Кинф, блуждающие звезды. Книга 2. 28

-Убейте их! – мычал он, яростно вращая красными от ярости глазами. – Убейте их!
Вмиг наша яма была окружена людьми – все сплошь в черных кожаных одеждах, прочных и крепких. Их было много; их было очень много, и кое-кто вооружен был луками – а мы были голые и беззащитные под нацеленными на нас стрелами. И вид у них был не такой дебильный, как у первых двух молодцов, кинувшихся делить наши тряпки – те и в самом деле были наживкой, разменной монетой. На миг я даже пожалел их – странное чувство для человека, в которого готово вонзиться по меньшей мере десяток стрел тех, к кому он испытывает жалость. Перед глазами моими промчались картинки из их недолгой разбойной жизни.
Первый, которого уложил Черный, был откровенным садистом. Кажется, он был слабоумным – по крайней мере, я увидел, как на его лице, испачканном кровью, вырисовывается наслаждение от того, что руки его душат сопротивляющуюся жертву, и щеки его тряслись мелкой дрожью от напряжения и радостного возбуждения.
Второй… гм. Кажется, он был просто глуп. Его глупость была сродни детской наивности, и в разбойники он пошел из любопытства и любви к романтике. Странная насмешка судьбы! У него было длинное тонкое лицо, жидкие, неопределенного цвета светлые волосы, неухоженные и тонкие, и круглые глаза, слегка удивленные. Когда эти люди «принимали» его в разбойники, он доверчиво улыбался, как ребенок, и радовался всему – особенно подаренному кривому ножу с деревянной темной рукояткой… Наживка. Приманка. Жалкий юродивый, чья жизнь была оценена в копейку и длилась – до первой драки. До сих пор ему везло – и он радовался, как ребенок, всякой очередной мелочи, которые отдавали ему соплеменники в качестве военных трофеев. Они смеялись над ним, гоготали, разинув пасти, а он в совершенном восторге рассматривал эти мелочи, не нужные никому, кроме него…
- Не тронь его, - только и успел крикнуть я, и Черный сиганул наверх, толкнув дурачка, перепуганного насмерть, в желтую воду, к Желтому Удаву.
Вэд прыгнул вслед за ним; по камням, в желтую воду, скатился мой лакированный ящик, и я не помнил, как схватил его, открыл крышку… как мои пальцы нащупали привычно крохотный узелок и петлю на тетиве, и как красиво она запела, приветствуя первую стрелу, и как  моя стрела полетела, прерывая полет тех стрел, что готовы были сорваться и настигнуть Черного…
Дальше все было очень быстро.
Ур рванул наверх, вслед за вооруженным Черным. Свои мечом тот прорубил Уру достаточно широкий проход, чтобы тот беспрепятственно прорвался к своей цели – а у того была именно цель, он не просто так кинулся на людей, без оружия и почти голый, – и я своими стрелами лишь подкорректировал этот коридор, сняв лучников, чьи позиции были наиболее выгодны, и рванувшего наперерез Уру человека.
Вмиг ситуация изменилась – наверное, нападавшие и понять не успели, как это такое возможно.
Теперь все козыри были у нас на руках – но не потому, что Черный всех покрошил (а это, кстати, было далеко не так, нападавших было просто море), и не потому, что я сразил всех, кто мог стрелять в нас, беззащитненьких и голеньких, - а у меня,  к слову сказать, кончились стрелы, -  а потому, что Ур, крепко ухватив некоего человека за шею, приставил к его горлу нож – то самый, кривой; дурачок, верно, выронил его нечаянно, - и разбойники вмиг замерли, как парализованные, не смея даже разогнуть согнутых спин.
Толстяк с разбитыми губами стоял неподвижно, как каменное изваяние. До того он, кажется, собирался поднять упавшую секиру и нагнулся за ней – так вот он так и стоял на полусогнутых ногах, и его растопыренные пальцы все еще тянулись к оружию. Вытаращенные глаза его, казалось, потухли, потускнели, умерли. Я целился из лука, охраняя свою спасительную яму и Желтого Удава в ней – но можно было этого не делать, потому что никто не смел бы пошевелиться.
