Прокрустово ложе. Масонская ложа. Книга вторая

   
   Павел Лагун
   "Масонская ложа"
   книга вторая
   
    
   "И познаёте истину, и истина
   сделает вас свободными".
   /Ев. от Иоанна 8.32/
   
    
   
   Памяти Ивана Владимировича Никулина посвящаю.
   Автор.
    
   
   Часть первая
   "Заговор"
   В дверь позвонили. Звонок возвратил его к реальности, разрывая на множество бессвязных клочков стройную картину предутреннего сна. Он проснулся и сел на кровати, насторожившись. Предчувствие недоброго муторной волной подкатило к горлу. Он прислушался, вновь ожидая звонка. И звонок отчаянно забился пойманной в паутину осой, уверяя сидящего на кровати в реальности своего присутствия. На кнопку за входной дверью настойчиво нажимал чей-то палец. Человек или люди, стоящие на пороге в столь ранний час, прибыли в его дом с конкретной целью. И цель эта не сулила ему ничего доброго. Он чувствовал, он был уверен, он знал...
   По коридору прошелестели шаги. Мать прошла на веранду и еле слышно оттуда спросила: "Кто там?". Мужской голос из-за двери ей что-то нечленораздельно пробубнил в ответ. "Не открывай!" - беззвучно крикнул ей сын. "Это они!" - обречённо уверил он себя. Дверь открылась. Несколько пар тяжёлых сапог пробухали по коридору. Дверь в его комнату отворилась. На пороге бледным призраком стояла мать. Позади в полумраке темнели какие-то высокие фигуры.
   - Включите свет! - произнесла одна из фигур.
   Он автоматически нажал на кнопку выключателя торшера, стоящего у кровати. Комната осветилась неяркой лампой. Мать куда-то исчезла, а перед ним стояли незнакомые люди. Двое - одетые в серые милицейские шинели, двое - в гражданские пальто и дорогие норковые шапки. Позади маячила ещё одна гражданская личность и тоже в шапке.
   - Гунин Олег Станиславович?! - с вопросительной уверенностью произнёс один из обладателей норковой шапки и, не дождавшись ответа, представился сам:
   - Я заместитель прокурора города Мокрецов Викентий Кузьмич. Вот ордер на обыск вашей квартиры и задержания вас по подозрению вашего соучастия в государственном преступлении. Вашим делом занимаются комитет государственной безопасности. Его представитель, Клещин Адриан Васильевич присутствует при обыске и вашем задержании. От общественности, в качестве понятого, здесь находится Пиявин Валерий Вениаминович - инструктор городского комитета партии по идеологической работе.
   - Советую вам выдать антигосударственные материалы добровольно, - взял слово второй человек в норковой шапке. В таком случае комитет государственной безопасности, который я представляю, будет ходатайствовать перед судом о смягчении вам наказания.
   Олег молча вылез из-под одеяла, надел лежащие рядом на стуле брюки, рубашку, носки. Подошёл к письменному столу, чуть дрожащей рукой вынул один из ящиков и достал оттуда толстую общую тетрадь и магнитофонную кассету. В груди стояла всё та же муторная тоскливая пустота. Нет, он не боялся их, пришедших за ним поутру, как приходили до этого к миллионам таких же, как он, людей, имевших несчастье родиться в этой стране, в этот временной период, когда власть захватила банда циничных, лживых головорезов, беззастенчиво именовавшая себя "авангардом всего прогрессивного человечества".
   Да, они шли в авангарде по арестам, пыткам, казням неповинных людей, своих сограждан. Да, они шли в авангарде как душители свободы в странах, попавших под их гнёт. Они были первыми в тотальном обмане собственного народа и народов других государств. Они разработали целую индустрию лжи, провокаций, страха. Они хотели, чтобы их боялись все на этой планете. Они потрясали "атомной дубинкой" и сладко говорили о мире во всём Мире. Они рассуждали о братстве и любви между людьми, а сами беспощадно преследовали всех тех, кто посмел думать и жить не так, как они повелели. Они хотели повелевать всем человечеством. Их приспешники на других континентах, взяв на вооружение "самую передовую идеологию", обманув и напугав тёмный, невежественный народ, воцарились на коммунистических тронах, беря во всём пример с "Большого брата" и получая от него обильные подачки и оружие.
   Тайный террор и скрытое насилие - вот программа коммунистов всех стран, вот краеугольный камень их борьбы за бесконтрольную власть. Вот их мораль, вот их нравственность, вот смысл их существования, где нет места сомнениям и инакомыслию. Те, кто сомневается и мыслит иначе, чем коммунистические вожди, должен немедленно изолироваться от единодушного общества облапошенных граждан, чтобы ничто не нарушало стерильности их мозгов.
   Стоящий сейчас у своего письменного стола в своей комнате посмел нарушить повелевающий запрет, он совершил "государственное преступление" против непреложных истин и неоспоримых установок. И потому за ним пришли рано утром пятеро серьёзных, знающих своё дело мужчин.
   Олег Гунин держал в руках "вещественные доказательства" своего "преступления". Ему не хотелось, чтобы в его комнате всё перевернули вверх дном. Он держал в руках тетрадь своих стихов и кассету с песнями на эти стихи. Он словно приготовил их заранее, несмотря на совет Артура Горжетского: Олег знал, со стихов и песен давно сняты копии, и пришедшие сюда наверняка ознакомились с содержанием этих записей, так что скрывать очевидное становилось бессмысленным.
   Олег вытянул вперёд руку. Заместитель прокурора как-то поспешно выхватил "доказательства", словно боялся их внезапного исчезновения. По лицу Мокрецова стекала тонкая прозрачная капелька пота. Домашнее тепло постепенно размаривало представителей правопорядка, не соизволивших снять пальто и шапки.
   - Ну, что ж, послушаем, что вы тут нам подсунули? - Мокрецов, отдав тетрадку со стихами Адриану Клещину, с кассетой в руке приблизился к магнитофонной приставке "Нота", стоящей на тумбочке напротив кровати. Он долго возился, пытаясь засунуть ленту в узкое отверстие между валиком и воспроизводящей головкой, и, окончательно вспотев, наконец сбросил своё демисезонное пальто на стул. Остальные присутствующие незамедлительно последовали его примеру за исключением Валерия Пиявина, только слегка распахнувшего полы своего "реглана". Шапку он уже давно держал в левой руке, правой периодически поправляя сбивающийся на лоб "комсомольский" чуб. Олег несколько раз уловил краем глаза почти не скрытый торжествующе - мстительный взгляд горкомовского инструктора. Пиявин одерживал физическую победу над соперником...
   Но вот, наконец, благодаря общим усилиям, лента вставлена в нужное место, магнитофон включён в сеть, проигрыватель "Вега" подключён для усиления к "Ноте". Нажатие прокурорского пальца на клавишу и бобина закрутилась, перематывая ленту с полной на пустую. В колонках "МАС - 10" раздалось тихое шипение, затем наперебой заговорили какие-то голоса, переливистым всплеском проплыл гитарный аккорд, забубнил на низкой частоте бас, заплакала органола, и ударная установка выбила разнокалиберную дробь. Мелодия выбивалась из хаоса и, обретя нужную тональность, соединилась в один общий, целенаправленный поток. Два молодых, слегка хрипловатых голоса запели :
   - У пивной мужики
   Пьяным матом бранятся.
   Побирун без ноги
   Тянет грязные пальцы.
   Банда юных громил
   Бьёт в подъезде кого-то.
   Час вечерний пробил:
   Люди мчатся с работы.
   
   Хоть витрина пуста,
   Долго очередь мнётся.
   И опять колбаса
   Меньшинству достаётся
   
   От "централки" вдали
   Кучей мрачной бараки...
   Керосинка горит,
   Воют злые собаки...
   
   Вонь и смрад над страной,
   Разложеньем объятой...
   Третий год трудовой
   Пятилетки десятой...
   Последний аккорд. Пауза. Нестройный смех. Затем новые гитарные переливы. Но заместитель прокурора дальше слушать не стал. Его палец прервал антисоветские "излияния" внутри магнитофонной приставки "Нота". Мокрецов оглянулся на присутствующих.
   - Все слышали? - спросил он, запуская перемотку в обратную сторону. Присутствующие выразили удовлетворение присутствием у них отменного слуха.
   - Ну, что ж, давайте тогда зафиксируем услышанное в протокольном порядке.
   Комитетчик Клещин присел к столу и, достав из кожаной папки какие-то бумаги, принялся быстро и мелко строчить шариковой авторучкой. Остальные молча ждали завершения формальностей, а затем по очереди, кроме Мокрецова, расписались в протоколе обыска и изъятия... Настала очередь Олега. Он попытался прочитать протокол, но почерк у Клещина оказался не только мелким, но и неразборчивым, и подозреваемый с трудом уловил смысл написанного. Но в принципе всё было верно, и Олег поставил свою подпись возле "галочки".
   На него вдруг навалилось какое-то безразличие и покорность судьбе, хотя уже несколько дней представлял, как он станет вести себя в этой ситуации. Он должен был оказывать неповиновение, требовать адвоката, возмущаться незаконностью ареста. Он должен был себя вести гордо и вызывающе, а сам же покорно расписался в протоколе, покорно собрал в портфель необходимые в камере вещи и покорно двинулся в сопровождении представителей власти к выходу из дома. В коридоре он увидел мать. Она смотрела на него расширенными от горя глазами, переминая в руках какой-то объёмный свёрток.
   - Можно? - тихо спросила мать, ни к кому не обращаясь.
   - Что там? - Мокрецов вопросительно уставился на свёрток.
   - Покушать. Голодный он. Не завтракал. Пожалуйста. - голос матери задрожал и осёкся.
   - Ну, мы тоже здесь все не позавтракали по милости вашего сына и его приятелей. Вместо того, чтобы подкармливать своего лохматого бездельника, лучше бы интересовались, с кем он водит дружбу и какие песенки поёт в свободное от безделья время. Наплодили лохмачей-предателей, а тут за вас отдувайся - пресекай деятельность...
   И Мокрецов почти грубо вырвал из рук матери свёрток с едой, но Олегу не отдал, а засунул его к себе под мышку. Мать беззвучно заплакала. Олег кое-как расчесал свои "удлинённые" волосы, надел на голову шапку, накинул короткую осеннюю куртку. Процессия двинулась через веранду на заснеженный двор и, петляя по узкой тропке, вышла за калитку. Олег оглянулся. Мать - простоволосая, в халате - стояла на пороге и тоскливо смотрела вслед уходящим. Сердце на секунду-другую сдавило той же самой тоской, но взгляд уже сам нашёл окна соседнего дома. Они отражались мертвенной чернильной пустотой. "Арестовали Его или нет?" - ворвался вопрос и тут же угас: глубокой преисподней зиял перед глазами бесконечный провал открытой задней дверцы "чёрного воронка". Олега, остановившегося перед этим провалом, слегка подтолкнули в спину. Он как-то сомнамбулически, незряче отыскал металлическую ступеньку, уцепился за боковую ручку и ухнул во тьму. Дверь за ним со стальным лязгом захлопнулась. Он огляделся. Во тьме оказалось не так темно, как оказалось со свободы. Сквозь маленькое зарешечённое окошечко пробивался слабый утренний зимний свет. Вдоль бортов "воронкового кузова" виднелись две деревянные скамейки. Ближе к кабине имелась ещё одна зарешечённая дверца, закрытая на висячий замок. За дверцей, судя по всему, никто не сидел. Заскрежетал надрывно стартёр. Двигатель хлопнул несколько раз своим винтом и затих. Стартёр снова взвыл бешеной собакой, получив в ответ два-три гриппозных чиха. Хлопнула дверца кабины, заскрежетал металл о металл - видно, водитель "воронка" захотел воспользоваться рукояткой. Но мотор решил держаться до последнего - он упорно не заводился. Началась перебранка между шофёром и сопровождающим арестованного милиционером. Представители высших правоохранительных инстанций, наверное, сразу укатили на чёрной "волге", которую Олег заприметил краем глаза впереди своей "кареты".
   Перебранка продолжалась. Застряли они, скорее всего, надолго, и Олег, чуть-чуть успокоившись, присел на холодную деревянную скамейку. Воспоминания накатили как-то сами собой. Холодный декабрь вдруг растворился в тёплом вечере накануне прихода мая.
   
   
   
   ГЛАВА II
   
   В тот вечер на танцевальную веранду, где на "предпраздничном балу" играл их вокально-инструментальный ансамбль, вошёл Старик. Он вошёл во время перерыва, когда большая часть танцующей молодёжи удалилась на прогулку в парк, а меньшая, некурящая, расположилась на деревянных скамьях, поставленных вдоль танцевального "загона". Появление пожилого человека на сугубо молодёжном мероприятии вызвало у посетителей "пятачка" молчаливое недоумение. Гул голосов почти в одно мгновение стих. Старик под перекрёстными взглядами преодолел полупустой зал и присел на краешек скамьи в углу рядом со сценой - "ракушкой" неподалёку от того места, где стояли со своими девушками музыканты: органист - Артур Горжетский, басист - Оскар Юдкевич и ударник Олег Гунин. Руководитель ансамбля - гитарист Борис Гаврилин, по обычной привычке, отдыхал на стуле с краю сцены, отгороженный от публики громадной басовой колонкой. Его знаменитая гитара, своим внешним видом очень похожая на большую скрипку, стояла рядом, прислонённая к отключенному усилителю. Борис, несмотря на тёплый вечер, кутался в свой так же знаменитый длинный чёрный плащ - балахон, который немного скрывал его большой горб.
   Музыканты и их девушки, хотя и были заняты друг другом, тоже обратили внимание на странного Старика, усевшегося невдалеке от них. Тем более, что тот, усевшись, принялся разглядывать компанию пристальным взглядом сквозь стёкла очков.
   - На нас смотрят. - тихо, но внятно произнёс Артур, пряча в своих роскошных "польских" усах чуть заметную улыбку.
   - Должно быть, ещё один поклонник наших музыкальных талантов? - Ося Юдкевич поправил на носу тяжёлые роговые очки. - Возрастной предел явно расширился - нам поклоняются ветераны.
   - Он на меня смотрит. - Вера сильно сжала руку Олега. Тот успокоительно ответил на пожатие. Ладонь Веры стала слегка влажной, он знал, что это признак волнения, но пока не понимал причины. За полгода знакомства Олег немного изучил характер Веры, знал её повышенную чувствительность и переменчивость настроения, но иногда для собственного успокоения ссылался на "особенность женского разума" и не делал из поведения девушки "далеко идущих выводов". Вот и в тот момент он почти не придал значения явной взволнованности своей подруги, внутренне объясняя это необычностью ситуации.
   - Ой, а мы его уже видели! - Надя высвободилась из объятья Оскара, - помните, девчонки, он на скамейке перед верандой сидел и курил, а мы проходили рядом. Он на нас взглянул и чуть папироску свою не выронил.
   - Ваши шикарные мини-юбки произвели на пожилого человека должный эффект. - Артур бесцеремонно ухватился за голую коленку Любы и, получив по рукам, глубокомысленно добавил: - Красивые женские ноги реанимируют жизнедеятельность пенсионеров.
   - А, может, он какой-нибудь маньяк? - Ося Юдкевич сделал страшное лицо. - Ходит, выбирает себе жертву для расправы. Ваша троица ему наверняка приглянулась. Он будет насиловать, и убивать вас по одиночке. Если вы не встанете под защиту нашей мужественной команды. Мы спасём вас, девушки, от преждевременной гибели в лапах насильника. Идёмте все за нами на сцену, а то вон шеф рукой машет - перерыв кончился.
   Компания забралась по ступенькам внутрь "ракушки". Девушки присели на скамейку сбоку, подальше от глаз странного Старика. Музыканты заняли свои места на "эстраде". Публика постепенно заново заполняла танцевальную веранду. На сцену слегка вихляющей походкой поднялся новый директор Дома культуры Валентин Валентинович Блюменталь. Немного жеманно выпячивая губы перед микрофоном, словно собирался его проглотить, Валентин Валентинович объявил об открытии второго отделения танцевального вечера и попросил молодых людей не курить, не сорить и не нарушать общественный порядок. Затем, томно стрельнув взглядом своих голубых глаз в толпу, он широким, грациозным жестом предоставил возможность музыкальному ансамблю для самовыражения.
   Почти в полной тишине барабанные палочки Олега Гунина отбили короткий чёткий ритм. Гитара Бориса Гаврилина звонко выплеснула этот ритм в зал. Бас Оскара Юдкевича мягко и глубоко заухал, органола Артура Горжетского забулькала частыми воздушными пузырьками. Олег и Артур, наклонившись к микрофонам, запели наскоро переделанные на русский язык слова песни английской группы "SLADE":
   - Посмотри в ночь,
   Посмотри в ночь,
   Ночь тебе всё расскажет.
   Уходи прочь,
   Уходи прочь -
   Пусть нас ничто не свяжет...
   
   Сколько ночей подряд
   Мы были рядом!
   Но твой усталый взгляд
   Был полон яда...
   На английском языке песня звучала гораздо солиднее и привлекательнее, но идеологический отдел городского комитета партии и его инструктор Валерий Пиявин, опасаясь антисоветских выпадов от длинноволосых детей "туманного Альбиона", запретил местным ВИА выражаться на бессмертном языке Шекспира. Музыканты сочиняли самодельные тексты, и приведённый выше - далеко не худший.
   Молодёжь на танцевальной веранде затряслась под густой чеканный ритм английской песенки на русский лад. Повизгивая от удовольствия. Музыканты тоже вошли во вкус и выделывали на своих инструментах умопомрачительные "выкрутасы". Особенно старался Борис Гаврилин. Его гитара-скрипка, казалось, существовала отдельно от всего остального ансамбля, хотя совсем не разрушала музыкальной гармонии танцевальных композиций. Напротив, музыка группы "Звёздные сны" благодаря таланту руководителя и сологитариста Бориса Гаврилина пользовалась большой популярностью среди местной молодёжи. Многие ходили на танцы в городской парк только, чтобы "послушать Борю". Его романтическая накидка, едва скрывающая горб, его неснимаемые в любое время суток тёмные очки, его полное равнодушие к противоположному полу вызывали среди поклонников и поклонниц Бориса разнотолки. Таинственный, птичий облик музыканта-виртуоза, сидящего на высоком вертящемся стуле в дальнем конце полузатемнённой эстрады притягивал взоры. Попытки расспросов остальной музыкальной троицы почти ни к чему не приводили. информацию, которой располагали Борины друзья-коллеги, оказалась достаточно скудной. Жил Борис вдвоём со старушкой-матерью в соседнем городе на окраине, в маленьком полуразвалившемся домике. К себе в гости никого никогда не приглашал и даже в ансамбле держался всегда особняком: в репетициях почти не участвовал, а с "лёта" ловил все мелодии, предлагаемые обычно Артуром Горжетским - большим знатоком рок-музыки.
   Артур имел самую большую в городе фонотеку западных пластинок, которую постоянно обновлял, наезжая в Москву к своему другу Евгению Антитипову, который после женитьбы около десяти лет назад обосновался в столице. Сам Антитипов редко наведывался в родные места, навещая в эти короткие посещения в основном родителей. Но иногда "соизволял" зайти на танцы к друзьям своей юности. Тогда они засиживались в "музыкалке" до "первых петухов". Пили вино, слушали музыку и вспоминали "минувшие дни". У Антитипова росла дочка, очень похожая на его жену Машу. Евгений работал художником-декоратором в одном из московских театров, частенько разъезжал по стране вместе с гастролирующей труппой и имел возможности доставать новинки английской и американской рок-музыки. Пластинки, или как их называл Антитипов, "диски" были далеко не первой свежести: под иглой проигрывателя шипели, словно музыканты, прежде чем начать свой "тарарам", усиленно жарили на сковороде картошку.
   Но эти малозначительные обстоятельства нисколько не уменьшали энтузиазма поклонников "идеологических диверсантов", как величал их небезызвестный Валерий Пиявин. Длинноволосые гитаристы в расклешённых джинсах и в "шузах" на "платформе", несмотря на запреты и препоны, чинимые властями, медленно, но верно становились кумирами советской молодёжи в отличие от "Павликов Морозовых и Пашек Корчагиных", усиленно рекламируемых по старинке официальной пропагандой. Попытки навязать своё видение танцевальных вечеров с "вальсами", "кроковяками", "подиспанями" и "польками-бабочками" отделами культуры и пропаганды разбивались о насмешливо-глухую стену. Зато хипповые музыкальные группы наподобие "Звёздных снов" плодились как грибы после благодатного летнего дождя, заполняя Дома культуры, клубы и танцевальные веранды "забойными вещами" ведущих западных ансамблей.
   К одной из таких "вещичек" под вторым номером после перерыва и приступила к исполнению группа "ЗС". Известные английские музыканты, сплочённые под названием "Uriah Heep" с некоторым трудом узнали бы свою популярную композицию "Сны". Провинциальные российские аранжировщики во главе с Борисом Гаврилиным внесли в мелодичный лад существенные изменения. Свои собственные слова, зная английский язык понаслышке, придумал Олег Гунин. Артур Горжетский своим чуть хрипловатым голосом довёл до танцующей публики содержание песни, название которой совпало с наименованием ансамбля отнюдь не случайно:
   Весь мир ночным томленьем пьян,
   Забвением объят
   И снов бесшумный океан
   Вершит святой обряд.
   Волна к волне, звезда к звезде -
   Кружится голова.
   А сны везде, а сны везде,
   Как тихие слова:
   Сны, сны! Приходят к нам.
   Снова мы в объятьях звёздных до утра лежим.
   Вновь, вновь, вновь к иным мирам
   Несёт нас Ангел золотой дыханием своим...
   И эту ночь, и этот миг
   Немыслимых чудес
   Из сновидения воздвиг
   Тот ангел или бес?
   И что нам счастье или беду
   Пророчат вновь они?
   Но мы в тиши храним звезду,
   Что навевает сны!...
   
   
   
   ***
   Бесконечный звёздный купол раскинулся над куполом одинокой беседки, стоящей в глубине городского парка. К ней от танцевальной веранды вела узкая асфальтовая дорожка, обрамлённая колючими кустами и прошлогодним чертополохом. После недавнего многоваттного грохота тихий струнный перелив гитары-скрипки Бориса Гаврилина действовал умиротворяющее - успокоительно на нервную систему. Опьяняюще расслабляло лёгкое сухое вино, которое нужно было пить маленькими кисловатыми глотками прямо из горлышка бутылки. Нежная близость любимой девушки, украдкие поцелуи её полуоткрытых прохладных губ, шёпот в полумраке двух других парочек; на них вы вдвоём не обращаете почти никакого внимания, потому что сейчас заняты только друг другом.
   Лёгкий, тепловатый, весенний вечерний ветерок иногда врывается внутрь открытой беседки и, словно чувствуя себя лишним, выскакивает обратно, чтобы утихнуть в молодой зелени старых тополей, мрачными громадами чернеющих по периметру маленького освещённого звёздами пространства, где под деревянным куполом отдыхают после трудового танцевального вечера четверо музыкантов и три девушки, попивая сухое вино, целуясь, слушая переливы Борисовой гитары, упоённые молодостью, дружбой, любовью, верой и надеждой на долгие счастливые годы.
   Шаги по дорожке они услышали слишком поздно. В беседку ввалился милицейский наряд во главе с офицером, блеснувшим погоном с одинокой тусклой звездой. Младший лейтенант был настроен весьма решительно:
   - Распитие спиртных напитков в общественном месте! - зловеще констатировал он, увидев матово поблёскивающую стеклотару.
   - Развратные групповые действия! - заключил он, обозрев сидящих на коленях у парней девушек в мини-юбках.
   Отпираться и спорить не имело смысла. Состав обоих преступлений налицо. Сейчас произойдёт арест и доставка "преступников" в Отдел внутренних дел. И вдруг на порог беседки вступила ещё одна фигура. Сутуловатый пожилой человек в очках прошёл внутрь и встал между представителями власти и испуганными, растерянными молодыми людьми.
   - Товарищ младший лейтенант, я прошу вас, отпустите ребят. Они сейчас разойдутся по домам, и не будут нарушать общественный порядок, - в тихо вежливом голосе звучала не только просьба, но и какой-то внутренний, подспудный приказ, едва уловимый в спокойной интонации слов.
   Глава патруля инстинктивно уловил эти нотки, и как опытный служака среагировал адекватно:
   - Отпустить можно, но только под вашу ответственность. А то эта "хиппня" пьяная натворит ещё каких-нибудь бед.
   - Не волнуйтесь, я за них ручаюсь. Вот мои документы, - и старик достал из бокового кармана своего пиджака какое-то удостоверение. Вспыхнул луч электрического фонарика. Милиционер несколько секунд вчитывался в содержание удостоверения, потом вернул его владельцу, отдав при этом честь:
   - Рад был с вами познакомиться, товарищ майор в отставке. Все могут быть свободны, - фонарик ослепительно - прощально плеснул по лицам. Младший лейтенант и его подчинённые сделали полуоборот и удалились, скрипя казёнными полуботинками и сапогами. В беседке на минуту - другую воцарилась немного напряжённая тишина. Наконец её развеял самый сообразительный Артур Горжетский:
   - Товарищ майор в отставке. Коллектив музыкальной группы "Звёздные сны" искренне, от всей души благодарит Вас за спасение от рук нашей доблестной милиции, которая в противном случае совершила бы над нами суд скорый и справедливый, что совершенно не входило в наши вечерние планы.
   И Артур пожал старику руку: - Разрешите узнать имя - отчество нашего спасителя?
   - Петр Иванович Викулин - бывший майор медицинской службы. Ныне - совершенно незаслуженный пенсионер, - в тон взятому Артуром разговору ответил их новый знакомый.
   Каждый из спасённых поочерёдно представлялся Петру Ивановичу, и когда очередь дошла до Веры, Олегу показалось, что старик слишком долго держит руку девушки в своей руке и как-то слишком внимательно вглядывается сквозь очки и полутьму в лицо его подруги. Олегу стало даже немного не по себе, но он тут же откинул прочь это ощущение, переключившись на Бориса, который, держа в своей левой руке гитару, правой церемонно раскланялся, взмахнув своим плащом - накидкой и тем, вызывая сходство со средневековым менестрелем. По окончании представления все снова заняли привычные места, и Петр Иванович Викулин тоже присел на край беседочной скамейки, достал из портсигара папиросу и закурил, поглядывая на компанию, которая, усевшись в напряжённых позах, так же разглядывала своего гостя сквозь тёплый полумрак. Огонёк папиросы вспыхивал и слегка затухал. В беседке все молчали, лишь Борис Гаврилин плавно перебирал гитарные струны. Наконец Петр Иванович прервал молчание:
   - Вы знаете, ребята, я в вашем городе совсем недавно. Неделю как приехал. И вы, практически, мои первые знакомые. Я живу в доме моего сына - он здесь по распределению работал, а в прошлом месяце уехал с семьёй в длительную командировку и попросил меня пожить до его возвращения.
   - Значит, вы на танцы пришли в порядке знакомства с местными достопримечательностями? - чуть иронично спросил Артур.
   - Эх, молодой человек! Напрасно вы иронизируете. Сейчас вам этого не понять. Вот пройдёт лет сорок - сорок пять, вы состаритесь, станете немощными и дряхлыми, а по прежнему будет цвести весна, будут гулять юные пары, а на танцевальной веранде до поздней ночи будет играть оркестр модные в то время мелодии. И вы захотите вспомнить это, нынешнее время, когда вы были молоды и красивы. И вы, сутулясь, пойдёте в парк, вы сядете на скамеечку, вы закурите свою сигарету и станете грустно наблюдать за гуляющей молодёжью. И вдруг вы увидите...
   Петр Иванович внезапно смолк, как будто кто-то невидимый зажал ему рот на недоговорённой фразе.
   Снова щёлкнул портсигар, и новая папироса тусклым алым огнём засветилась в темноте. И опять молчание, ставшее немного тяготить молодых людей.
   - Знаете ребята, мне почему-то хочется продолжить наше знакомство, - голос старика глухо прозвучал внутри беседки. - Приглашаю вас на днях в гости в любое удобное для вас время. Попьём чайку, побеседуем. И не подумайте, что у пожилого человека и молодёжи нет общих для беседы тем. Я немного изучаю философию, а у вас наверняка найдутся вопросы, на которые я постараюсь ответить. Ну, как, договорились, завтра вечером?
   - Танцы у нас завтра и послезавтра, - Ося Юдкевич подал свой голос из дальнего угла.
   - Ну, а третьего?
   - Китайская халтура, - хмыкнул в свои усы Артур и, уловив в недоумённой паузе немой вопрос, разъяснил непонятную для Петра Ивановича терминологию:
   - Третьего мая поутру наш ансамбль отправляется в подшефный Ленинский район для бесплатного развлечения тружеников села, занятых на посадке будущего урожая.
   - Да, насыщенная у вас программа.
   - На том стоим. Так что мы сможем воспользоваться вашим приглашением только в понедельник, четвёртого мая, часов в семь вечера. Как, согласны, леди и джентльмены?
   И, получив нестройное одобрение, Артур закончил:
   - Ну, а теперь назовите адрес, которым мы должны будем воспользоваться для посещения.
   Петр Иванович назвал. Олег чуть вздрогнул. Это была его улица...
   
