразились, а у неё и дочка в тюрьме родилась. Тоже больна. Ну, как-то они на экскурсию в горы поехали. А мы нет. Меня укачивает сильно, вот мы с Аркашей и остались. И представляешь, автобус  в пропасть упал, на повороте занесло – и все погибли! А девочка с няней оставалась – та плачет, мол, что же теперь делать, в детский дом оформлять, что ли? Ну, я Аркашу и уговорила. С трудом. Она, конечно, румынка, чёрненькая. Что-то в ней есть Аркашино.  Он как-то устроил, мы никому не скажем, что приёмная. Ты уж не проболтайся!
- Ну, Ольга, ты сильна! Я от тебя не ожидала! Думала, Аркадий что скажет, то ты и сделаешь, а ты мужиком крутишь, так что он и сам не замечает. Как зовут-то девочку?
- Ну, как-то её, конечно, звали. Но имя румынское, даже если я и выговорю, то кто ж поверит, что мы с Аркашей так ребёнка назвали! Так что Лизой она у нас будет. Смотри, никому, даже родителям!
- Оля, ты меня ещё побожиться заставь и землю есть.
- Не заставлю! Помнишь, значит… Ну, ладно, я тебя давно простила. А когда землю ела, такая она была противная!
- Олька, нам же тогда по пять лет было. А потом мы вскоре в Петроград уехали.
- Ой, как я тебе завидовала, особенно когда тётя Саня написала, что вы в Смольном живёте.
- Да, в Смольном коридоры измеряются километрами... Мы там с мальчишками в догонялки играли. А вы с Аркадием в Кремле бываете?
- Только на очень больших приёмах. Тогда – обязательно.

Через день Гуля провожала гостей. Илюша был на работе. Сёстры обнялись на прощанье. Обе чувствовали, что увидятся  теперь нескоро.
   
Девочки росли, становились непоседами, особенно Женюра. Гуля не успевала оглянуться, как дочку приходилось выручать из разных передряг. То она забиралась и прыгала с крыши соседского сарая – и хорошо ещё, что в траву! То уводила сестру и соседского мальчика Геру погулять в соседний парк - через две оживлённые улицы, по которым грохотали грузовики! Характер у неё был властный, и малышка Оленька, и её ровесник Гера, выслушивая очередной приказ, только по стойке смирно не становились.

А Гуля вдруг стала чувствовать какое-то недомогание, у неё кружилась голова, и однажды она упала в обморок, до смерти напугав дочек. Придя в себя, она услышала, как её неунывающая Женюра плакала и повторяла, стоя рядом на коленях: «Мама, ты только не умирай, пока папа не пришёл!»  Оленька с круглыми испуганными глазами молча забилась в угол. К тому же Гуля сильно похудела. Врач, посмотрев на худую и бледную женщину, предложил провериться на туберкулёз. Туберкулёза, к счастью, не оказалось. Зато выяснилось, что Гуля снова беременна. И уже на шестом месяце.

Илье как раз предложили должность технорука на большом оборонном заводе в Харькове, ему полагался служебный особнячок и хороший оклад, а вокруг дома был большой сад. Вскоре после Нового года Ковальские переехали в Харьков. С переездом помогли родители, они же остались жить в киевской квартире. Гуля не торопилась прописываться на новом месте. Они неспешно обживались, в первую очередь девочек нужно было устроить в детский сад. Но Илья пропадал на работе, а Гуля тяжело переносила беременность, редко выходила из дома и мало с кем была знакома, так что детский сад отложили до весны. А пока они нашли домработницу, расторопную деревенскую девушку. Звали её тоже Галиной, она попросила называть её «Гала». А сама обращалась к хозяйке «Георгиевна».

Однажды Илья пришёл с работы днём. Так иногда бывало, он забегал на минутку проведать жену. На сей раз он никуда не спешил. Галы дома не было, ушла в магазин. Гуля почувствовала, что что-то случилось, и вопросительно взглянула на мужа.
- Меня уволили. До выяснения обстоятельств.
- Каких обстоятельств?!
- Меня обвиняют во вредительстве. И ещё вроде бы я связан через отца с польской разведкой.
- Бориса Моисеевича обвиняют в связи с польской разведкой?
- Насколько я понял, его никто ни в чём не обвиняет. Обвиняют меня. А он, якобы, вообще сбежал в белопанскую Польшу.
- Но Борис Моисеевич живёт в Киеве, это же нетрудно проверить!
- Меня вызывали в НКВД, сказали, что всё сами проверят. И спрашивали только, могу ли я доказать, что все мои распоряжения были вызваны производственной необходимостью. А когда я начал объяснять, меня перебили и сказали: «Разберёмся, мы с Вами разберёмся!» На меня написали донос.
- Но кто?
Илья пожал плечами. Кто ж ему скажет!
Гуля сказала решительно:
- Надо ехать в Киев! Иди за билетами.
Илья согласился, больше ничего в голову не приходило. Но на улице к нему подошли двое.
- Никуда ходить не надо, Илья Борисович. Вас вызовут.

