Анна-жена и любовница глава 6 - окончание

У него появилась любовница


Это была уже не жизнь, а сосуществование. Я бы хотела рас¬статься с Дмитрием. Но как я могла его бросить! Состояние его то улучшалось, то ухудшалось. Если уж инфаркт поражает сердце — оставшаяся жизнь зависит от судьбы. Как-то я догово¬рилась о консультации супруга у известного в то время кардиолога. После он мне сказал по телефону: «У вашего мужа очень сла¬бое сердце. Ему нужна операция. Но я не уверен, что он может ее перенести. Поэтому и не сказал ему об этом. Да и база у нас еще слабая для таких операций».
А дальше был совет: жить без физических напряжений, вовремя принимать лекарства, во всем умеренность, посильная физкуль¬тура...
Как же с таким развестись? Это же будет предательством, грехом — бросить больного человека!

Нет, я совсем не знала, на что способен мой супруг. Он меня опередил.
Новость о том, что Дмитрий умудрился завести себе любовни¬цу, меня сразила. Перенесший инфаркт, с одышкой при любой физической нагрузке... О какой любовнице могла идти речь, если мне, когда у него появлялось желание, приходилось во время сно¬шения почти всё делать самой? Вот только членом не могла работать — не мой это орган. С грехом пополам мы заканчивали акт.
 Мне было не до оргазма. Я боялась одного: как бы Дим-Дим в самый сексуальный пик не умер на мне. А такие истории известны. Потом он пил лекарства, долго отлёживался, прислушиваясь к перебоям в сердце. Уверена, что он тоже боялся умереть в такой физически трудный момент. К тому же, как многие творческие личности, Дмитрий был мнительным человеком (из «Словаря русского языка» С.И.Ожегова: мнительный – видящий во всём для себя что-нибудь неблагоприятное, всего опасающийся»).
Опасался, но…
Мужчины с дефектами в здоровье должны думать головой, а не пенисом.
Пышнотелая блондинка, которая пыталась соблазнять моего супруга с помощью морковного сока, исчезла, но осталась её тень. Она познакомила Дмитрия со своей приятельницей. Эта дама могла увлечь его разговорами о литературе и поэзии, об экстрасенсорике, жизни после смерти (как будто об этом кто-то знает достоверно — с того света ещё никто не вернулся и все тайны там, а не на этом свете)... К этому Дим-Дим всегда тяготел. А я, признаюсь, к подобным темам отно¬силась весьма осторожно. Мужа это раздражало. Хоть я и не говорила: «Ах, это всё ерунда!», но не разделяла его увлечения мистикой. Голословные (какое интересное слово: голые слова, то есть не подкреплённые доказательствами!) рассуждения на подобные темы меня удивляли. И удивлял Дим-Дим, ведь он был очень образованным человеком.
У людей, склонных к раздражительности, всегда найдётся повод придраться к тем, кто кормит их с руки.
Болезнь, стресс, вызванный внезапным инфарктом, увеличили его склонность к фатализму. Ему нужны были собеседники, веря¬щие, как и он, в предопределённость судьбы, рок. И он такую собеседницу нашёл.
Дим-Дим легко увлекался людьми, теориями, философиями... Если литература — то Достоевский, Платонов, Маркес, Кафка, Кант, загадки древней истории. Если изобразительное искусство — то Врубель, Ван Гог, Поль Гоген, Пикассо. Если архитектура, то Корбюзье (мы ходили смотреть на дом, построенный в Москве по его проекту). Если кино — как документалист — Ромм, из художественных — «8 ;», «Солярис», «Покаяние», «Иди и смотри», все фильмы Вайды...
Ему во всём нравились недосказанность, полутона, намёки, нестандартность, асимметрия. И в нём самом вмещались недосказанность, полутона, намёки, нестандартность, асимметрия. Потому, с одной стороны, он был интереснейшим человеком, с ко¬торым никогда не бывало скучно; а с другой — человеком, с которым невозможно было долго жить рядом.
То, что у него появилась подруга, меня не удивило — в этом была  его  фатальность:  не  уважая  женщин  как  женщин,  всю жизнь к ним тянуться. Думаю, что он хотел мне досадить, сделать на зло. Как школьник на уроках: «Не буду учиться — на зло учите¬лю!»
Муж тр;сил. Он уже всё для себя распланировал: со мной раз¬водится, женится на той даме, квартиру мы размениваем. Но долго таился. Ко мне придирался, упрекал меня «во всех грехах», каждый день у нас были стычки, причём, видно было невооружённым глазом – специально искал причину. То, что я это понимала, Дмитрий прекрасно видел, но остановиться уже не мог. Конечно, я также понимала – всё это неспроста, но терпеливо ждала, что будет дальше.
Да, временами мне хотелось закрыть глаза и уйти подальше, хоть на край света. Но я не могла его – больного – бросить! А потом – нас ведь было трое и мы все жили в одной квартире. Я – не только жена, но и мать, и не могла не думать и о сыне.
    Наконец, как-то, до предела накалив дома обстановку, Дим-Дим сказал:
— Я подаю на развод. Я стар и болен. Хочу пожить один.
— Ты хорошо подумал?
— Да. Всё уже решено.
Пыталась ли я его отговаривать? Нет. Мне стало легче, что инициатива идёт от него. Решив развестись и разъехаться, мы разошлись жить в разных комнатах. Я из жалости всё же гото¬вила для него какую-то еду и оставляла на плите. Хотя, честно говоря, мне не хотелось ничего для него делать, я устала от его чёрной неблагодарности, нахального желания чем-нибудь меня допекать. О золотом памятнике для меня Дмитрий быстро забыл.
После того разговора о разводе, у меня возникло подозрение —здесь что-то кроется! Если бы он сказал: «Я всё решил», я бы не стала, как Агата Кристи, анализировать ситуацию. Но «всё уже решено» — тут были оттенки, детективный намёк, пища для раз¬думья.
Нет, его разговоры по телефону я не подслушивала, следом за супругом по городу не ездила, в записных книжках не копа¬лась. Это не подходит для такой гордой женщины, как я.
По тому, как смещалось многое со своих мест в квартире, в кухне, поняла: здесь кто-то бывает, когда я ухожу на работу.
Потом они оставили на столе два фужера с недопитым вином (мужчины бы пили водку, а если шампанское — значит, гостьей была дама). Намеренно не убрали? Спешили? Конечно, намерен¬но. Любят некоторые люди мелочно гадить на чужой территории — как собачки на кустики. Сенсорика у них такая.
Потом были ещё разные приметы, рассказывающие мне: ты — из дома, а она — в дом.
Есть правила для нравственных людей: в свой дом не води, на супружескую кровать не заваливай, грязные следы не оставляй. Говорят, что даже бандиты не воруют в том районе, где живут.
Но это для нравственных. Мой супруг перешёл все границы прили¬чия. Не знаю только, добровольно или по принуждению. И это я Дмитрию никогда не простила. Я прощала людям разные обиды. Но если кто-то по отношению ко мне вёл себя намеренно неприлично — такого я вычеркивала из своей жизни.

