Фамилия

     Не имя красит человека, а человек – имя.
Такую глупость мог сказать, понятно, только глупец. Потому и авторство ее теряется в веках. Есть известные имена, обладатели которых ее повторяли, но не стану тревожить презрением прах великих. Они же, в конце концов, иногда и умно умели говорить.

     Склизский. Одарил же господь фамилией. Не извиняла даже буква «с». Мало ведь кто знает, как пишется слово «склизкий», да нет, все знают, конечно, но в разговорной речи этого «с» и не слышно, а слышится только «з», точнее, «з» звучит как «с», но смысл слова от этого не меняется. Он был весьма привлекателен: высок, справно сложен, имел густые пшеничные волосы и голубые глаза, несколько широкие скулы лица его не портили, а даже делали мужественным, но на этом мужественность его и заканчивалась. Саша Склизский не был героем. Точнее, мог бы в такого вырасти, если б не фамилия. Со двора, с детского сада, со школы и по самый университет он нес этот свой крест. Ему даже прозвищ, как это всегда водится среди мальчишек и юношей, не давали - его всегда и везде называли просто по фамилии, опуская букву «с». Человек, в конце концов, ко всему привыкает – так устроен, но… Но нельзя привыкнуть к женскому небрежению. Казалось бы, ну какая  тебе, девочка, разница, ты же пока не замуж… Ан нет - замуж. Женщина не ляжет с тобой в постель, если не увидит, не придумает перспектив. Перспектива стать Склизской никого из них не устраивала. Разве что с отчаяния, но пока не тот возраст, есть еще шансы. Девушки, конечно, были, но лишь узнавали его фамилию - почему-то исчезали. Не думаю, что исчезали совсем уж из-за фамилии. Ради замужества женщина и не такое стерпит. Просто Саша, как только называл себя, превращался в нечто бесформенное и даже неспособное к активным, так сказать, действиям, настолько крепко сидел в нем этот комплекс. Вот так, ни в чем невиноватый, традиционно ориентированный, половоактивный, симпатичный Саша остался один. Фамилия, это судьба. Он так ее возненавидел, что был готов, случись все ж таки ему жениться, взять фамилию жены.


     Она была официанткой в студенческом кафе. Как и все девушки, она мечтала о замужестве, но был у нее дополнительный мотив - девочка так стремилась избавиться от своей фамилии… Саша Склизская. Какой черт придумал такое! В детстве мальчишки дразнили ее слизняком; в старших классах ребята сторонились ее, и это несмотря на весьма эффектную ее внешность; при устройстве на работу, директор кафе не сумел спрятать улыбки; знакомясь с парнями, если те вдруг хотели узнать ее фамилию, она называлась Румянцевой, по девичьей матери. Ей уж стало казаться, что она могла бы выйти за любого, лишь бы избавится от этого родового проклятья.
- Что-нибудь еще? – обратилась она к Саше, сидящему за столиком кафе.
Тот заканчивал завтрак. Он поднял глаза и… влюбился. Такое бывает. Очень, правда, редко. В основном в кино. Но кино не выдумывают на ровном месте, с потолка, потому, что такое все ж таки бывает. На него смотрели огромные карие глаза; озорно вздернутый носик ее весь был в веснушках, но даже трудно было бы представить его без них; зубы в обаятельной улыбке ее были такими, что не будь она простой официанткой, можно было бы смело решить, что это имплантанты, такими они были ровными и жемчужными; каштановые волосы ее были заколоты на затылке и открывали великолепную точеную шею, грудь может была и маловата, но прилепи к ней грудь другую, все бы было испорчено. Она была гармонична, она была идеальна. Саша раскрыл рот и онемел.

- Хотите, я сделаю вам эспрессо? Сама. Я это хорошо делаю.
- Д-да, - очнулся наконец Саша. – Саша.
- Что? - обернулась она, ибо уже направилась к стойке.
- Меня зовут Саша, - сконфузился юноша.
- Правда? – обрадовалась она. – Я ведь тоже Саша. Давайте, я возьму перерыв и сделаю кофе нам обоим.