Илья вернулся домой. Девочки играли. Гуля задумалась. В любую минуту за ним могли придти. Скорее ночью. Тут она вспомнила, что у Оленьки недавно болел животик, и врач велела зайти как раз на этой неделе. Она одела малышку, посадила её на санки и вышла за калитку в переулок. Похоже, соглядатаи не знали о калитке. И Гуля отправилась кружным путём в детскую поликлинику.  Просидев в очереди, она зашла в кабинет, рассеянно выслушала, как и чем кормить ребёнка, и отправилась обратно. По дороге зашла на телеграф и написала очень короткую телеграмму матери: «Мама зпт Илья тяжело болен тчк Срочно приезжай тчк  Галина». Давным-давно, ещё в детстве мать, рассердившись, назвала её Галиной. Гуля надулась и парировала: «Ты меня ещё в милицию сдай за плохое поведение!»
Мать тогда засмеялась и сказала: «Тебе твоё имя так не нравится? Оно что, только для милиции годится?» И называла её так очень редко, поддразнивая.
Гуля надеялась, что мать поймёт не только текст, но и подтекст телеграммы.

Ночью они почти не спали. Долго сидели, занавесив окна, и рвали письма и любовные записочки, которые писали друг другу. Олины письма остались в Киеве. Гуля очень боялась, что при обыске найдут что-то, что можно истолковать во вред Илье. На следующий день он остался дома и заперся в своём кабинете, а Галине сказали, чтобы вела себя потише – у хозяина срочная работа.

Предстояла ещё одна – а может, и не одна – бессонная ночь.
После полуночи в дверь постучали. Ковальские беспомощно посмотрели друг на друга. Стук повторился. А потом в дверь загрохотали кулаками. Илья встал:
- Я сам открою.
Открыв дверь, он без сил прислонился к косяку. За дверью стояла разгневанная тёща:
- Что это за фокусы такие, на морозе гостей держать!
Прибежала Гуля, затащила мать в прихожую и поспешно захлопнула дверь. Александра Сергеевна изучающе осмотрела зятя. Больным он не выглядел, скорее очень расстроенным. И дочка тоже. А ей ведь вот-вот родить…  Другая женщина? Но Гуля встала рядом с мужем, упрямо выставив подбородок, словно защищая…
- Что случилось? – уже совсем тихо спросила мать.
- Илью обвиняют во вредительстве. С работы уволили, следят…
- И что вы собираетесь делать?
- Мама, ты девочек с собой в Киев возьми…
Тут вмешался Илья: «Не девочек, а все вместе поезжайте. В твоём положении здесь оставаться нельзя!»
- В моём положении нельзя с ума сходить от неизвестности! А мама позвонит Борису Моисеевичу. Он должен знать!
- Да, папу предупредить надо. Но тебе здесь нельзя оставаться!
- Илюш, это не обсуждается.

На следующее утро Александра Сергеевна ушла рано. А спустя час, как обычно, Гуля пошла гулять с дочками. Через боковую калитку. Наверное, о ней уже знали, но сама Гуля соглядатаев не интересовала. Вышла же она скрытно, чтоб не видели, что пошла с детьми, а вернулась одна. В это время Илья колол дрова во дворе, чтобы видели, что он здесь, никуда не делся.

В скверике недалеко от вокзала бабушка подхватила внучек, пообещала сказки, новые игрушки и встречу с дедушками. Немногие детские вещички были заранее упакованы в её сумку.

Гала не удивилась, что приехала бабушка и увезла внучек в гости. Наверное, по городу уже бродили слухи об Илье. Немного помявшись, девушка попросила отпустить её на две недели в деревню, к родителям. Гуля согласилась. Совсем ни к чему в доме посторонние в такое время.

