ДМБ 75

Материальный стимул
Будучи на городском рынке, невольно стал свидетелем разговора двух торговавших там женщин. Обсуждаемая тема была самой, что ни на есть тривиальной: быт и как с ним быть. Но не предмет, волновавший торговок, заинтересовал меня, а слова, при помощи которых велась беседа. Преобладали в ней выражения, считающиеся бранными. Причем женщины не ругались, а именно разговаривали, ничуть не смущаясь окружающих. Да и те в свою очередь не обращали внимания на говорящих. Привыкли, видимо, к тому, что слова, считавшиеся раньше непристойными, от коих еще не так давно дамы падали в обморок, теперь прочно вошли в наш лексикон, вытеснив из него нормальные обороты. Теперь уже дамы способны не краснея выдавать такие перлы, от которых теряют сознание даже слышавшие всякое дворники.
Этот эпизод вспомнился несколько позднее, когда на глаза попалась журнальная статья, в которой утверждалось, что все в нашем мире, в том числе поступки, мысли и слова обладают своей энергетикой и окраской. Благородство имеет положительный знак и окрашено в белый цвет, а низкое – это негатив и чернота.  Вывод из этого напрашивался сам собой: возможно  в на-шей жизни так много плохого именно потому, что мы частенько, просто же-лая «расцветить» нашу речь, показать окружающим, что мы тоже не лаптем щи хлебаем, совершенно не задумываемся над последствием произнесенных слов, все вместе создавая над страной отрицательную энергетическую ауру. А от нее-то все беды.
Врачи утверждают, что перевоспитать закоренелого  матерщинника гораздо сложнее, чем вылечить хронического алкоголика. Готов с этим не согласиться и в доказательство своей правоты хочу поведать историю собственного избавления от пагубной привычки. Вот уже много лет «крепкие» выражения допускаю лишь в ситуациях, когда, как говорится, деваться дальше некуда. Скажем, если молотком по пальцу или что-то в этом роде, а так ни-ни. Но это не оттого, что я в детстве воспитывался в пажеском корпусе или же являюсь эстетом в третьем поколении. Самое интересное, что поначалу был как все, а отучили меня произносить нехорошие слова во время прохождения срочной воинской службы в одной из частей бронетанковых войск. Дело было так.
Стояла тихая украинская ночь. В казарме тяжелым сном после трудового дня спали солдаты-танкисты, и лишь небольшая группа из общего числа, соблюдая традицию многих поколений, бодрствовала. Повод к тому был очевиден: старослужащие, которых в просторечии называют «дедами», отмечали старинный солдатский праздник под названием «Сто дней до приказа». Это неформальное торжество армейским начальством, мягко говоря, не приветствуется, а потому бывалые воины-гвардейцы сидели не на открытой местности, а устроили тайную вечерю за плотно зашторенными окнами каптерки. На столе стояли банки с тушенкой из сэкономленного сухого пайка и трехлитровый алюминиевый бачок с напитком кустарного производства «Башкировский», выгнанный в одноименном поселке некоей Марьей - искусницей. Самогон этот обладает очень интересным свойством: легко проходит в организм, на некоторое время там замирает подобно дикому зверю перед прыжком, а потом бьет по всем нервным узлам как стодвадцатимиллиметровое танковое орудие. Сидели «деды» спокойно и чинно, никаких половецких плясок и тому подобного вертепства себе не позволяли. Выпивали, закусывали и вели тихий и неспешный разговор «за жизнь», в основном за ту, которая пойдет на гражданке. Но армия накладывает свой неизгладимый отпечаток на каждого, кто в ней служит. Потому-то в солдатской речи преобладали выражения не входящие в основной лексический запас русского языка, а сама беседа напоминала шахматную партию, где что ни шаг, то мат. Непечатные слова по соображениям нравственности мы опустим и заменим чем-то нейтральным, вроде «тра-та-та». Трудностей с понимание того, что должно стоять на этом месте, думаю, не будет.
-Приеду домой, тра-та-та, - мечтательно говорит Витя Климов, - и первым делом, тра-та-та, побегу к Маше. Соскучился - сил  нет, тра-та-та–та-та.
-Я эту сцену уже вижу, как наяву, - усмехается Коля Пикалов. – Да, ты там ей наговоришь…
-А что такое? – настороженно спрашивает Витя.