   
   
   ...Олег провожал Веру на другой конец города. Они шли по тротуару центральной улицы - в эту позднюю пору пустынной и тускло освещённой полупотухшими люминесцентными фонарями. Шли медленно, взявшись за руки, наслаждаясь прекрасной весенней ночью, и близостью друг друга. Иногда останавливались и, крепко прижавшись, долго целовались, не в силах разомкнуть сладостные объятия во взаимном желании обладания. Стройное тело девушки, её поцелуи, её объятия возбуждали Олега. Он изнемогал от страсти. Она томительной негой лилась по его рукам, ногам, животу... Вера отвечала на его порывы ласковым покачиванием бёдер, прижималась круглой упругой грудью, целовала мягкими полуоткрытыми губами...
   Визг автомобильных тормозов возвратил их к реальности. Они обернулись. Рядом с тротуаром неподалёку от них остановился красный "Жигулёнок" с притушенными фарами. Несколько секунд он стоял, пофыркивая мотором, потом подкатил поближе. Дверца с водительской стороны медленно раскрылась и, на асфальт одной ногой вступил и наполовину вылез из машины инструктор идеологического отдела Валерий Пиявин. Он улыбался, но улыбка казалась натянутой на лице, как на резиновой маске. Глаза же в ночной тьме отсвечивались холодным и злым отблеском фонарей.
   - Молодые люди! Вас подвезти? А то путь у вас ещё не близкий. Садитесь, доедем с ветерком.
   Олег посмотрел на Веру. Та потупила взгляд. "Так, - подумал Олег, - здесь что-то неладное".
   На душе, словно неприятно царапнуло. Полуночное внезапное появление на их пути Валерия Пиявина было явно не случайным. Смущение Веры при "заманчивом предложении" главного городского идеолога говорило о многом. Олегу стало не по себе, и всё же он вопросительно посмотрел на Веру. Та тоже взглянула на него и отрицательно мотнула головой. Олег повернулся к Пиявину:
   - Спасибо за услугу, Валерий Вениаминович, но мы доберёмся пешком. Не стоило беспокоиться.
   - Ну, что же. Не хотите, как хотите. Только не пожалейте потом, - сказал Пиявин и забрался обратно в автомобильную утробу. Фары вспыхнули, мотор затарахтел, и "Жигулёнок", сорвавшись с места, лихо помчался по пустынной ночной улице, вскоре исчезнув из вида. Вера и Олег двинулись дальше. Олег молчал и на девушку почему-то не смотрел. Молчала и Вера. Через несколько минут такой ходьбы тягостное молчание стало невыносимо для обоих. Первой "сдалась" Вера. Она прижалась головой к плечу Олега и обняла его за шею.
   - Не обижайся Олежек. У меня с этим ничего не было. Он просто повадился, чуть ли не каждый день за мной к техникуму подъезжать после занятий. Народу на остановке много, ну и отвозил он меня несколько раз домой. Цветы дарил из оранжереи. В ресторан предлагал пойти. Я отказалась. Вот он и бесится.
   Вера крепко и нежно поцеловала Олега в губы.
   - Я тебя люблю, Олежка, и мне больше никого не надо.
   У Олега не много отлегло от сердца, и всё же какое-то неясное беспокойство и томление теснилось в его груди до самого Вериного дома. Они остановились возле калитки и, повинуясь обоюдному порыву, прижались друг к другу в сладострастном желании. Но нацеловаться, вдосталь не успели. Дверь на террасу отворилась, и женский голос из темноты произнёс:
   - Вера! Не пора ли домой?! Второй час ночи!
   - Иду мама, - ответила Вера и, наклонившись к уху Олега, прошептала:
   - Через полчаса я окно открою.
   Потом чмокнула его в щёку и, закрыв за собой калитку, не оглядываясь, пошла по тропинке к дому.
   Олег слышал, как мать и дочь перебросились несколькими фразами внутри террасы, и через минуту в комнате Веры зажёгся свет. Олег отошёл чуть в сторонку за придорожные кусты и стал ждать. Свет в окне всё горел и горел, усиливая его нетерпение. Ему казалось, что прошёл уже не один час, скоро наступит утро, и он уйдёт домой "несолоно хлебавши", когда окно внезапно стало тёмным, послышался тихий звук сдвигаемых шпингалетов, и обе половины рамы бесшумно отворились наружу. Светлый силуэт Веры на секунду-другую мелькнул и исчез в глубине комнаты.
   Олег сорвался с места. Распахнул калитку и, обогнув клумбу, на которой скоро должны были вырасти цветы, подбежал к распахнутому окну. Сердце в груди билось часто и глухо. Он подтянулся, ухватившись руками за подоконник, и почти одним движением запрыгнул в тёмную комнату. Вера появилась из темноты под тусклый полусвет уличных фонарей, наклонилась и соединила створки оконной рамы, затем повернулась к возлюбленному. Лицо девушки скрывалось в тени. На Вере была надета тонкая ночная рубашка, шлейф светлых волос, откинутый по плечам, светился отражённым уличным отсверком. Их протянутые руки соединились. Олег обнял стройное девичье тело, и сладостный поцелуй пронзил его насквозь. Одежда слетела с парня за минуту. Он поднял девушку на руки и, пройдя несколько шагов, уложил на кровать, стоящую рядом с окном. Ночная рубашка сброшена на пол. Полная упругая грудь, узкая талия, живот, красивые стройные ноги слились с его истомлённым телом.
   Кровать скрипела под их телами. Молодые тела наслаждались страстью, любовью, нежностью, жизнью. Им было хорошо друг с другом, они не могли оторваться друг от друга, лишь меняя позы, замирая на несколько мгновений и продолжая до самого утра извечные сладострастные движения всего человечества испокон веков и до скончания Мира.
   
   ГЛАВА III
   Первомайское утро. Кто не ждал его каждый год с раннего детства. Кто не засыпал в предчувствии предстоящего праздника, кто не просыпался от ощущения радости, счастья и гордости. Гордости за Великую Страну, в которой ты родился и живёшь. Гордость за её несокрушимую мощь, за её бескрайние просторы, за советских людей, строящих самое гуманное в Мире общество, где нет ни богатых, ни бедных, а все равны в своём едином стремлении реально достигнуть многовековой мечты всего Человечества - Коммунизма. Кто себя не ощущал крохотной частицей этого бурного потока, сметающего на своём пути все преграды и идущего под красными знамёнами в День международной солидарности трудящихся по тысячи городов необъятной страны.
   Олег и Вера торопливо шли по утреннему празднично украшенному городу. Собственно, по-настоящему торопилась только Вера. Она боялась опоздать к своей техникумовской колонне до выхода её на площадь. Администрация техникума и комитет комсомола строго учитывали отсутствующих на демонстрации студентов. Получить строгий выговор с последним предупреждением за неявку без уважительной причины не хотелось никому. Олегу в этом отношении жилось гораздо свободнее. Клубные работники, как правило, на демонстрации не ходили, обеспечивая "культурный тыл ликующим массам трудящихся".
   После бурно проведённой бессонной ночи наша пара выглядела не вполне празднично. Особенно кавалер, которому нечем и негде было побриться, учитывая конспиративное ночное пребывание в постели своей дамы. Дама же кое-как привела себя в порядок и смотрелась достаточно привлекательно. Они, взявшись за руки, почти бежали по центральной улице, обгоняя медленно идущие коллективы заводов и фабрик, учреждений и контор, школ и училищ.
   Тёплый первомайский ветерок радостно трепетал красные флаги. Трепыхались лозунги и транспаранты, мудро глядели вдаль сотни тиражированных членов Политбюро. Белые бумажные цветы, прикреплённые к обломанным веточкам и, разноцветные воздушные шарики разжижали пролетарский кумач, искрящийся под ярким солнцем над празднично - разодетыми рядами горожан.
   Вера глазами искала "своих". "Свои" застряли на запруженном колоннами перекрёстке, переминаясь с ноги на ногу, дожидаясь очереди перед последним "марш-броском". Вера мазнула Олега подкрашенными губами по щетинистой щеке и порхнула в объятия Нади и Любы, заранее "застолбивших" ей место в своём ряду. Подружки "зачирикали", смеясь и целуясь. Почувствовавший себя лишним, Олег пошёл дальше по ходу демонстрации к площади им. Ленина, рассчитывая отыскать там Артура и Оскара.
   Знакомых на забитом народом тротуаре встречалось много, но два лучших друга куда-то запропастились. Поток любопытной праздношатающейся публики, наконец, вынес Олега на самую площадь, к самому милицейскому наряду недалеко от трибуны под памятником Вождю, где стояло, приветствуя демонстрантов, городское партруководство во главе с первым секретарём горкома Иваном Никитовичем Клопчевым. Он с доброй отеческой улыбкой помахивал пухлой ладошкой проходящим мимо трибуны школьникам и учителям, потому что по сложившейся традиции демонстрации трудящихся открывали представители юного поколения.
   - Гунин! Ну-ка, поди, сюда! - услышал вдруг Олег свою фамилию средь шума выкриков "Ура!" и бравурной музыкой оркестра. Олег стал озираться, не уловив направления повелительного голоса. Голос был удивительно знакомым, и он его слышал совсем недавно - и суток не прошло. Валерий Пиявин стоял неподалёку, рядом с "правительственной трибуной" и в пол-оборота глядел на Олега, поманивая его зажатой в правой руке шариковой ручкой. В левой руке инструктор отдела пропаганды держал раскрытый блокнот.
   Когда их взгляды встретились, Олег вопросительно поднял брови, а Пиявин, сделав несколько шагов к ближайшему в оцеплении милиционеру, что-то проговорил ему на ухо, указав пальцем на Олега. Милиционер проследил направление и так же поманил молодого человека пальцем. Олег подвинулся ближе к блюстителю порядка и ревнителю идеологических ценностей. Блюститель пропустил его мимо себя, а ревнитель чуть ли не по-дружески потащил поближе к трибуне, обняв за плечо.
   Олег такому странному обращению с ним Пиявина несказанно удивился. По многим, вполне ясным причинам оба они не испытывали друг к другу ни малейшей симпатии, а после вчерашнего признания Веры неприязнь счастливого соперника к отвергнутому возросла в геометрической прогрессии.
   Тем не менее, они стояли, "обнявшись крепче двух друзей", возле парадной "правительственной" трибуны. Валерий Пиявин, наклонившись к самому уху своего "приятеля", язвительно заметил:
   - Ну, как прошла ночка? Не слишком переусердствовал?
   Олег не стал отвечать на риторические вопросы. Он понимал, что Пиявин притащил его к трибуне вовсе не с целью врачевания "разбитого сердца". Ему, нужно было что-то иное, не связанное с их любовным треугольником. Не получив ответа, Пиявин разжал "дружеские" объятия и уже более деловым тоном сказал:
   - У вашего ансамбля сегодня вечером есть возможность подзаработать. Меня попросили подыскать хороших музыкантов. Я рекомендовал вас. Так что не подведите.
   - Танцы ведь сегодня у нас вечером.
   - А то мероприятие состоится после ваших танцев. Заеду я за вами. Репертуар подготовьте приличный. Без всяких там "шейков". Люди солидные соберутся. И лохмы свои расчешите, а то остригу овечьими ножницами. Для профилактики.
   И Пиявин при этом плотоядно усмехнулся, поглядев на "вольную причёску" своего собеседника. Но тут же переключил внимание на другой конец площади, где из-за сквера "Павших героев" должна была появиться очередная колонна школьников. Инструктор отдела пропаганды приготовил к делу блокнот и ручку, чтобы записать имеющееся количество портретов Вождя, членов Политбюро и красных стягов.
   Городской оркестр на площади смолк. На минуту вокруг воцарилась напряжённая тишина, которая разорвалась трескучей барабанной дробью. Все зрители невольно повернулись на этот призывный звук. Из-за угла сквера, чеканя шаг, один за другим вышли ряды юных барабанщиков в униформе. И вдруг сзади над ними взвился и заплескался в голубом первомайском небе ... зелёный флаг. Рядом какой-то звук отвлёк Олега от созерцания этого удивительного зрелища. Инструктор Валерий Пиявин тряс своей мордастой головой и что-то по-коровьи мычал, не в силах пока проронить ни одного членораздельного звука. Глаза его налились кровью, а лицо позеленело, как тот флаг над рядами барабанщиков. Блокнот и ручка выпали из ослабевших рук и валялись неподалёку на отмытом, влажном асфальте.
   - Про-ва-ка-ция! - наконец с трудом выговорил Пиявин, уставившись обезумевшим взглядом на антисоветскую колонну, марширующую под барабанный бой по центральной площади. На зелёном, а вернее, защитного цвета стяге при ближайшем рассмотрении стал, заметен бордовый пришитый костёр, а впереди этого странного знамени, согнув руку в пионерском приветствии, чеканила шаг легендарная городская пионервожатая, руководитель отряда Следопытов - Эльвира Пройда. Несмотря на довольно почтенный возраст, она до старости лет отличалась юношеским задором и неиссякаемой энергией. Всё пионерское движение города держалось на её энтузиазме. Без участия отряда следопытов не обходилось ни одно мероприятие. Пламенные речи Эльвиры разжигали в сердцах молодых борцов за высокие коммунистические идеалы огонь вдохновения и мечты о Светлом Будущем. Со своим отрядом она объехала полстраны, выискивая родных и близких, павших во время войны под городом героев. Но это похвальное дело часто сопровождалось такими экстравагантными поступками Эльвиры, что люди, знавшие её более суток, старались избегать встречи с ней и отмахивались от неё, как от назойливой мухи, тем самым, сводя на нет благородную миссию отряда Следопытов. Однажды она со своими пионерами, приехав в Москву ночным поездом, нагрянула в шесть часов утра, гремя барабанами и дудя в горны, на квартиру одного известного поэта, дядя которого защищал их родной город от фашистов. Разбуженный, невыспавшийся, а потому злой поэт принял следопытов за настырных хулиганов и вызвал милицию. Эльвире потом пришлось долго оправдываться.
   Эльвиру Пройда Олег знал хорошо. Через её сборы, линейки, марши, парады прошли почти все, побывавшие в пионерах мальчишки и девчонки. Стояние по стойке "смирно" возле Вечного огня под солнцепёком или в лютый зимний холод. "Смотр строя и песни", где нужно было бодрым голосом распевать революционные музыкальные сочинения, при этом не сбиваться с ноги, маршируя под солдафонское "ать-два" знаменитой пионервожатой. Олег ещё тогда, будучи школьником, ненавидел эти Эльвирины мероприятия. Он всячески старался отлынить от них, притворяясь или больным, или просто сбегая из школы перед пионерскими сборами вместе с другими такими же "протестантами", хотя предусмотрительная Эльвира и солидарный с ней учительский корпус перекрывали все пути отступления навесными замками и бдительными постами комсомольцев - старшеклассников. И всё же убегали через окна с верхних этажей: зимой, спускаясь по связанным меж собою шарфам, а весной и осенью для этой цели сходили поясные ремни. При подобных альпинистских трюках убегающие рисковали сорваться и разбиться об асфальт, но отвращение к строевой шагистике и личная неприязнь к пожилой, нелепой, крикливой пионервожатой, всегда неряшливо одетой и воняющей потом, пересиливая страх перед высотой и неотвратимостью скорого наказания за побег. И ещё одно обстоятельство усиливало отрицательное отношение Олега да, пожалуй, и всей его компании к этой даме: Эльвира была родной тёткой Нади, подруги Оскара. Надя, в детстве лишившись, матери, жила у бездетной активистки на правах приёмной дочери. И вечной пионерке очень не нравилась дружба племянницы с длинноволосыми музыкантами. А к Оскару Эльвира воспылала злобной идеологической ненавистью, не пуская его даже на порог своей квартиры. И влюблённой парочке приходилось зимой скитаться по друзьям или подъездам, а летом только природа манила их своей безгрешной красотой. Домой же к себе Оська Надю приводить не мог по причине малометражности его однокомнатной квартиры, где он жил с вечно больными родителями в постоянных ссорах. Оскар неоднократно пытался "наладить контакты" с Эльвирой, но та отказывалась с ним разговаривать и терроризировала племянницу требованиями порвать отношения с "очкастым хиппарём". Племянница же была влюблена и порывать отношения не желала, чем ещё больше раздражала пионерскую тётку, марширующую сейчас мимо Олега Гунина, Валерия Пиявина и почётной трибуны под зелёным следопытским знаменем.
   Узнав в "провокаторе" Эльвиру Пройда, Пиявин после овладевшего им шока разразился отборной матерщиной, не стесняясь стоящего рядом Олега. А молодому музыканту стало вдруг почему-то смешно. Он отвернулся от Пиявина, сдерживая улыбку.
   Колонна следопытов прошла, преподнося главному городскому идеологу сюрприз, от которого тот чуть не скончался на месте. Следом потянулись остальные школы, не нарушая установок и предписаний. Пиявин пришёл в себя и после какой-то писанины в подобранном блокноте снова обратил внимание на Олега. Видно по всему, инструктор был немного смущён своим недавним поведением, но виду старался не показывать, а показал, что его соперник - "протеже" может быть свободным до таинственного вечернего мероприятия.
   