Закончилось всё отвратительной сценой.
Совсем миролюбиво я как-то сказала мужу (пока — ещё мужу):
— Я знаю, что ты приводишь в нашу квартиру свою подругу...
Он не дал мне договорить:
— Какую подругу? Ты что, совсем с ума сошла? Никакой подру¬ги у меня нет.
— Подруга, не подруга... Знаю, что ты встречаешься здесь с женщиной.
— Ты придумываешь.
— Не надо врать. Мы с тобой не подростки. Квартира — и твоя территория. Но здесь пока ещё живём я и наш сын. Что он бу¬дет о тебе думать, когда узнает?
— Мне нечего от него скрывать.
— Я настроена мирно. Мы уже договорились о разводе. Но пока мы здесь все вместе живём, я не хочу, чтобы сюда приходил чужой человек и тряс своими тряпками. Мне это неприятно. Я тебя не узнаю. Ты ли — тот человек, который целые речи в компаниях произносил о нравственности — как основе нормальных человеческих отно¬шений?
Вы можете встречаться у неё дома. Мужа у неё нет (сказала это «от балды», на ходу придумала. Об этой женщине я мало знала, только, что она была переводчицей и не русской. Но сра¬ботало!)
— Тебе бы в КГБ работать. Да, она приходит в мою квартиру. Имею право!
— Пока ты имеешь право на одно — прилично себя вести и не забы¬вать, что это наш общий дом. Некоторым людям, образованным, но тупым, надо всё объяснять, как младенцам. Объясняю тебе, почему то, что ты делаешь, мерзость, мерзопакость, как ты любишь выра¬жаться. Представь обратную картину: ты уходишь на работу, а я привожу в наш дом друга. И ты об этом узнаёшь. Да, я этого и не скрываю — бокалы оставляю на столе, сминаю все на кровати... Мо¬жешь описать свои чувства?
— Я бы вас обоих убил.
— А что должна делать я? Убивать вас? Зачем? Знаешь, почему в некоторых странах смертная казнь заменена на пожизненное заклю¬чение? Из гуманных побуждений, дескать, нельзя лишать человека жизни, чего бы он не натворил? Вовсе нет! Ему дают возможность жить, чтобы он мучился до конца дней своих. И для преступников, особенно убийц, не самое страшное сидеть взаперти, быть изоли¬рованным от мира. Воспоминания о содеянном — вот самый суровый суд. Лица жертв не дают им спать и сводят с ума.
Ты поступаешь сейчас необдуманно и подло. Хочешь жениться на женщине, с которой несколько раз переспал? Женись – это твоё право. Мне это безразлично. Но ты пока женат. Мне противно на тебя смотреть, жить с тобой рядом – от тебя разит…
— Я честный человек! – с пафосом сказал Дим-Дим. А лицо стало белым.