Потому что Ур прихватил сына вожака – а любовь вожака к своему чаду, как ни странно, была просто маниакальная, безумная, - и это равносильно было б тому, что Ур ухватил бы рукой толстого прямо за сердце. И если он нечаянно сделает неосторожное движение… если он поранит или убьет это сердце… что тогда можно ожидать от бессердечного человека?
Он либо умрет, либо убьет всех вокруг.
И своих, и чужих. И еще неясно, к кому из жертв он будет более жесток.
- Не тронь! – рука, тянущаяся к оружию ожила. Теперь её пальцы дрожали, тянулись к затихшему разбойнику-сыну. Тот чуть скосил глаза на руку Ура с ножом и нервно сглотнул, растопырив руки. Из его ладони выпал меч, и Ур крепче сжал шею мальчишке – сын главаря был совсем молод. Как тот же Черный или я.
- Не то что? – произнес Ур в лучших традициях героев-одиночек. – Что ты сделаешь?
- Если ты убьешь его, я убью тебя, - прошептал толстяк. Его вытаращенные глаза, казалось, потухли. И губы, оттертые кое-как от крови, посерели от ужаса и, кажется, даже кровоточить перестали. – Я очень страшно убью тебя! 
- А если ты нас тронешь, - в свою очередь заметил Ур, - то я очень страшно убью его. Гораздо более страшнее, чем ты себе можешь представить, - он усмехнулся, показав на миг острые клыки и свое демоническое лицо, блестящее гремящее чешуёй. Замершие было разбойники отшатнулись в ужасе. – Я могу всех вас убить один. Но мне нужно не это; мне нужно, чтобы все, кто пришел со мной, остались целы. Оставьте нас; как только мы двинемся в путь, я отпущу мальчишку. Мы возьмем ваши кары и уйдем.
- Кары?!
- Кары. Мне нужны ваши кары. Четыре штуки, если быть точным. Оставите их здесь, - Ур кивнул на густую тень у дома, - и уйдете. Все. Если ты вздумаешь оставить лучников, - предупреждая даже рождение самой мысли  у толстяка об этом, быстро произнес Ур, - я их учую и убью. И мальчишку твоего – тоже. Ясно?
Толстый от ярости заскрежетал зубами.
Ур поймал его на живца! Точно так же, как оно на дурачков ловит своих жертв, его самого поймал Ур.
Ур знал, что у толстого есть транспорт; Ур знал так же, что толстый дорожит своим сыном – верно, это он прочел в его сердце, бесцеремонно и нахально копаясь в чужих мыслях, в сокровенных чувствах, в которых сам себе признаешься нечасто. Ур выследил мальчишку; он знал об ужасной жестокости главаря, и о том, что никто не посмеет и вздохнуть, пока мальчишке угрожает опасность.
- Я не уйду, - главарь затряс головой отрицательно. – Я не уйду отсюда без своего сына! Я не оставлю вам его – тем более, с вами Хозяин Скалистой Гряды!
- У тебя нет выбора, – ответил Ур непреклонно. – Если ты не согласишься, я просто всех убью и уйду один. То же последует, если ты тронешь хоть одного из нас. Даже Хозяина  Гряды. Я убью вас всех – даже за этого поганого Желтого Удава. Но сначала я убью его, - и Ур красноречиво щелкнул своими клыками у шеи мальчишки.
Толстый молчал. Его губы дергались, словно его паралич хватил, и он хочет что-то сказать но не может.
- Только обещай, – попросил он, - обещай! Клянись! Что не тронешь его…
- Уходите, - велел Ур. – Я не трону его. Я оставлю его здесь. Слово Ура. Вечером придешь и заберешь его.
Черный скосил глаза на Ура. «Ты нарвешься однажды, парень!» - красноречиво говорил его взгляд. Ур в самом деле слишком рисковал, дергая нервы любящему папаше, и откровенно напрашивался к нему на нож кишками. Не лучше ли распотрошить потенциальных врагов прямо сейчас? Не то за жизнь нашу я не ручаюсь.