   
   ***
   Вечер пал на город чёрным звёздным покрывалом, расцвеченным праздничным салютом, на который не поскупились городские власти. Танцы на веранде прошли весело с пьяными драками и поножовщиной. Директору Дома культуры Валентину Валентиновичу Блюменталю, дежурным милиционерам и дружинникам пришлось достаточно попотеть, чтобы морально и физически утихомирить "развеселившуюся" молодёжь. Музыканты тоже порядком вымотались и совершенно забыли о полуночно "халтуре", когда перед заключительным танцем у эстрады появился Валерий Пиявин, в сопровождении каких - то двух личностей, в одинаковых серых костюмах с одинаковыми, ничего не выражающими физиономиями. Входа на веранду стоял микроавтобус с открытыми задними дверцами, в него то и стал грузить свою музыкальную аппаратуру наш вокально-инструментальный ансамбль. Все четверо устали неимоверно, особенно Олег, у которого после прошлой бессонной ночи слипались глаза, и всё валилось из рук. Но Пиявин подгонял бодрым комсомольским баритоном, а серые личности смотрели на музыкантов пристально и, как казалось, очень подозрительно.
   Возникла проблема девушек. Пиявин намекнул, что брать их с собой на мероприятие не желательно, и водителю микроавтобуса было приказано развести боевых подруг по домам после выгрузки аппаратуры в условленном месте. При этом Олег заметил, как Пиявин посмотрел на полусонную Веру, которая никак не отреагировала на это пламенный взгляд.
   Ехали минут пятнадцать - двадцать в полной темноте, так как боковые окна в микроавтобусе отсутствовали. Ощущение не из приятных. Сидя на неудобной боковой деревянной скамейке и держа на коленях малый барабан, Олег вдруг почувствовал себя запертым в какой-то странной, движущейся в неизвестность, тюремной камере. На минуту в душу вполз липкий тоскливый страх. Что бы избавиться от него инстинктивно отыскал в темноте руку сидящей рядом Веры и сжал её в своей. Страх ушёл так же, как и появился.
   И тут микроавтобус затормозил. Задние двери раскрылись, впустив внутрь холодный свет полной весенней луны. Сбоку, сверкнув фарами, остановились "Жигули" с Пиявиным и расположившимися на заднем сидении двумя серыми личностями. Личности после торможения тут же выскочили из легковушки и, скрипнув калиткой, скрылись в усадьбе, обнесённой высоким остроконечным забором с переплетённой на зубцах колючей проволокой. Внутри усадьбы послышался басовитый собачий лай. Пиявин тоже вылез из своего "Жигулёнка" и, подойдя к тёмному чреву микроавтобуса, скомандовал:
   - Выгружайте аппаратуру!
   Музыканты и их девушки выбрались наружу. Последним появился Борис в своём не снимаемом плаще - балахоне с гитарой - скрипкой в руках.
   Колонки, усилители, гитары, органолу, ударную установку, кучу проводов, микрофоны вытаскивали осторожно усталыми руками и волокли через открытую калитку под крыльцо особняка по длинной асфальтовой дорожке. Почти все окна в доме были погашены, светилось только одно угловое. Рядом с этим освещённым окном виднелась какая-то дверь. Туда-то и велел поднести аппаратуру Валерий Пиявин. После недолгого прощания девушки снова вошли в микроавтобусное чрево, водитель дал газ, и через минуту красные бамперные фонарики скрылись в лунном полумраке за поворотом дороги, обнесённой высокими старыми соснами. Усадьба стояла в большом, пахнущем хвоей бору.
   Цепочкой двинулись назад к оставленной под присмотром Пиявина аппаратуре, но той, как ни странно, на месте не оказалось, а из приоткрытой боковой двери выглянул городской идеолог и заговорщески поманил их за собой. Молча прошли по полутёмному короткому коридорчику, свернули налево и очутились в небольшой, освещённой настольной лампой комнате, окно которой, очевидно, и выходило на угол особняка. Посередине комнаты стоял стол, покрытый клеёнчатой скатертью, и четыре стула. В углу - тумбочка с настольной лампой, возле окна - раскладная диван - кровать. А напротив ещё одна дверь, плотно закрытая.
   - Там ваши инструменты, - указал на дверь Пиявин, - идите, подключайтесь, настраивайтесь, а потом возвращайтесь сюда за инструкциями. Будете вести себя подобающим образом - гонорар получите приличный.
   Артур Горжетский толкнул дверь от себя. Она бесшумно раскрылась, и музыканты один за другим вступили на деревянные подмостки, с двух сторон окружённые высокими перегородками, а с фронтальной отгороженные от остального помещения большим тяжёлым занавесом - экраном.
   Музыкальная аппаратура была аккуратно расставлена на этой странной сцене чьими - то быстрыми и расторопными руками.
   - Ну, точно теперь до утра нас впрягут, - обречённо проговорил Оскар, поправляя очки и усаживаясь на стоящий рядом раскладной стул.
   Все последовали его примеру. Усталость прошедшего дня пудовой тяжестью навалилась на головы, плечи, руки и ноги музыкантов. Несколько минут они сидели неподвижно, пока Артур - самый выносливый из всей команды - не хлопнул себя по коленям:
   - Делать нечего, джентльмены, пора готовить аппараты к бою!
   Все, кроме Бориса, задвигались по сцене, переставляя колонки, подключая провода. Потом каждый стал заниматься своим инструментом, доводя его до "кондиции".
   Борис Гаврилин сидел неподвижно на своём высоком вертящемся стуле и в этой суете участия не принимал. По общему негласному договору горбатый музыкант не помогал в технологической подготовке, сосредотачиваясь на своей основной творческой деятельности. Наконец, гитары настроены, ударная установка укреплена чуть впереди, наравне с голосовыми колонками, как это нравилось Олегу, микрофоны не "фонят", а издают глубокий насыщенный звук. Всё готово. Можно немного передохнуть перед бессонной ночью. А что ночь будет бессонной, каждый из группы "Звёздные сны" почувствовал своим интуитивным опытом.
   Между тем за экраном - занавесом послышались приглушённые звуки шагов, неясный шелест женских платьев, голоса приветствия. Прорывался несдержанный смех. Кажется, заказчики заполняли помещение, закрытое пока для обзора.
   Музыкантов на подмостках разобрало любопытство. Им почему-то захотелось хоть краешком глаза посмотреть на тех, кто в такое позднее время собрался в уединенном и, видно по всему, охраняемом особняке далеко за городом в сосновом бору. Поиски "смотровой щели" заняли несколько минут. Искали тщательно, с немалой надеждой на то, что они не "первопроходцы", и этот таинственный особняк уже посещали до них другие "скоморохи", которые были не менее любопытны. Щель отыскалась на высоте глаз в левом углу кулис. дощечка с двух сторон была подпилена: вынималась легко, так же легко вставлялась, оставаясь почти незаметной. Только зоркий глаз Артура Горжетского отыскал "пропилы" в закулисном полусвете. На правах первооткрывателя вначале к отверстию прильнул Артур. Несколько секунд он молча созерцал увиденное, потом тихо, но многозначительно присвистнул:
   - Весь генералитет на месте. И без своих лучших половин. Мочалок, каких - то клеевых отстегнули. Значит, дело будет жаркое.
   Олег занял уступленное Артуром место и поглядел в отверстие. Большой зал был тускло, освещён приглушённым мерцанием настенных декоративных ламп. Стены, обитые гобеленом, украшались многочисленными картинами, содержание которых ускользало от зрения вследствие рассеянного света. Возле наглухо завешенных бархатными шторами окон стояли мягкие кожаные диваны и такие же кресла. Рядом с ними приторились низкие резные журнальные столики. В углу поблёскивал экран цветного телевизора. Он отражал огненные всполохи горящего камина. На паркетном полу, укрытом огромным пушистым ковром, стоял большой обеденный стол из арабского гарнитура, шкафы и тубы которого матово отбрасывали блеск стоящих на них зажжённых свечей в литых чугунных подсвечниках. За столом, уставленном разнообразными напитками и закусками, сидели гости, а вернее хозяева этого "уютного гнёздышка" - высшее городское руководство во главе с первым секретарём горкома Иваном Никитовичем Клончевым.
   Компания, числом около пятнадцати начальственных особ украшалась таким же количеством достаточно молодых созданий противоположного пола, наряженных по - вечернему с провинциальной безвкусицей. Кое - кого из дам. В отличие от Артура, Олег узнал. Почти все из узнанных трудились в городском комитете комсомола заведующими отделами, инструкторами и освобождёнными заводскими и фабричными секретарями. А в одной "секретутке" подглядывающий вообще признал свою бывшую одноклассницу Зосю Венеригину, в которую школьником он был долгое время без взаимности влюблён. Наблюдался здесь и Валерий Пиявин, сидевший с краю от Первого секретаря в гордом одиночестве, но с подобострастной улыбкой, обращённой в сторону Главного Начальника. "Сам" был так же одинок, торжествен и добродушен, оглядывая присутствующих тёплым взглядом своих проницательных секретарских глаз. Но вот он поднялся с бокалом в руке, провозгласив тост за День международной солидарности трудящихся всего Земного шара и за Коммунистическую партию Советского Союза: вдохновителя и организатора великих трудовых побед нашего народа. Присутствующие к тосту присоединились. Дружно совершили первое возлияние, застучали ножами и вилками в тарелках, задвигали челюстями, пережёвывая поднятое вилками с тарелок.
   Сзади Олега тихо толкнули в бок. Увеличенные линзами очков тёмно-карие газа Оськи Юдкевича горели нетерпеливым любопытством. Он вообще любил узнавать всякие новости и сплетни про друзей, знакомых, малознакомых и совсем незнакомых людей. Дополнял их выдуманными подробностями и рассказывал всем подряд, захлёбываясь от внутреннего желания вылить на собеседника накопленную информацию и освободиться от её переизбытка. Эта черта характера Оскара очень не нравилась его друзьям - музыкантам, но импонировала его подруге Наде, которая тоже была не прочь посплетничать в узком приятельском кругу.
   Оскар приник к смотровой щели, но насладиться до конца увиденным зрелищем не успел. Скрипнула дверь, ведущая из боковой комнаты на сцену. Оська, у которого тонкий слух компенсировал плохое зрение, мгновенно отскочил от дырки. И вовремя. На пороге появился Валерий Пиявин, слегка "поддатый", а от того благодушный и демократически настроенный.
   - Мужики! - воскликнул он с порога. - Пора за работу! Заводите что-нибудь революционно-патриотическое. Ведь сегодня праздник! Нужно для заряда бодрости.
   Три "мужика", кроме Бориса, не спустившегося во время "подглядывания" с табурета, с нарочитой медлительностью двинулись к своим инструментам.
   Патриотическая мелодия у них была заготовлена заранее и представляла собой "музыкальное ассорти". Начиналась она с Гимна Советского Союза. Как только органола Артура излила в пространство за экраном первые торжественные аккорды, в зале послышался еле уловимый сквозь органную мощь звук сдвигаемых стульев. Видно по всему, присутствующие на полуночном банкете вставанием отреагировали на музыкальное вступление ансамбля. После гимна последовали ""Варшавянка", "Интернационал", " Вы жертвою пали" и т.д. а завершилась патриотическая тема почему-то французской "Марсельезой". Эта путаница пролетарских и буржуазных революционных идеалов говорила о политической близорукости музыкантов, что не ушло от бдительного слуха инструктора отдела пропаганды.
   - Вы что, спятили! - заорал он на ухо Артуру Горжетскому, сменив благодушное настроение на разгневанное. - Хотите крупных неприятностей?
   Музыканты, оборвав на полутоне злополучную "Марсельезу", недоумённо уставились на гневливого Пиявина, но тот ничего не стал разъяснять, а только, прорычав в Артурово ухо: "Вальс!", выскочил за дверь, очевидно, для получения информации из первых секретарских уст на музыкальный промах ансамбля "Звёздные сны" и для получения дальнейших инструкций.
   Ансамбль уныло забубнил "Белый вальс". По экрану замелькали тени танцующих пар. Пиявин же долго не показывался. Прозвучали и танго, и фокстрот, и "босанова". Нероковый репертуар постепенно подходил к концу. Двинулись по второму кругу, когда пьяная Пиявинская физиономия просунулась в боковую дверь. Младший партийный аппаратчик молча замахал руками, давая понять, что концерт приближается к концу. Музыканты вздохнули с облегчением. Они закончили "последнее танго" и двинулись в отведённые для отдыха апартаменты, где на столе их поджидали две бутылки водки и обильная закуска.
   - Налетайте, мужики! Заслужили! - Пиявин хлебосольным жестом пригласил изголодавшихся друзей к трапезе. Те долго уговаривать себя не заставили. С водкой и закуской было покончено с завидной быстротой. Особенно усердствовал Артур, слывший в их кругу особым гурманом и знатоком бодрящих горячительных напитков. Он - то и "сломался" первый, сморённый усталостью и ударной дозой "Столичной". За ним "отключился" Оскар, успевший перед засыпанием спрятать свои очки в специальный футляр. Борис Гаврилин задремал, сидя полуоборотом в кресле, укрывшись своим длинным плащом - накидкой. Олег же, несмотря на оцепеняющую тяжесть во всём утомлённом теле, заснуть никак не мог. Он ворочался на кресле - кровати и чувствовал себя неуютно без привычных подушки и одеяла. Наконец дрёма стала всё же одолевать реактивное возбуждение организма, и сон переливчатыми волнами забвения уже почти погрузил его в чёрное море небытия, когда какой-то посторонний звук возвратил Олега к реальности. С соседнего кресла поднялась горбатая фигура Бориса Гаврилина. Освещённая призрачным лунным светом из-за слегка зашторенного окна она бесшумно поплыла к боковой двери, ведущей на сцену. Дверь еле слышно скрипнула. Чёрная фигура Бориса исчезла во тьме.
   Олега заинтриговало таинственное поведение горбатого музыканта. Он так же, стараясь не шуметь, поднялся со своего кресла и, выдержав небольшую паузу, последовал за Борисом. Тьма за дверью оказалась обманчивой. На сцене царил полумрак, позволяющий ориентироваться и не споткнуться о нагромождение инструментов. Тусклый свет проникал через матовый киноэкран. Банкетный зал - гостиная по ту сторону экрана не изменила своего освещения.
   Бориса Олег увидел не сразу. Закулисная темнота скрывала местонахождение обладателя чёрного плаща, но потом интуиция подсказала, и Олег разглядел лицо своего музыкального руководителя, приникшее к обнаруженной несколько часов назад "смотровой щели". Приглушённый отсвет падал из узкого отверстия на лишённый тёмных очков профиль Бориса Гаврилина. Ближний к Олегу зрячий глаз /другой почти до конца заполонило бельмо/, внимательно наблюдал за неизвестными событиями, происходящими в зале. Лоб со спутанными волосами покрылся заметной испариной, сухой язык то и дело водил по верхней, прикрытой усами губе. Олегу даже показалось, что Борино тело под плащом дрожит в каком-то нервическом ознобе, а тонкие музыкальные пальцы вцепились в косяк закулисной стенки, словно готовились вырвать оттуда несколько заштукатуренных кирпичей. Борис смотрел, не отрываясь, и даже не среагировал на подошедшего вплотную приятеля, а обнаружив его рядом, испуганно вздрогнул и отшатнулся от "смотровой щели".
   - Что интересного лицезреем? - Олег попытался сгладить неловкость от своего внезапного появления.
   Ничего не ответив, Борис двинулся в обратном направлении, оставляя Олега наедине с тривиальным вопросом. И чтобы разрешить его, интересующийся приник правым глазом к тому месту, от которого оторвался его приятель - музыкант.
   Поначалу ничего конкретного Олег не разглядел. В полусвете настенных ламп и зажженных свечей, двигались какие - то тени. Они то соединялись, то отталкивались друг от друга, образуя нечто похожее на экзотический танец. Но затем зрение сфокусировалось, и экзотические тени приобрели конкретные очертания голых мужчин и женщин, которые в разнообразных позах раскинулись на диванах и креслах. На мужчинах были одеты только какие-то странные маски, делающие их похожими на летучих мышей-вампиров, увиденных однажды Олегом по телевизору в передаче "В мире животных". Женщины же оставались в своём первозданном "венерином" облике, что угадывало в них обнажённый комсомольский актив. Вся эта вампирно - комсомольская компания усиленно занималась сексуальными извращениями, меняясь партнёрами, создавая композиционные группы: расползаясь по половым персидским коврам. разнообразные по тональности и диапазону сладострастные стоны наполняли зал прелюбодейской мелодией разврата.
   Зрелище завораживало. Оно притягивало взор своей откровенностью и цинизмом. Вампирские маски старались вовсю. Особенно одна на диванчике рядом с горящей на тумбочке возле шторы свечой. Тусклый свет падал на похотливую парочку, достигшую предела сладострастия. "Вампир" тискал шикарное грудастое тело партнёрши, от чего комсомолочка закатывала глаза и утробно по-кошачьи подвывала. Знакомые черты угадывались Олегом в этом "станочном" дуэте. Зосю Венеригину он узнал почти сразу. Узнал и что-то тоскливо - неприятное защемило в его груди. А личность "полового гиганта" конкретизировалась чуть позже. Даже скрытый вампирской маской знакомый облик Валерия Пиявина проявился во всей своей идеологической красе при ближайшем, пристальном рассмотрении.
   Олег почему-то вспомнил пиявинские домогательства Веры, и гадливое отвращение наполнило его душу. Потом всплыло лицо Бориса Гаврилина, глядящее в эту же самую щель на групповое единение партии и комсомола, и дверца тайных желаний горбатого музыканта приоткрылась для понимания. Сложившийся и устоявшийся образ замкнутого и одинокого женоненавистника рассыпался в одночасье, проявив человека, страдающего от своего физического уродства, не имеющего возможности жить полнокровной жизнью, и потому психологически неполноценного, надевшего на себя маску гордого отшельника. Но сегодняшней ночью маски были сброшены. Маска Бориса скрывала ранимую душу, вампирские маски партийного актива раскрыли их истинную суть. Суть лжецов, лицемеров и развратников. Для Олега Гунина приоткрылась дверца. Он заглянул туда и ужаснулся...
   ... Штора вспыхнула мгновенно. Свеча, сдвинутая со своего места неосторожным движением вошедшего в раж Пиявина, прижалась огнём к тяжёлому бархатному боку оконной шторы, радостно проникла в её щетинистую гущу и через несколько секунд разрослась до невиданных размеров. Огонь, спалив штору, перекинулся на гобеленовую обивку стен и стал её жадно пожирать, расползаясь всё дальше и дальше светящейся саранчой.
   Зося Венеригина, перестав совокупляться с Валерием Пиявиным, отчаянно завизжала. Остальные её соратницы по молодёжному движению, только что занятые ответственным комсомольским поручением, подхватили этот клич и завизжали, как пожарные сирены. Полупьяные партийные вампиры с минуту никак не могли выйти из состояния полового экстаза и, только лишённые визжащих женских тел, почувствовали в происходящем чрезвычайные события. Они повскакивали со своих "насиженных" мест и заметались по залу голые, беспомощные и злые.
   А огонь, между тем, разбушевался не на шутку. Настенный гобелен горел быстро и красиво, простирая свои яркие горячие дорожки к другим бархатным оконным шторам и персидским коврам. Дым едкой пеленой наполнил банкетный зал. Голозадые развратники и развратницы, кашляя и давя друг друга, бросились к выходу. Олег тоже кинулся назад через сцену в комнату отдыха, чтобы разбудить спящих друзей - музыкантов. Спасти аппаратуру - вот главная задача. Но будить никого не пришлось. Артур, Оскар и Борис уже бежали по коридору навстречу. Сначала вытащили тяжёлые колонки, затем остальные инструменты. Работали молча, быстро, отчаянно - слаженно.
   Пожар тем временем разгорался неудержимо и яростно. Из окон особняка валил густой чёрный дым, словно внутри складировались старые автомобильные покрышки. Вокруг в предрассветной полумгле по усадьбе между сосен носились голые партийцы и комсомолки. Один раз промелькнули две серые личности, сопровождавшие ансамбль к месту разгоревшихся драматических действий. Личности были вооружены пенными огнетушителями, совершенно бесполезными при таком масштабе стихийного бедствия. На музыкантов никто не обращал внимания, и они решили вовремя смыться. Микроавтобус стоял за воротами на асфальтированной площадке в окружении служебных "Волг" и частных "Жигулей". Водители, как ни странно, не покидали своих рабочих мест, а сгрудившись, обсуждали неординарное происшествие, происходящее за высоким забором. Микроавтобусного шофёра Олег узнал почти сразу. Он был белобрыс и лопоух. "Четвертак", показаны Артуром, мгновенно решил все проблемы. Не обращая внимания на бушующее пламя, белобрысый шофёр стал помогать музыкантам, грузить аппаратуру в свой "катафалк". Артур сел на переднее сидение, а вся остальная компания забралась в беспросветное нутро микроавтобуса. Но не успели они тронуться, как водитель резко свернул вправо, уступая дорогу идущему навстречу более мощному транспорту. Судя по рёву моторов и визгливому вою сирен, к месту событий, слегка запоздав, прибыла городская пожарная команда.
   
   ГЛАВА IV
   
   Борис исчез незаметно. Автобус с нагруженной аппаратурой уже был готов отправиться в многокилометровый путь в сторону подшефного Ленинского района на подневольную, бесплатную "китайскую халтуру", когда внезапно обнаружилось отсутствие горбатого сологитариста, а без него заранее отрепетированный концерт потерял бы ту уникальную музыкальную окраску, которой славился в округе ансамбль "Звёздные сны".
   Накануне, поздно вечером, по окончании танцев, зная о ранней утренней побудке и невозможности приехать вовремя из соседнего города, где он жил, Борис согласился на любезное предложение директора клуба Валентина Валентиновича Блюменталя переночевать у него в квартире, которая находилась в нескольких шагах от вверенного ему учреждения культуры.
   Поутру друзья - музыканты и их подруги, пришедшие для посадки в "халтурный" автобус, застали Бориса Гаврилина сидящим на диване в клубном вестибюле. Борис прижимал к груди свою гитару - скрипку и не отреагировал на приветствие коллег, что было вдвойне удивительно, потому что Боря всегда отличался вежливостью и обходительностью в манерах. За чёрными очками стоял непроницаемый мрак. Губы, и руки держащие гитару, слегка конвульсивно подрагивали. Но на эти тонкости никто не обращал внимания. Предстояло таскание и загрузка аппаратуры, в чём Борис, как известно, участия не принимал, кроме вчерашнего утреннего усадебно - сексуального пожара, где необходимая быстрота и слаженность заставила трудиться всю компанию, не взирая на лица.
   Слух о ночной первомайской партийно-комсомольской оргии и завершившем её воспламенении тайной "обители блаженства" потихоньку расползался по маленькому городку. Музыканты - прямые свидетели комедийно-драматических событий - не удержались и рассказали о происшествии своим подругам под строгим секретом. Те, так же под секретом, передали новость другим знакомым. К вечеру об этом шепталось полгорода. И разговоры эти наверняка дошли до главных участников неудачного рассекреченного мероприятия.
   Вся наша музыкальная компания находилась в подавленном состоянии. Не по своей воле, ввязавшись в дело, принявшее непредвиденный оборот, где было к тому же замешано высшее городское партийное начальство, при рассмотрении под другим углом зрения превращалось из комедийно-драматического в просто драматическое, в перспективе грозившее свидетелям позора достаточно серьёзными неприятностями, учитывая их "длинные языки" и несдержанность в изложении событий. Эту мысль высказал Артур, укоряя в первую очередь Оскара, от которого, в основном, и исходила инициатива распространения подробностей. Оська запоздало осознал свой промах, что отнюдь не внесло оптимизма в общий утренний настрой.
   И потому на исчезновение Бориса Гаврилина поначалу не обратили внимания. Не уловив промежутка между запоздалым появлением Валентина Валентиновича, который двигался своей вислозадой походкой, и опустевшим вестибюльным диваном, где сидел явно "зашторенный" Боря. Оставшееся трио "Звёздных снов" спохватилось слишком поздно.
   Его стали искать в клубных помещениях, в туалетах, за кулисами сцены. Безуспешно. Тогда побежали на площадь к автобусной остановке. Людей под деревянным козырьком оказалось немного. Автобус в соседний город ушёл несколько минут назад. Расспросы выявили, что как раз в этом самом автобусе и уехал странного вида горбатый парень в чёрном плаще и с гитарой в руках. Бросились назад к своему "халтурному" автобусу и пустились в погоню, недоумевая, что случилось с Борисом, всегда дисциплинированным и не склонным к такого рода выходкам.
   Валентин Валентинович Блюменталь принимал активное участие в поисках пропавшего. Он вместе со всеми "терялся в догадках", своим сладким утробным голоском высказывая предположительные варианты непонятного поведения Бориса Гаврилина. Он рассказал, что Борис ни с того ни с сего среди ночи покинул его гостеприимный дом и, очевидно, до утра просидел на диване в клубном вестибюле. При этом Валентин Валентинович почему-то смущённо опускал взгляд и краснел, как невинная девица. Позже выяснилось, что ему было от чего краснеть и опускать глаза долу.
   Нагнали рейсовый автобус на конечной "вокзальной" остановке. Выскочили гурьбой из своего "рыдвана" и бросились на "перехват" Бориса. Тот был готов уже сойти на вокзальный асфальт, но, увидев идущего впереди "группы захвата" сладкоголосого Валентина Валентиновича, изменился в лице и бросился назад в салон, стал требовать у водителя закрыть двери, уверял, что его хотят изнасиловать, показывая при этом пальцем на растерявшегося и ещё более покрасневшего Блюменталя.
   Водитель двери закрыл, оставив Бориса одного в пустом автобусе, а сам поспешно скрылся в здании вокзала. Через несколько минут появилась машина скорой помощи. Из неё вышли люди в белых халатах. Борису сделали какой-то укол и, взявши с двух сторон под руки, бережно повели к своей белоснежной "карете". Дверца хлопнула. Скорая помощь, фыркнув мотором и немного посигналив толпе зевак, окружившей место происшествия, укатила по известному ей маршруту. Народ стал расходиться, и наши герои не обнаружили ни рядом, ни где-то поблизости директора своего клуба. Видно, он тоже растворился в толпе.
   В абсолютно подавленном настроении двинулись назад, к своему транспортному средству, и тут Олег заметил гриф Бориной гитары, одиноко прислонённой к окошку рейсового автобуса. Он вошёл в пустой салон, взял гитару-скрипку в руки и, повинуясь какому-то внутреннему порыву, провёл по струнам пальцами. Гитара издала глубокий печальный аккорд, словно предчувствуя долгую разлуку с хозяином, разделённым с ней, с единственной своей Любовью.
   
   ***
   Калитка в полисадник открылась легко и бесшумно. Олег Гунин первым вошёл во двор к соседу. Остальные цепочкой двинулись следом по узкой асфальтовой дорожке вдоль тыльной стены дома, мимо набухающих почками вишнёвых деревьев, к застеклённой веранде. Незапертая дверь вела через веранду в узкий тёмный коридор, где дальше проглядывалась комната с книжным шкафом и письменным столом. Над ним склонился и что-то быстро писал в большой общей тетради Петр Иванович Викулин. Шум в коридоре оторвал его от работы. Петр Иванович поднялся из-за стола, поправил очки и вышел навстречу гостям.
   - Проходите, молодые люди, не стесняйтесь. Садитесь на диван, на стулья. Располагайтесь поудобнее.
   Три парочки расселись по указанным местам. Олег с Верой оказались на диване рядом с Артуром и Любой. Оскару и Наде достались мягкие несовременного вида стулья.
   - Ну, как прошли праздничные дни? - явно заинтересованно спросил хозяин, открывая тему для разговора.
   - Бурно и многогранно, - с невесёлой улыбкой проговорил Артур. - Друг наш - гитарист Боря в сумасшедший дом угодил. - И он подробно рассказал о событиях прошедшего дня. Слушая Артура, Петр Иванович молча курил папиросу за папиросой, наполняя комнату сизоватым пахучим дымом. Вера закашлялась, курящий спохватился, вскочил со своего стула, подошёл к окну и открыл его настежь.
   - Ради Бога, извините меня! Старость, должно быть, действует.
   Потом вернулся на место и долго мял в руках незажженную папиросу. Лицо его как-то странно вдруг потемнело.
   - Значит, у вас есть предположение, что Бориса пытался соблазнить ваш клубный директор?
   - Да какое там предположение! Наверняка теперь знаем: "голубой" он. Мы его сразу заподозрили: вертлявый, сладкий такой. Вумен* - одним словом.
   - Боря до этого ни с одной женщиной не только не спал, не встречался даже, - вступил в разговор Оскар. - Стеснялся он своих физических недостатков. А тут вместо женщины этакий фрукт к нему полез. Вот у него и "крыша поехала" ...
   - Если Михаил Шухровский узнает - плохо Блюменталю придётся, - Артур вопросительно посмотрел на Оскара. Тот расценил его взгляд соответственно.
   