Прошло три дня. Илью никуда не вызывали. На четвёртый у Гули разболелась голова, и Илья помчался в аптеку, готовый объясняться с НКВДэшниками и даже идти в аптеку в их сопровождении. Но никто его не задерживал и не сопровождал. Вернувшись, он с удивлением рассказал об этом Гуле. А на следующее утро к дому подъехала легковушка, из неё вышли двое и постучали в дверь  Ковальских. Гуля судорожно обняла Илью. При них она этого делать не хотела. Обыска не было, Илью увели быстро.
Гуля опустилась на пол. Вредительство, шпионаж, что там ещё? Она, естественно, сообщница… А дети? Как уберечь детей? Они, конечно, у родителей, но она же там прописана! Найти их там – как нечего делать. Эти мысли пронеслись в отяжелевшей голове, и Гуля потеряла сознание.

Очнувшись, увидела белые стены больничной палаты. Ещё несколько женщин сидели и лежали на таких же железных койках, кто-то стонал, кто-то слабо вскрикивал. Подошла медсестра и умело поставила внутривенный укол.
- Ну, как Вы, мамочка?
- У меня схватки… А как я сюда попала?
- Да муж привёз. Переживает, бедный, из приёмной не уходит. Ну, сейчас  рожать пойдём.
На следующее утро Гуля подошла к окну и прислонилась лбом к белой раме. Внизу нервными шагами расхаживал Илья. Услышав слабый стук в окно, поднял голову и, нелепо размахивая руками, подбежал, поднял голову и молча смотрел на Гулю, пока медсестра не увела её, обняв за плечи.

Через неделю похудевший, но счастливый, он встречал на пороге роддома тоненькую бледную Гулю с розовым свёрточком в руках.
И только дома, наедине, Гуля потребовала:
- Ну, рассказывай!
- Гуленька, твоя мама, приехав в Киев, сразу отправилась к моему отцу, даже девочек домой не завезла. И всё ему рассказала. А он тут же пошёл в НКВД, там его сослуживец работает.
- Какой сослуживец?
- Я же тебе рассказывал, он у Щорса комиссаром был. Ну, после гражданской стал работать по специальности, в юридической консультации. А товарищ его по партийной линии пошёл, сейчас в НКВД УССР большой начальник. Папа его попросил разобраться. Главное обвинение было в шпионаже. Якобы, отец с казёнными деньгами сбежал в Польшу, а я через него сведения с оборонного предприятия передавал. Это расстрел. Проверили, кто донос написал. Оказалось, что он сам из Киева уехал, потому что там «наследил», у Петлюры воевал. Сидел бы тихо, его бы никогда не нашли, ведь столько лет прошло.  Но он антисемит страшный, и когда меня его начальником назначили, не выдержал, донос настрочил. Про отца же он ничего не знал, вот и прокололся. Если бы из Киева не вмешались, меня бы не сегодня-завтра арестовали. Там уже такое досье на меня собрали! Тот же Петрушенко и «помог», якобы улики предоставил. У него доступ к документам на работе был.
- Господи, Илюша, это тебе повезло! Он на тебя такой дурацкий донос написал, что всё проверить смогли.
- Не смогли, а захотели. А скольких арестовывают ни за что и даже проверять не удосуживаются.
- Да… Я сразу Алешу вспомнила… Жив ли?
- Будем надеяться.
- Давай малышку в его честь назовём!
- Гуля, имя-то не женское.
- А мы назовём её Анастасией! Немножко похоже...         

Вернувшись с бабушкой из Киева, девочки обнаружили, что дома появился ребёночек. Папа как всегда пропадал на работе, а мама стала совсем бледная, часто отдыхала. Всё домашнее хозяйство было на бабушке. Женюра решительно взяла дело в свои руки. У бабушки и без того дел хватает, поэтому малышкой займётся она сама. Оленька потихоньку залезала под стол и играла в куклы, никому не мешая. А Женюра играла с Настенькой, поила водичкой из бутылочки с соской, трясла перед её носом погремушками. Настенька поводила по сторонам такими же, как у сестрёнки круглыми карими глазками и гукала.

Гуля не могла нарадоваться на дочек. В доме воцарился мир, она сидела на диване с шитьём – уже весна, девочкам скоро понадобятся летние платьица. В коробке для рукоделья были обрезки кружев, разноцветное мулине. Платьица выходили яркие и нарядные. Силы быстро возвращались к ней.

Когда Гала вернулась из деревни, Александра Сергеевна уехала в Киев. Да и пора, совсем забросила дом и семью.

