Животные. Глава II Гаврила. отрывок 1

«Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булку испекал». Эта фраза из бессмертного романа Ильфа и Петрова могла бы послужить лаконичной формулировкой жизненного ус­пеха моего товарища Санька. Выходцем он был из простой семьи. И родился, как говорится, между молотом и нако­вальней. По крови ему была уготована судьба миллионов совдеповских троечников доперестроечной брежневской эпохи. Формулировалась она просто: рождение, детский садик, школа до восьмого класса, ПТУ, в простонародье именуемое Бурса, и въябывание до смерти на каком-ни­будь краснознаменном, ордена Ленина, металлургическом комбинате. С неизменными пьянками, набитием ебла по праздникам благоверной супруге, и спокойной смерти от цирроза печени где-нибудь в районе 60-ти лет. И должен вам признаться, годков до 28-ми, Санек с заданной траек­тории не сбивался. После окончания ПТУ его потянула блатная романтика, и к упомянутым 28-ми годам спектр его уголовных интересов был чрезвычайно разнообразен. Рэкет, мошенничество, кража личного и государственно­го имущества неумолимо поднимали авторитет Санька в определенных кругах славного города Харькова, а две по­явившиеся судимости только подчеркивали правильность выбранной им дороги. Но было одно но, отделявшее Сань­ка от миллионов жаждущих водки и крови люмпенов. Это был его, Санька, ум. Умище у него был незаурядный. Он был тем, кого в народе называют самородок. Не имея ни образования, ни «приподнятых» родителей, ни денег, ни ***шеньки — он сумел сделать то, что было бы под силу не всякому мажору.

— Среди ночи слышу — кто-то в дверь рогами шкребется, открываю, а воно ж стоит на пороге, ну неуменяемое, — Оксана посмотрела на меня взглядом Клеопатры при известии о вторжении в Египет войск Октавиана. — Как в анекдоте, ****ь, ты понимаешь. Пошло, *****, в полдевятого мусор выносить в штанах спортивных и в майке, а вернулось, падло, в шесть утра, неуменяемое, — Оксанин малоросский сленг вызывал у меня чувство глубокого умиления.
Я готов был слушать ее часами. Кстати, забыл предста­вить, Оксана, жена Санька, вторая жена. Заметьте, лю­бимая. На мой взгляд, женитьба на ней была единствен­но правильным поступком за время продирания Санька сквозь буреломы преступного мира. Она была что назы­вается огонь-баба. Полностью знакомая со всеми поня­тиями, выросшая на самых криминогенных харьковских окраинах, она за Санька была готова разорвать рот кому угодно, включая самого Санька. А Санек страдал раздво­ением личности. Одна его половина все время рвалась в семью. С крестьянской целеустремленностью он всячески украшал и обустраивал их семейное гнездышко. На отня­тые у безвинно-убиенных деньги. Шучу. До этого дело не доходило. После очередного скока, выпив рюмку водки, раскрасневшись до покрытия намечающейся лысины ис­париной, Санек с удовольствием рассказывал нам, сколько он накануне вручил Оксане денег. Он называл это — «дать гривня».

— Дал вчера Ксюхе тысячу гривней, — Санек радостно усмехался и его двойной подбородок начинал шевелить­ся. — И на весь вечер свободен.