О том, что он уже мог быть с ней в сексуальной связи, я просто предположила. И, оказалось, попала в точку. Женская логика — это такая же «страшная» сила, как и красота. Дмитрия я достаточно знала, чтобы сказать: дружить с женщинами он не мог; если дама ему нравилась и была не против — он быстро становился её любов¬ником.
Незадолго до нашего решительного разговора супруг уезжал на неделю в Дом творчества — чтобы закончить сценарий. Ездить на съёмки он уже не мог, а сценарии писал. Они могли поехать вместе, там и... поработать в постели. (мне Дмитрий сказал: «В Доме творчества работается лучше — ничто не отвлекает. А у меня срочный заказ».) Как любовник он уже своё отработал — до инфарк¬та. Сношения у него могли быть только в щадящем режиме, когда ему ничего не надо было в постели доказывать, не думать о своем сексуальном реноме (репутации). Но с новой женщиной надо же быть на высоте! Думаю, что с ними был во время полового акта ещё один участник — нитроглицерин. Потом я узнала, как он расплачивался за желание покорить ещё одну женщину. За всё надо платить не только женщинам, но и мужчинам. Не напрасно мой супруг считал, что у меня есть способности следователя.
Спустя время, я размышляла: действительно ли мой супруг хотел покорить ещё одну женщину? Слово-то какое агрессивное –«покорить»! Хотя в нём, как и в поступках моего разлюбезного Дмитрия, два оттенка: положительный и отрицательный.
Я пришла к выводу: на той грани болезни (а Дим-Дим отлично понимал, что болезнь его очень серьёзна) просто женщина ему не была нужна. Я ему надоела! Любым путём он хотел избавить себя от моего присутствия. Предполагаю, что в его дальнейших поступках было лишь желание: сделать МНЕ  назло, и побольнее. Злость была его опорой, фундаментом. Иначе, как он иногда говорил, пулю в лоб.
 Если бы в тот момент его жизни рядом с ним оказались мать, отец, брат, сестра, друг – он бы ушёл к кому-то из них, и, возможно, судьба у него была бы другой. Парадокс заключался в том, что почти все, кого я перечислила, существовали. А Дмитрий оказался один на один с болезнью, страхами, стрессами, непонятной перспективой в дальнейшей жизни.
И он уцепился своей слабой рукой за ту, которая проявила к нему сочувствие.