Но вместо того, чтобы сию же минуту удрать от Ура, которому, казалось, доставляет удовольствие его опасная и бессмысленная игра,  его руки уверенно сжимали Айясу, и двинься хоть один из бандитов в сторону Ура – Черный, на раздумываясь, расписался бы на их глотках.
Медленно мы отступили к дому, волоча несчастного Желтого Удава по земле. Одежда наша осталась на улице – да теперь о ней никто  не вспомнил бы,  и алмазы Черного, так приглянувшиеся грабителям поначалу, валялись в пыли…
Как и было обещано, разбойники ушли. Как-то стыдливо, словно бы поджав хвосты, как побитые собаки. Ур смотрел через оконный проем, как они молчком покидают недавнее поле битвы, и на его губах играла недобрая усмешка. Он видел то, что не заметил тот же Черный, например, и я – до сих пор. Разногласие в рядах разбойников; кое-кому до ужаса надоело, что главарь возится со своим отпрыском, как с писаной торбой, надоело присматривать за щенком, надоело терять из-за него добычу – а так иногда и бывало! Например, как и сейчас. К вечеру негодование их достигнет апогея – хе-хе, - и они поперережут друг друга в драке. Возможно, достанется и папаше мальчишки. И тогда никто уж не сдержит их в их берлоге… они придут за нами. Значит, нужно убраться как можно скорее.
Ур деловито содрал с юного разбойника кушак и, разодрав его пополам, связал концы получившихся лоскутов. Затем этой же веревкой не менее деловито и неторопливо повязал мальчишку. Разбойник совершенно по-собачьи рявкнул на Ура, но тот одной оплеухой отбил у мальчишки желание брехать.
Скрученный Уром мальчишка разве что не кусался. Юный разбойничек  был хорош собой; он походил на молодого волчонка – такой же злой, с блестящими глазами, с острыми оскаленными зубами, -  и Ур с усмешкой подумал о том, что его вполне можно продать местным красоткам для увеселения, ведь заикался же его папаша о разбойницах?
- Ух, какие мы смелые, - сказал Ур, когда мальчишка в очередной раз попытался укусить его. Не церемонясь, и как-то совершенно равнодушно, Ур влепил разбойнику еще одну пощечину, свалив его на пол, с которого разбойник пытался подняться. – Еще раз попытаешься показать свои зубы – и отец твой найдет тебя по кускам.
- Ты обещал ему..!
- Я наврал. Я очень бесчестное существо, ты не знал этого? Ну, извини.
В пустом доме гулял ветер; крыши не было совсем, и некое углубление – то ли бассейн, то ли то ли некое декоративное углубление в полу, вроде опустевшей клумбы, - было полно дождевой воды.
Ур, поглядывая в окна, мотнул головой на полоумного разбойника:
- Ты… сходи, принеси наши вещи. Быстро.
Тот молча повиновался.
На улице было пустынно и тихо; некоторое время разбойник, опасаясь, видимо, что его дружки не ушли, а притаились где-то поблизости, и могут спутать его с нами и подстрелить, опасливо пригибался к земле – будто бы это его спасло бы! – а потто ничего, осмелел. Он обыскал все кругом тщательно; кажется, на некоторое время он позабыл даже о том, что он – военнопленный, и с восторгом разглядывал наши побрякушки, с азартом принимаясь за поиски новых и новых украшений…
Глядя, как тот собирает раскиданные истоптанные тряпки, как его длинная тень ломается о дробленые камни, Ур удовлетворенно вздохнул и произнес:
- Они ушли. Все хорошо.
Потом мы развели костер прямо у окна, стирали свои вещи в импровизированном бассейне и развешивали их сушиться. Холодно было – зуб на зуб не попадал, и мы из человеколюбивых побуждений всех пленных усадили поближе к костру.