   * "вумен"( от англ. Woman - женщина): жаргонное название гомосексуалиста, выполняющего женскую роль.
   - Он узнает, - уверенно заявил Оскар.
   - А может быть, ребята, не надо расправ?! - Петр Иванович, наконец, закурил папиросу и пустил дым в раскрытое окно. - Конечно, Бориса жалко, очень жалко, но ваш Валентин Валентинович скорее сам жертва, чем преступник. Он жертва своей сексуальной структуры и осуждать его, может быть, так же не стоит, как и Бориса за его физические недостатки.
   - Так вы советуете Блюменталя простить, а Борю усиленно лечить... молодыми девушками, - не сдержал иронии Артур.
   - Ну, во всяком случае, жениться ему после лечения просто необходимо.
   - Если только он вылечится, - грустно заметил Олег.
   - На это мы все будем надеяться, - Петр Иванович вновь прикурил, затухшую было папиросу. Потом посмотрел поверх очков на сидящую напротив компанию.
   - Ребята, позвольте поинтересоваться, чем вы увлекаетесь в свободное от танцевальных вечеров и репетиций время?
   - Любовью, усмехнулся Артур, искоса поглядев на Любу.
   Та незаметно, но очень чувствительно ткнула его под ребро большим пальцем. Артур ухмыляться перестал, слегка отодвинувшись от своей подруги. Он плечом прижался к сидящему рядом Олегу. Олег знал про, мягко говоря, непростые отношения этой парочки, в основном благодаря крутому, неуживчивому характеру представителя женской половины. Люба любила не только крепкое словцо. Не отказывалась она так же применять некоторые методы физического воздействия на своего поклонника, о которых Артур из скромности старался не распространяться.
   - Что ж, похвально, - в пепельницу на столе, полную окурков, отправилась очередная сгоревшая папироса. - Любовь - великая несокрушимая сила. Только очень часто мы не умеем ею пользоваться. Мы полны эгоизма, себялюбия. Мы не можем до конца отдать свою любовь любимому человеку. Мы требуем наслаждения для себя, забывая о находящихся рядом. И отсюда возникают конфликты, возникают непонимания, возникают страдания. Можно ли их избежать? И нужно ли их вообще избегать? Вопрос очень сложный и противоречивый.
   Современная цивилизация и культура много изменила в наших понятиях и в укладе жизни, изменился и кодекс Любви. Но изменился ли сам человек, его сущность? Письмо Виктора Гюго к своей невесте, написанное в бурной ярости и полное упрёков, лишь за то, что молодая девушка, идя по улице и боясь запачкать подол платья, приподняла его выше щиколотки. Такое письмо теперь никто не напишет. Сейчас в цивилизованных странах нет такой формы ревности. Ведь каждый может смотреть на пляже друг на друга сколько угодно. А послушайте, что говорят некоторые мужчины о девушках и женщинах. Сколько вы услышите цинизма и ни капли ревности и негодования. Однако, это только наружная, показная сторона, как я считаю. Тут возможна дань времени, потеря себя, своей сущности. Последствия этой потери привели уже к плачевным результатам. Однако эти результаты так же толкают заглянуть поглубже в себя и в женщину, с которой нам жить.
   Женщина может быть личностью в настоящем понимании этого слова и вещью. Она личность, если может самостоятельно мыслить и брать все под сомнение, не доверяя никаким авторитетам, какой бы славой их не окружали: какое бы множество людей ни признавало их и следовало за ними. Она личность, если имеет суждения и убеждения, готова защитить их и следовать им, если искренне верит в них. Пусть даже если они кажутся другим ошибочными. Она личность - если она хозяйка своего тела, а не её муж или некто другой.
   Она вещь - если позволяет обращаться с собой как с вещью, пусть даже обожаемой, драгоценной, прекрасной, но не имеющей воли и права распорядиться собой.
   Однако я далёк от того, чтобы видеть в женщине невинно - страждущую жертву и только. После регистрации брака многие из них идут в наступление, внимательно улавливая все слабости мужа, чтобы играть на них. Пусть она будет непроходимо глупа, для мужа это ещё опаснее, ибо я замечал, что у таких "дурочек" необыкновенный дар нажимать на "нужные пружины", добиваясь непременно, чтобы делалось всё так, как они хотят. Такие жёны способны переделать мужей по своему образу и подобию. Но мужчина внутренне сопротивляется, и живут они, как два висельника, у каждого в руке конец удавки, накинутой на шею друг друга. То она его придушит, то он её. Победитель обычно тот, кто похитрее, у кого воли и упрямства побольше. Чаще всего сдаётся муж и бежит на сторону искать утешения или начинает глушить сивуху и делает разгром. Кончается дело судом: "Характерами не сошлись". Но чаще влачат до гробовой доски существование, втайне ненавидя друг друга, без любви, без дружбы, без участия и веры в себя...
   Однообразие надоедает нам. Прекрасная ария, спетая дважды подряд, не вызывает желания слушать её в третий раз. Любовь по обязанности и по праву теряет свою прелесть. Однообразие и обязанность убивает её. Молодость, говорят, глупа в жизни, но и в любви она не успела набраться ума. Я говорю "не успела" про тех, кто хочет его набраться. А много ли таких? Если даже судить по жизни, молодым обычно кажется, после института особенно, что они теперь имеют высшее образование, ума у них достаточно, они сами с усами, самолюбия хоть отбавляй. Самомнение - превеликое. А в вопросах любви - они полностью невежественны.
   Когда мужчина и женщина вступают в брак, возникает семья. Дом может быть местом довольства и гармонии или местом напряжённости, раздора и борьбы. И так в отношении каждого вновь создаваемого дома. Будет ли он достаточно счастлив и прочен, чтобы выстоять жизненные штормы? Обратимся к вечному источнику мудрости - Библии. Библия даёт как бы светокопию прекрасной семьи с приятной атмосферой и надёжно сконструированной. Семья - важная единица. Она душевно совершенствует, даёт эмоциональное счастье и превосходно удовлетворяет наше физическое желание. План Бога всегда был направлен на то, чтобы члены дома приносили счастье друг другу и жили в полной гармонии.
   Почему же многие семьи несчастны? Почему они разрушаются из-за разобщённости, разногласий, разводов? Жизнь молодёжи, направленная на получение полного удовольствия, сконцентрированная на самих себе, вырабатывает эталон жизни, который затем сказывается на семье и приводит к её разрушению. Страсть, физическое влечение - плохой фундамент для вступления в брак. Если только это является основой влечения друг к другу, то в дальнейшем они могут стать источником расстройства и конфликтов. Когда Бог руководит нашим выбором, Он предвидит помощника в жизни, в котором мы будем нуждаться не только сегодня, но и многие годы... Муж и жена должны соответствовать друг другу и в результате образуют наиболее сбалансированное целое. Помните, в Евангелии от Матфея: "И будет два одной плотью".жена должны соответствовать друг другу и в результате образуют наиболее сбалансированное целое.ко сегодня, но и многие годы.
   Наибольшая ответственность возложена на мужа, затем идут жена, дети и другие члены семьи. Вступая в брак, муж и жена становятся объединением, в котором каждый наделён обязанностями и несёт ответственность за них. Им необходимо с их различными функциями и природными способностями сделать дом совершенным. Кто-то должен принять на себя руководство, и это место определено Богом мужчине. Любящий муж не ставит жену ниже себя. В силу своей любви к ней он охотнее доверится ей, будет искать её совета, видя в ней преданного и верного партнёра. Там, где жена следует руководству не только своего личного сознания, но слушает любящего её мужа, дом становится раем, в котором царят мир и довольство. Сопротивление этим принципам создаёт конфликты в семейной жизни. Мы ведь должны помнить о невинных детях. По мере роста ребёнка его эгоистическая натура становится более очевидной. Он причинит много неприятностей, как себе, так и другим, если родители не дисциплинируют его наклонности.
   Обязанность детей - повиноваться своим родителям. Когда принцип повиновения является установившейся практикой в доме, родители и дети счастливы, а дом доставляет удовольствие. А в основе всего этого должна лежать Любовь, как высшая форма общения между людьми. "Любовь /которая/ долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт... А теперь пребывают они три: вера, надежда, любовь...*
   Петр Иванович смолк. Молча закурил папиросу, выпустил изо рта струйку дым. Молчали и слушатели, понимая, что реплики и обсуждения здесь совершенно неуместны. Наконец после продолжительного молчания, Артур Горжетский поднялся со своего места.
   - Спасибо вам за гостеприимство, за интересную и познавательную беседу. Мы должны много обдумать.
   Вся компания так же поднялась, последовав примеру Артура.
   - Заходите ребята почаще. Нам ещё есть что обсудить, - Петр Иванович на прощанье пожал каждому руку, и Олегу снова показалось: старик слишком долго держал Верину руку в своей. Поздно вечером, возвращаясь на ночлег, Олег увидел свет в окне соседского дома. Что-то толкнуло его, и он второй раз за этот день вошёл в знакомый палисадник.
   Петр Иванович также, как и утром, сидел за столом и писал шариковой ручкой в большой, толстой, похожей на книгу тетради. Настольная лампа освещала его сосредоточенное лицо. Дым от непогашенной папиросы тонкой струйкой поднимался из пепельницы к потолку, под светом лампы отражаясь радужным переливом.
   В дом Олег снова вошёл беспрепятственно. Очевидно, в привычку хозяина не входило запирание дверей. Поздний гость несколько минут нерешительно стоял на пороге комнаты, не зная, как известить сосредоточенно работающего о своём незваном появлении. В голову не пришло ничего более уместного, чем постучать костяшкой указательного пальца о косяк двери. Петр Иванович оторвался от писания, повернулся на стук, отложил ручку, снял очки и с прищуром уставился на вошедшего, явно вначале его не узнавая. Наконец, узнавание совершилось, и Петр Иванович дружески улыбнулся.
   
   
   *ап. Павел: I -ое Послание к Коринфянам 13: 4 - 13
   - Проходи, проходи! Рад тебя снова видеть. Садись на диван, рассказывай, что привело тебя ко мне в столь поздний час?
   Всё еще смущаясь, Олег уселся на диван и несколько секунд смотрел на струйку дыма, вьющуюся над пепельницей, потом тихо заговорил, сосредоточенно подбирая слова:
   - Простите, что побеспокоил вас. Я понимаю, уже почти ночь и уместней было бы прийти завтра днём, но меня с давних пор стал мучить один вопрос, и мне хочется его разрешить как можно скорее...
   - Я догадываюсь, какой вопрос тебя мучит! - Петр Иванович вытащил из лежащей на письменном столе пачки папиросу, чиркнул спичкой о коробок, глубоко затянулся и выпустил изо рта длинную тягучую струю дыма.
   - Ты хочешь спросить, кого мне напоминает твоя девушка, Вера? Так?!
   Старик выдвинул ящик стола и, достав оттуда какую-то пожелтевшую фотографию, протянул её юноше. Олег взглянул на фотографию и внутренне обомлел. Со старого снимка на него, чуть улыбаясь смотрела... Вера. Сходство было абсолютным, без единой неузнаваемой чёрточки, и только старомодная причёска и платье подсказывали, что это другая женщина. Да ещё находящееся рядом лицо молодого лейтенанта медицинской службы с двумя кубиками в петлицах, в котором не без труда угадывался Петр Иванович Викулин, разрушало впечатление идентичности образов.
   - Софья - моя жена, - тихо сказал Петр Иванович.
   - Она умерла? - также тихо спросил Олег.
   - Да, как совсем недавно выяснилось, двадцать лет назад, в лагере.
   - За что её арестовали?
   - Молодой человек, в те времена арестовывали по любому поводу и даже без всяких поводов, по плану и разнарядке, "спущенной" сверху, из Москвы, на каждую область для процентного, так сказать, выявления "врагов народа". Но для Сони повод нашёлся. Она в компании подруг неосторожно высказалась о "колючем взгляде" Берии. Донос последовал незамедлительно. Ей дали пятнадцать лет за клевету на государственный и общественный строй. Я стал писать письма во все инстанции, просил исправить ошибку, как я тогда наивно думал, но неизменно получал голословные отписки в лучших традициях советской бюрократии. Но я не успокоился и писал снова и снова, пока не надоел местным алтайским властям. Они сфабриковали против меня дело, и через два с половиной года после Софьи я отправился на "Архипелаг ГУЛАГ", как называет "Главное управление лагерей" в своём романе, наверное небезызвестный тебе Солженицын. Лагеря были раскинуты по всему Советскому Союзу. Они имели площади от нескольких километров до целых европейских стран. Ты можешь мне не верить. Об этом и сейчас не разрешено говорить. Но, увы, факты остаются фактами. В дном из таких "государств в государстве" я и оказался. Но мне, можно сказать, повезло. Моё медицинское образование Дао право на некоторые привилегии даже в лагере. Я работал в одной из больниц "Казлага", жил при больнице, а не в бараке, имел достаточно приличное питание, слыл на хорошем счету у лагерного начальства. Но я видел, какое существование влачат "простые зеки". Как их чуть свет гонят на изнурительные работы, как их кормят полупротухшей "пайкой", как они тысячами, десятками тысяч умирают от такой "жизни". Чем мог, я помогал случайно попавшим ко мне в лазарет. Но что я мог противопоставить жуткой машине уничтожения собственного народа, которая в учебниках по истории зовётся "классовой борьбой", которую сто лет назад придумал, явно со злым умыслом, Маркс и в полном объёме осуществили Ленин и Сталин.
   Через год после начала войны меня внезапно выпустили из лагеря, вернули звание и мобилизовали на фронт, в полевой госпиталь. По специальности я хирург, и в госпитале мне приходилось делать множество операций на раненных. Я ампутировал ноги и руки, я резал по живому без наркоза, потому что его почти никогда не было в наличии. Война сама по себе ужасна, но эта, дай бог, последняя война, оказалась неописуемо ужасной. Наших необученных деревенских парней гнали на пулемёты, "затыкали" ими дыры, прорывы. Они гибли сотнями тысяч совершенно напрасно и бессмысленно. По приказу Сталина при наступлении города брали к праздникам, не считаясь ни с какими потерями. Официальные историки утверждают, что во время войны погибло 20 миллионов человек. По тому, что я наблюдал за три года собственными глазами, убито, как минимум, в два раза больше. Наши правители лгали и лгут нам до сих пор. Они лгут во всём. Они скрывают исторические факты, они делают подмены, они совершают подлоги, подгоняя прошлое под свои политические интересы. Правители менялись, менялись интересы, менялась история. Она служит на побегушках у вождей, вожди кроят историю по своему усмотрению.
   Я закончил войну в Вене, в звании майора медицинской службы, вернулся домой и снова принялся бороться за освобождение Софьи. И опять "загремел" в ГУЛАГ, но уже в другой, менее населённый лагерь. Там я отбыл вплоть до лета 1953 года, до расстрела Берии. В 1957 году меня реабилитировали, а следы Софьи затерялись. Во всяком случае, примерно в таком духе мне ответили из генеральной прокуратуры. Но я не терял надежды и, скопив денег, отправился искать Софью сам. Я объездил много лагерей, куда якобы из одного в другой переводили мою жену. Но ни в одном из них о ней ничего не знали, или лагерное начальство не желало мне помогать. Зато доносы на меня в КГБ они писали очень трудолюбиво. И по возвращении домой из этой бесплодной поездки я был в третий раз арестован по подозрению в шпионаже. Год провёл в Барнаульской тюрьме под следствием, а когда нелепость обвинения стала очевидной, меня отпустили под тайный секретный надзор госбезопасности. Они следили буквально за каждым моим шагом, вскрывали мою почту, прослушивали телефон. И так продолжалось почти десять лет. Несколько раз в году меня вызывали в краевой отдел КГБ и проводили "профилактические беседы", пытаясь выяснить мои политические убеждения. Я почему-то "ходил" у них в опасных инакомыслящих или, как теперь говорят, в диссидентах. Они боялись и боятся до сих пор критически мыслящих людей, не повторяющих по-бараньи коммунистические заклинания и догмы. В этом смысле я и в самом деле являюсь диссидентом. Я на своей шкуре испытал все "прелести" социалистического лагерного строя, где судьба отдельного человека, как судьба отдельного муравья в подожженном муравейнике, не интересует абсолютно никого. И то же время каждая неординарная личность вызывает пристальное внимание идеологических и политических служб, специально созданных для тотальной слежки за советскими людьми. Выражающих открытое несогласие с существующим режимом, по сложившейся традиции, сажают в лагеря или согласно новым, свежим, так сказать, веяниям запирают в специальные психиатрические лечебницы, где их усиленно "лечат" от "страшной болезни" - "антисоветизма". Ведь в представлении "власть предержащих" только сумасшедшие могут выступать против такого "гуманного" государства. Это государство кичится своей силой и могуществом. Оно понаделало атомных бомб и баллистических ракет во много раз больше, чем все остальные страны мира. Это государство имеет самую многочисленную армию, подавляющая часть экономики работает на армию, запустив остальные отрасли и полностью развалив сельское хозяйство. Колхозы и совхозы, где по сути дела подневольно трудятся деревенские жители, не могут обеспечить страну продуктами питания. На уборку урожая каждый год "бросают" городское население, отрывая его от работы и от своих семей на несколько месяцев. Эти люди совершенно не заинтересованы в таком "авральном" труде и работают из рук вон плохо. Прилавки наших магазинов пустеют с каждым годом. Народ бьётся в бесконечных очередях за любым товаром. Любой товар становится дефицитом. Но зато в спецраспределителях, спецмагазинах, на спецбазах, предназначенных для партийной номенклатуры - невиданное изобилие. Тот самый коммунизм, о котором долдонят ежедневно газеты и журналы, радио и телевидение. Беззастенчивая, наглая, лживая пропаганда средств массовой информации нацелена на превращение советских людей в покорное стадо, жующее свою мизерную жвачку и довольное скотским существованием. А партийная элита купается в невиданной роскоши, прикрыв своё паразитическое существование таинственностью и всеобщим страхом. Об их жизни не знает почти никто. Они создали закрытый для посторонних клан, тайную ложу, в которую попадают только многократно проверенные на абсолютную лояльность партийные функционеры. Распределение жизненных богатств и бесконтрольная власть - вот смысл их существования. Разворовывание природных ресурсов, забивание заграничных сейфов неправедно нажитой валютой, поддержка оружием и деньгами прогнивших деспотических, но исповедующих социалистическую "религию" режимов - вот их международные деяния. И, конечно же, нагнетание ужаса перед атомной мировой войной, которую якобы готовят западные капиталистические страны, чтобы уничтожить первое в мире социалистическое государство, борющееся за мир во всём мире. Под эти заклинания о капиталистической угрозе хорошо держать свой народ в страхе и бедности, как вампиры пьют кровь, сосать из него жизненные силы и стремление к свободе, поддерживая в народе рабскую психологию покорности и безверия в иное, чем нынешнее беспросветное существование...
   
   
   ГЛАВА V
   Они стали приходить к нему почти каждый день. Поодиночке, парами, иногда всей компанией. Петр Иванович радушно встречал гостей. Поил непременно чаем с вареньем и за чаепитием беседовал о жизненных проблемах, которые, по его мнению, должны волновать молодёжь. Частенько Петр Иванович зачитывал отрывки из своего "дневника" - большой общей тетради, похожей на книгу. туда он записывал свои размышления и взгляды на различные стороны человеческого бытия. Молодые люди слушали старика охотно. Большинство мыслей, высказанных им, звучали с диковинной новизной, но, надо признаться, соответствовали их спонтанному мировоззрению, зародившемуся в подсознании при нелицеприятном столкновении с окружающей советской действительностью. Петр Иванович Викулин своими беседами постепенно поднимал эти мироощущения на более высокий, сознательный уровень, и у друзей - музыкантов стали раздвигаться границы познания, их глаза раскрылись, и они увидели проблески истины. Олег сочинил несколько стихотворений на тему, ранее представлявшую лишь мимолётный интерес, перекрытый догмами официальной пропаганды. Артур переложил стихи на музыку и поредевший отсутствием Бориса Гаврилина ансамбль "Звёздные сны" в творческом порыве записал эти антисоветские песенки на магнитофонную ленту, тайно гордясь своим приобщением к диссидентскому движению.
   Одну из таких песенок, написанную в иносказательной форме, ансамбль несколько раз исполнил публично на танцевальных вечерах, что поначалу не вызвало никаких подозрений у чувствовавшего свою неизгладимую вину Валентина Валентиновича Блюменталя. Он с недавних пор прощал "...снам" вольность репертуара, который обязан был согласовывать с отделом культуры исполкома и идеологическим отделом горкома, где безраздельно правил Валерий Пиявин, по удивительной причине не уличённый в случайном поджоге "обители партийного блаженства".
   Тайный смысл песенки долгое время оставался нераскрытым, тем более что мотивчик здесь присутствовал самый разухабистый и танцевальный.
   - Вши, блохи и клопы собрали совещанье;
   Давали обещанья -
   Не пить людскую кровь.
   Кричали, что они теперь не паразиты,
   Что воры и бандиты
   Поверили в Любовь...
   А клоп себе сосёт... 4 раза
   Что главный кровосос был ими обезврежен,
   А нынешний так нежен
   И пьёт лишь молоко.
   Что человек и клоп - единая система,
   Для прославленья тема,
   Незыблемый закон...
   А клоп себе сосёт... 4 раза
   А блохи для людей - защита и опора.
   Они важны без спора,
   И любит их народ!
   Они стоят на страже клопиного закона,
   Взирая благосклонно,
   Как клоп себе сосёт...
   А клоп себе сосёт... 4 раза
   Вши головы людей содержат в "гигиене",
   Чтоб "огненной гиене"
   Не поглотить весь мир,
   Чтоб спорные слова
   Не превратились в мысли
   С двояким страшным смыслом,
   Прервав клопиный пир...
   А клоп себе сосёт... 8 раз
   Конечно, риск был велик. Но молодые музыканты не могли сдержать себя. внезапный круговорот знаний и помыслов, полученных в беседах с Петром Ивановичем Викулиным, вывел их на новый уровень сознания, затронув глубины иного творческого потенциала. Они внутренне стали более раскованными, стали более свободными, и они хотели донести собственное преображение до других, ещё находящихся в ложной системе координат, живущих по законам страха и лицемерия.
   Скорее всего, немногие, для кого предназначалась аллегорическая песенка про кровососов, поняли её второй, слегка закамуфлированный смысл, но в конце концов догадка коснулась бдительных умов тех, кто, собственно, и был объектом сатирического таланта молодых литературно - музыкальных дарований. И первую лепту в разоблачение их злопыхательских замыслов внесла, как выяснилось, небезызвестная руководительница кружка следопытов Эльвира Пройдохо.
   Как-то летним вечером после танцев проводив Веру, Олег возвращался домой. Было уже довольно поздно, и городок к этому времени суток совершенно опустел. Олег медленно брёл по улицам, часто останавливался и подолгу смотрел в безоблачное звёздное небо, любуясь ночным небосводом. Ему нравились такие одинокие прогулки. После суеты прошедшего дня, после ставшего уже привычным грохота танцевального вечера на молодого поэта мягко и властно опрокинула свою звёздную чашу Вселенская Тишина. Он пил её искрящийся напиток пересохшими от слов и песен губами, он слушал Тишину оглохшими от рок-музыки ушами, душу его медленно наполняла беззвучная мелодия Космоса. Недаром именно он предложил назвать ансамбль "Звёздные сны", тогда ещё бессознательно отыскивая равновесие между божественной Гармонией Вселенной, музыкальной гармонией и попыткой найти гармонию в себе. гармонию Поэзии, Музыки и бессмертной Природы, созданной Вечным и Всесильным Творцом.
   В такие минуты этого странного необъяснимого Единения рождаются стихи. Они появляются как бы сами собой, словно бы ниоткуда. Строчки возникают, вспыхивают летящими метеорами, но в отличие от них не сгорают бесследно, а остаются в памяти поэта и переносятся на бумагу, чтобы стать когда-нибудь достоянием других людей, способных на сопереживание, способных на внутренний душевный резонанс, который делает настоящую Поэзию бессмертной.
   Правда, в своих стихах Олег Гунин никак не претендовал на бессмертие. Его поэзия, уже достаточно зрелая, ещё не обрела ту степень профессионализма, за которой следует переход на новое качество восприятия Мира через призму опыта жизни, опыта сердца, опыта души.... Стихи Олега несколько раз печатались в местной городской газете, что создавало некоторую популярность среди немногочисленных любителей поэзии, одобрительно отзывавшихся об его стихотворениях при случайных знакомствах.
   Он любил сочинять на ходу, в полной ночной уличной тишине, когда в таинство звёздной ночи вплетаются одинокие шаги, и строчки, перерастающие в строфы, постепенно выстраиваются в законченность Формы и Содержания. Он всегда носил при себе записную книжку, в которую при тусклом свете уличных фонарей, останавливаясь, записывал рождённое в движении стихотворение:
   - Руки твоей прикосновенье,
   И фонарей далёких блики:
   Неповторимые мгновенья,
   Безумства "Дней равновеликих".
   Живу и горлом пью прохладу
   Той летней ночью звездноокой.
   На перепутье Рая с Адом,
   На грани доброты жестокой.
   Смотрю в тебя глазами гарпий,
   Тушу в глазах огонь бесовский.
   И в парафинные огарки
   Вмещаю камень философский.
   Подумать только! Ночью этой
   Я понял, словно в озаренье:
   Что для меня на белом свете
   Руки твоей прикосновенье!
   Олег уже почти подходил к своему дому, когда краем уха уловил сквозь ночную тишину позади какие-то неясные звуки, похожие на осторожные шаги. Он инстинктивно оглянулся: две шустрые мальчишеские тени нырнули с тротуара в придорожные кусты и там затаились. Олег двинулся дальше: кусты за спиной тихо зашелестели, хрустнула под ногой ветка - парные шаги еле слышно следовали по пятам. За ним явно следили. Это, ставшее очевидным, обстоятельство, заинтриговало объект слежки. Пройдя ещё несколько десятков метров и ощущая за собой всё те же, неотстающие осторожные шаги, Олег вдруг резко повернулся и бросился на двух шпиков, растерявшихся от такой внезапной перемены событий. Мальчишки на секунду-другую испуганно замерли на тротуаре, а затем разбежались в разные стороны, мелькнув в полумраке красными галстуками и зелёными следопытскими пилотками.
   Вначале это ночное происшествие Олега только рассмешило, но когда на другой день он узнал, что и за его двумя друзьями установлена, так же обнаруженная ими неумелая пионерско-следопытская слежка, в голове стали бродить нелицеприятные мысли. Выходило, что их юные соглядатаи, кроме добровольно-патриотической миссии, выполняли ещё и конкретное распоряжение. Чьё распоряжение выполняли шпиончики-следопыты, ясно без всяких сомнений. Но вот была ли эта акция следствием личной инициативы пресловутой Эльвиры или частью психологического давления, согласованного с более высоким начальством, пока оставалось загадкой. Между тем масштабы этого давления возрастали почти с каждым днём. Всё чаще рано поутру спящего Олега будили телефонные звонки, и хриплые, но явно подростковые голоса обещали "набить ему морду", "оттрахать его девку", "пришибить кирпичом мамашу" и вообще "подпалить хибару"... Поначалу Олег молча бросал трубку, затем стал посылать хрипунов на "три буквы", а в конце концов совсем отключил аппарат и включал телефонную вилку в розетку только в случае разговорной необходимости. Примерно подобные "неудобства" испытывали и оба приятеля Олега. Им тоже звонили и угрожали хриплые следопытские голоса.
   Мало того, дом Петра Ивановича Викулина также стал подвергаться хулиганским провокациям. Несколько раз по ночам там били стёкла, а однажды поздно вечером, когда вся компания "инакомыслящих" собиралась после очередной беседы покинуть этот гостеприимный дом, выходить из него пришлось через окна, так как входную дверь кто-то подпёр большой заборной штакетиной. после проявлений подобного "баловства" у Петра Ивановича всё чаще болело сердце, но виду своим молодым друзьям он старался не показывать: также остроумно шутил, играл на гитаре, пел старинные романсы, читал стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина, Гумилева, о трагической судьбе которого участники бесед узнали впервые. Но в один из сентябрьских дней сердце у старика действительно прихватило очень сильно. "Предынфарктное состояние" - констатировали прибывшие по вызову медики. " Срочная госпитализация". Уже лёжа на носилках, Петр Иванович протянул Олегу ключи от дома:
   - Дневник в письменном столе,- тихо проговорил старик, почитай, если хочешь...
   Но в тот вечер, как планировал Олег, углубиться в чтение "Дневника" ему не удалось по непредвиденной причине, которой оказалось появление в репетиционной комнате, называемой попросту "музыкалкой", перед самым выходом на сцену нежданного... Бориса Гаврилина... Дверь открылась, и знакомый, но полузабытый облик горбатого музыканта обрисовался в проёме. Его коллеги по ансамблю радостными восклицаниями приветствовали возвращение Бориса, с улыбками подались к нему навстречу и внезапно замерли, словно ударившись о невидимую стену. В облике гитариста произошли существенные изменения. В дверном проёме стоял горбатый толстяк, имеющий солидное брюшко и жирный двойной подбородок. Толстяк глупо, по- идиотски ухмылялся слюнявыми губами, уставившись на компанию белой кнопкой бельма одного глаза и безумной чёрной дырой другого. Привычные тёмные очки отсутствовали на грязном щетинистом лице, немытые сальные волосы сбились в серые нечесаные комки под каким-то несуразным женским капором. И лишь чёрный замызганный и заляпанный чем-то непотребным, плащ - накидка делал измененного сумасшедшим домом Бориса Гаврилина слегка похожим на прежнего кумира местной молодёжи.
   В левой руке бывший кумир держал школьный "первоклашный" портфельчик с голубеньким незамысловато нарисованным цветочком на дерматиновой поверхности. Правой же рукой Борис сначала сделал одно быстрое движение, и со лба, скрытая под грязными лохмами волос, на его страшные глаза упала чёрная полумаска, впрочем, только обострив жуткую пустоту двух контрастных глазных провалов. Затем правая рука, совершив ещё одно движение куда-то под чёрную накидку, извлекла оттуда игрушечный пистолетик. Пистолетик оглушительно хлопнул пистоном, а человек в маске гнусавым, непохожим на прежний голосом прорычал:
   - Я магистр масонской ложи Гавриил! Подчиняться только мне! Слушать только меня! Музыку играть только мою! Где моя скрипка?
   И Борис стал дико озираться в поисках своего знаменитого инструмента. музыканты поначалу опешили от неожиданного поведения их старого партнёра и товарища, но затем Артур, быстрее всех сориентировавшись и уловив ситуацию, многозначительно взглянул на своих растерявшихся друзей и низко поклонился вооружённому "масону".
   - О, великий Магистр! - с деланным пафосом проговорил Артур, - члены тайной масонской ложи всецело подчиняются тебе. Они станут выполнять все твои приказы, они будут играть только музыку, одобренную тобой, и только под твоим руководством. Только твоя божественная скрипка, как и прежде, очарует своими звуками публику, жаждущую слушать тебя, о Великий Магистр!
   Весь этот короткий монолог со стороны был очень похож на издевательство над больным человеком, если бы слушатели не знали оратора. Но Олег и Оскар в данный момент прекрасно поняли Артура: он нашёл единственно правильный тон в общении с невменяемым горбатым музыкантом. Олег, не дожидаясь указаний, двинулся в угол комнаты и возвратился назад, бережно держа в руках сохранённую гитару - скрипку Бориса Гаврилина. Артур забрал гитару у Олега и, церемонно поклонившись, вручил инструмент его помешанному хозяину. "Магистр масонской ложи", спрятав пистолетик в карман, схватил за гриф свою долгожданную "подругу" и, размахивая портфельчиком, в развевающемся плаще бросился на сцену. Танцевальный зал, к этому времени уже основательно заполненным народом, жаждущим веселья, при внезапном появлении Бориса взорвался бурными аплодисментами. Поклонники Бориного таланта, наслышанные о его болезни, искренне радовались возвращению своего любимца. Любимец публики, между тем, не обращая внимания на реакцию зала, воткнул гитарный шнур в усилитель, включив последний на полную громкость, и, подойдя к микрофону, гнусаво заорал, оглушив присутствующих:
   - Я магистр масонской ложи Гавриил! Сейчас я буду играть вам свою новую музыку, сочинённую этим летом в замке, где меня держали посланцы Сатаны! Слушайте и наслаждайтесь!
   И Борис ударил по струнам своей гитары - скрипки пальцами с длинными, грязными, обломанными ногтями. Динамики издали визжащий, скрежещущий, какофонический рёв.
   Казалось, что гитара перестала слушаться своего хозяина. Она выла, как Иерихонская труба, бренчала, как деревенская балалайка, свистела, как флейта Пана. И весь этот гам, не имеющий ничего общего с настоящей музыкой, усиленный мощью динамиков, производил на собравшихся в зале жуткое впечатление. Облик Бориса Гаврилина был ужасен. Женский капор, чёрная полумаска, замызганный, порванный в нескольких местах плащ, мятые, с расстёгнутым "зиппером" брюки, чуть прикрывающие грязные стоптанные башмаки. И совершенно безумное выражение на небритом, заросшем щетиной лице. Появившийся было из-за кулис Валентин Валентинович Блюменталь, узнав в сологитаристе своего недавнего несостоявшегося возлюбленного, испуганно юркнул обратно и убежал в кабинет, пустив дело на самотёк. Самотёк же неожиданно для всех, кроме просто музыкального, приобрёл ещё и песенный окрас. Борис Гаврилин вдруг запел, что не водилось за ним с начала его "роковой карьеры". Гнусавый, резкий, неприятный голос, вместе с гитарным воем вырвался из динамиков наружу и саданул по ушам явно самодельным и почему-то кровожадным тестом:
   - Я Магистр Масонской ложи:
   Мы захватим скоро власть.
   Наплюём мы в ваши рожи
   И навластвуемся всласть:
   Мы собьём с вас накипь спеси,
   С вас - бандитов и воров.
   На столбах мы вас повесим,
   Расстреляем возле рвов.
   Вашей кровью мы упьёмся,
   Как вы пили нашу кровь.
   В том мы клятвенно клянёмся,
   Повторяя клятву вновь.
   Ваши кости мы обгложем:
   Очень любим мы "свежак"...
   Я Магистр Масонской ложи
   Заговорщиков вожак...
   Объявив во всеуслышание в стихотворно - песенной форме о возглавляемом им масонском заговоре, "Великий Магистр ложи" приступил к гитарной импровизации, разогнав большую часть слушателей. В зале остались только самые стойкие поклонники Бориного таланта, решившие держаться до конца. И вот, когда гитарный визг достиг своей высшей, нестерпимой для слуха точки, внезапно и сразу наступила мёртвая тишина. Импровизатор ещё несколько секунд понапрасну дёргал обломанными ногтями за серебряные струны: звуки болезненным резонансом отдавались только в головах присутствующих. Колонки же, захлебнувшись, набрали в рот воды, храня молчание. Это Артур Горжетский, несмотря на своё самообладание, решил прервать затянувшийся, по его мнению "бенефис", обесточив аппаратуру. Солист дико оглянулся по сторонам и, заметив стоящего возле электророзетки Артура, заорал на него, топая ногами:
   - Включить усилитель! Я ещё не закончил! Слушать меня! - И тут Артур Горжетский совершил ошибку. Он показал Боре кукиш. Скорее всего, он не ожидал такой реакции на свой незамысловатый жест. Ведь Борис никогда не отличался агрессивностью. До своей болезни. Но тут "Магистр масонской ложи" взорвался. Он завизжал нечто нечленораздельное, выдернул из стойки микрофон, швырнул его на пол сцены и растоптал ногами. Затем, издав звериный рык, бросился к стоящему невдалеке школьному портфельчику, одним движением сорвал хилый замочек и выхватил изнутри большой и, судя по всему, очень острый кухонный нож. Безумно рыча, обладатель холодного оружия принялся носиться по сцене, размахивая ножом, с гитарой за спиной, которая никак не стесняла его резких движений. Гитарный вырез, делающий её похожей на скрипку, туго охватил горб, надёжно закрепив инструмент на спине горбатого музыканта.
   Музыкант, меж тем, в своей безотчётной ярости бросился зачем-то на колонки и стал протыкать динамики ножом. Покончив с ними, он кинулся на поиски новых врагов, но, не найдя никого поблизости, выскочил через боковой выход в тёмный осенний парк и исчез среди деревьев.
   Через некоторое время, когда на сцене и в зале всё утихло, скрипнул замок двери "музыкалки". Дверь приоткрылась и наружу робко высунулась голова Артура Горжетского. Голова, убедившись в безопасности окружающей среды, вывела из убежища остальное туловище. Следом за мужественным Артуром на сцену, оглядываясь, вышли ещё два члена группы "Звёздные сны". танцевальный пятачок оказался совершенно пустым, только в глубине зала на сдвинутых зрительских креслах маячило несколько фигур, в основном парного характера... Динамики "приказали долго жить". Исколотые острым "масонским" ножом, они испустили свой музыкальный дух и ремонту, по всей видимости, не подлежали. Последнее обстоятельство вызвало искреннее огорчение у троих друзей, стоящих растерянно на сцене в полупустом клубном зале. Но затем они здраво рассудили, что сделанного не вернёшь, а "сдвинутого по фазе" Бориса Гаврилина - их давнишнего друга, нужно, несмотря ни на что, разыскать, а то он со своим ножом наделает бед. Первый страх, возникший при виде разбушевавшегося "Магистра", сменился естественным беспокойством о нём, и трое приятелей, повинуясь общему порыву, через запасной вход пошли по следу исчезнувшего в осеннем вечернем парке горбатого гитариста.
   Парк, засаженный старыми высоченными тополями, сразу же за зданием клуба шелестел своим тёмным и мрачным занавесом. Время листопада ещё не пришло, но отжившие листья сухой, лёгкой, пожелтевшей штукатуркой поодиночке и группами бесшумно осыпались на тропинку, заросшую по краям бурьяном. Поисковая команда, выстроившись цепочкой, интуитивно двигались по направлению к беседке, стоящей в глубине парка, где летом они частенько отдыхали после танцев и где познакомились с Петром Ивановичем Викулиным.
   Олег замыкал шествие. Он шёл, чуть приотстав, чтобы в темноте случайно не наступить на пятки Оскару, сутулая спина которого маячила перед глазами. облик ведущего поиск Артура просматривался фрагментарно, сквозь смутный отсвет далёких невидимых уличных фонарей. Душу Олега давило мрачное, тяжёлое предчувствие недоброго. Тяжесть накатывалась тоскливой, муторной волной. Он пытался отогнать её силой воли, но эта волна сбивала препятствие и катилась дальше к сердцу, заставляя его биться чаще и беспокойней.
   ... На полу, в центре беседки догорал маленький свечной огарок. Его они заметили сразу. Крохотный огонёк тускло мерцал одинокой звёздочкой в глухом мрачном провале. Таким Олегу показался всегда гостеприимный вход в их любимую беседку. Затем над свечкой они увидели Борю Гаврилина, вернее его силуэт, закутанный в длинный плащ - накидку. Боря висел на поперечной балке, не доставая своими стоптанными ботинками нескольких сантиметров до мерцающего свечного огонька. Очевидно, он спрыгнул с боковой скамейки, предварительно приладив верёвочную петлю как раз по центру, над горящей свечой. Лицо повешенного скрывалось во тьме беседочного купола. Тело слегка, почти незаметно покачивалось, словно повторяя колебания огненного лепестка под лёгким ветерком.
   Они тихо зашли внутрь беседки и, словно все, втроём мгновенно обессилев, опустились на боковую скамейку.
   - Может, ещё успеем? - безнадёжно спросил Оскар, - вон его нож торчит в полу...
   - Поздно, - тихо сказал Артур, - долго висит. Видите, свеча расплавилась... - И вдруг ударил кулаком по скамейке: - Трус! Душонка заячья! Ножа кухонного испугался! Заперся, как кролик в норе! Сразу же нужно было за ним!... И Артур закрыл лицо ладонями. Олегу, сидящему в центре, послышались сдавленные рыдания.
   - Но верёвку же нужно обрезать, - неуверенно предложил Оскар, - я слышал, что иногда спасают...
   - Режьте, - сквозь ладони проговорил Артур, - потом скорую помощь нужно вызвать и ... милицию: дело то криминальное...
   Крошечный свечной глазочек мигнул последний раз и потух, оставив в беседке почти беспросветную тьму. Олег на ощупь приблизился к воткнутому в деревянный замызганный пол злополучному ножу, тускло блестевшему лезвием сквозь полумрак. Он ухватился за рукоятку и внезапно заметил клочок бумаги с тетрадочный лист, приколотый остриём к полу. Внутренне дрожа от какого-то странного озноба, Олег одной рукой вырвал нож, а другой поднял листок и приблизил его к глазам. На листке было что-то написано, но что, разобрать в темноте невозможно. И Олег спрятал листок в карман своей куртки...
   