Ну а вечером раздвоение усиливалось. Из глубин под­сознания выныривал другой Александр. Его неудержимо влекло к бабам. А баб неудержимо влекло к деньгам. Лы­сина и пузо их не останавливали. Борьба непримиримых Саньков заканчивалась примерно к утру, когда, слившись воедино, они появлялись на пороге дома, «невменяемые», и часто с помадой на трусах. А дома ждала засада. Оксанкин оборонительный арсенал был разнообразен, в ход шло все: ножи, топоры, скалки, табуретки. Пару раз она выпус­кала на «Саньков» собак. Собаки были кавказцы, и пьяных не любили. «Саньки» вступали в неравную схватку, и если им удавалось прорваться в спальню — засыпали одетыми, упав ****ом в подушку. Если битва была проиграна, то с рваными, колото-резаными ранами, дорога лежала в бли­жайший травмпункт. Это были высокие отношения. Это был их фирменный стиль. Но по мере того, как мой бедный и частично образованный друг своим незаурядным, под­черкиваю, незаурядным умом осознавал, что схема «бля буду — арест — суд — тюрьма — туберкулез — кладбище» не является доминирующей в его жизненных планах, его инте­ресы стали постепенно смещаться в плоскость коммерции. Богатейший опыт общения, природная смекалка, интуиция и дальновидность привели к тому, что на 4-м десятке лет Санек стал соучредителем серьезного с/х предприятия с нехилым годовым оборотом. В его жизни появились част­ные дома, дорогие тачки, поездки в дальнее зарубежье, и он без ошибок стал произносить такие названия, как «Brioni», «Gucci», «Ermenegildo Zegna». Ввиду вышеупомянутых превращений, галстук, о котором он не слышал на протяже­нии первых 3-х десятков своей жизни, прочно занял место в его гардеробе. Из-за этой детали мы так и стали называть его между собой — Гаврила. Ну а поскольку Гаврила, в от­личие от своего книжного тезки, не был примерным мужем, то вокруг него стала роиться та категория девиц, которые были готовы помочь ему и днем и ночью. Помочь расстать­ся с деньгами.
— На *** мы им нужны? — сквозь гул сабвуферов ночного клуба я еле его слышал. — Я себя вчера на сессии по телеви­зору увидел, чуть не ****улся. Пузатый, лысый, страшный, ****ец. Куда мне до этих? — он кивнул в сторону извива­ющихся на танцполе модных, патлатых, педикообразных юношей. — Я их только кушем перебить могу. Им нравится наш образ жизни. На хорошей машине покатать, в хорошем кабаке накормить, в модном клубе выгулять, а нам от них нужна их молодость, жопа и сиськи. Так или нет? — взгляд у Гаврилы был немигающий и труднопереносимый.

— Конечно, так, — я искренне с ним соглашался. — Они бы тебя после двух ходок вряд ли бы дождались. А Ксюха — нормально, все выдержала.

— Так потому она и рядом, — он нервно передернул пле­чами. — Потому и рядом, — и он опять с удовольствием пус­тился в рассказ о том, как он утром дал «гривня».

Калейдоскопчик появляющихся с ним телок был чрез­вычайно разнообразен, но постепенно в нем стал часто по­являться один персонаж. Ее звали Даша. Она была веселая хохотушка, и работала продавцом в ювелирном отделе. Раз­мах Гаврилы ее ослеплял. Она постепенно прибирала его к рукам, периодически вступая в поединки с предшествую­щими претендентками на трон. После этих безобразных сцен, происходивших, как правило, в самых злачных мес­тах, оставалось много слез, соплей, вырванных волос и кло­чьев одежды Dolce & Gabbana, купленных на ближайшем базаре. Гаврила весело гоготал, наблюдая эти побоища.
— Вот за что люблю Дашку, — он смачно опрокидывал в себя рюмку водки, — так за то, что она такая размагничен­ная.

От себя добавлю, что рецепт такой размагниченности формулировался просто: не ****и, наливай и пей. Но по мере возникновения идиллии второй, бля, молодости, семейная идиллия стремительно увядала. Деловые поездки станови­лись все длиннее, семейные вечера все реже, и даже регуляр­ная выдача «гривня» уже не могла спасти ситуацию.
Я все реже видел Оксану в хорошем настроении, и все чаще наблюдал ее нетрезвой.
— Нашел себе малолетку, мудак, — в ее голосе звучала жесть. — Ну ничего, я им устрою счастье. Он от меня только на инвалидном кресле уедет. Ей, пидарше, будет, на чем его по дискотекам катать, стриптизм, бля, смотреть.

Я ей почему-то верил, и поэтому не поправлял. Самое странное, что верил ей и Гаврилка.
— Ты не поверишь, — очередная рюмка отправлялась штурмовать его железную печень, — вчера приезжаю домой, ну, в 7 утра, как мы любим, и духами от меня прет, как всегда одноклассницу встретил. А она мне АКМ в голову, и затвор передернула. «Ну что, — говорит, — ебнуть тебя, скотина»?! Два часа со стволом у башки просидел. Ты знаешь, у меня нервы хорошие, но на двадцатой минуте смотрю, а у меня левая ножка трястись начала. Сижу, а она мелко так трясет­ся. Думаю, нажмет на курок, и, привет… Бешеная сука…

Продолжение — http://proza.ru/2011/06/28/382
Читать целиком на сайте http://www.antisemyanin.com/animals_read.html