А у Ильи с Гулей появилась новая привычка – гулять по вечерам в парке и там обсуждать свои дела. Уложат девочек спать и уходят на часок. Гала сама им напоминала о прогулках – хозяйка ещё не поправилась, пусть гуляет, воздухом дышит. Вон семья какая! Ну, не такая, как у них в деревне. Но в деревне-то бабы покрепче будут.

Илье предложили вступить в партию. Парторг сказал: «Вы что же, Илья Борисович, обиды на партию держите? Время сейчас нелёгкое, кругом враги. Кто не с нами – тот против нас. А Вы хотите в сторонку отойти?»
Гуля считала, что вступать надо: «Конечно, наши отцы в революцию не за то воевали. А что получилось? Твой совсем больной, его не трогают. А мои – из Ленинграда уехали, а то маму уже давно бы как троцкистку арестовали. Из Зеленодольска, считай, сбежали. Ну, отца из партии исключили, а арестовать не смогли, он успел уехать. Но Алёшу-то за что?!» Гуля плакала мелкими злыми слезами, Илья утешал.
- Вступай, а то тебе этого не простят. Завтра же заявление подавай. Скажи, как специалист не можешь в такое время в стороне стоять.
- Да, ты права…
Приняли Илью сразу, даже без кандидатского срока – наш человек! Отец – комиссар на гражданской, здоровье там потерял. Самого арестовали по доносу петлюровца бывшего, но ведь не обиделся, зла не затаил. Такие партии нужны.

Летом Гуля с девочками поехала в Киев, навестить родителей, показать Настеньку Борису Моисеевичу. Тот очень обрадовался невестке и младшенькой внучке. Но Гуля видела, что здоровье у него совсем ухудшилось, Эстер Симховна призналась Гуле, что боится: однажды утром он не проснётся.
- Он так страшно кашляет, особенно по ночам. А я – вот верь-не верь – рада. Слышу, что кашляет – значит, живой…
- Эстер Симховна, Вы нам пишите, не стесняйтесь. Если что, мы Вам поможем.
- Девочка моя, я же знаю, если бы не ты, Илья бы меня не принял. Он добрый, но слабый - ты сильная. Вы вместе прекрасная пара. А писать я тебе буду, хорошо?
На том и согласились.

Попав в Киев, Гуля отправилась по магазинам, накупила отрезов на платья – шёлк в пастельных тонах, белую чесучу – себе и Илье на летние костюмы. Ей повезло – удалось купить рыжую лису на воротник!  Девочек она оставляла с матерью. Но та, конечно, занималась домашними делами, строго приказав Женюре присматривать за младшими.
Придя домой, Гуля оказалась в самом эпицентре скандала: Женюра громко рыдала, стоя в углу. Оленька тихо сидела под столом. Настенька плакала и, похоже, не зря, пытаясь стащить с себя мокрые ползунки.
- Что случилось? – тихо спросила Гуля.
Все лица сразу повернулись к ней.   
- Я вырезала портрет дедушки Ленина! – плакала Женюра. - Я ничего плохого не сделала!
- Гуленька, она все деньги изрезала, - растерянно проговорила Александра Сергеевна, держа в руках разноцветные обрезки.
Господи! Такая самостоятельная и серьёзная девочка, а на самом деле совсем ещё ребёнок, шести нет…
Гуля сделала строгое лицо и начала объяснять дочке, что же она натворила. Когда та поняла, что оставила без еды всю семью, то зарыдала уже от большого горя, не умещавшегося в её детской головке.

А взрослые начали семейный совет. Наконец, Гуля решила отправиться в сберкассу, где у неё была не закрыта сберегательная книжка. Денег там было - кот наплакал, но хоть узнает, можно ли что-нибудь сделать с обрезками.
Работницы сберкассы сбежались посмотреть на небывалое происшествие, позвали заведующего, тот пролистал все инструкции. Оказалось, что те купюры, где номера сохранились, обменять всё-таки можно. После всех переговоров, объяснений, письменного заявления, деньги поменяли. Не сразу, конечно, Александра Сергеевна получила их уже после гулиного отъезда.  Номеров нескольких купюр не нашли, но потерять пятьдесят рублей было меньшим злом, чем остаться совсем без денег.