Надо отметить, что ничего этакого страшного с одеждой при стирке в серном источнике не сделалось. Не появилось ни дыр – а я все опасался, что вода разъесть ткани, - ни каких иных прорех. Правда, цвета потускнели, кристаллики минералов белесым неряшливыми разводами украшали вещи со всех сторон, а мех выглядел так, словно его побило молью, а потом им мыли полы в конюшне, но это, конечно, мелочи. Одежда выглядела не так нарядно, как раньше, конечно; насыщенный черный бархат Черного стал тусклый, сероватый, несмотря даже на тщательное полоскание в дождевой воде, а мои веселенькие голубые одежки стали зеленоватыми, но зато драгоценности были невредимы.
- Высушить не успеем, – произнес Ур, с сожалением разглядывая наши доспехи. Бросить одежду? Об этом даже вопроса не стояло. Вы бы бросили сундук с деньгами?!
Его тонкие штаны уже почти просохли на нем, и куртка, вывешенная за окно, тоже.
– Ну, что же… раздевайся! – это Ур сказал разбойнику-дурачку. Глаза того округлились, и рот раскрылся. – Ну?! Живо. Не то голову оторву.
Маленького разбойника он распаковал сам, стащив его штаны совершенно непочтительно. Мальчишка брыкался и выл; у меня складывалось такое ощущение, что его по ночам держали на цепи – или воспитывали весьма специфично…
- Никакой специфики, - пропыхтел Ур, стаскивая с мальчишки куртку – для этого пришлось его развязать, и мальчишка снова начал барахтаться. Впрочем, мы Уру помогли с ним справиться. – Просто они с отцом – выродившиеся регейцы, разве не видно? И этот старый дурак заморочил мальчишке голову тем, что они потомки королевского черного волка.
Второй разбойник разделся сам – почему-то никому и в голову не пришло обидеть этого итак обиженного природой человека, насильно раздеть его, - и, стыдливо прикрывая наготу, протянул нам свои одежды. Ему было стыдно, очень стыдно, и он опустил лицо, чтобы мы не видели его. Словно бы спрятался.
Ур взял его вещи; в его глазах на миг промелькнуло какое-то чувство, вроде жалости.
- Ты замерзнешь, если останешься здесь в таком виде, - произнес он. – Возьми это, - он протянул стираный плащ несчастному. – Сядь у огня, и скоро высохнешь.
Разбойник повиновался. Он накинул сырой плащ на голову и уселся спиной к огню; его тонкие губы посинели и дрожали, нос покраснел, и влажные волосы облепили тонкое бледное лицо.
- Убьют его, - произнес Черный, напяливая одежку мальчишки – тот оказался ростом выше и в плечах шире, чем наш смиренный разбойник. – Жалко.
- Еще как убьют, - произнес Желтый Удав язвительно.
Ур сверкнул глазами.
- Балласт за собой таскать неудобно, - заметил он, вопросительно глянув на меня.
- Пригодится, - ответил я.
Словом, кое-как, но мы приоделись. Одежда маленького разбойника была Черному маловата, и он с руганью разорвал швы в подмышках, впивающиеся  кожу, а сапоги так и вовсе напялил свои, мокрые – тупоносые сапоги мальчишки были ему абсолютно малы. Вместо разорванного кушака разбойника он подпоясался своим блескучим поясом, и Ур неодобрительно покосился на эту разбойничью приманку… но ничего не сказал. А что можно сказать, если мы сами были как ходячая приманка?
Я надел одежду смиренного разбойника, и она была мне в пору.
Свои нарядные мокрые одежки мы сложили кое-как и связали в узел в плаще Черного.
Меж тем  чешуйка на плече Ура как будто встала дыбом, и зеленая капсула под ней светилась прямо-таки нестерпимо.
- Пора, - определил Ур, рассматривая свое плечо. – Я сейчас шприцем откачаю это и волью тебе. Ты готов?
Черный с сомнением покачал головой:
- А время ли сейчас? Я не подвисну, как Белый?
