Сказка про куклу

Придирчиво рассматривая свое лучшее творение, мастер улыбался, вспоминая, каких трудов ему это стоило. Весь свой опыт, все свое умение и талант пришлось приложить, не жалея ни времени, ни сил, ни красок, для того, чтобы получилась такая изумительная кукла. У нее были волнистые золотые волосы, белая кожа, ярко-алые губы и широко раскрытые синие глаза. Она была совсем как живая, поэтому мастер нисколько не удивился, когда, моргнув длинными ресницами, она спросила его: «Кто ты?» «Меня зовут мастер», - ответил мастер, и это была почти правда, так как настоящего его имени уже не помнил никто, даже он сам. «А я кто?» «Ты – моя…», - мастер замолчал, потому что назвать ее куклой он не посмел.         

С того самого дня в скромном, но уютном домике мастера начались хлопотливые деньки. Кукла оказалась очень непослушной и своенравной. Порой мастеру приходилось кричать на нее, когда ее капризы переходили всякие границы. А он должен был воспитать ее, научить жить своей кукольной жизнью так, чтобы ей никогда не приходилось страдать от голода. Когда мастер показывал кукле первые танцевальные па, она, играясь, делала все наоборот: вместо того, чтобы повернуть налево, поворачивала направо, когда мастер просил, чтобы она подняла ручки вверх, разводила их в стороны, когда нужно было присесть в глубоком поклоне, она подпрыгивала. Вначале мастер пытался уговорить ее, убедить в том, что совсем скоро все это ей пригодится, что своим танцем она будет зарабатывать на хлеб и себе и ему. Но кукла смеялась, весело скакала по комнате, изображая своими прелестными ножками дикие фигуры, совершенно неприемлемые для того, чтобы демонстрировать их господам из высшего света.

Тогда мастер пустил в ход последнее средство – надел на ручки и ножки своей воспитанницы тонкие, но прочные нитки. Теперь кукла могла делать только то, что хотел от нее мастер. Разумеется, для нее это было ужасно. Первые два дня кукла рыдала навзрыд, рвалась, словно пойманная в силки птица, пытаясь освободиться от опутавших ее ниток. Словно сочувствуя плачущей красавице, серое небо хмурилось облаками и вторило ей тоскливым проливным дождем. Но мастер, кусая губы и заткнув уши ватой, чтобы не слышать стенаний своей любимицы, точными, выверенными движениями дергал за ниточки, заставляя ее танцевать. А ночью, когда кукла спала, обессиленная тяжелым, изнурительным трудом и собственными слезами, с жалостью смотрел на ее израненные запястья и лодыжки.

Ранним утром третьего дня, мастер не выдержал и тихонько разрезал нитки. «Будь что будет», - решил он. Проснувшись, кукла с удивлением увидела, что ее ручки и ножки освободились от ненавистных ей пут. Лишь тонкие красные полоски на коже напоминали о том, что еще вчера она находилась в полной власти мастера. А он сидел напротив нее, все еще держа обрывки ниток в своих руках. «Теперь ты свободна. Решай сама, что будешь делать сегодня, завтра и каждый день», - сказал ей мастер, задумчиво глядя на нее. «Я останусь с тобой, мастер, - своим мелодичным, серебряным голосом отозвалась кукла. – А ты будешь учить меня танцевать. И я стану самой лучшей танцовщицей на свете». Пряча улыбку, мастер отвернулся к окну. Он не хотел, чтобы кукла заметила, как он рад это слышать. Сквозь стекло мастер увидел, как на небе облака разбежались в стороны и маленькая каморка, в которой жила кукла, наполнилась солнцем…

Прошло три месяца. Днем мастер усердно занимался с куклой, терпеливо обучая ее всем хитростям и премудростям, которых бесконечно много в великом танцевальном искусстве. Кукла старательно заучивала сложные движения, которые с каждым разом давались ей все легче. А когда наступал вечер, мастер садился в старое деревянное кресло и рассказывал ей сказки. В камине весело потрескивали, сгорая, дрова, тикали часы на стене, в доме было тепло и спокойно.

Оставалась неделя до Нового года. Город оживленно готовился к празднику. На главной площади уже установили елку и украсили ее разноцветными игрушками. Вечерами в витринах магазинов загорались яркие огни праздничных гирлянд, и на душе у всех становилось весело. В этот день мастер пришел домой очень поздно, когда на улице за окном уже стало совсем тихо. Лицо его светилось от радостной вести, которую он принес. «Через четыре дня – твое выступление на главной городской площади! Ты очаруешь их всех своим танцем!»            

Кукла была счастлива. Все оставшееся время до своего выступления, она посвятила репетициям, доводя каждое свое движение, каждый жест и каждый взмах до совершенства. Теперь ей приходилось заниматься одной. Днем мастер уходил куда-то, а когда возвращался, садился за свой рабочий стол и шил ей платье для выступления. Кукла садилась рядом, и он рассказывал ей о том, что на празднике будут герцоги и князья, они в отличие от него – очень богатые люди. У них большие красивые дома, в которых столы всегда накрыты, уставленные тарелками с вкусной едой и кубками, наполненными ароматным вином. У них шикарные кареты, украшенные золотом, запряженные четверками сытых и холеных лошадей. И если она понравится кому-либо из них, ее заберут с собой, и она больше ни в чем и никогда не будет нуждаться.    