Перед отъездом Гулю навестила Дора. За чаем поболтали о детях, обсудили здоровье Бориса Моисеевича. Об инциденте с анонимкой на Илью Дора не знала, а вот покупки невестки её очень заинтересовали. Попутно она рассказала, что купила потрясающую  горжетку из рыжей лисы. Узнав, что и Гуля купила себе такую, Дора поджала губы – и когда успела? Вроде приехала недавно и ненадолго…
- У меня мех с особенным рыжим отливом, - похвасталась она, - такие лисы очень высоко ценятся!
- У меня тоже мех ярко-рыжий, - заметила Гуля.
- Ну, покажи! Ах, да, красивый… Но мне кажется, у меня ярче! Жаль, что нет с собой, мы бы сравнили…

В Харькове Гулю с дочками встречал Илья. Покупки одобрил, над спором, чья лиса красивей посмеялся. Гуля привезла ему дорогой отрез на костюм – ведь не всегда в цехах, бывает и на совещаниях, нужно и хороший костюм иметь на выход. И уже через несколько дней она нашла хорошего закройщика для Ильи. А свои наряды она шила сама. Из старых платьев выходили прелестные платьица для дочек.
Стояла тёплая осень, девочки играли во дворе. Гуля с каким-нибудь шитьём сидела возле настенькиной коляски. Время от времени выбегала Гала, чтобы о чём-нибудь спросить.
Казалось, жизнь вошла в свою колею.

Но вскоре после возвращения Гули из Киева Эстер Симховна прислала телеграмму.  Умер Борис Моисеевич.
Илья с Гулей, наскоро собравшись, отправились в Киев, но на похороны не успели. Отца похоронили на еврейском кладбище. Надпись на могиле сделали на идиш и на иврите. Илья предложил мачехе денег, но та отказалась. Жили они скромно, после Бориса Моисеевича деньги на первое время у неё были. Дочки уже вышли замуж, работали. Сама она получала маленькую пенсию. Много ли ей нужно…
С тем Ковальские и уехали, пообещав заходить, когда снова будут в Киеве.
Через несколько дней они собирались отпраздновать день рождения Настеньки. Малышке исполнялся годик. Гуля дошивала нарядные платьица для виновницы торжества и её сестрёнок. Из Киева обещали приехать дедушка с бабушкой и молодые дядья.
Сама Гуля купила по случаю очень модное палевое шёлковое платье. У сослуживицы Ильи муж был военным лётчиком, совсем недавно вернувшимся из командировки в Литву. Он рассказывал о богатых магазинах, где советские офицеры покупали для своих жён нарядные платья, каких не было в  промтоварных магазинах аскетической Советской России.  Своей Машеньке он привёз с полдюжины нарядов, из которых два платья не подошли по размеру, а вот на Гуле они сидели, словно на неё шитые. Палевое она хотела надеть на день рождения дочки, а второе, бледно-розовое кружевное, оставила для выходов в театр.

… Илья вернулся домой непривычно рано.
- Гуленька, что-то мне нездоровится…
Она прижалась губами к его лбу.
- Да ты горишь!
Ртуть на термометре добежала до сорока. Гуля судорожно натянула пальто и ботинки и побежала за врачом. У Ильи оказалось двухстороннее воспаление лёгких.  Снова пришлось вызывать Александру Сергеевну,  чтобы забрала детей.

Илья болел тяжело и долго. Гуля не отходила от мужа, даже уколы ставила сама, всё-таки биолог. Врачи советовали прямое переливание крови. У Гули кровь была первой группы, как и у мужа, на переливание она согласилась сразу, понимала, что меры нужны самые радикальные. Но температура продолжала держаться на 38°.

Отчаявшаяся Гуля по совету вездесущей Галы обратилась к соседке, которая варила лечебные отвары из трав. Нестарая ещё знахарка пришла, посмотрела на Илью, выслушала гулин рассказ, присела к столу и написала список всего, что требовалось купить: мёд, сливочное масло и ещё с десяток ингредиентов.
- Ты мне их, голубушка завтра же принеси, тогда послезавтра я тебе лекарство сварю.
На вкус варево оказалось очень противным. Но то ли и впрямь оно было целебным, то ли молодой организм да лекарства перебороли болезнь, а скорее всего – всё вместе, но Илья быстро пошёл на поправку. Проболел он целый месяц, худой и всё ещё покашливающий вышел на работу.

А в мае впервые за много лет Илья взял отпуск. Ему предложили путёвку в санаторий в Теберде. Гуля поехала с ним. Они очень хотели взять с собой дочек, но тут своё решительное слово сказала бабушка: «Ты, Гуля, мужем займись. Вон, его ветром шатает! А внученьки нам с дедом в радость. И Гала при деле будет». И Гала, очень этим довольная, тоже отправилась в Киев.