- Боишься, что не дадим тебе погеройствовать?  - усмехнулся Ур. – Не переживай. Знания подобного уровня не туманят сознания. Они настигают человека не сразу, а постепенно, словно ты читаешь книгу и открываешь страницу за страницей. С каждым мигом ты станешь видеть все яснее и яснее. И знать все больше и больше. Думаю, ты даже драться станешь лучше – зная, как идеально точно нанести удар, чтобы обездвижить или умертвить соперника, ты станешь бить наверняка, не так ли?
- Коли свое зелье!
Сама операция заняла всего две минуты, и не была ни торжественная, ни пугающая. Так, рядовая прививка. Черный даже не поморщился.
- Отлично! – произнес Ур, довольно потирая руки.  Дело за малым – вывести медиатор и стабилизатор для Торна. Покуда ты станешь адаптироваться к своим новым знаниям, я их синтезирую… Теперь, - оглядев нас со всех сторон, произнес Ур, - я покажу вам наш город!
                **********************************************
…Ух, как сладко ты…
Уже было. Ты так уже говорил.
Да ну?
Ну да. Ты что хотел спросить-то?
Я, понимаешь ли, вспомнил об одном дяде… и о даме… Нужно бы о них поведать миру!
О Страннике и о Неудачнице?
Ну да. Понимаете ли, дело-то в том, что Странник сей, этот певец сладкоголосый, убил Её.
А-а, да! Заплатил деньги за Охоту, а Добычей стала Она (снова не повезло бедняге). Думаю, вы сейчас ничего не поймете, но на данный момент вам этого и не нужно…
                *********************************************
Странник проснулся, словно его кто-то ткнул в бок – и сел торчком потирая глаза, которые от увиденного спросонья готовы были вылезти из орбит. Над его кроватью, подогнув ноги так, словно они сидели на стульях, зависли в воздухе два человека. В свете Сороры Астры (а город замечательно освещали по ночам), пробивающегося через щель между шторами, неплотно задернутыми, он сумел подробно разглядеть их.
Один был белокурый и прекрасный, как ангел. Его синие глаза сияли, как звезды, но сияние это было ужасным, завораживающим. От одного этого взгляда – ласкового и чуть затуманенного, - хотелось выть от ужаса. Одет он был в белое, слепящее, и в то же время неприметное, незапоминающееся.
Второй был угрюм, более мужественен и в черном. То был человек, просто человек из крови и плоти, и образ его не пугал, несмотря на то, что на лице его было написано явная агрессия. Мало ли, кто и почему злится… Его странный костюм был богато заткан серебром и уже на один взгляд казался тяжелым. Совершенно непонятно было, как сия тяжесть могла висеть в воздухе…
Однако, оба они висели – и белокурый, ухмыляясь, озорно глядя слегка плотоядным взглядом на посеревшего от ужаса Странника, по лицу которого пробегали яркие огоньки рекламы.
- Кто вы?! Чего вам нужно?! – просипел Странник, нащупывая рукоять пистолета под кроватью.
Но белокурый, хохотнув, протянул руку вперед, и пистолет послушно прыгнул с пола в его ладонь.
- Сиятельный, мы не причиним тебе вреда, - сказал он сладко, - по меньшей мере – телесного.
- А надо было б, - бухнул черный злобно. От его внезапно зазеленевших в темноте фосфорическим светом глаз стало не по себе…
- Ну, будет тебе, Зед! – укорил его белокурый, любовно глядя на черного. – Зачем пугать его? Нет, мы не причиним вам вреда. Это не в наших интересах.
- Убирайтесь вон! – крикнул Странник, отбрасывая одеяло и вскакивая с кровати. – Не то я позову охрану, и вас…
- А вот охрану твою я б убил, - плотоядно пообещал Зед. – Впрочем, они ведь ни в чем не виноваты? Так не зови их лучше.
Трясущаяся рука Странника потянулась к кнопке звонка – и кнопка оказалась сломанной, сигнализация была отключена.  Как в дурном сне… Холодный пот прошиб Странника, и он кинулся к дверям, но и они не открывались. Он кинулся к окну и распахнул шторы… горящие огни улицы Сороры Астры были далеко внизу, фигурки ночных гуляк еле виднелись. Странник, трясясь, как осиновый лист, вжался в стену; оба призрака все так же висели в воздухе и спокойно наблюдали за его ужасом, яснее видимые в осветившем их свете яркой рекламной ночи. Белокурый гадко посмеивался.