   
   ГЛАВА VI
   Хоронили Бориса на старом кладбище Голой Горы между графской усыпальницей и церковью - музеем. Десять лет назад, со слов небезызвестного Евгения Антитипова, здесь происходили удивительные события, в которые даже близкие друзья художника - нереалиста верили с трудом, лишь под напором неоспоримых фактов в виде простреленного навылет пиджака Евгения да косвенного свидетельства его жены Маши, сначала во время утренней прогулки по кладбищу наткнувшейся на лежащего окровавленного парня в оранжевом пиджаке, а затем нашедшей свежепахнущую порохом гильзу от пистолета Макарова. Всё остальное до такой степени было невероятным, что даже непосредственные участники "снятия с креста" Евгения, распятого бандой хулигана "Вовки - волка", - Олег, Артур и Михаил Шухровской с некоторой долей скепсиса выслушали исповедь главного участника событий*.
   На старом графском кладбище народу собралось много. И в основном молодёжь. Популярность Бориса Гаврилина, как, оказалось, превзошла все ожидания. Девушки плакали, а с одной даже случилась истерика.
   Спокойное и ставшее вдруг удивительно красивым лицо Бориса было укутано охапками осенних цветов. День же стоял на редкость солнечный, тихий и тёплый. Пронзительное, по-осеннему голубое небо, парящие в прозрачном воздухе золотые листья опадающего графского парка - светлое умирание природы с надеждой на весеннее возрождение отзывалось в душе Олега, стоящего рука об руку с печальной Верой, высокой и даже какой-то торжественной грустью, в которой резонансом отражалось Великое Бессмертие Мира, созданного Творцом для Вечной Жизни. Олег искренне скорбел по умершему другу, но скорбь эта была легка и возвышенна, словно здесь не хоронили Борю, не зарывали его глубоко в землю, а отправляли музыканта в какое-то бесконечно далёкое путешествие на другие планеты и звёзды, где он будет по-настоящему счастлив и свободен.
   Его любимую гитару - скрипку положили с ним рядом в гроб. Казалось, она тоже умерла, как и её хозяин: струны на колках Олег с Артуром намеренно приспустили, но когда накрывали крышку, гитара вдруг сама по себе издала нежный вибрирующий звук, словно вдохновенные пальцы прежнего живого Бориса Гаврилина перебрали серебряную радугу натянутых, оживших струн. Звук этот слышали все, окружавшие могилу. Он резонансом отразился в сердцах. Сердца защемила какая-то необыкновенная сладостная боль. И людские сердца почувствовали в них, рядом и вокруг - везде: в каждом дереве, в каждом листе, в каждой травинке присутствие Вечной, Высшей, Справедливой и Доброй Силы, которая до поры незаметна, но Всевластна. Перед этой силой обра-
   *см.повесть "Прокрустово ложе"
   щаются в прах, казалось бы, незыблемые силы земные, держащие в страхе миллионы человеческих существ, слабых и беспомощных в своём незнании или даже отрицании этой Истинной Силы, что правит Землёй, правит Небесами, правит всей Вселенной со дня её сотворения...
   - Смерти нет, - кто-то тихо прошептал над ухом у Олега. Олег оглянулся. За его спиной стоял Евгений Антитипов. Голубые глаза через линзы очков смотрели не на Олега, а на красный гроб, который медленно опускался в бездонную могилу. Взгляд этих глаз показался молодому поэту каким-то отрешённым и сосредоточенным одновременно, видевшим то, что не видно никому из стоящих вокруг вечного приюта тела Бориса Гаврилина, уставшего жить здесь на планете, именуемой Землёй, под светом звезды, называемой Солнцем. Но, возможно, совсем скоро, где-нибудь в другой галактике, на другой неведомой планете родится маленькое существо, и в нём затеплится, загорится и возродится бессмертная душа, совсем недолго жившая в земном музыканте:
   - Мы души умерших давно,
   Вселённые в тела другие.
   И вковано ещё звено
   В цепей объятия другие.
   Мы умирали много раз,
   Рождались заново слепыми,
   Не помня свой предсмертный час,
   Не помня умершее имя.
   И рвалась с прошлым телом связь,
   И мир был скованней и уже,
   Но в Разуме переродясь,
   Живут бессмертно наши Души!...
   Комната Бориса в маленьком полуразвалившемся домике была увешана фотографиями западных рок-музыкантов и какой-то непонятной непосвящённому символикой. Прямо над кроватью на вошедших пристально смотрел большой человеческий глаз в окантовке ресниц - лучей, разлитых солнечным светом внутри равностороннего треугольника. У дальней от окна стены на старинном комоде стоял витиеватый подсвечник на семь свечей. Под ним лежал закапанный парафином череп, сделанный из гипса и потому совершенно не страшный. Рядом нашлось место для большого строительного циркуля, отвеса и мастерка со следами засохшего раствора на рукоятке. На стуле аккуратно висел фартук каменщика и чёрная бархатная шапочка, порядком истёртая и изношенная. На тумбочке рядом с кроватью возлежал пухлый фолиант, на засаленной дореволюционной обложке которого также просматривался тисненный, но затёртый временем глаз в треугольнике. На книжной полке среди прочих выделялась объёмная книга с крестом на корешке и золотистой надписью "Библия".
   - Полный масонский набор, - негромко сказал Евгений Антитипов, когда вся компания после окончания поминок вошла в Борину комнату, чтобы впервые осмотреть его жилище. А в начале мать горбатого музыканта - седая сухонькая старушка в чёрном платке - всячески отговаривала друзей от посещения комнаты умершего сына, ссылаясь на беспорядок, якобы царящий в ней. Но собравшиеся настояли на своём, и вот для них открылась вторая тайная жизнь Бориса Гаврилина, о которой он так жутко проговорился в последний вечер своей жизни. Понятной стала и привязанность к длинному плащу - накидке, и к чёрной полумаске, которую он всегда держал в своём кармане, но надеть не решался, понимая её несуразное сочетание с тёмными очками. Надел он полумаску перед смертью. Так и повесился в ней и плаще, до конца не изменив масонским символам.
   Возле окна притулился старенький обшарпанный письменный стол. Его украшала лампа под зелённым абажуром, "одноместный", обляпанный парафином подсвечник без свечи ( Олегу почему-то вдруг вспомнился тот огарочек свечи в беседке) и допотопный чернильный прибор с обгрызанным гусиным пером на подставке. В центре стола лежала общая тетрадь в чёрной дерматиновой обложке. О ней Олег знал из предсмертной Бориной записки. Он подошёл к столу и раскрыл тетрадь. На первой странице бледными разбавленными чернилами и явно гусиным пером было нацарапано: "Масонский заговор" и чуть ниже: "записки магистра Ложи Гавриила". Следующая страница, исписанная резким угловатым почерком Бориса, начиналась со слов: "Заседание масонской ложи "Великий русский северо-восток" задерживалось"... *
   ***
   Свечи горели на столе. Недопитое тёмное вино застыло в бокалах, бордово отражаясь переливом свечных огней. Ночной тихий дом Петра Ивановича Викулина наполняла грустная гитарная мелодия. Пальцы Евгения Антитипова блуждали по тонким лучикам струн большой красивой акустической гитары, которую Евгений и Маша привезли из Москвы. Они одолжили её у аккомпаниатора в театре, где Евгений работал художником декоратором. Очевидно, тот же самый театральный музыкант научил Антитипова основам игры на гитаре: ведь насколько было известно его старым провинциальным друзьям, подобных талантов за ним никогда не водилось.
   За столом царило молчание. Все слушали. Слушали песню, что тихо, соединяясь в одно целое с мелодией, пела Маша:
   - Сырая шахта тьмы.
   На двух верёвках лифт -
   В подземный Лабиринт
   Все унесёмся мы.
   И будет тот полёт
   Прекрасен и высок.
   И ангел запоёт,
   Срывая голосок.
   Об умерших певцах,
   Об их пути простом,
   Благословляя прах
   Серебряным крестом.
   Мы унесёмся вниз,
   Мы устремимся ввысь,
   Пройдя с трудом карниз
   С названьем кратким "жизнь".
   Вниз тело упадёт:
   У каждого свой срок.
   Но душу в Небе ждёт
   Всемилостивый Бог.
   Тихий голос смолк. Гитара тоже стихла, оставив в полутёмной комнате на несколько мгновений отголосок своей последней ноты. Две свечи на столе возле фотографии Бориса Гаврилина горели ровно, изредка потрескивая и проливая по своим гладким телам тягучие капли горячих парафиновых слёз. Искоса посмотрев на сидящую рядом Веру, Олег заметил слезинку, медленно стекающую по щеке. Почувствовав взгляд своего друга, девушка, словно стесняясь, смахнула капельку быстрым движением руки.
   - Прочти его последнее письмо, - вдруг как-то странно повысив голос, сказал Антитипов, обращаясь к Олегу. Олег вопросительно посмотрел на Евгения.
   - Прочти, прочти, - повторил тот. - Не все с ним знакомы. Особенно со второй частью.
   Олег достал из нагрудного кармана своей джинсовой куртки сложенный вчетверо тетрадный листок. Тот самый, приколотый кухонным ножом к полу беседки рядом с догорающим огарком свечи и висящим над ним телом в чёрном плаще - накидке. Пальцы молодого поэта развернули листок. Наклонив его под тусклый мигающий свет, Олег внезапно осевшим хрипловатым голосом стал читать, часто останавливаясь, сбиваясь и разбирая слова, потому что почерк у Бориса и без того достаточно корявый, после болезни приобрёл почти полный разрыв со славянской письменностью. Многие русские буквы Борис заменил на латинские, и Олегу с трудом давался такой синтез, исполненный к тому же тупым гусиным пером и бледными чернилами. Письмо начиналось с обращения к "Членам масонской ложи "Великий русский северо-восток": "Я ухожу. Ухожу добровольно, без какого-либо принуждения со стороны. Я оставляю вам мои "Записки", моё "Завещание", мою последнюю просьбу и мою Музыку. Я завещаю похоронить моё тело на старом кладбище Голой Горы рядом с могилой предков моего друга - Мастера Ложи Евгения Антитипова. Мою гитару прошу положить со мною в гроб. Старинную книгу масонов, - Библию и мои "Записки" в черной тетради на письменном столе я завещаю нашей Великой Ложе. Пусть дух мщения за поруганную Честь и Достоинство не ослабевает в ваших сердцах. Я же отомщу своему злейшему врагу Блюменталю, а после совершения Мести уйду добровольно в Иной Мир, спев вам свою Последнюю Песню, сочинённую в замке, где меня насильно держали Упыри и Оборотни, желая, чтобы я "излечился" от Прозрения Истины. Да пусть же она пребывает с вами!
   Теперь моя Просьба! Я прошу исполнить её, даже если она покажется вам странной! Чтобы мой дух на Небесах возрадовался, прошу на девятый день после моего Ухода совершить общий Акт Соединения со своими женщинами с зачатием плодов Высшей Любви. В детях, родившихся после этого Акта, вольётся частичка моей нетленной души, и я буду рядом с вами ещё долгие годы. Совершится это, если вы любили меня?! Прощайте и здравствуйте! Ухожу и возвращаюсь! Магистр масонской ложи "Великий русский северо-восток" Гавриил /Борис/".
   Несколько минут все молчали, словно "переваривали" услышанное. Наконец молчание нарушил Артур Горжетский:
   - Да, - произнёс он с задумчивой бесцеремонностью, - масон наш загнул со своей последней просьбой...
   - Он что нам, "групповичок" предлагает устроить, наподобие того, в "погорелой избушке", - усмехнулся Оскар Юдкевич.
   - Но ведь последняя просьба покойного, словно закон, - подал голос Михаил Шухровской, сидящий за столом рядом со своей женой Лизой.
   - Вот так ситуация, - проговорил Евгений Антитипов, - может быть спросим мнение наших дам?
   - Я против, - твёрдо и мрачно сказала Люба, поглядев на Артура.
   Остальные не сказали ни слова, потупив взгляды. И тут со своего места поднялась Маша. Олег заметил, как огонь двух поминальных свечей на секунду-другую отразился в её больших серых глазах и словно поджёг в глубине какое-то другое внутреннее пламя.
   - Сёстры, - тихо, но решительно воскликнула она, - ничего греховодного мы не совершим. Мы ведь отдадимся своим любимым и родим от них детей. А что это будет сделано вместе, в одной комнате - ничего страшного. Не смотрите на другие пары, если стесняетесь! Общая энергия Любви соединится с нами в один поток. Мы поплывём по нему, не замечая окружающего. Мы совершим не распутство, не прелюбодеяние. Мы совершим Великий Акт, как правильно написал Борис. Акт, который должен закончиться Рождением наших детей. И это будет наше Общее высшее Счастье!
   И, повернувшись к своему мужу, Маша добавила, глядя в его глаза:
   - Ведь ты хотел второго ребёнка?! Есть реальная возможность...
   Антитипов смотрел на жену с изумлением. А она, как нырнувший с головой в ледяную воду пловец, так же решительным тоном проговорила:
   - Лиза, Вера, Надя, Люба! Идёмте за мной!
   И все молодые женщины одна за другой поднялись из-за стола и двинулись вслед за Машей в ванную. Задержалась только одна Люба, но Артур молча подтолкнул её в спину, и она, оставив его жест, как ни странно, без обычного ответа, покорно скрылась за дверью.
   - Вот это номер! - пробормотал обалдевший Оскар. - Что же они сейчас голышом объявятся?
   - Вполне возможно, - Антитипов, видно, стал приходить в себя от изумления.
   - Ну, делать нечего, господа масоны, - сказал Артур, - Дамы взяли бразды правления в свои руки. Так что давайте по бокалу нашего бургундского "Солнцедара" для храбрости и приступим к выполнению своих мужских обязанностей.
   Подушки и одеяла нашлись в платяном шкафу. И тех и других оказалось ровно пять, словно кто-то специально спрятал их там, предчувствуя подобный поворот событий. Друзья вопросительно поглядели на Олега. Тот отвернулся, словно не заметив этого общего взгляда.
   Дверь открылась, и Маша вошла в комнату. Из уст Евгения за спиной Олега раздался вздох облегчения. На Маше была надета комбинация, за которой всё же чувствовалось присутствие обнажённого тела. В таких же "пляжных ансамблях" появились и другие участники Акта. И только одна Люба не пожелала снять мини-юбку со своих шикарных бёдер.
   Маша подошла к Евгению, обняла его за шею и крепко поцеловала в губы. Антитипов прижал жену к себе, и они плавно опустились на разостланное на полу одеяло. Надя подбежала к Оскару и словно прыгнула к нему в объятия. Пара упала на подушку и завозилась в дальнем полутёмном углу. Рядом деловито располагались, обходясь без поцелуев и объятий, Лиза и Михаил. Артур же сам подошёл к стоящей неподвижно Любе и стал молча стаскивать с неё через голову мини-юбку.
   Олег и Вера одновременно двинулись навстречу друг другу. Вера была в знакомой Олегу короткой чёрной комбинации с распущенными по плечам золотистыми, в отблеске горящих свеч, волосами. Их руки соединились, пальцы сплелись. Вера закрыла глаза, приоткрыв губы, ожидая поцелуя. Олег поцеловал девушку, прижался к ней, почувствовав под комбинацией два тугих податливых мячика грудей. Сам он оставался в джинсах и майке, не решившись раздеться, как и остальные его приятели, до прихода подруг. Он почувствовал, как пальцы Веры расстёгивают молнию на его джинсах, как те сползают вниз. Сладостно раскинув ноги, девушка привлекла Олега к себе, направила его торопливое движение в нужное место и ласково утробно застонала, помогая движением упругих бёдер найти общий ритм сексуального единения. Олег часто чувствовал это единение в объятиях Веры. Она каким-то женским чутьём угадывала все его внутренние ощущения и могла замереть вместе с ним, когда "подплывал" преждевременный оргазм, могла нужным словом и нежными движениями рук заново воспалить уходящую страсть, да так, что потом сама насыщалась до изнеможения его долго неугасающим запалом...
   Вот и сейчас, забыв обо всём, они включились в эту головокружительную круговерть. Верина комбинация уже давно отброшена в сторону, и два нагих юных тела наслаждаются друг другом, сливаясь и отталкиваясь и снова сливаясь в одно целое, имя которому - Бесконечная Жизнь...
   Рядом, по всем сторонам стола происходит тот же процесс, разнообразный в деталях, но единый по существу. Вот Маша и Евгений глубоко стонут в объятиях. Стройные ноги Маши переплетены за спиной Евгения. Комбинация не сброшена, но поднята до подбородка, обнажив круглую грудь и узкую талию, за которую обнимает её муж, размеренно двигаясь под сплетёнными женскими ногами.
   Вот в углу, ухватившись за трубу отопительной батареи, стоит на коленях Надя. Оскар быстрыми, короткими толчками проникает в неё. Девушка отвечает встречными толчками длинных, немного худых бёдер. Оба вскрикивают также коротко и голосисто.
   Вот Лиза и Михаил по-супружески расположились боком. Огромный пенис Михаила мощным поршнем движется во влажном лоне жены. Та, закатив глаза, со сладостной болью охает после каждого "рабочего захода".
   А вот, оседлав сверху Артура, кажется, вошла в раж Люба. Она качает своего приятеля, потрясая большими круглыми ягодицами и молча, сосредоточено пыхтя. На лице лежащего на спине Артура выражение безропотной покорности судьбе. Он отрешённо смотрит в потолок, только иногда вздрагивая от особо интенсивных качков своей "секс-бомбы".
   Первыми закончили Надя и Оскар. Их общий короткий, но громкий крик внёс своеобразный диссонанс в установившийся звуковой режим. Через несколько минут любовники выскочили в коридор. В ванной комнате зашумела вода. Почти следом завершилось "родео" Любы и Артура. Артур что-то замычал, а Люба словно бы выдохнула из своих широких грудей весь воздух, который там скопился.
   Маша под Евгением забилась в сладостных конвульсиях, на что её муж ответил низким, протяжным, горловым звуком. Рядом, перестав охать, радостно заплакала навзрыд Лиза под звериный рык Михаила.
   - Я хочу,- тихо прошептала на ух Олегу Вера в промежутке между двумя стонами. Олег знал, что делать. Он увеличил интенсивность своих движений. - Ещё, ещё, ещё, - бормотала в полузабытьи Вера, двигаясь навстречу и распаляя себя до критической точки. И вот эта точка как будто вспыхнула в мозгу у Олега. Он мысленно слил её со своей, светящейся ярким пламенем. Два огня соединились в один бушующий поток. Он бурной горячей волной залил голову, руки, ноги - всё трепещущее тело и, прорвав возведённые сознанием дамбы, обрушился вниз, в глубину, кипящим, пенящимся водопадом, и забился в узких стенках мягкого ущелья, которое поглотило водопад в своём клокочущем пещерном озере. Две стихии соединились, растворяясь одна в другой. Но живительные струи мужского водопада светлыми каплями всё же достигли самых дальних таинственных глубин, но только одна, всего лишь одна нашла тот распускающийся ежемесячно на самом дне прекрасный цветок и проникла внутрь. Лепестки закрылись. Великое Деяние Природы совершилось вновь...
   