Наконец, настал тот долгожданный день, когда кукла надела восхитительное воздушное платье, сшитое ей мастером из тонкого белоснежного шелка, мягкого угольно-черного бархата и роскошного пурпура цвета крови. Свои волосы она подвязала алой лентой и стала похожей на прекрасную принцессу с той лишь разницей, что ни одна принцесса на этом свете никогда не была еще так хороша. Стоя на сцене, кукла тихонько рассматривала через щелочку в закрытом занавесе публику, которая через несколько мгновений будет наблюдать за ее первым выступлением. На переднем ряду в мягких креслах расположились представители высшей знати. Герцоги и князья, о которых ей рассказывал мастер, курили дорогие сигары и презрительно посматривали на прочий люд, толпящийся у них за спиной. Простые люди – кто сидел, кто стоял, - весело шумели, разговаривая и смеясь, посматривая на сцену, ожидая, когда откроется занавес и начнется представление. А в стороне от зрителей, у самого края сцены стоял, скрестив руки на груди, ее мастер. Он был серьезен и даже суров, и кукла знала, что он очень волнуется за нее. И она не могла подвести его.

Ее танец был великолепен. Огненная страсть и нежность искреннего чувства – все слилось в нем воедино. Толпа, обезумев от восхищения, стоя рукоплескала кукле, раскрасневшейся от волнения и признания, снова и снова вызывая ее на поклон. Даже чопорные зрители первого ряда поднялись из своих кресел, чтобы аплодисментами и живыми цветами выразить ей свое одобрение. Но кукла смотрела только на одного человека, мнение которого о ней больше всех волновало ее. А он по привычке пытался спрятать свою радость и восторг, но сегодня это у него совсем не получалось. Когда волнение публики несколько утихло и кукла, наконец, смогла покинуть сцену, мастер встретил ее, обнимая и целуя, впервые позволив себе это. «Ты доволен мной?» – спросила его кукла, ласкаясь и смеясь. «Я не ждал другого, - ответил мастер. – Ты моя самая лучшая…»

Вдруг, совсем рядом, раздалось чье-то нетерпеливое покашливание. Мастер обернулся и увидел герцога, одного из самых богатых и знатных людей государства, чья власть простиралась далеко за пределы их города. По-видимому, он все это время стоял здесь, наблюдая за ними. «Ты прав, мастер, - обратился к нему герцог, жадными глазами пожирая куклу, которая прижалась к мастеру, обхватив его шею тонкими руками, - она действительно лучшая из всех, которых я когда-либо видел. Я хочу поздравить тебя за нее – более прекрасное создание невозможно себе и представить». Мастер молчал, прижимая к себе куклу. Он чувствовал, что она вся дрожит – взволнованная или напуганная. «Я не люблю долгие ненужные разговоры, - продолжал герцог, – поэтому предлагаю сразу перейти к делу. Ты хорошо сделал свою работу, мастер, и я готов хорошо заплатить тебе за нее. Назови свою цену. И смотри – не продешеви, я могу сделать тебя обеспеченным на всю жизнь».
Мастер опустил голову.

Да, куклы, которых он делал, дорого ценились. Его профессия заключалась в том, чтобы продавать свои творения тем, кто мог заплатить за них достойную цену. И именно для этого он обучал, одевал и воспитывал кукол, поднимая их цену. Он знал, что когда-нибудь настанет момент расставания и с этой, своей самой лучшей и самой любимой куклой. Он ждал разговора с богатым покупателем и настраивался, подыскивая нужные слова, но только сейчас понял, что оказался совсем не готовым. Ведь он сам когда-то освободил ее, и теперь она сама могла выбрать, с кем ей остаться. А что мог он противопоставить герцогу, который был в тысячу раз богаче его! И в его замке кукла будет окружена той роскошью и тем вниманием, которые она, безусловно, заслуживает. Мастер отнял руки куклы от своей шеи и сделал шаг назад. «Моя кукла – свободна, сеньор. Я не могу продавать ее, потому что она не принадлежит ни мне, ни кому-либо другому на этом свете. Пусть она сама решит, в чьем доме ей жить». Герцог презрительно усмехнулся и протянул руку красавице. «Пошли со мной, дорогая. Со мной ты будешь иметь все». Мастер отвернулся, не в силах совладать со своими чувствами, и бросился на улицу.

Шел снег, крупные пушистые хлопья которого медленно кружились в желтом свете фонарей. Они падали на лицо мастеру, бежавшему к мосту над темной рекой, чьи быстрые воды не замерзали даже в самую холодную зиму. Он не замечал ничего вокруг, стараясь удержать напоследок в своей памяти взгляд прекрасных синих глаз – печальный и встревоженный. Он уже ступил на каменные плиты моста, покрытые снегом, когда его кто-то окликнул. Мелодичный и серебряный, запыхавшийся и прерывающийся – это был Ее голос. Перед его затуманенным взором разноцветным пятном мелькнуло ее черно-бело-красное платье. Свою алую ленту она где-то потеряла, когда изо всех сил бежала за ним, в страхе, что может не успеть догнать его. В своих холодных ладонях он почувствовал тепло ее тела. Она обвила своими мокрыми руками его шею, и он почувствовал на своих губах ее губы – мягкие, теплые, живые. «Зачем ты это сделала? – спросил ее мастер, на секунду отнимая свое лицо, чтобы видеть, как она прекрасна. «Потому что я – твоя…»