- Кто вы такие? – прохрипел Странник. Его красивый голос вдруг предал его, и из горла выходил лишь невнятный шепот.
- Ну, вот мы и подошли к главному, - белокурый откинул на спину длинные волнистые волосы, сцепил пальцы рук на колене. – Мы решили слегка изменить историю, знаешь ли… и ты – её часть. Главная, я бы сказал, часть. Кстати, мы не представились. Я – демон, зовут меня – Тавината. Однажды, когда вам настанет время умереть, Сиятельный, мы встретимся в менее дружественной обстановке, и я пополню тобой свою коллекцию, потому что такой мрази, как ты, еще нужно поискать. Значит, так: ты недавно убил девушку, за что должен понести наказание в иной жизни, так? – при этих словах Странник побелел, ноги его подкосились, он рухнул на пол без сил. Слово «убил» упало камнем в его сознание, и ересь про расплату и иную жизнь прошли мимо, как бред, как наваждение. – Но в той жизни у тебя найдутся могущественные покровители и благородные просители – мало кто отважится сходить на тот свет просить за кого-либо, так что цени! К тому же, в той жизни человек, носящий остатки твой выстеганной души, ни в чем не виноват – точнее, в конкретной этой ситуации. Конечно, если рассматривать его личность в целом… но я отвлекся! Итак, даже я считаю, что это – свинство, мучить ни в чем не повинного человека! Но заплатить-то ты должен, это необходимо. Так что платить станешь здесь, и сейчас.
- Вы… вы пойдете в полицию?! – произнес Странник еле слышно, еле ворочая языком. Оба духа расхохотались.
- Идиот! Ты когда-нибудь слышал, чтобы Смерть шла в полицию, чтобы наказать какого-то смертного?! – прогремел Зед. – Нет уж, мы сами накажем тебя, - Странник засучил ногами, стараясь поплотнее вжаться в спасительный угол, слиться со стеной, и заскулил. В руке Зеда образовалась черная сфера, непроглядная и бездонная, как черная дыра, и Странник почувствовал, что зло – все зло, что только может с ним случиться – заключено в этой сфере, лежащей на узкой белой ладони.
- Не надо! – завыл он, загораживаясь трясущимися руками. – Это не я! Это все Тремс! Её, её накажите!
- Не волнуйся. Ей тоже достанется, – заверил его Зед и швырнул в него сферу. Странник с ревом уклонился – перекатился из угла под кровать, - и сфера взорвалась, осыпав угол мелкими черными осколками.
- Вылазь, ничтожество! – кровать, словно подброшенная ураганом, улетела прочь; над трясущимся Странником стоял Зед – черный, страшный, с разметавшимися по плечам волосами. В руке его росла еще одна сфера – такая же непроглядная, как бездонное космическое далеко, как черная душа грешника.
- Прими свое наказание, - сурово произнес Зед.
Словно в дурном сне слышал Странник, как Тавината то ли мурлычет, то ли размышляет вслух, тихо-тихо бормоча себе под нос:
- Уникальный случай… дважды этой души касались Великие – и каждый оставлял в ней свой след. Милосердная женщина и безжалостный мужчина… интересно, чем так хорош этот человек, и сколько узлов истории на нем завязано, что все так упорно борются за душу его? Интересно…
На голову Странника опустилась сфера. Она вошла в него безболезненно и вкрадчиво, и тяжелая печаль поселилась в сердце его.
- Помнишь её глаза? Она смотрела на мир так доверчиво – как дитя… такая маленькая девочка… Вспомни. Она любила тебя – поэтом так часто появлялась на твоем пути. Теперь твоя очередь любить её и помнить. Помнить, как ты убивал её. Это и станет твоим наказанием.