   Конец I части.
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   п последний вечер своей жизни.и вот для них открылась вторая тайная жизнь Бориса Гаврилина, о которой он так жутко проговорился
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   ЧАСТЬ II
   "СВОБОДА И СОЛНЦЕ"
   ГЛАВА I
   
   "Они ворвались в городской отдел внутренних дел в три часа ночи. Сержант, кимаривший на скамеечке возле хода, не успел спросонья ничего сообразить, как был связан по рукам и ногам крепкой бельевой верёвкой. Дежурный и его помощник, неосмотрительно оставившие дверь за перегородку не запертой, под угрозой больших, острых мясницких ножей безропотно позволили привязать себя к стульям и отдали налётчикам ключи от оружейной комнаты. Пятеро, с ножами, в полумасках, укутанные в длинные чёрные плащи - накидки, действовали быстро, слаженно, умело. Сигнализация, ведущая в отдел охраны, отключена. Дверь в "оружейку" открыта за одну минуту: автоматы, пистолеты, патроны, каски извлечены наружу. Спрятавшиеся было в одну из пустых камер два контролёра КПЗ вытащены под свет люминесцентных ламп в дежурное отделение. Блюстители порядка разделись, отдав свою форму налётчикам, и также покорно отправились на отсидку в камеру. На переодевание и камуфляж также потрачены считанные минуты. Списки адресов сотрудников отдела в столе у дежурного. Тут же ключи от оперативных "чёрных воронков". Двое из переодетых полумасок выбегают во двор. "Воронки" заводятся с пол-оборота. Телефоны отключены, здание отдела заперто на большой висячий замок. Машины с вооружёнными заговорщиками несутся по тёмным улицам спящего городка. Сонных сотрудников хватают по одному, врываясь в квартиры и вытаскивая их из постелей. Жён и детей связывают и затыкают им рты, квартиры закрывают снаружи. Вот оба "воронка" забиты, как бочки сельдью. Делается рейс до горотдела. Полуголых сотрудников распихивают по камерам. Шесть часов утра. Теперь наступила очередь партийного руководства... Те нежатся в постелях дольше остальных.
   Первый секретарь городского комитета партии Упырей попытался было поваляться в ногах у вошедших в его шикарную квартиру людей в форме и чёрных полумасках, выпрашивая прощение. Но удар автоматного приклада заставил его вскочить и покорно последовать до стоящего перед подъездом "воронка".
   Представитель ордена "Щитомеченосцев" попытался выхватить из-под подушки пистолет, но был связан по рукам и ногам. Остальные партийные и хозяйственные работники сопротивления не оказали. Всех их заперли в камерах.
   В девять часов утра в помещение местного радиотелецентра вошли шесть человек в полумасках с автоматами, во главе с невооружённым стариком в очках и шляпе. Они ворвались в ретрансляционную студию, и старик, под угрозой оружия, потребовал прямого эфира на весь Мир. Эфир был предоставлен незамедлительно. В девять часов пятнадцать минут на телевизионных экранах появилось лицо старика. Он откашлялся и по бумажке прочитал "Обращение к гражданам Великой Страны". Это обращение слышали и видели во многих странах мира. Оно взволновало всю планету. Оно заставило чаще биться сердца. Оно гласило:
   "Граждане Великой Страны! Почти шестьдесят лет назад власть на наших необъятных просторах незаконно, путём переворота захватила циничная банда авантюристов, именовавшая себя революционерами. На самом деле это были загримированные под людей Вампиры, Вурдалаки и Упыри. Их обуревала жажда упиться человеческой кровью. Обманув свои будущие жертвы сладкими обещаниями "свободы, равенства, братства, мира и любви". Упыри стали уничтожать неугодных им, назвав это беспощадное уничтожение "классовой борьбой". Под этим беззастенчивым лозунгом расстреливались и гноились в тюрьмах и лагерях миллионы лучших представителей нашей нации. Их тайно убивали выстрелами в затылок. Тайно арестовывая по ночам и вывозя для расстрела в глухие лесистые места. Дело уничтожения лучших людей страны было поставлено на конвейер. Никому из остающихся в живых и в относительной свободе передвижения не гарантировалась неприкосновенность. Каждый из народа мог стать в одночасье "врагом народа". Его могли забрать по доносу затаившего злобу соседа по квартире или просто по "разнарядке из столицы". И человек бесследно исчезал в бесчисленной системе концентрационных лагерей, опутавшей колючей проволокой всю страну. Упыри пили кровь людей, высасывали из них последние жизненные соки, а сами от этого становились мордастыми от переизбытка чужой крови.
   Когда наконец-то сдох Верховный Упырь - лучший ученик и продолжатель дела Главного теоретика и первого практика Упыризма, его соратники решили слегка разбавить сладким молочком лицемерия густой поток человеческой крови, залившей страну. Они заявили, что осуждают прошлое кровопийство и переходят на "добровольное донорство". Но как только некоторые из граждан попытались публично заявить о своих неотъемлемых правах, как тут же машина насилия, возглавляемая орденом "Щитомеченосцев", начала так же беспощадно хватать и репрессировать недовольных строем. Их сажали не только в тюрьмы и лагеря. Объявляя их сумасшедшими, насильно заключали в психиатрические больницы, где садисты в белых халатах, изменившие святой клятве Гиппократа, закалывали провинившихся запрещёнными препаратами, под действием которых люди превращались в полных невменяемых идиотов. Большинство населения страны смирилось со своим рабским существованием. И другой жизни уже себе не представляло...
   Но нашлась группа смельчаков, которая не испугалась беспощадных расправ кровожадных Упырей. Организовав тайное общество и взяв на вооружение высокие идеи масонского Братства, они поставили своей задачей освобождение нашей страны от пут и кандалов Упыризма. И вот сегодня члены масонской ложи "Великий русский северо-восток" захватили государственную власть в этом маленьком городке в центре Среднерусской возвышенности. Все местные органы управления низложены. Средства массовой информации находятся в наших руках. Мы объявляем город и окрестности "Свободной республикой солнца". Я, Викулин Петр Иванович, назначен президентом этой республики. Мы призываем граждан окрестных городов, областей и краёв присоединиться к нашей свободной от рабства и угнетения республике. Мы также призываем Организацию Объединённых Наций оказать нам всемерное, вплоть до военной помощи, содействие, чтобы островок истинной Свободы, равенства, братства не поглотило кровавое море Вампирской империи. Граждане Великой Страны! Дело освобождения народов нашего многонационального государства от Диктатуры Упырей в ваших руках!"
   К полудню на сторону восставших перешёл местный воинский гарнизон. командир части был назначен министром обороны новой независимой республики. Солдаты на бронетранспортёрах перекрыли все дороги ведущие в город. Обнародованы первые указы президента СРС П.И.Викулина. пахотные угодия вокруг города безвозмездно отдаются желающим трудиться на них. Заводы и фабрики передаются в пользование коллективам на правах собственности. деятельность партии кровососов на территории республики запрещается, а её организованные структуры расформировываются. Объявляется набор в республиканскую гвардию для защиты рубежей от посягательств Вампирской империи. Граждан свободной республики Солнца призывают на митинг, который состоится в семь часов вечера на центральной площади.
   На митинг собралось почти всё взрослое население города и его окрестностей. Окружённый четырьмя автоматчиками в полумасках и чёрных плащах - накидках на балкон бывшего горкома партии вышел Петр Иванович Викулин. Собравшиеся на площади встретили его появление продолжительными аплодисментами.
   - Граждане Свободной республики Солнца! - обратился к ним Президент. - Сегодня произошло событие, которое впишется золотыми буквами в историю не только нашей страны, но и всего человечества. В самом центре государства тирании и насилия, возник крошечный, похожий на зародыш, клочок земли, где отменены бандитские законы, правившие нашей жизнью шестьдесят беспросветных лет. Мы жили во тьме, мы жили в страхе. Мы боялись друг друга, мы боялись ночного стука в дверь, мы боялись открыто говорить и даже думать. Страх стал частью нашего существования. Он проник даже на генетический уровень - наши дети рождались с этим страхом. Все эти годы нами правили не люди. Нами правили кровожадные Вампиры, сосавшие наши жизненные соки. Но один сегодняшний день изменил это беспросветное существование. В маленьком городе, который кажется едва заметной песчинкой на карте необъятной страны, к власти пришли люди, чьими жизненными помыслами стало освобождение великого народа от рабских цепей, сковавших шесть десятилетий назад могучее государство. Мы поставили своей целью восстановить могущество нашей державы. Но не то могущество, когда понаделано множество атомных бомб, ракет, танков и самолётов. И в соседних странах жители со страхом ложатся спать, ожидая внезапной атомной бомбардировки и танкового вторжения. Могущество нашего нового государства будет основываться на всеобщей истинной свободе, равенстве перед законом и великом искреннем братстве, записанном на скрижалях первых тайных организаций, имеемых "масонскими ложами". О масонском "Братстве вольных каменщиков" ходят различные противоречивые слухи. Многие обвинения бросаются в адрес этого общества. И самое главное из них: в тайном Заговоре против человечества. И я вам признаюсь - такой заговор существует! Только он направлен не против человечества, а против человеконенавистнических обществ, где людей превращают в безропотное послушное стадо, готовое по велению "хозяев жизни" пойти на бойню, чтобы своим мясом, своей кровью насыщать их ненасытные утробы.
   Наша масонская ложа "Великий русский северо-восток" участвовала в Заговоре против правления здешних Упырей. Наш Заговор увенчался успехом. "Создание царства Божьего на Земле" - вот конечная цель Великого Заговора Всемирной масонской ложи. Мы всего лишь малая часть Вселенской Идеи Равенства перед Всевышним. Мы вступили на этот путь сознательно, и призываем вас всех, присоединиться к формированию прекрасного здания Свободы, Равенства, Братства! Вложите свой камень в строительство Царства Справедливости. И как из крохотного зародыша появляется сильный и разумный Человек, так из нашей маленькой Свободной республики Солнца разовьётся могучее государство Добра и Мира.
   - Истина с нами! - громко через микрофон провозгласил Президент.
   - Истина с нами! - как эхо отозвалась многоголосая площадь.
   - Сбросим же на землю символы нашего былого порабощения - кровавый флаг диктатуры Упырей и статую главного Вурдалака, оскверняющую наш свободный от рабства город! - воскликнул Президент.
   Красный флаг над главным городским зданием опал, свернулся и, сорванный сильной рукой кровавым сгустком плюхнулся под ноги собравшихся на площади.
   И почти тут же на флагштоке взвилось совсем другое знамя. Оно затрепетало по ветру трёхрядьем бело-сине-красных полос, а на угловом лазоревого цвета киже пристальным золотистым глазом смотрело яркое полуденное солнце, отразившее в своих шёлковых нитях закатный блеск настоящего светила, спускавшегося за горизонт, отмеряя окончание первого дня Свободы.
   На площадь, мягко разводя толпу, вполз тяжёлый бронетранспортёр. Он подъехал вплотную к постаменту Памятника. Двое солдат выскочили из урчащего нутра, прихватив с собой длинные и прочные тросы. Петельные концы набросились на бронзовую статую, другие скреплены бронетранспортёром. Мотор взревел. Трос натянулся. Статуя главного Вурдалака с вытянутой вперёд рукой рухнула на асфальт. Бронзовая рука согнулась от удара в пионерском приветствии, а плохо припаянная, после давнишнего попадания молнии, голова снова отлетела и покатилась под постамент, вращая бельмами косых глаз и тряся козлиной бородой.
   Над площадью раздался вздох. Вздох радостного облегчения, словно не бронзовый идол был сброшен на землю, а многолетняя тяжёлая ноша упала с тел и душ жителей города.
   
   
   ***
   Ночной праздничный бал на площади под аккомпанемент ансамбля в чёрных масках и плащах был в самом разгаре, когда в тёмном небе послышался грозный гул десятков авиационных моторов. К городу приближалась эскадрилья тяжёлых самолётов. Музыка мгновенно смолкла, и собравшиеся на площади молодые люди стали тревожно вглядываться в звёздное небо, следя, как на фоне неподвижных и далёких светил двигались мерцающие красные и зелёные звёзды. В поднебесье стоял рёв летающих громадин.
   Самолёты сделали разворот и стали кружиться над городом, словно в поисках посадочной полосы. Но аэродромом новоявленная республика не обладала. И тогда от мерцающих в сполохах направленных на самолёты наземных прожекторов вдруг как чёрные капельки стали отделяться крошечные человеческие фигурки. Фигурки камнем падали в черноту, и через мгновение на том месте вспыхивал белый светлячок парашютного купола. Прилетевшая эскадрилья высаживала десант. В принадлежности десанта, собравшиеся на площади, почти не сомневались. Мимо них, в сторону высадки один за другим, чихая выхлопными трубами, промчались с десяток БТРов, битком набитых солдатами местной части при полном боевом вооружении. У солдат лица были сосредоточены и угрюмы.
   Несколько долгих и томительных минут люди прислушивались, ожидая услышать начинающуюся перестрелку между нападавшими и обороняющимися. Но выстрелов, как ни странно, не услышал никто. Только один раз в тёмное небо взлетела яркая белая ракета. И снова тишина, мучительная и тягучая. И только примерно через час гул возвращающихся бронетранспортёров снова вошёл в сердца страхом неизвестности. Боя не состоялось. Значит, десантники с улетевших самолётов и городские солдаты возвращаются вместе. Они договорились. Они едут назад, чтобы расправиться с восстанием. Свободная республика Солнца просуществовала меньше суток...
   Президент и пятеро его помощников в масках, только что сменившие музыкальные инструменты на автоматы, молчаливой группой стояли на балконе. Они не убегали, они молча ждали развязки.
   И развязка наступила. На площадь выехала колонна бронемашин, покрашенных в белый цвет. Над головной машиной в свете уличных фонарей трепетал голубой флаг с изображением земного шара. И каски на солдатах, сидящих в бронемашинах, тоже сияли нетленной голубизной. Две синие буквы на белых бортах "UN" мгновенно разрядили напряжённую атмосферу на площади.
   Замершая площадь вдруг прорвалась ярким фонтаном восторга, криками "Ура!". Вверх полетели фуражки, куртки и даже пустые бутылки. Толпа бросилась к бронемашинам. Солдат в голубых касках обнимали, целовали, /особенно старались девушки/. Парни же пожимали руки, совали свои дешёвые сигареты, кое-где даже пытались напоить миротворцев портвейном "Кавказ" - бордово-бурой жидкостью с вонючим денатуратным запахом. Мгновенно опустела центральная городская клумба - белые бронемашины покрылись охапками маргариток и вездесущих одуванчиков. Ооновские солдаты смущённо улыбались и также раздаривали свои запасы сигарет, кока-колы и жевательной резинки.
   Братание прекратилось только тогда, когда оказавшиеся в хвосте колонны городские БТРы подрулили вплотную к облепившей иностранцев толпе молодёжи. Большинство молодых людей смотрело на солдат в голубых касках как на пришельцев с Марса. В сущности, так оно и было. Кто из нас встречался в своей жизни с иностранцами? Считанные единицы, да и то, в основном, приближённые к Упырям могли попасть за границу после долгой тщательной проверки. А простой народ из маленького провинциального городка видел "закардонных жителей" только по телевизору в передаче "Их нравы".
   Не потерявшие дисциплины местные солдаты во главе с молодым лейтенантом мягко, но настойчиво стали оттеснять ликующую молодёжь от белых бронемашин. Боковая дверца одной из них открылась и на площадь вступили, судя по выправке и выражениям на лицах, несколько высоких миротворческих чинов. По образованному из республиканских солдат коридору, осыпаемому цветами, представители Организации Объединённых Наций последовали в здание президентского дворца, Свободной республики Солнца. Президент встретил их в окружении пятерых молодых, по виду, людей в чёрных полумасках и длинных плащах - накидках. Автоматы Калашникова лежали перед ними на столе заседаний в кабинете бывшего первого секретаря горкома, где теперь обосновался Президент СРС Петр Иванович Викулин.
   Представители ООН, войдя в кабинет, вручили Президенту свои верительные грамоты и дневное Постановление Совета Безопасности Организации Объединённых Наций, где принято решение оказать гуманитарную и военную помощь молодой республике, сбросившей иго тоталитаризма. Отныне территория Свободной республики Солнца находится под эгидой Совета Безопасности ООН и имеет там своё представительство...
   ... Город ликовал всю ночь. И этой же ночью решалась судьба бывших правителей и их приспешников. Пока представители ООН мирно спали в спецномерах единственной городской гостиницы, в окнах президентского кабинета свет не потухал ни на минуту. Президент и пятеро в масках проводили тайное заседание масонской ложи " Великий русский северо-восток". Голоса разделились. Трое, в том числе и Президент, стояли за освобождение всех сидящих в КПЗ отдела внутренних дел, трое других - за их немедленную ликвидацию.
   - Это не гуманно! - уверял непримиримую троицу Петр Иванович. - Нельзя расстреливать безоружных людей только за то, что они пошли по пути зла.
   - А что они делали шестьдесят лет с народом? Сколько они заморили голодом, расстреляли тайно во рвах, сколько посадили в лагеря, сколько в "психушки"!? Неужели мы должны им простить эти преступления, перед которыми даже фашистские "подвиги" выглядят детским озорством?
   - Но разве можем мы применять их методы насилия и тайных убийств? Кодекс масонской ложи запрещает расправы над политическими противниками. Месть несовместима с высокими идеалами Братства. Если мы устроим резню, мы превратимся в тех же самых Упырей, власть которых мы свергли с таким трудом.
   - А вдруг, несмотря на помощь ООН, Упыри всё же решатся на штурм нашей цитадели. Ведь разгромить нас им сейчас не представляет никакого труда. Просто удивительно, почему они ещё медлят? Неужели боятся батальона голубых касок и международных осложнений? Ведь, собственно, это их внутреннее дело. Они не постеснялись подавить восстание в Берлине в 1953 году, затопить в крови Венгерскую революцию, задушить Пражскую весну в 1968. с нами они расправятся за одни сутки и, уж поверьте, всех нас расстреляют без всякой жалости. А наш гуманизм они примут за слабость и малодушие. Они ведь понимают только язык силы. Нужно показать им, что мы сильны, и отступать, не намерены. Расстрелять этих секретарей, а трупы повесить на городских фонарях на всеобщее обозрение! Чтобы другим неповадно было!
   - Этой казнью мы только разозлим сидящих в столице Вурдалаков. Их тоталитарная пропагандистская машина настроит против нас всё население страны. Да и наши международные союзники тут же отвернутся от нас и откажут в помощи. Вот тогда расправа будет неминуема. А сейчас у нас есть хоть мизерный, но шанс показать всему народу Великий светоч гуманных Идей Братства вольных каменщиков. Мы должны построить светлое Здание Добра и Справедливости и постараться, чтобы на фундамент этого Здания не упала не только слезинка ребёнка, о которой говорил Достоевский, но даже капля крови секретаря Партии Кровососов, сосущей народные соки шесть десятилетий подряд...
   ... Поутру два "ооновских" бронетранспортёра, мягко урча моторами, затряслись по избитой колдобинами дороге, ведущей на Голую Гору. Они свернули в старый, запущенный парк, проехали по аллее и остановились возле полуразрушенной ограды графской усыпальницы. Белоснежные двери бронемашины открылись и представительная делегация, охраняемая автоматчиками в голубых касках, пробираясь через заросли чертополоха, вступила на территорию заброшенного кладбища. Иностранные офицеры с экзотическим любопытством взирали на старинные могилы, на загаженную с ободранным куполом часовню - усыпальницу, где почти два столетия находили свой, казалось бы, вечный покой представители семейства графов Добринских. Но власть бесовских Упырей разграбила тихую обитель мира и блаженства. Власть эта молилась "золотому тельцу". Она грабила церкви, монастыри, усыпальницы. Гробы были вскрыты. Все ценности растасканы, а бренные останки графской семьи брошены в одну общую яму. Лишь тело последней графской дочери Анны оказалось в отдельной могиле вместе со своим незаконным мужем - священником местной Спасо-Преображенской церкви отцом Николаем, убитым в день разграбления храма и усыпальницы.*
   Теперь их внук, закутанный в плащ - накидку и с печальным лицом, прикрытым полумаской, стоял в окружении своих соратников, ооновских солдат и офицеров, рядом с Президентом Свободной республики Солнца, возле покосившегося креста, положив букет осенних цветов на могильный холмик.
   Петр Иванович Викулин тоже опустился на колено перед могилой и положил в изголовье букетик хризантем.
   - Спи спокойно, сестра, - услышал стоящий рядом внук священника.
   - Сестра? - удивился услышанному молодой масон, - в каком это смысле, Президент?
   - В прямом. Здесь, под этим крестом, лежит моя родная сестра - Анна Ивановна Добринская.
   - Так, выходит, вы - граф? Последний граф - Петр Добринский, следы которого затерялись?! И вы... вы мой... двоюродный дед?!
   - Выходит, так... ты - мой внук! Я был младшим в семье. Когда произошёл осенний переворот Упырей, я учился в столице в кадетско-медицинском корпусе, где готовили будущих военных врачей. Корпус расформировали, добраться до своих я не смог, скитался по объятой гражданской войной стране. А после её окончания сумел поменять фамилию. Увы, за маленькую справку, где меня назвали Викулиным, я отдал свою последнюю драгоценность - фамильный перстень. Но тогда эта справка стоила дороже перстня с изумрудом. Я поступил в медицинский институт, окончил его и в конце тридцатых годов был призван в армию. Остальное ты знаешь из моих рассказов и записей в "Дневнике". Я давно хотел посетить своё родовое имение и преклонить колени перед останками предков и моей старшей сестры Анны. Сегодня моё желание исполнилось. Я наконец-то обрёл друзей, единомышленников, и самое главное, тебя, мой внук Евгений.
   И Президент, встав с колена, обнял Евгения Антитипова...
   *См.повесть "Прокрустово ложе".
   ... Перед входом в церковь - музей в русской расписной рубашке, в полосатых опорках и лаптях, держа на вытянутых руках огромный каравай, увенчанный деревянной солонкой, стоял директор музея угольного бассейна Владлен Анатасович Врыжин. Он мило, слегка подобострастно улыбался представителям новой власти, предлагая откушать "хлеб-соль".
   Президент и его команда откушать не соизволили, предоставив возможность совершить этот обряд иностранным офицерам. Те, смущаясь, отломили по кусочку и, макнув в солонку, с трудом проглотили отломанное. Петр Иванович, подойдя к открытым настежь дверям, чуть дрожащей рукой положил крестное знамение. То же сделали его соратники в чёрных полумасках. Все шестеро, а следом за ними и остальные, кроме солдат, оставшихся у входа, вошли в прохладное церковное здание. И были несказанно удивлены, особенно молодые масоны, знавшие с детства музейный интерьер. Вместо привычных стендов, диаграмм социалистического соревнования шахтёров, вместо врубовой машины, вместо россыпей каменного угля и пробитых фашистских касок, повсюду на стенах висели иконы, множество икон. Такого, признаться, не ожидал никто. Все в восхищённом изумлении остановились, оглядываясь по сторонам. И тут в центре внимания появился хлебосольный Врыжин.
   - Это я сохранил их от поругания, берёг в специальном тайнике долгие годы, а вчера вечером выбросил весь хлам и повесил иконы. Рад возвращению, Ваше сиятельство!
   И Владлен Анатасович Врыжин вытянулся во фрунт перед Президентом. Тот изумлённо посмотрел на лысого с мефистофелевской бородкой мужика в лаптях, стоящего по стойке "смирно".
   - Как вы обо мне узнали?
   - Я историк, Ваше сиятельство, а в музее сохранилась родословная семейства графов Добринских и церковные метрики с указанием даты рождения младшего сына Петра, считавшегося пропавшим без вести. Меня всегда интересовала личность последнего из рода Добринских. Я наводил кое-какие справки, и мн стало известно, что после революции Петр поменял фамилию. Ваше довоенное и послевоенное прошлое мне тоже хорошо известны. Когда вы приехали в наш город, я тайно вместе со своей школьной подругой Эльвирой следил за вашими перемещениями, вашими тайными встречами и беседами с присутствующей здесь молодёжью. Но параллельно за вами следила и другая организация, которая подозревала и, как сейчас выяснилось, не напрасно в заговоре с целью захвата власти в нашем городе. Я притворился их помощником, чтобы узнать, когда они собираются арестовать вашу масонскую ложу, и заранее вас предупредить. Но вы опередили своих соперников ровно на сутки. Примите мои поздравления. Ваше сиятельство, в связи с назначением Вас на высокий пост Президента Свободной республики Солнца! Позвольте познакомить Вас со своей соратницей по тайному сопротивлению безбожной власти Эльвирой Амадеевной Продохо.
   И тут же из-за стенного проёма на всеобщее обозрение выплыла нарумяненная баба средних лет в длинном расшитом сарафане и высоком кокошнике, в которой с трудом можно было узнать недавнюю яростную пионерскую вожатую. Баба, взмахнув рукой, отвесила низкий, до земли поклон Петру Ивановичу и, кряхтя, с трудом разогнувшись, заголосила, подвывая:
   - С возвращением, батюшка! Благодетель! Кормилец ты наш! - и снова, согнувшись в поклоне, попыталась поцеловать сиятельную длань. Руку Петр Иванович отдёрнул и брезгливо отшатнулся от размалёванной под русскую бабу Эльвиры. Но её такое поведение графа не смущало. Она снова с трудом разогнувшись, почему-то вдруг хлопнула два раза в ладоши. И тут дверь из кабинета директора, смонтированного на месте бывшего алтаря, открылись и на публику чинно в затылок вышло с десяток хорошо подстриженных мальчишей в одинаковых косоворотках, подпоясанных тонкими ремешками. Передовой нёс, высоко подняв, хоругвь с изображением двуглавого орла. Мальчиши ввыстроились в ряд. Русская баба Эльвира взмахнула руками, и стены церкви-музея зазвенели от высоких детских голосов.
   - Боже, царя храни! Сильный, державный!
   Царствуй, наш батюшка, на славу нам!
   Царствуй на страх врагам, царь православный!
   Боже, царя храни!
   Иностранные офицеры приложили по два пальца к своим непокрытым головам. Владлен Анатасович Врыжин стоял на вытяжку и верноподданнически "ел глазами" графа и его окружение. Президент и масоны не знали, как себя вести.
   Детский хор смолк. С минуту в церкви стояла торжественная тишина. И вдруг снаружи, проникая сквозь открытую дверь, сначала еле слышно, а затем, всё явственней нарастая, послышался грозный небесный гул. Повинуясь общему порыву, все собравшиеся гурьбой, не соблюдая субординации, вышли из музейных дверей. Стоящие по краям ооновские солдаты. Задрав головы, смотрели вверх. Чуть в стороне от Голой Горы над городом, бултыхая винтами и громыхая визжащими моторами, зависла эскадрилья больших военных вертолётов с красными звёздами на зелёных боках.
   На лице Врыжина отразился испуг. Он бросился внутрь своего подотчётного учреждения и принялся торопливо срывать развешанные на стенах иконы. Эльвира по-щенячьи взвизгнула и бросилась в директорский кабинет переодеваться. Мальчиши, в которых присутствующие масоны признали неукротимых следопытов, отшвырнув двуглавую хоругвь, поспешно стали вытягивать из карманов пионерские галстуки. Над городом взвилась сигнальная ракета...
   