     Саша проходил практику при кафедре теории и экономики СМИ факультета журналистики и был обречен на Москву на все лето. Саша работала в кафе день через два и томилась все эти пустые два дня, ибо тоже влюбилась. Саша, как назло, был таким робким, что она решила, наконец, действовать сама.
- Давай сегодня поужинаем, - подсела она за его столик очередным утром. Я заканчиваю в восемь.
- Поужинаем? – заволновался Саша. – Я…
- Договорились, - Саша действительно была настроена решительно. – Я ненавижу всякие кафе и рестораны. Это профессиональное. Я приготовлю ужин здесь, сама, соберу все и мы поедем с тобой прочь из этой чертовой Москвы.


     В Петербурге теперь белые ночи, но и под Москвой не было совсем уж темно. Они доехали по Люблинской до МКАД и вышли из такси. Москва-река была здесь особенно широка. Саша и Саша спустились с трассы, прошли пьянящим своим запахом клеверным полем и устроились у реки в зарослях ивы. Машины от дороги хоть и были слышны, но, главное, ребята были за городом. Москвичи любят свой город, но почему-то всегда стремятся из него. Такова любовь. Это ведь легко, послать куда подальше любимую, зная, что никуда она от тебя не денется. Такое выглядит пошловато, конечно, но невозможно же вседневно терпеть этот гвалт, это скопище машин, людские толпы в метро, воздух, от которого человек здоровый, скажем, из девятнадцатого века, случись ему каким-либо чудом явиться сегодня на Тверскую, помер бы на первом вдохе.
    
     Двухнедельная жара высушила всех комаров и те не докучали. Речка была тиха и черна, прямо над головами влюбленных (хоть они еще и не открылись друг другу) надрывался птичьим своим желанием соловей и светила полная луна. Грустный лик ее смешно морщился в зыби медленной речки, будто вот-вот чихнет, и даже, казалось, подмигивал. Саша расстелила на траву бумажные полотенца и выложила на них заливной язык, шпигованную чесноком и морковью говядину, овощи и достала из сумки бутылку белого вина.

- В кафе такого не подают, - удивился и обрадовался Саша, потому, что не ел с самого утра.
- Конечно не подают. Я ведь сама все это сделала. Кушай.
Саша достала штопор (все предусмотрела), открыла бутылку и разлила в пластиковые стаканчики.
- Пей без тоста. Не люблю тосты. Просто для аппетита.


     Луна поднялась высоко и сделалась меньше. Она больше не гляделась в реку и, казалось, совсем потеряла интерес к парочке. Ну и правда. Вместо, чтоб заняться любовью, Саша вздумала его кормить. Что за глупость! Что взять с сытого мужика? Вся кровь его и от головы, и от гениталий устремляется к желудку. С таким уж ни поговорить ни…, сами понимаете…  Но Саша была девочкой, что называют, не без опыта. Саша откинулся на спину на траву, а Саша положила голову ему на живот. Это было смело, для едва знакомых людей, но Саша даже не обратил внимания на такую смелость. Он положил руку ей на голову и удовлетворенно вздохнул.

- Ты здорово готовишь, спасибо тебе за ужин, - сказал он, будто обращаясь к звездам, коих высыпало на небо, как свечей на крестный ход в Святую Пасху.
 Небо в городе и небо за городом, это будто два разных мира. Москва горит своими огнями так, что, рассказывают, из космоса виден ее свет. Из-за этого небо над ней бледно и видны только самые яркие звезды. Здесь все совсем по-другому.
- Я делаю здорово все, что делаю, - как-то очень проникновенно и даже таинственно отозвалась Саша.

     Она медленно расстегнула пуговицу его джинсов, молнию, и рука ее оказалась там, куда и стремилась. Кровь Саши тут же бросила заботы о желудке и, очертя голову (можно так сказать о крови?), кинулась вниз. Саша придвинула голову ближе. Она стала делать это так нежно и так волнительно, что сомнений не оставалось – Саша делала здорово все, что делала. Дав ему отдохнуть лишь минут пять, она сняла с себя одежду, абсолютно всю, и села на Сашу верхом. Скучающая доселе луна будто заинтересовалась и стала даже ярче светить. В ее отсвете тело девушки казалось нереальным. Она напоминала скорее русалку, но не просящую, а уже завладевшую своей жертвой. Слишком темно, чтобы увидеть глаза, но от всего ее тела просто исходил, поднимался к звездам восторг. Может любовь, в хрестоматийном понимании, и есть нечто другое, но это была любовь.