- Стойте! – резкий вопль какого-то бесформенного существа, рваного, как половая прогнившая тряпка, отвлек их. Тавината, щелкнув пальцами, сотворил себе два железных шара и катал их теперь на ладони, ловко двигая длинными тонкими пальцами. Теперь он приготовился выслушивать оправдания и объяснения. Новый посетитель был по его душу. – Не смейте так делать! Его час расплаты не настал!
- Считай, что мы передвинули стрелки, - небрежно ответил Тавината, любуясь блеском шаров в ладони. – Убирайся, Тремс. Ты не выпросишь себе пощады все равно, даже прикрываясь теми законами, которые когда-то – между прочим! - должна была защищать. Ты редко о них вспоминала, отчего же вспомнила сейчас? Вспомни-ка лучше, кто я, и как мне безразличны ваши, человеческие законы. А потом попробуй умолить меня еще раз. 
Тремс хорошо знала Тавинату – своего повелителя, обманщика, - но все же попыталась разжалобить его мертвое сердце. Пыльной кучей тряпок свалилась она к его ногам:
- Но, Тавината… Я же погибну, едва только нарушится равновесие… Я живу лишь им – ты должен это знать! За любой грех должна быть расплата, это так! Но этот грех я помогла ему совершить для тебя, по воле твоей, и если расплата последует сейчас – первой отвечу я! Во имя тебя калечат и убивают, и не несут никакой ответственности! Только во имя тебя!
- Ты живешь тем, что являешься такой дрянью, - прекрасный Тавината брезгливо поморщился. – Ты предала свою природу, перекинувшись на мою сторону просто так, и потому вынуждена кормить меня. У тебя был выбор – тебе вообще не стоило присоединяться ко мне. Ты стала рабыней моей добровольно, и за твою мерзкую трусость я презираю тебя больше, чем кого-либо еще. Что же теперь пенять на мою жестокость? Я сказал – убирайся, или я все же возьму твою никчемную жизнь.
- Тавината, ты же мой господин! – выла Тремс. – Как же ты можешь предать меня?!
Тавината снова поморщился:
- Интересно, отчего сами предатели не верят в предательство других? – произнес он как бы про себя. – Тремс, давай не будем лицемерами! Начнем с того, что ты первая предала меня – и меня тоже, как и своих Сильфов! – и часть той силы, что могла достать для меня, ты оставляла себе. Толку от тебя никакого – ты не пополнила мое царство ни единой душой, потому как ловишь тех, кто приходится не по вкусу тебе своей чистотой и светом.  Ты не нужна мне, Тремс. И, кроме того,  - я хочу убить тебя, понимаешь? Мне это выгодно. Так что убирайся и умри сама.
- Я уберусь, - завизжала Тремс, взвиваясь пыльным столбом вверх, - но я заберу и его! – она ухватила Странника за волосы, и потащила его, вопящего от боли.
Тавината выбросил вперед руку – и железные шары рванули, кинулись, как живые, в Тремс. Последнее, что увидел Странник – это взрыв, яркий и прекрасный, разодравший прогнившее тело Тремс на пыльные лохмотья, и умиротворенное лицо Зеда, освещенное этим взрывом…
                ****************************************
- Боже мой! – Странник подскочил, холодея от ужаса; постель его была смята, за окном занимался рассвет и постепенно гасли фонари. Наступал новый день – но уже без Неё…– Так это был всего лишь сон! – он радостно расхохотался и опрокинулся в подушки, ощущая блаженное облегчение. Сон!!! Это был всего лишь сон!!! Он хохотал, как безумный.
- Что, Тавината?! Что, Зед?! Вы мне всего лишь приснились! – блажил он. – И никакой расплаты!
                *******************************
Э-э-э… Ну, то есть, бодро ты поведал миру.
Бодро. Комментариев не будет. Продолжим?
Да запросто! О чем мы еще не написали перед финальным аккордом нашей одиссеи – и началом Пути Домой?
О том, как мы попали в редкостную жопу.
Ааааа! Ну да. Пишем?
Пишем. Из песни слова не выкинешь…