…Это была волшебная весна. Гуля и Илья переживали второй медовый месяц.
Девочки встретили родителей радостным визгом. Три дня в Киеве пролетели  незаметно, и Ковальские отправились домой.  Начинались каникулы, и младший братишка Гули Волик отправился с ними – погостить и сестре помочь.

Незнакомые, слыша его имя, считали, что его зовут Владимиром, и Волик охотно откликался. Своего полного имени он немного стеснялся, тем более что приходилось скрывать, откуда оно такое взялось. На самом деле звали его Воуленом. В 1925 году, когда он только родился,  Александра Сергеевна, работавшая тогда в Ленинградском губкоме, сама страстная партийка, обсуждала с сослуживицами, какое бы имя выбрать.  Хотелось нового человечка назвать по-новому. Революционерки с дореволюционным стажем, Землячка, Антонова-Овсеенко и ещё несколько женщин спорили до хрипоты. Сошлись на том, что мальчика надо назвать в память Ленина. Но имя Владимир всем казалось слишком заурядным. Наконец, товарищ Землячка победно вскинула голову: «Вождь Ульянов-Ленин! Во-у- лен!» Георгий Павлович имя одобрил.  Носитель нового советского имени, знакомясь, скромно говорил: «Володя»… Дома же его звали Воликом.

А старший брат Волика, Леопольд, тоже укорявший родителей за слишком необычное имя, предпочитал более скромное «Лёня». Он перешёл в последний класс и решил поработать во время летних каникул пару месяцев на теплоцентрали, с отцом.

Неожиданно получив много свободного времени, Александра Сергеевна с головой ушла в общественную работу. А в стране, между тем, было неспокойно. Все говорили о возможной большой войне.

В конце августа Волик вернулся в Киев, и они с Лёней снова пошли в школу.
                ***
В Харькове жизнь текла своим чередом. Женюра научилась бегло читать. Теперь она с удовольствием усаживала сестрёнок и читала им любимые сказки или играла с ними в школу. Маленькая Настенька, широко распахнув тёмные глаза, зачарованно повторяла: «Колобок, колобок, я тебя съем!», и, замирая от страха, убегала к Гуле и пряталась в складках её платья. Более спокойная Оленька, терпеливо выслушав старшую сестрёнку, предлагала поиграть в куклы. Женюра снисходительно соглашалась.

В ноябре Гуля с дочками начали делать новогодние  игрушки. Сверкающие шары и разноцветные шишки, покрытые мерцающей изморозью, ватные снеговики, ёлочки, Снегурочки и лисички – большая коробка со стеклянными игрушками стояла на самом высоком шкафу. И Женюра, и Оленька знали, что именно там хранятся украшения для их ёлочки, которую принесёт Дед Мороз.  И обязательно ночью, когда все спят, чтобы утром, в самый канун Нового года, они увидели свою ёлочку наряженной, а под ёлочкой – подарки.

Но полазуха Настенька могла уронить драгоценную коробку, вот её и спрятали подальше. Все помнили, как однажды, оставшись в комнате одна, она залезла по полкам на буфет, нашла детское мыло, картинка на котором была почти такой же, как на детских сырках, успела откусить и проглотить большой кусок, и примчавшаяся на её отчаянный рёв Гуля, за которой хвостиком тянулись старшие дочки, с ужасом увидела, как изо рта у Настеньки  выплывают огромные радужные мыльные пузыри… 

Девочки делали бесконечные разноцветные бумажные гирлянды. Женюра вырезала, Оля склеивала звенья в цепочку, а Настя макала кисточку во все баночки с красками подряд и раскрашивала колечки в какие-то немыслимо пёстрые цвета.

Перед самым Новым годом Гала уехала в деревню. Она собралась выходить замуж и предупредила Гулю, что в апреле уйдёт.

Из Киева приехали Ермиловы, в доме стало шумно и весело. Девочки оседлали  дядек и стали кататься «на лошадках». Настенька посмотрела-посмотрела, как старшие сёстры «захватили лошадок»,  и заревела в голос. Дед крякнул, опустился на четвереньки и подставил спину. Сразу успокоившись, Настенька, пыхтя, залезла на широкую спину и свысока посмотрела на сестрёнок. Её лошадка – самая лучшая!

Детей уложили, отправились спать и мальчишки, а взрослые долго ещё сидели за столом.
Наступил 41-ый год.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