-Как что? У тебя ведь в предложении из четырех слов - три матерные.  Так что в любви ты объяснишься своей Маше очень своеобразно.
Несколько секунд Витя обдумывал ситуацию, а потом жалобно произнес:
-Точно, как ни пытаюсь в уме сложить что-то красивое, а получается только тра-та-та и тра-та-та.
-Да, сила привычки – великая вещь, - замечает Сережа Смольников. – За то время, что мы служим, у нас уже способны говорить только так, а не иначе. Как рефлекс у собак. А с другой стороны, с кого нам еще брать пример, если начальство наше еще хлеще выражает свои мысли и чувства?
-А как же нам быть, тра-та-та? – задал вопрос в пустоту Вася Саратов. – Уж дембель близится, а мы все как скоты…
На некоторое время в каптерке повисла тишина, а потом слово взял Коля Пикалов:
-По-моему я знаю путь решения проблемы. Тут без стимула не обойтись, - сказал он, пошевелив при этом в воздухе пальцами руки, как будто солил суп и добавил, - материального.
-Чего, чего?! - переспросил Андрей Лучко. Его  личный словарный запас был весьма ограничен и такие слова как «стимул» требовали особого объяснения. Да и остальные участники праздника насторожились, и Коля не заставил себя ждать.
-Нам нужно отказаться от «крепких» выражений, - сказал он. – Но если это сделать просто так, то номер не пройдет. Вы, соколики, через день обо всем забудете. Чтобы этого не произошло нужно договориться так: за каждый допущенный мат виновный сдает в общую копилку по гривеннику, а  собирает штрафы пусть он.
Коля мотнул головой в сторону ефрейтора Шкиля - единственного «недеда» среди нас. Его присутствие на священном празднике объяснялось просто. Шкиль был каптером и не мог бросить свой пост, а потому сидел себе тихонько в уголочке, все слушал и мотал на ус.
Чего только не натворят мужчины, когда они пьяны. Предложение Пика-лова было встречено с небывалым энтузиазмом. Тут же на столе появился лист бумаги, на котором автор идеи лично начертал текст клятвы, под кото-рой подписались все присутствующие.
На следующее утро весь полк стоял на разводе. Процедура проходила не-спешно, и стоять гвардейцам-танкистам на прохладном ветру было неуютно.
-И когда уже эти тра-та-та разведутся? Сил нет… - сквозь зубы процедил Вася Саратов и тут же услыхал рядом с ухом свистящий шепот:
-Гони гривенник, Вася.
Чуть повернув голову, Саратов недоуменно посмотрел на Шкиля.
-Че-е-е… Какой тебе гривенник, тра-та-та? За что? – протянул он. Процедура подписания клятва, похоже, уже выветрилась из его головы вместе с самогонными парами.
-За тра-та-та, - невозмутимо ответил ефрейтор. – А теперь и за другое тра-та-та. Итого – двадцать.
Вася наморщил лоб, что-то припоминая, а затем молча полез в карман…
То, что с «дедами» третьей роты происходит нечто неладное, вскоре ста-ли замечать все. Вот одна из наиболее типичных сцен, происшедшая месяц спустя в парке боевых и колесных машин.
Из танка выбирается чумазый солдат, подходит к соседнему, стучит по броне и приятным баритоном вопрошает:
-Виктор Иванович, прошу вас быть столь любезным и одолжить мне на время рожковый ключ на 17.
Из люка на свет божий появляется голова Виктора Ивановича и не менее бархатным голосом отвечает.
-Конечно, о чем разговор, Сергей Владимирович. Только постарайтесь его не потерять, а то, сами понимаете, в отдельные моменты без этого ключа, как без рук.
Услыхав подобное, все вокруг замирают, ибо подобные речевые обороты встречаются в армии столь же редко, как и золотые самородки, валяющиеся посреди городской улицы в час пик. «Черпаки» и «салаги» и даже товарищи офицеры воспринимают все сказанное выше с настороженностью, не зная, что за этим может последовать.  Лишь «деды», уже начавшие привыкать к столь изящной словесности, ведут себя спокойно. Впрочем, уже через мину-ту по боксу проносится вздох облегчения, потому что в момент закручивания гайки ключ срывается, костяшки пальцев Сергея Владимировича ударяются о броню и раздается громкое и вполне будничное в данном месте:
-Тра-та-та твою тра-та-та!!!
