Пельмень

ПЕЛЬМЕНЬ

  На плавательской практике я попал на водолей
«Славный». Это было на Черном море, и бунке-
ровали мы военные суда пресной водой. Капитаном был
небольшого росточка мужик по кличке Пельмень. Над
ремнем нависал небольшой пузырь, правую щеку пере-
секал шрам от виска к подбородку (отсюда и Пельмень),
на груди приютился орден Трудового Красного Знамени.
Пельмень был из военных, никогда не улыбался, говорил
хриплым, глуховатым голосом.
  Идем в районе Ялты. Погода классная. Места айва-
зовские, чудесные. Лето. Ложимся в дрейф, и по матю-
гальнику (судовая трансляция) слышится объявление:
«Команде — купаться!». Тут все и повыскакивали, и да-
вай нырять с обоих бортов.
  Выходит буфетчица Люда, куколка судовая, вся в
купальнике, живописных округлостях и вызывающих
впадинах.
  Кэп по матюгальнику:
 — Ну ты как пингвинчик, Люда! — прокатился по
судну жизнерадостный комплимент.
  Люда семейно жила с электриком-грузином. Не рас-
писывались, чтоб не разогнали по разным судам. Была
такая установка партии и правительства: чтобы семей-
ные на одном судне не работали. Особенно это касалось
судов работающих в загранке, чтобы не дай бог, пара се-
мейная не осталась за границей.
  Слышится следующее объявление:
 — Электрику Махарадзе зайти в каюту капитана!
А надо сказать, что грузин Махарадзе в упор не при-
нимал спиртного. Органически не переваривал. Страдал
неимоверно после какого-либо празднества. Помирал.
  Заходит Махарадзе к капитану. «Гамарджоба,
кацо!»— встречает его Пельмень с полным стаканом ко-
ньяка ему и с другим, наполовину заполненным, себе.
 — Ну, за праздник, Реваз!
 — Какой еще праздник?
 — Воскресенье, уважаемый Махарадзе.
 — Я же не пью, Михаил Семенович, вы же знаете!
 — И я не пью, Реваз, но праздник же. Пей, я тебе
выходной даю.
  Выпили. Выпили и еще. И еще.
Новое объявление:
 — Сварщику Петрову и боцману Крюкову зайти в
каюту капитана!
  Заходят оба-два амбала, за руки, за ноги ухватили
Махарадзе и поволокли того в его каюту. И опять радост-
но орет матюгальник:
 — Буфетчице Кукиной подняться в каюту капитана!
Купание закончено, дают ход, и мы двинулись вперед.

  Рано утром поднимаюсь я на мостик. На мостике
идет совещание: старпом, боцман и матрос. Что-то слу-
чилось. Чиф:
 — Пришла РДО: подходит крейсер, будем заливать
его водой, приказано ждать в этой точке. Что делать, то
ли на якорь становиться, то ли в дрейф ложиться?
 — Так у капитана спроси, — боцман советует.
 — Звонил, не отвечает.
 — Так становись на якорь.
 — Станешь на якорь, спросит, а почему не легли в
дрейф? Ляжешь в дрейф, спросит, почему на якорь не
стали? Боцман, сходи, выясни.
 — Я эту сучку на дух не переношу, не пойду.
 — Иванов...
 — Чиф, я уже пять лет в каботаже. Характеристику
на визу зарабатываю, ты же знаешь. Сейчас спишет —
и ходи доказывай, что ты не верблюд. И не видать мне
визы, как своих ушей. А с ней и заграницы.
 Тут вступил в разговор и я:
 — Я практикант и мне терять нечего, я пойду.
Спустился на палубу ниже, стучусь в капитанскую
каюту — тишина. Захожу. Кэп лежит на палубе крестом.
Люда в койке сидит, одеялом прикрывшись. А часов уже
где-то под семь. Пора уже и столы бежать накрывать.
Она мне:
 — Дай закурить, матрос!
 Даю сигарету, огня.
 — Что случилось? — спрашивает.
 — Так и так, — говорю, — не знаем, что делать: то
ли на якорь становиться, то ли в дрейф лечь в ожидании
крейсера.
 — Становитесь на якорь.
Поднимаюсь на мостик:
 — Люда приказала бросать якорь.
 — А на какой, она не сказала: левый или правый?
 — Нет, а что?
 — А то, что в левой цепи двух смычек не хватает, а
правый плохо держит. Сходи еще раз.
Пошел. Картина та же.
 — Дай закурить.
Даю.
 — На какой якорь становиться? — спрашиваю.
 — А какая разница?
Объясняю.
 — Хорошо, на левый становитесь.
Часов в одиннадцать поднимается на мостик капи-
тан при полном параде: белая рубашка, китель наглажен,
в чёрных очках на пол-лица, чисто выбрит и в неотрази-
мом шипровом облаке. Старпом, закончив вахту, с моста
не уходит, ждет раздолбона. И я тут же, на вахте стою.
 — Что такое, почему стоим? — спрашивает кэп.
 — Ждем крейсер, согласно радиограмме, будем бун-
керовать.
 — А почему не в дрейфе?
 — Я заходил к вам, Михаил Семенович, — встреваю
я, — так вы приказали...
 — Хорошо, хорошо, помню.
При этих словах лицо у капитана остается все таким
же непроницаемым. Китель застегнут на все пуговицы.
Орден начищен до блеска. Походка морского волка. Го-
лос сиплый, но выразительный. Артикуляция жестов
четкая. Глаза под очками задумчивые, но строгие.