     Саша разлила остатки вина по стаканчикам и подала один Саше.
- Ты знаешь, что ты волшебница? – устало, но удовлетворенно произнес Саша, приподнявшись на локте и принимая из ее рук стакан.
- Знаю. Точнее, я не знала, пока…, пока не полюбила тебя. Это ты волшебник. Ты – чудо. Плевать на весь мир. Я твоя раба.
Саша выпила, откинулась на спину и взглянула на звезды. Ей почему-то показалось, что они пляшут. Они вовсе не лежали мертвыми блестками на черном покрывале. Они будто подмигивали, они были живыми.
- Скажи, - вдруг резко села Саша и обхватив свои колени уткнулась в них лицом. – Скажи, ты мог бы жениться на мне? Вот просто так? Не зная ни имени, ни прошлого? Просто из-за любви?
Молчание затянулось. Саша начал дрожать застарелыми своими страхами. Кой черт ее дернул на такие слова! Любовь…
- Я даже не говорил, что люблю тебя, - наконец нарушил молчание Саша. – Но…
Он держал паузу не для театра. Трудно мужчине такое говорить. Он слаб, он совсем неуверен в себе, он очень трусит будущего, ответственности и, главное, он считает, что таким решением утрачивает самого себя. Он прав. Со слов «выходи за меня» рушится не часть, а вся его прежняя жизнь. С этих слов он становится совсем другим человеком. У всех у нас, и у мужчин и у женщин три жизни: это детство - единственная пора, где Господь расстарался на славу, далее - до брака, ну и жизнь после него. Те, что живут сегодня гражданскими браками, глупы, как пробки. Это какая-то ментальная мастурбация. Трусость, возведенная в чин религии. Нельзя быть на пиру не переступив порога дома, где этот пир. Уж лучше ошибиться, чем, простите, дрочить в сенях. Саша напряглась тревожной пружиной. Боже… Нет хуже минут, чем такие. Это вам не впервые с парашютом прыгать. Это страшнее.
- Саша, - тихо произнес Саша. Голос его дрожал. – Я люблю тебя. И… выходи за меня замуж…

     Пружина пришла в движение. Саша, совершенно голая, бросилась на Сашу обезумевшей кошкой.

- Да! Да! Да! – кричала она почти в истерике.
Она в секунду сорвала с него джинсы и трусы, что он стыдливо надел после ЭТОГО. Теперь они оба были обнажены и гляделись Фавном и дриадой под этим искрящимся небом и улыбающейся луной. Соловей, испугавшись крика девушки, вспорхнул со своего клироса и перелетел аж на другую сторону Москвы-реки, где, впрочем, снова залился трелями. Саша кончил так быстро, что в другой бы раз ему было бы стыдно, но сейчас он был счастлив. Была счастлива и Саша.
Саша откинулась на спину, провела ладонью между ног и прошептала:
- Спасибо тебе, Создатель…
- Саша, - как-то неуверенно произнес Саша. – У меня… У меня будет… У меня есть одна проблема…
- Что, милый, говори все, что угодно. Нет ни одной тайны, что я не смогла бы перенести. Я люблю тебя, как тысячи этих звезд не любили. Я пойду за тобой на край света, если туда нужно будет тебе; я стану питаться акридами, если нам придется несладко; я изрежу ножом свое лицо, если ты боишься, что кто-то станет на меня смотреть с вожделением; я…
- Да нет, милая. Просто одна странная просьба.
- Конечно, милый.
- Можно?.. Можно, когда распишемся, я возьму твою фамилию?
Даже в темноте было видно, как покраснел Саша.
- А что не так с твоей? – всерьез встревожилась Саша, потому, что кроме радости от предложения, она радовалась и тому, что наконец избавляется от своей чертовой фамилии.
- Ну… Она такая… Тебе бы не захотелось носить такую.
- И? – сосредоточенно заглянула Саша в глаза Саши.
- Фамилия у меня…, знаешь ли…, Склизский.

     Саша рухнула на траву без чувств.



     27 июня 2011 года.