   
   
   
   ГЛАВА II
   Адриан Васильевич Клещин захлопнул тетрадку в чёрном дерматиновом переплёте, положил её рядом с собой на чистый полированный письменный стол и внимательно, проницательным взглядом посмотрел на сидящего напротив Олега. Он молчал, выдерживая психологическую паузу. Молчал и Олег по вполне естественной причине - его ни о чём не спрашивали. Его привезли два часа назад в "черном воронке", когда мотор того после долгих усилий, в конце концов, завёлся. Его привезли в двухэтажное здание городской прокуратуры, провели по узкому тёмному коридору, стены которого кем-то когда-то красились в мрачный серо-зелёный масляный цвет. Дверь в кабинет с цифрой "13" оказалась чуть-чуть приоткрытой. И всё же милиционер, сопровождающий арестованного, постучал костяшками пальцев в дверной плинтус и, услышав неопределённое "да-да", вошёл в кабинет, оставив Олега одного в пустом коридоре. Несколько минут за закрытой дверью раздавался неясный диалог между милиционером и хозяином кабинета. Хозяин, очевидно, был недоволен затянувшейся задержкой в доставке, милиционер оправдывался, ссылаясь на объективные обстоятельства. Олег запросто мог уйти никем не замеченный, но, естественно, никуда не ушёл, понимая безвыходность своего положения.
   Наконец, мрачный после "прочистки" милиционер снова показался в дверях и вышел в коридор, освобождая путь задержанному. Олег вошёл в кабинет N 13. Тот оказался маленьким, угловым, с двумя окнами, и потому, несмотря на пасмурный зимний день, довольно светлым по сравнению с коридором. За чистым полированным письменным столом сидел уже знакомый Олегу комитетчик Клещин. Он курил сигарету. Единственное украшение стола - пепельница - изобиловала, судя по всему, свежими окурками. В углу возле окна, завешенного жёлтыми шторами, за маленьким столиком сидел ещё один человек в помятом сером костюмчике. Рядом с ним на столике небольшой стопкой лежали бланки протоколов допроса. Человечек крутил в чернильных пальчиках авторучку.
   - Проходите, раздевайтесь, садитесь! - приказным, недовольным тоном бросил Клещин, разглядывая в упор Олега прищуренными оплывшими глазками. По виду ему стукнуло не меньше пятидесяти. А в пятьдесят быть уполномоченным в маленьком районном центре...
   Олег снял шапку, куртку и, повесив их на вешалку, за дверью, сел на отдельно стоящий стул напротив полированного стола.
   - Ну что, займёмся чтением?! - заявил вдруг Клещин и вытащил из ящика стола знакомую общую тетрадь в чёрном дерматиновом переплёте, надел на нос очки. Читал он нудно, без выражения, часто спотыкаясь и останавливаясь, разбирая корявый почерк Бориса Гаврилина.
   Полёт его фантазии: "масонский заговор", захват "масонами" власти, создание "Свободной республики Солнца" с вполне реально существующими людьми в качестве действующих персонажей вызывал какой-то странный двойной ракурс восприятия. Жизнь, благодаря игре воображения покойного Бориса, словно переломилась пополам. И в этих изломах, как в Зазеркалье, отразился мир иллюзорной реальности, где те и другие жизненные ситуации по-своему правдивы и достоверны, несмотря на кажущееся неправдоподобие вымысла "масонского заговорщика"...
   Клещин читал "Записки магистра...", а Олег, знавший текст почти наизусть, попытался силой воли отключиться от содержания, и под монотонно-нудное бубнение гебиста вспомнить накат тех событий, что произошли после общего Акта Соединения на девятый день Бориной смерти...
   Надя и Оскар плескались в ванне слишком долго. Но это обстоятельство не вызвало у других пар никаких иных эмоций, кроме нетерпения. Общий экстаз прошёл, и все немного смущённо поглядывали друг на друга с тайным желанием поскорее разойтись по домам. Наконец чистоплотные влюблённые появились на всеобщее обозрение, и Олег ещё тогда обратил мимолётное внимание на их обоюдное и очень необычное волнение. Особенно бросалось в глаза поведение Оськи. Он слишком часто снимал и снова надевал на свой горбатый нос очки, усердно протирая их перед каждым надеванием нечистым, засморканным носовым платком. Оська очень волновался, но Олегу тогда было не до аналитических размышлений, он жаждал своей очереди поплескаться под душем. Задержки купающихся не становились короче. И когда Вера и Олег зашли в ванную, их снова охватило какое-то буйное желание, а льющаяся из сетки вода только распаляла страсть. Их мокрые тела снова соединились, совершив ещё одно сладостное проникновение, на этот раз совершенно несколько поспешно, учитывая обстановку и ждущих за дверью ванной Евгения и Машу...
   ... Возвращаясь всей гурьбой, провожая домой сначала незамужних девушек, начиная с дальше всех живущей Веры и в конце концов уже в двенадцатом часу ночи Олег и чета Антитиповых подошли к тёмному родительскому бараку, что стоял по соседству от улицы, где проживал молодой поэт. Евгений и Маша поутру уезжали в Москву. Договорились встретиться на сорокадневные поминки Бориса. Антитипов крепко пожал Олегу руку. Маша улыбнулась своей ласковой улыбкой.
   - Передавай привет Петру Ивановичу, - сказал Евгений, - желаю ему выздоровления. Он мужественный человек. - Потом, наклонившись к самому уху, тихо проговорил: - А ведь он, в самом деле, мой дед... Борис не выдумал. Только вот откуда узнал?
   - А кто же тебе самому об этом рассказал?
   - Отец признался, да и Врыжин несколько раз прозрачно намекал, мол, где-то бродит по стране твой двоюродный дедушка - граф. А позавчера, когда пришли с Машей к Петру Ивановичу в больницу, всё открылось окончательно.
   - Ну, что же, прими мои поздравления...
   - Надо бы их с отцом познакомить. Но это уж при следующей встрече. Да, ещё Петр Иванович просил о Бориной матери позаботиться. И удивительно, так просил настойчиво...
   - Конечно, мы её не забудем, как же иначе? А может быть, он и её знает?
   - Всё может быть, - сказал Евгений Антитипов...
   На другой вечер Олег всё же решил почитать "Дневник" Петра Ивановича. Вера готовилась к зачёту в своём техникуме, а у него день был выходной - понедельник. Ни танцев, ни репетиций. Олег открыл ключом входную дверь и прошёл по скрипящим половицам в пустой тёмный дом. Включил свет в большой комнате, где сутки назад происходил "Акт общего соединения". Сейчас почти ничто не напоминало о прошлом вечере. Комната прибрана, стол застелен скатертью, и только фотография Бориса Гаврилина да две оплывшие почти до конца свечки возвращали мысли к прошедшему дню.
   Олег вошёл в комнату Петра Ивановича, сел за письменный стол, выдвинул ящик стола, затем другой, третий: листы бумаги, карандаши, альбом со старыми фотографиями, который он уже мельком видел при первой встрече. Отдельное фото Софьи, ещё более похожей на Веру, чем на том, вместе с Петром Ивановичем... "Дневника" почему-то нигде не просматривалось, хотя вид он имел довольно внушительный. Отсутствие искомого насторожило Олега. Выходило, что кто-то лазил в столе в отсутствии больного хозяина и Олега, как доверенного лица. "Дневник" выкрали. Чтобы убедиться в своём неприятном открытии, Олег осмотрел все полки книжного шкафа и даже заглянул в платяной шкаф уже без всякой надежды. "Дневник", несомненно, пропал, и по ходу дела обнаружилась пропажа чёрной дерматиновой тетрадки с "Записками магистра масонской ложи", которая тоже лежала на письменном столе.
   Чужие в дом, кажется, не проникая: никаких следов взлома или обыска визуально не просматривалось. Значит, тетради украли свои и только вчера вечером при относительном скоплении занятых друг другом пар, кто-то проник в комнату и под шумок /воды в ванной, например/ умыкнул "Дневник" и "Записки". Зачем? Значит, кому-то из неких официальных лиц необходимо заиметь эти тетради для прочтения и дальнейших соответствующих действий. Какие организации представляли эти лица, догадаться было не трудно. Но какие лица, а вернее личины могли выполнить это "ответственное поручение", Олег представлял себе с трудом. Подозревать своих друзей в подлом предательстве тяжело и душевно больно, но мозг уже сам, помимо воли, стал сортировать и отбрасывать невозможные варианты, оставляя, увы, неизбежные...
   Стук в окно прервал его размышления. Олег выключил настольную лампу и, раздвинув занавеску, заглянул сквозь стекло в уличный полумрак. В полумраке за окном просматривалось белое пятно неузнаваемого лица. Лицо принадлежало женщине. Чёрные на белом лице губы беззвучно несколько раз открыли ещё более чёрный зев рта. Появившаяся рука призывно махнула наманикюренными пальцами. Немного недоумевая, Олег пошёл к входной двери, сбросил крючок, открыв скрипящую створку, заглянул в темноту. Из темноты ему навстречу вынырнул женский силуэт, в котором только при ближайшем рассмотрении на свету террасы Олег узнал свою бывшую одноклассницу Зосю Венеригину.
   - Можно зайти? - натянуто улыбнулась Зося накрашенными губами.
   - Чем обязан столь поздним визитом? - интуитивно почувствовав нечто противоестественное в этом неожиданном появлении, недружелюбно спросил Олег.
   - Шла мимо, увидела свет, и вот решила заглянуть на огонёк, - с фальшивой весёлостью шаблонно заявила девица.
   - Но я же не в этом доме живу, а в соседнем, разве забыла? - подозрения Олега усилились ещё больше.
   - Да, я слышала, что ты часто сюда приходишь. Вот и решила, на удачу...
   - От кого это ты слышала?
   - Люди говорят. Зачастили, мол, в дом к одинокому старику ребята молодые с девчонками. Книжки какие-то читают. Развратом занимаются...
   - А ты, значит, присоединиться решила к нашей развратной компании в качестве блуждающей секс-звезды?
   - Ну, зачем ты так? Я только предупредить тебя хотела, чтобы вы были поосторожней. А то у нас в горкоме комсомола слухи ходят. Меры какие-то хотят принимать...
   - Лучше бы против себя принимали... - вырвалось у Олега, - а то нарожаете маленьких "пиявиных", а будут считаться сыновьями "партийного полка"...
   - Вот-вот. За свой длинный язык ты и получишь по лохматой макушке, - беззлобно сказала Зося и вдруг неожиданно обняла Олега за шею своими цепкими руками и принялась жадно целовать раскрашенными губами. Её шикарное грудастое тело под тонким плащом, прижавшись, задвигалось, притираясь низом живота к непроизвольно набухшему под джинсами бугру. Почувствовав это, Зося принялась поспешно расстёгивать свой плащ, задрала до живота узкую юбку и спустила до колен трусики. Потом её пальцы стали спускать с Олега джинсы.
   - Пойдём в комнату, тут неудобно, - утробно шептала Зося на ухо, стараясь пропустить в себя между ног напрягшуюся мужскую плоть. Но соединения почему-то не получалось...
   - Я тебя люблю, Олег! И всегда тебя любила. Ещё в школе. А к Пиявину ты не ревнуй. Хочешь, я его брошу? А ты бросай свою Веерку!
   Образ Веры тут же всплыл перед глазами. Её большие нежные глаза смотрели с болью и укоризной. И Олег пришёл в себя. Он отпрянул от сладострастно раскорячившейся Зоси, поспешно натянул джинсы, с трудом застегнув на них молнию. Возбуждение проходило. Зося ещё несколько секунд недоумённо оставалась в соблазнительной позе, словно торговка, предлагавшая за бесценок свой товар.
   - Одевайся, - тихо сказал Олег, - одевайся и уходи!
   - Ну, ты об этом ещё пожалеешь, хипарь-антисоветчик! - вдруг переменив тональность, злобно, по-змеиному прошипела Зося, подтягивая трусы и опуская юбку. Она выскочила за дверь, и каблуки застучали по асфальтовой дорожке палисадника. А Олег почему-то вышел следом, словно из-за мужской галантности, хотя бы взглядом проводить уходящую даму. Зося оставила калитку неприкрытой. Олег притворил её, следя глазами за уходящим силуэтом своей первой школьной любви. Зося шла широкой размашистой походкой по освещённой фонарями улице, потом почему-то резко свернула в ближайший проулок. Хлопнула автомобильная дверца, завёлся и затарахтел мотор, вспыхнули фары, и под свет фонарей на дорогу медленно выполз знакомый красный "Жигулёнок", за рулём которого Олег заприметил пиявинский силуэт. Рядом, закурив сигарету, понуро сидела не выполнившая партийного задания Зося Венеригина. Тарахтя мотором и мигая красными бамперными фонарями, "Жигулёнок" скрылся из поля зрения.
   Олег возвратился в дом, умылся, смыв Зосину помаду с лица, вышел из ванной, зашёл в комнату и застал там сидящую на диване Веру. Олег сразу сообразил, что его подруга в этот момент появилась неслучайно. Его хотел подставить Пиявин, заслал Зосю, а сам же наверняка позвонил Вере, чтобы та застала развратную парочку на месте преступления.
   - Я соскучилась, - тихо прошептала Вера и чуть натянуто улыбнулась...
   
   ***
   - Значит, вы будете сейчас утверждать, что никакого заговора не было? - закончив чтение и анкетные формальности протокола, неожиданно заявил Клещин.
   Олег недоумённо взглянул на него. Неужели он серьёзно о "Заговоре масонской ложи", существовавшей только в воображении покойного Бориса?
   - А вы хотите услышать от меня, что он был? - с мрачной иронией ответил Олег, ещё не понимая, куда клонит комитетчик.
   - Я хочу услышать от вас правду! - риторически воскликнул Клещин и, закурив новую сигарету, пустил струю дыма прямо в лицо допрашиваемого.
   - Какую вы желаете узнать правду? - Олег внутренне настраивал себя на иронический лад, интуитивно уловив нужную тональность общения с недалёким, судя по всему, кегебешником-неудачником.
   - Правда, всегда одна! - снова воскликнул Клещин и грозно посмотрел на Олега, давая взглядом понять, что шутить, не намерен. - Планировался ли вашей компанией во главе с Петром Викулиным свержение в нашем городе Советской власти и установление буржуазной диктатуры, как это записано в этой тетради? - и Клещин хлопнул ладонью по дерматиновой обложке.
   - На глупые вопросы я отвечать не собираюсь! - сквозь иронический настрой у Олега прорвалась несвойственная ему резкость. Издеваются над ним что ли? Даже младенцу понятно, что никаких заговорщиков и в помине не существовало. А тут взрослый дядя из организации, зарекомендовавшей себя за шестьдесят лет более чем серьёзно, буровит какую-то околесицу про "заговор и свержение Советской власти" в одном, отдельно взятом районном центре Среднерусской возвышенности четвёркой музыкантов, возглавляемой больным пенсионером. Бред, да и только!
   Олег взглянул на Клещина и вдруг понял. Понял, для чего тот задаёт ему эти идиотские, нелепые вопросы. Клещину хотелось, чтобы этот бредовый "заговор" существовал на самом деле. Пусть не сам "заговор", а хотя бы намёк на него. Раскрутить такое дело в провинциальном городке - это ли не неожиданная удача для пожилого уполномоченного, сосланного за какие-то грехи в забытый Лубянкой район?! Ребята молодые, припугнуть - наговорят на самих себя, тем более что "вещественные доказательства" налицо. "Записки" пусть психически больного, но зато умершего "заговорщика" и "Дневник" антисоветчика со стажем, да как ещё выяснилось, графского происхождения, потомка бывшего хозяина здешних мест, переменившего фамилию, чтобы скрыть своё социальное происхождение. Дача сама идёт в руки. А затем, наверняка, повышение, престижная должность в области, а, может, и в каком-нибудь республиканском центре. А там не за горами и пенсия приличная...
   - Вы будете отвечать на те вопросы, какие задам вам я, а не на какие вам хочется! - повысил голос Клещин. - Мы располагаем данными, что в намерения вашей группы входили вышеперечисленные действия. Ваши сообщники во всём признались, и вам нет смысла упорствовать. Чистосердечное признание облегчит вашу вину, тем более что она усугубляется сочинением песенки антисоветского содержания, где порочится наш государственный и общественный строй. А это 70-я статья Уголовного кодекса. Срок вам, молодой человек, грозит от 2 до 7 лет лишения свободы, а потом ещё пять лет ссылки в отдалённые районы севера. Ну, как, будем говорить правду?
   - Мне нечего вам сказать по этому вопросу, - мрачно проговорил Олег. Ирония его куда-то исчезла, а впереди замаячил вполне реальный лагерный срок. Но будь что будет. Он решил держаться до последнего, и внутренним чутьём уловил, что отступить и сдаться - это погубить и себя, и своих друзей, которых сейчас, наверняка, тоже допрашивают в каком-нибудь другом месте.
   - Что говорил Викулин о нашей политической системе, о коммунистической партии Советского Союза, о Генеральном секретаре ЦК КПСС? - неожиданно переменив акцент допроса, резко выкрикнул Клещин.
   - Я на эти темы с ним не разговаривал, - Олег слегка удивился внезапной смене направления атаки своего противника и расценил её как тактическую уловку.
   - А вот в так называемом "Дневнике" Викулина, на страницах 98, 100, 104 написано... - И Клещин из верхнего ящика стола вытащил какие-то листки с текстом, отпечатанным на машинке, снова напялил на нос свои очки и принялся громко читать, иногда грозно поглядывая на Олега из-под очков.
   "Про высшую партийную элиту я могу сказать, не ошибаясь, что она живёт по потребностям высшей стадии коммунизма. Чувствуют они себя в стране как в своей вотчине и её неисчерпаемыми богатствами распоряжаются, как им угодно, не спрашивая согласия народа. Они могут давать любые займы, тайные и явные, без возврата. Снабжать, одевать и кормить многие, угодные им режимы. Могут очистить целые республики и области и посадить их на голодный паёк, а народные продукты отправить по особому назначению в другие страны. Они стоят выше Закона, как, очевидно, и положено в новом типе государства, созданном Лениным...
   ... Книга нашего писателя лауреата Нобелевской премии Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ" об уничтожении людей и произволе над ними в лагерях заключения, скрытых от глаз мировой общественности, даёт возможность познакомиться всем народам мира, что скрыто за парадной вывеской первого в мире социалистического государства и что ожидает их, если они загорятся желанием сменить свою систему общественного устройства и создать новую по нашему образу и подобию...
   ... Лагеря заключения, миллионы погибших безвинно от произвола и беззакония - результат политики коммунистической партии и советского государства. Бюрократизм, догматизм, удушающий всё живое в человеке и его творческой деятельности - результат этой же самой политики. Возвеличивание вождей, генеральных секретарей до божественного поклонения - результат политики чинопочитания. Отчуждённость в труде. Нежелание хорошо и добросовестно работать - результат политики. Пессимизм, потеря интереса к жизни, потеря веры в себя, в человеческий разум и в лучшее будущее - результат политики. Ложь, воровство и пьянство, ставшее национальным бедствием - результат политики. Все наши провалы, болезни, страдания и великие жертвы - результат негодной и вредной политики партии и правительства..."
   - Ну и что вы обо всём этом думаете? - Клещин снял очки и близоруко, в упор посмотрел на Олега. Затем достал из пачки сигарету, но прикуривать не стал, а принялся переминать её в толстых коротких пальцах с хорошо ухоженными ногтями.
   Олег молчал. Вопрос был явно провокационным.
   - Ну, что же вы молчите? Если, как вы говорите, на эти антисоветские темы вы с Викулиным не говорили, то, как истинный советский патриот, воспитанный в духе марксизма-ленинизма, вы должны искренне возмутиться гнусным измышлениям вашего знакомого. А так как вы не возмутились и промолчали, то следует сделать вывод, что вы согласны с прочитанным выше и разделяете клеветнические мысли Петра Вакулина. Значит, вы с ним заодно! Значит, вы с ним в Заговоре против Советской власти!
   - Безупречная логика, - пробормотал Олег, чувствуя, как усталость наваливается на него тяжёлой многопудовой глыбой, тянет вниз, стараясь свалить со стула, а в желудке встрепенулась, ожила и отчаянно засосала противная пиявочка голода. Олег машинально взглянул на ручные часы: стрелки перевалили за два часа пополудни. Самое обеденное время. Клещин тоже взглянул на свой хронометр и, удивлённо вытянув обрюзгшее, с тяжелыми мешками под глазами лицо, поспешно встал из-за стола.
   - Пошли, - сказал он "чернильному человечку", переставшему строчить своей авторучкой, - пошли, пообедаем.
   Человечек охотно вскочил из-за своего столика. Листок протокола он сунул в стоящий рядом сейф, а ключ от сейфа спрятал в кармашек своего мятого пиджачка, надетого на старый, с отвисшим воротником свитер. Человечек первым шмыгнул к вешалке и, сняв дорогое, с каракулевым воротником пальто, подобострастно облачил в него степенного и важного Клещина. Сам же набросил на себя шубейку из искусственного меха. Клещин, даже не взглянув на арестованного, выплыл из кабинета. Следом нырнул "чернильный человечек". Дверь закрылась, но тут же отворилась вновь. Появился знакомый милиционер. Он молча сел на стоящий в углу стул и притих, оставив Олега наедине со своей физиологией. Физиология требовала выхода. В прямом и переносном смысле. Некоторое время можно было терпеть, но терпение быстро кончалось, и Олег, наконец, решился потревожить, задремавшего было блюстителя порядка.
   - Отведите меня.
   - Куда это?
   - Сами знаете, куда...
   - В сортир, что ли?! Ну, пошли, - и милиционер открыл дверь, пропуская арестованного вперёд.
   По коридору Олег почти бежал, а когда ворвался в закуток, испытал истинное блаженство. Но затем, снова зайдя в тринадцатый кабинет и сев на стул, он вдруг внутренне содрогнулся. Мысль, пришедшая в голову, оказалась простой и страшной: его лишили свободы! Свободы передвигаться в одиночку даже по собственным надобностям... Он будет теперь под постоянным пристальным надзором чужих враждебных глаз. Его будут допрашивать, требовать признания вины в преступлениях которые он не совершал по своей совести, но которые он, должно быть, совершил по законам, принятым в стране, где он родился, людьми, оградившими этими законами себя от проникновения настоящей Свободы. Свободы думать, говорить и писать открыто свои мысли без боязни лишения последней внешней свободы - свободы передвигаться, не имея за спиной угрюмого и готового на всё надзирателя.
   Но, несмотря ни на что, Олег чувствовал во всей этой сгущающейся тьме маленький лучик света. Света той внутренней духовной свободы, которую он обрёл после знакомства с Петром Ивановичем Викулиным и которую не смогут у него отнять все клещины, мокрецовы, клопчевы и пиявины, что расплодились по необъятным просторам его Родины, захватили бесконтрольную власть и беззастенчиво сосут народное богатство, народные соки, народную кровь... Воистину Упыри, как окрестил их Борис Гаврилин... И всё же они бессильны при всём своём всесилии перед истинной Свободой Духа. С ней не справится ни тюрьмам, ни лагерям, ни "психушкам". Она непобедима.
   Когда часа через три вернулись Клещин и "чернильный человечек" со своего продолжительного "обеда", голодный Олег Гунин знал, как себя вести при дальнейшем допросе.
   От Клещина несло сытостью и свежепринятой водкой. Он был слегка разморён и потому вопросы задавал спокойным и даже каким-то добродушным голосом. Вопросы теперь главным образом касались друзей и знакомых Олега. Клещин расспрашивал о характерах и привычках Артура и Оскара, об их девушках - Любе и Наде. Веру он почему-то не затрагивал. Олег отвечал коротко, односложно, стараясь не вдаваться в детали и случайно не наговорить на друзей чего-нибудь лишнего. Он понимал, что его расспрашивают не просто так, из любопытства. Каждый вопрос имел определённую цель. КГБ хотел располагать расширенным материалом для проведения дальнейшего следствия.
   Но вот, когда дело коснулось личности Евгения Антитипова, с Адрианом Васильевичем Клещиным случился маленький, но досадный конфуз.
   - Известно ли вам, что Антитипов рисует "сру-реалистические" картины, где в искажённой абстрактной форме изображает нашу социалистическую действительность?
   Олег не поверил своим ушам:
   - Какие он рисует картины?
   - Я уже сказал, какие, - "сру-реалистические"!
   - В каком это смысле "сру"? В смысле "обосрания" что ли?
   - Именно в этом, а в каком же ещё?
   И тут Олег не удержался. Он тихо рассмеялся, закрыв лицо ладонями, а ничего непонимающий Клещин заёрзал на своём стуле, почувствовав, что совершил какую-то промашку.
   - Прекратите смеяться! Ничего смешного в моих вопросах нет! - вдруг снова повысил голос комитетчик и стукнул кулаком по столу. - Я смотрю, вы как-то несерьёзно относитесь к тому, что с вами произошло. А ведь ваше положение - плачевней некуда. Участие в подпольной, антисоветской организации с целью нанесения морального ущерба своей же собственной Родине. Распространение клеветнических измышлений с целью дискредитации общественного и политического строя нашей страны. Сочинение и исполнение песен, в которых в глумливой форме изображается социалистическая действительность. Совместные прослушивания зарубежных радиоголосов, сеющих ложь на Советскую власть, в эфире. Недонесение на антисоветчика и врага народа со стажем Викулина, который намеренно и целенаправленно растлевал вашу созревшую для растления компанию. И, наконец, групповые аморальные и развратные действия, выраженные в совместном половом сношении в доме упомянутого Викулина в сентябре этого года на девятидневных поминках покончившего с собой при странных обстоятельствах музыканта вашего ансамбля Бориса Гаврилина, являвшегося членом тайной масонской ложи, который разработал письменный детальный план захвата власти в нашем городе...
   Разве вы не знаете, что Борис был больным человеком и мог нафантазировать всё, что угодно. И записи в этой тетради - не доказательство нашей вины. Тем более, вы её выкрали вместе с дневником Петра Ивановича, а это вообще противозаконно.
   - А вот это что, не доказательство ваших групповых развратных действий! - закричал Клещин и, порывшись в ящике стола, вытащил оттуда несколько фотографий. Он веером развернул их перед Олегом. На фотографиях, снятых с нескольких различных ракурсов, очевидно, из-за окон, просматривалась узнаваемая не сразу большая комната в доме Петра Ивановича. Вокруг центрального стола, где двумя неяркими, бледными крапинками горели свечи, в живописных позах замерли пять сексуальных пар. Олег мог узнать каждую. Нашёл он на фотографии и себя, вернее, свою голую спину, которая расположилась между двумя поднятыми коленями Веры. Качество снимков было очень плохим, вместо лиц - какие-то блёклые пятна, и только усы Евгения Антитипова оттенялись тёмной тонкой полоской под бесформенным носом.
   - Здесь же лиц не видно. Это может быть кто угодно, а не наша компания, - сказал Олег, постепенно чувствуя своё превосходство в этой психологической дуэли.
   - А комната, а мебель? - не сдавался Клещин.
   - Комнаты в нашей стране все стандартные. И мебель тоже...
   Клещин замолчал, закурил сигарету и выпустил дым не на Олега, а в сторону окна. За окнами уже стояла непроницаемая тьма. Мороз покрыл узорами оконные стёкла. Ручные часы показывали половину девятого вечера. Голод почти нестерпимо сосал пустой со вчерашнего вечера /сутки уже/ желудок. На голову навалилась какая-то давящая тяжесть, Олег соображал с трудом. Но, видно, и его оппоненты тоже неимоверно устали, особенно Адриан Васильевич Клещин, которому, должно быть впервые, приходилось в таком временном объёме и с такой нервной нагрузкой работать. В захолустной провинции, где начисто отсутствовали шпионы, диверсанты, вредители и сколько - нибудь стоящие диссиденты, нынешние соратники первого рыцаря революции Феликса Эдмундовича Дзержинского пребывали в разомлевшем, полуаморфном состоянии, с притупленной чекистской бдительностью; растеряв ищеечью форму, и потому переутомлявшиеся от ведения более-менее серьёзных, даже "высосанных из пальца" дел.
   - Распишитесь в протоколе, - устало проговорил Клещин.
   Протокол Олег прочитал внимательно. "Чернильный человечек" почти не ошибся, исключая маленькие неточности. Но по деталям спорить уже не было сил. Протокол Олег подписал.
   - Вот здесь теперь распишитесь, - Клещин сунул ещё какую-то бумагу. Под шапкой КГБ СССР стояло странное название документа "Обязательство".
   "Хорошо ещё не социалистическое", - подумалось Олегу.
   Ниже находился отпечатанный типографским способом текст, который гласил: "Я /фамилия, имя, отчество Олега вписаны Клещинской рукой/, обязуюсь не разглашать содержание проведённой со мной беседы во избежание уголовного наказания по таким-то и таким-то статьям". Место для подписи.
   "Обязательство", по сути своей, ни к чему Олега не обязывало, и он со спокойной совестью подмахнул и этот документ.
   - Вы свободны, - угрюмо сказал ему Клещин. И, сделав паузу, добавил: - Пока... свободны... Когда будете нужны - вызовем.
   Олег встал со своего стула, оделся и, не попрощавшись, скрылся за дверью. Его шатало от усталости, но он взял себя в руки и почти ровным шагом вышел из прокуратуры на улицу. Декабрьский мороз колючим иголочным ветром обжёг разгорячённое лицо. В чёрном зимнем небе сверкали зимние звёзды. И при виде их вечного сияния Олегу на душе вдруг сделалось легко и радостно. Он почти вприпрыжку побежал в сторону своей улицы. Но, проходя мимо знакомого дома, глядевшего на него мрачными проёмами неосвещённых окон, на Олега снова накатилась тоскливая волна, и до своей калитки он брёл уже на совсем отяжелевших ногах.
   Мать открыла дверь и заплакала, прижавшись к груди сына.
   - Ну, ничего, ничего, мама, всё в порядке, - тихо повторял Олег, гладя рукой седую голову.
   