Конечно, я не смаковала их отношения. Никакого дела мне не было ни до неё, ни до его дальнейшей жизни. Каждый по-своему с ума сходит! Или «каждый человек бьёт блох по-своему» — эта фран¬цузская поговорка нравилась тонкому (по чувствам) русскому писателю И.С. Тургеневу. Я с ребёнком, пусть уже взрослым, снова оказалась в критичес¬кой ситуации. Мне надо было сохранить способность работать, своё здоровье.
Предполагала намерения (квартира!) любовницы Дмитрия и боялась стать жертвой её влияния на моего потерявшего бдитель¬ность супруга. Так теряет бдительность самец-тетерев, когда он занят любовными интригами на открытой поляне: попадает в лапы хищника или становится добычей охотника.
Мне надо было собрать в кулак всё своё мужество во время раз¬мена квартиры — чтобы нам с сыном досталось приличное жильё. Я думала о его будущем. А разменивали мы шикарную, по тем време¬нам, квартиру. Дмитрий меня торопил, предлагая варианты: «Сог¬лашайся! Быстрее, быстрее...» Уж не она ли его торопила? Бо¬ялась, что он, будучи лишь её любовником, скончается досрочно?
Но все предлагаемые варианты размена (тогда купли-продажи квартир не было) были неприемлемы. И  пошли угрозы: «Я приведу её сюда, и она будет здесь жить!». Зачем угрожал, ведь у неё была квартира, мог бы на время уйти к ней?
Она настаивала, а он, как «порядочный» человек…
Господи! До какой же степени умозатмения надо дойти, чтобы жене, с кото¬рой столько пережито и хорошего, и плохого, матери своего сына, верной подруге, помощнице в делах, няньке — когда болел, такое сказать! Если «токует» юноша в гиперсексуальный период, он готов разорвать отношения с родителями, грозит самоубийством — это понятно, у него тестостероновое «помешательство», нет жизненного опыта. Но, когда уже седые волосы, член обвисает, как у индюка борода, и столько уже разочарований с женщинами...
Придёт время, и я многое — намеренно — забуду. Но не эту ис¬торию. Женщины говорят: «Я ему всё простила и всё забыла». Не в-е-е-р-ю-ю! Всепрощения не бывает! Сказать можно, что угод¬но. Жаль, что наши подушки лишены голоса. Они бы такое могли рассказать!

   Наш разговор продолжался.
— Ты — честный человек, в каком деле? Только в постельном! То, что ты сейчас творишь со своей жизнью — кино с несчастливым концом. Сценаристка у тебя гениальная. Она пишет трагедию со старым сюжетом и уверена, что ей удастся поставить свою пьесу. Только не на сцене.
— Что ты в этом понимаешь!
— В кино я мало понимаю, ты прав. Но зато в драматургии жизни я большой специалист. Могу видеть всё наперёд.
— Как сказали ещё древние: курица — не птица, баба — не че¬ловек. Прости, сморозил глупость. Что ты так волнуешься за меня? У меня всё будет хорошо. О себе лучше подумай.
— Я не волнуюсь. Мне просто тебя жаль. Твоя жизнь меня больше не интересует. Всё, что я могла для тебя сделать — я сделала. И теперь очень рада, что буду жить без тебя. Поживём — увидим, кто прав, а кто — виноват.
И тут Дмитрия понесло! Он стал кричать, обвинять меня в своей болезни, в других несчастьях и неудачах, в том, что надорвал¬ся, когда завёл семью... В конце концов, он перешёл на проклятия — проклинал меня и сына, да так складно, что я была в изумлении. Первый раз слышала, чтобы мужчина так мастерски сыпал прокля¬тия. Обычно это хорошо получается у женщин.
Крики прекратились, когда он охрип.
У меня от испуга тряслись руки, колотилось сердце. Я забилась в свою комнату и прислушивалась: не идёт ли сын, ему-то зачем слушать этот бред! Я боялась и его реакции на слова отца. Па¬рень был физически развитым, деликатно не вмешивался в наши с мужем отношения, но как-то после очередного скандала, сказал мне: «Запомни, мама, я тебя в обиду не дам!»
Как назло, у меня была срочная работа, утром я должна была положить её на стол шефа. Крики в квартире выбили меня из колеи. Но надо было собраться с силами. Что я и сделала.
Сижу себе на кровати и торопливо пишу план, думаю, сделаю хоть какие-нибудь наброски, а ночью, может, удастся продолжить. Неожиданно голова проясняется и выдаёт идею! Так нередко бывает: есть все условия, а не работается. А когда шум, гам, все и всё мешают, места нет, чтобы листочек пристроить, дело спорится.
И вот я, облитая проклятиями «любящего» супруга, сижу и черчу график. Он входит. Без стука. Делает вид, что ему что-то надо найти в шкафу. Но вижу: зашёл, чтобы увидеть, что я де¬лаю, как реагирую на его проклятия и обвинения. Может, думал, что я рыдаю и рву на голове волосы? Или зашёл извиниться?
Оторопел! Всё ожидал увидеть, только не это: сидит и что-то пишет, а рядом книги, линейки... Предполагал, что будет утешать меня — с опухшими глазами и расцарапанными, как в мелодраме, щеками?
Нет уж, господин хороший, кина не будет!
Плакать из-за мужчины? Ни за что! Много чести. Допускаю слезы, когда джентльмен или его член каким-то образом доставляет мне радость.