Тут же рядом с танком, как из под земли, вырастает тощая фигура Шкиля.
Сережа, с тебя «гривенник».
Прошла еще пара месяцев и к  «дембелю» плоды воспитательной работы ощущались вполне зримо. «Деды» еще более обособились от основной солдатской массы, но зато очень неплохо владели родной речью. Лишь Андрей Лучко, у которого с освоением всего нового дела продвигались туго, продолжал исправно платить дань Шкилю, обогатившемуся за это время сказочно.
И вот наконец я дома. Первая встреча с друзьями, просьба рассказать, что там да как. Начинаю говорить и вдруг ловлю на себе недоуменные взгляды. Понимаю, что меня плохо понимают, пытаюсь опять начать говорить как все, но поделать с собой ничего не могу. И даже сейчас, спустя много лет тощий Шкиль держит, не отпускает. Материальный стимул – штука сильнейшая.






























ДЕДОВА МАХОРКА
В отличие от многих своих сверстников Игорь не пытался «косить» от армии и шел на службу с желанием. Ему всегда нравились фильмы, в которых показывались солдатские подвиги на войне и в мирное время, а рассказы о якобы лютующих «стариках» не пугали. Игорь был закален в различных уличных передрягах и при случае мог достойно постоять за себя, а таких людей в армии уважают.
И вот у него на руках повестка, в которой написано, что через неделю он должен явиться с вещами в военкомат. К вечеру Игорь отправился к деду Мише, чтобы поделиться с ним этой новостью.  Дед, воевавший в Великую Отечественную, выслушал радостного внука и, не говоря лишних слов, вы-шел в чулан. Обратно он вернулся, держа в руках пару кирзовых сапог и какие-то тряпки.
- На, держи, - сказал дед, протягивая все это Игорю.
- Зачем? – недоуменно спросил он.
- Ты портянки мотать умеешь?
- Нет.
- Вот я тебя сейчас этому и обучу. Курс молодого бойца у меня пройдешь.
- Де-ед, - недовольно протянул Игорь. - Я же к тебе на минутку заскочил…  Да в армии меня всему этому обучат, куда спешить.
- Пока там обучат, ты ноги не раз до кровавых пузырей собьешь. Так что, да-вай, учись у меня, потом спасибо скажешь.
Спорить с дедом, которого Игорь очень уважал и любил, было бесполезно, а потому он тяжело вздохнул и взял в руки байковую портянку.
Когда качество усвоения внуком первого солдатского урока удовлетворило деда, он спросил:
- А цигарки ты вертеть умеешь?
- Нет, - беспечно ответил Игорь. – Я сигареты курю.
- В армии всякое бывает, - вздохнул дед, отрывая от газеты узкую полоску бумаги. – Случается, что не то что сигарет, но и «бычка» завалящего не найти. Давай, научу и этому…
С тех пор прошло три месяца. Игорь служил в танковой «учебке», постигая премудрость воинского ремесла,  за короткое время успел повидать многое, но ноги не натирал не разу. Пригодился молодому солдату и второй урок де-да Миши. Однажды роте, в которой он служил, предстояло заступить в су-точный наряд по кухне. И все бы ничего, с такой работой ребята уже познакомились и успели к ней привыкнуть, но пришлась она на тот период, когда до зарплаты еще неделя, а во всех солдатских карманах вместе взятых не набиралось денег даже на пачку сигарет. А после тяжкого труда так приятно расслабиться, затянуться пахучим дымком… Но во всей округе невозможно было сыскать даже окурка. Однако чудеса, хоть и редко, а все же случаются.
- Соловьев, тебе бандероль пришла, иди получать, - громко выкрикнул «почтарь» Сингаевский, отвлекая Игоря от тяжких дум.
На почте он получил небольшой пакет и удивился. Бандероль прислал дел, до этого не написавший внуку ни единого письма. Игорь надорвал  обертку и увидел внутри… десять пачек махорки и листок бумаги, исписанный неровным почерком деда. В последней строчке там было: «Думаю, махорка понравится тебе и твоим товарищам».
Рота была спасена. Только офицеры, заметив, что их подчиненные курят что-то непривычное, беспокойно интересовались насчет начинки. Но, увидев перед собой пачку «Моршанской», улыбались и просили отсыпать им чуток на пробу.