   
   ГЛАВА III
   Петр Иванович вернулся из Москвы дневным поездом. На вечерний он не успел, и ему пришлось ночевать в замызганном зале ожидания на Павелецком вокзале. Прямо с поезда, не заходя домой, старик пришёл к Олегу. Тот, на счастье, весь день никуда не отлучался, ожидая условленного возвращения своего соседа.
   - Собери ребят часа через два. Мне есть им что рассказать, - тихим голосом проговорил Петр Иванович, протирая носовым платком вспотевшие с мороза от домашнего тепла очки.
   Выглядел он очень плохо. Худое лицо с пробившейся трёхдневной щетиной казалось какого-то серо-зелёного оттенка, губы в уголках рта пожелтели, должно быть от почти непрерывного курения. И только глаза в окантовке чёрных, испещрённых морщинами кругов всё ещё горели внутренним неугасимым огнём, который зажигал в Олеге веру, надежду и любовь к этому мужественному человеку. В течение последних двух недель его, по сути дела, почти непрерывно допрашивали в городской прокуратуре, грозя всякими карами за "морально - политический разврат молодёжи", требуя признания вины и "покаянных" заявлений. Но ни того, ни другого прокурор Мокрецов, его помощники и комитетчик Клещин с понаехавшими из соседних городов гебешниками не добились. Петр Иванович требовал вернуть незаконно изъятый его личный Дневник, на содержании которого, в основном-то и строился весь карточный домик "антисоветского заговора районного масштаба". Своих убеждений он не скрывал, говорил открыто то, что думал. Но каяться ни в чём не собирался, а, наоборот, требовал привлечения к суду уполномоченного Клещина за шантаж и угрозы по отношению к его молодым друзьям. Ситуация, конечно, невиданная, и сам Петр Иванович отлично знал, что ни к какой ответственности, даже к административной. Клещина не привлекут. Но, руководствуясь правилом - лучшая защита - это нападение, он решил идти напролом, до победного или гибельного конца.
   Каждый вечер после девяти часов, когда прокурорский пыл остывал, и Петра Ивановича отпускали до утра домой, Олег приходил к нему, чтобы узнать последние новости их "закрутившегося" дела. Иногда появлялся Артур, озабоченный и необычайно молчаливый. Он сидел в углу, курил сигарету за сигаретой и что-то неслышно бормотал в свои шикарные польские усы. Часто Олег видел Артура "навеселе" с невесёлым выражением на голубоглазом лице. Оська Юдкевич словно сквозь землю провалился. Телефон его был постоянно занят. Родители Оскара никого в дом не пускали, ссылаясь на постоянное отсутствие сына. Надя тоже куда-то пропала - на занятиях в техникуме не появлялась, несмотря на предэкзаменационное время. К Эльвире на квартиру Олег с Артуром зайти не решались. Да и без толку. Уж та бы их "отбрила", как полагается...
   Вся женская троица, судя по всему, находилась уже в трёхмесячном положении. В том же самом положении оказалась и жена Михаила Шухровского Лиза, и, как следовало из нагло вскрытого столичного письма, Маша Антитипова тоже вторично собиралась стать матерью. "Акт общего соединения" дал свои, пока ещё не зримые публично, но конкретно зарегистрированные Плоды. Вроде бы настало время подумать об общем бракосочетании трёх "счастливых" пар. Но уж какое тут счастье, какое бракосочетание, когда в любое время вместо свадебного кортежа мог объявиться кортеж из "чёрных воронков", уносящий влюблённые парочки на тюремные нары вместо брачного ложа. Так что мысли Олега, Артура и их подруг были направлены совсем не на семейные проблемы. Под угрозой карающего чекистского меча простые житейские ежедневные мелочи, на которые по сути своей не обращать внимания, приобрели какую-то необычайную значимость. В ожидании скорого на расправу суда каждый день, проведённый на свободе, казался последним днём той жизни, где вереницей пробегают недели, месяцы, годы однообразного существования, где весна, лето, осень, зима сменяются, словно на экране какого-то объёмного кинематографа, где идёт фильм с тобой в главной роли. Фильм длинный и немного скучный, но к этой скуке привыкаешь, как привыкаешь к смене времён года с жарой, холодом, дождями, изморозью... Ты свыкся, ты включился в незамысловатый сюжет, и, кажется, что перемены декораций не будет. И вдруг на экране замелькали совсем другие лица: Пиявин, Клещин, Мокрецов... Они из того же мира, но кажется, что свалились с другой планеты. Они захватчики с Альдебарана или с Сириуса. Они по своему сценарию перекраивают действие в твоём налаженном с годами "фильме". Скоро для тебя наступят совсем другие времена, и крутить станут совсем другое кино /!/. и только тут ты сознаёшь, всем своим существом, всей своей плотью, всем своим сознанием, что твой однообразный музыкально-поэтический фильм проходил на экране иллюзий, на экране лжи. А правда в том новом ролике плёнки, что уже вставляет в аппарат киномеханик, имя которому: Прозрение... Ты прозреваешь, ты видишь перед собой настоящий реальный мир, настоящее Бытие, но внутренне ты отвергнешь его. Только теперь ты понимаешь ценность иллюзий, ты хочешь вернуться назад, ты всего лишь человек, и когда ты тонешь, то хватаешься за соломинку. За последнюю надежду. Петр Иванович Викулин - твой Наставник, твоя последняя надежда. Его поездка в Москву - твой последний шанс спасения...
   Когда Олег вместе с раскрасневшейся от долгой ходьбы по морозу Верой вошёл в уютное тепло знакомого дома, на стульях возле дивана уже сидели две пары. Михаил Шухровский держал Лизу за руку. Артур и Люба, по привычке, сидели далеко друг от друга. На диване лежал Петр Иванович с почерневшим, но гладко выбритым лицом, в чистой новой одежде, прикрытый до пояса мягким пледом. Голова его покоилась на большой, высоко поднятой подушке. Видно, он совсем недавно помылся: седые редкие волосы оставались ещё влажными. Петр Иванович дышал прерывисто и часто. На появление новых гостей он среагировал коротким слабым жестом руки.
   - Проходите, садитесь на стулья, - тихо проговорил он, посмотрев на Олега и Веру из-под очков, чуть склонив голову набок. Затем в комнате, полной людей, вдруг наступила какая-то сдавленная тишина, прерываемая хриповатым дыханием лежащего на кровати больного старика. Наконец Петр Иванович заговорил с трудом, часто прерываясь, словно задохнувшись на полуслове:
   - Вчера я был на приёме у Генерального прокурора. Три дня дожидался в очереди. Рассказал ему о беззаконии, творящихся по отношению к вам. О Дневнике, который у меня выкрали и на основе его и записей больного, умершего юноши пытаются возбудить уголовное антисоветское дело. Прокурор, к счастью, понял меня, принял мои аргументы и при мне позвонил в нашу городскую прокуратуру. "Безобразия по делу Викулина прекратить!" - вот всё, что он сказал дословно. Потом заверил меня о закрытии сфабрикованного против нас дела. О чём я вам и сообщаю.
   Тяжкий груз, лежащий на душе Олега в последние недели, со словами Петра Ивановича улетучился воздушным шариком. Он посмотрел на своих друзей. Угрюмые, мрачные до того лица в мгновение ока разгладились и даже как-то помолодели, несмотря на достаточно юный возраст собравшихся.
   - Ну, это надо отметить, - радостно потирая руки, сказал Артур, от которого уже достаточно сильно несло спиртным.
   - Тебе бы только наклюкаться! - резко бросила в его сторону с другого конца комнаты Люба. - То с горя хлестал, теперь с радости продолжишь!...
   - Забыл спросить вашего разрешения, мадмуазель, - с ироничным вызовом ответил Артур, склонив в шутовском поклоне свою буйную голову.
   - Теперь придётся спрашивать. У меня здесь твой ребёнок, - и Люба пальцем указала на свой круглый, совсем ещё от непроявленной беременности живот.
   Артур снова хотел ответить какой-нибудь колкой фразой, но слабый жест руки Петра Ивановича Викулина остановил его рождающуюся тираду.
   - Помолчите, пожалуйста, - еле слышно проговорил старик. - У меня мало времени, а я должен вам рассказать важные для меня вещи, касающиеся моего прошлого и нынешних времён тоже...
   - Мы полны внимания, - Артур сделал сосредоточенное лицо, но у него это плохо получалось. Весь он бурлил счастливым возбуждением Избавления и никак не мог скрыть своих положительных эмоций. Впрочем, и вся остальная компания, включая Любу, была также радостно взвинчена, и, поняв общее состояние, Петр Иванович надолго замолчал, закрыл глаза и словно заснул, предоставив молодёжи возможность немного успокоиться. Через некоторое время глаза старика под линзами очков снова раскрылись, и он опять заговорил сдавленным, прерывистым голосом:
   - Вы не забыли, что сегодня исполнилось три месяца со дня смерти вашего друга и... /длинная томительная пауза/ моего...сына...Бориса?
   Эффект произнесённого оказался поразительным. Вся компания изумлённо уставилась на Петра Ивановича. Никто не проронил ни слова, но все были явно потрясены его признанием. Становилась понятной осведомлённость Бориса о жизни последнего графа Добринского, который принял фамилию Викулин. Очевидно, мать рассказала сыну об его отце, и этот рассказ запал в душу парня и, помноженный на физическую неполноценность, случайно или нет, соединил его с таинственным масонским учением, которое вместе с музыкой стало отдушиной, жаждущей полнокровной жизни души...
   - Борис родился в лагере во время моего второго заключения, - продолжал Петр Иванович. - Его мать работала вольнонаёмной медсестрой в лазарете, где меня использовали как врача, несмотря на то, что я считался "врагом народа". Я любил Соню, но я всего лишь живой человек, а человеческие слабости часто одерживают верх над высокими душевными порывами. Ежедневная совместная работа сближает, тем более, когда каждый день, проведённый в лагере, пусть даже и не в рабочей зоне, а в лазарете - день тяжких моральных, да и физических испытаний тоже. Галина, наверное, полюбила меня и потому отвергла прежнего ухажёра - лейтенанта охраны Врыжина.
   - Уж не нынешнего ли директора нашего церковно-угольного музея?! - воскликнул находчивый Артур.
   - Его самого, его самого... - повторил Петр Иванович и опять смолк, словно задумавшись. Потом немного трясущейся рукой достал из пачки, лежащей рядом на тумбочке, сигарету, закурил и сделал несколько глубоких затяжек. От этого ему, видно, стало ещё хуже. Петр Иванович закашлялся и раздавил сигарету в пепельнице.
   - Галина долго скрывала свою беременность, но когда шёл конец девятого месяца, пьяный Врыжин встретил её в коридоре лазарета, стал приставать к ней и обнаружил спрятанный под большим мешковатым халатом выпуклый живот. Он понял всё. Он рассвирепел и принялся тут же избивать Галину своими тяжёлыми сапогами. Она после избиения еле приползла ко мне в кабинет, и у неё начались преждевременные схватки. Я сам принимал роды. Ребёнок родился тщедушным и, видно, повреждённым избиением. У него стал расти горб. несколько дней он находился на грани жизни и смерти, но я выходил его. А через три месяца Галину вместе с ребёнком увезли в неизвестном направлении. Несомненно, к этому приложил свою руку Врыжин, догадавшийся, кто отец мальчика. А мне ещё оставалось отсиживаться в лагере целых пять лет. Следы Галины, так же как и Сони, затерялись, но о втором своём сыне я не забывал никогда. Наводил справки, но мне почему-то отвечали глухим молчанием. Тут я попал в тюрьму в третий раз, и поиски сына вынужден был прекратить. Но, оказывается, его разыскивал не только я, но и мой первый сын Алексей, которому я как-то рассказал о существовании сводного брата. Алексей кончил горный институт, проработал несколько лет в Кемерово, и вдруг год назад, неожиданно для меня, перевёлся в Подмосковье, а в апреле этого года перед отъездом в командировку на север прислал мне телеграмму: "Борис нашёлся. Приезжай". Я приехал в ваш городок. Алексей, уезжая, рассказал мне о своих поисках брата и сообщил, что почти каждый вечер он играет на танцах в местном парке. Я пошёл на танцверанду, чтобы взглянуть на Бориса, и вдруг, неожиданно, на дорожке встретил трёх девушек, одна из которых удивительно напоминала мне молодую Софью. Потом произошло то знакомство в беседке. Я не знал как себя вести. Живой сын, и словно ожившая жена сидели рядом со мной, будто пришедшие из Небытия, и я постарался ничем не выдать себя, а пригласил всю вашу копанию в гости.
   Но события развернулись иначе. Борис сначала попал в психиатрическую больницу, затем заболел я, он покончил жизнь самоубийством, а я даже не мог присутствовать на его похоронах. Я видел его всего один раз...
   Петр Иванович замолчал. Его взгляд обратился на потолок, словно он увидел там, а может быть гораздо выше чей-то ответный пристальный взгляд. Губы старика почти беззвучно шевелились, и Олег, сидевший ближе всех к его изголовью, услышал молитву "Отче наш". Он тоже знал её наизусть от Евгения Антитипова, который был убеждённым верующим, особенно после случившихся с ним удивительных и неправдоподобных событий*.
   - Пошлите телеграмму Алексею, - вдруг сказал Петр Иванович. И Евгению тоже. Они последние ...Добринские...
   - У меня обширный инфаркт. Знаю точно, как врач...
   - Ну, тогда нужно быстрее вызвать "скорую помощь"!
   - Не нужно, она уже не поможет...
   - Да что глупости - то говорить, рассердился Артур. - Олег, беги, звони в "скорую"!
   *См.повесть "Прокрустово ложе", ч.II, гл.II
   Олег сорвался с места и, не одеваясь, бросился к себе домой. Когда он после звонка и заверения в скором появлении медицинской кареты вернулся назад, все присутствующие находились почти на тех же местах, кроме Веры, которая сидела вплотную к дивану и держала Петра Ивановича за руку. Он бледен и почти неподвижен и только что-то тихо говорил, как бы ни к кому не обращаясь. Олег подошёл поближе и снова услышал:
   - Господи, вверяю тебе свою душу. Прости и помилуй меня, грешного...
   Взгляд умирающего потускнел. Он стал блуждать по комнате и вдруг остановился на сидящей рядом Вере.
   - Соня?! - удивлённо спросил Петр Иванович. - Ты нашлась, ты вернулась, ты со мной?! Слава Богу!
   - Я с тобой, - тихо сказала плачущая Вера. - Я всегда была с тобой...
   
   
   
   ***
   Гроб несли четверо. Рождественский мороз стелил над Голой Горой своё ледяное дыхание. Оно обжигало лица и непокрытые головы несущих тяжёлый красный гроб. Позади тоже с непокрытыми головами шли Оскар Юдкевич и сын покойного Алексей, очень похожий на своего отца не только внешне, но и какой-то неясно уловимой схожестью держаться и говорить как Петр Иванович. На несколько шагов отставали четыре молодые женщины, ведущие под руки седую сухонькую старушку - мать Бориса. Пятая из подруг - Надежда на похороны не пришла, сославшись на осложнения ранней беременности.
   Когда на автобусе-катафалке подъезжали к старому кладбищу, расположенному между запущенной графской усыпальницей и церковью-музеем, провожающие в последний путь заметили стоящую в аллее чёрную горкомовскую "Волгу", в которой внимательный Олег разглядел знакомые физиономии Валерия Пиявина и Адриана Клещина, следящих за траурной процессией.
   - И тут не оставляют в покое, - пробормотал тоже заметивший наблюдателей Артур Горжетский.
   - Не обращайте на них внимания, - Евгений Антитипов погладил руку сидящей рядом на скамейке Маши, - они до конца выполняют правила затеянной ими же самими игры.
   - Игра уж больно грязная.
   - В другие игры они играть не умеют. Не приучены за шестьдесят лет. Они привыкли жить среди стукачей и предателей, без которых и в нашем случае не обошлось...
   - Оставьте мирские разговоры перед обрядом погребения, - негромко, но властно вмешался священник митрофанского прихода отец Сергий, приглашённый для служения панихиды по усопшему.
   В автобусе-катафалке, пробирающемуся по заснеженной аллее к кладбищу, воцарилась тишина. Только поизносившийся от долгой эксплуатации мотор надрывно разрушал её своим гудением.
   Оскар Юдкевич сидел в дальнем углу катафалка и мрачно смотрел сквозь очки на автобусный пол. В доме Петра Ивановича он появился перед самым выносом тела и с тех пор не проронил ни слова, словно отгородившись от остальных невидимой стеной. И все старались не обращать на него внимания, словно его здесь и не было вовсе. Но он был, он пришёл на похороны, он шёл позади гроба с непокрытой курчавой с ранними залысинами головой. И он молчал...
   Могилу выкопали в промёрзшей земле неподалёку от старого креста, под которым покоились священник отец Николай и Анна Добринская. Вблизи, над другим ещё свежим, засыпанным снегом холмиком возвышался новый деревянный крест с надписью: "Борис Гаврилин-Добринский - музыкант". Надпись совсем недавно сделал Евгений Антитипов. Теперь ему придётся делать ещё одну. Отец и сын нашли друг друга навсегда...
   Священник читал "Последование по исходе души от тела" звуки низкого голоса отца Сергия отчётливо раздавались в звенящем морозном воздухе: "Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего Петра, Спасе, упокой, сохраняя ю во блаженной жизни, яже у Тебе, Человеколюбче..."
   Женщины неслышно плакали, мужчины склонили свои непокрытые головы. Мёрзлая земля раскатисто застучала по крышке опущенного в могилу гроба. Мать Бориса Галина Васильевна беззвучно прилегла на могильный скат, который только что закончили ровнять продрогшие полупьяные копатели. Сверху из невесть откуда появившейся тучки вдруг громадными тяжёлыми хлопьями повалил снег.
   И тут Оскар Юдкевич упал на колени:
   - Простите меня! - зарыдал он в пустоту, словно ни к кому не обращаясь. - Простите меня! Это я украл "Дневник" и Борины "Записки". Эльвира обещала Надю замуж за меня отдать, если принесу эти тетради. Люблю я её! Ребёнок у нас будет!
   Стоя на коленях, Оскар плакал. Слёзы из под очков текли по красным от мороза щекам. Текли и замерзали белыми льдинками на застёгнутом воротнике пальто. А хлопья снега, похожие на большие серебряные монеты, всё падали и падали, наполняя его лежащую на кладбищенской земле перевёрнутую шапку...
   
   
   КОНЕЦ.
   
   
   Август 1993 - июль 1994 гг.