Мне рассказала одна знакомая свою историю. Она рано вышла замуж, прожила с первым мужем более десяти лет, родила троих детей. Что такое оргазм, слышала, но сама ни разу его не пере¬жила. В конце концов, с супругом развелась. Потом у неё была романтическая встреча с великолепным экземпляром сильного пола. О новом замужестве и о любовниках она и не помышляла. Поэтому весьма холодно простилась со случайным попутчиком. А он, влю¬бившись, нашел её, хотя знал лишь имя и где она служила. Когда у них случилось первое сексуальное взаимопроникновение, она и испытала оргазм. И от этого рыдала в голос. Согласна — от экстаза слёзы лить можно.
А от обид надо только смеяться. Чтобы не плакать!
Когда Дмитрий проклинал меня, я думала: «Какой дурак! Сов¬сем свихнулся». Но когда он начал проклинать нашего сына, я про себя сказала: «Пусть все эти плохие пожелания падут на те¬бя! Пусть твои слова тебя же и съедят!»
Если меня ударят по одной щеке, я могу подставить и другую. В принципе. В «Евангелие от Матфея» (Новый завет) написано: «Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб». А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». И далее: любите врагов ваших, бла¬гословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас...
Да, от проклинающего меня я могла бы отмахнуться, как от навозной мухи. Но когда проклинают моего птенца? Нет, берегись проклинающий! Не будет от меня тебе пощады!

... На следующее утро Дмитрий уехал в один из подмосковных горо¬дов — добирать материал всё для того же сценария. Мы не разговаривали, но я знала, что отсутствовать он будет около недели. Ра¬довалась: успокоюсь и высплюсь. И ещё я хотела сама поискать ва¬рианты обмена квартиры.
Прошло два дня. Возвращаюсь вечером домой — вся из себя весёлая и довольная жизнью. Возле аптеки сталкиваюсь с приятелем му¬жа. Иногда Дмитрий пользовался его услугами, как водителя ма¬шины.
— Что вы делаете в наших краях, Гриша?
— Привёз вашего супруга.
— Он же в городе (таком-то).
— Сейчас он дома. У него под сорок температура. Страшная ан¬гина. Он едва жив. Вот иду в аптеку, может, что-то посоветуют.
Это сюрпризы проклятий. Верно, говорят: не рой могилу ближнему — сам в неё угодишь.
Да, вид у Дим-Дима был скверный. Мне не было его жаль, как жене. Но во мне всегда сидит принцип Матери Терезы: помоги че¬ловеку, кем бы он ни был!
Что мы пережили за двое суток — никому не пожелаю. Конечно, я вызвала врача. Прописал таблетки, полоскания. А ангина росла, если можно так сказать. Дмитрий корчился от боли в горле, нача¬лись перебои в сердце, сердцебиение; не ел, не спал, мог только глотать маленькими порциями воду, молоко, чай. И то, потому что я заставляла. Я бегала из кухни — к нему, от него — в кухню, подогревала питьё.
Лучше ему не становилось. Когда появилась одышка и он уже от боли в горле не мог говорить, я позвонила давнему моему зна¬комому — великолепному диагносту. Врач решил: если к вечеру больной будет в том же состоянии, его надо будет срочно госпитализиро¬вать, и обещал помочь определить в профильное отделение.
Муж согласился — так ему было плохо. Я едва держалась на ногах от усталости и сострадания; боялась сесть — сразу бы уснула.
И вот финал. Несу моему благоверному очередную порцию горяче¬го молока. Пить он не хочет, вяло машет рукой: «Не могу, больно». Я настаиваю: «Пей маленькими глотками. Ты ослабел. Надо бороться».
Дмитрий уступает. Делает один глоток, другой... И вдруг как закричит: «Ой, ой, ой! Что это?» Кричал, как рожающая женщина.
И «родил» — нарывы в его горле прорвались, и полился гной. Это было видение не для слабонервных. Меня едва не вывернуло наизнанку — такая неприятная была картина.
Но мы со всем этим быстро справились. Я дала Дим-Диму попо¬лоскать горло настоем шалфея, умыла, переодела в чистое бельё, поменяла  постельное бельё.
Смотрю — возрождается! Глазки посветлели и появились из глаз¬ниц, а то уже совсем запали, румянец на щеках показался; лежит расслабленный, отдыхает, как после тяжелой работы (такой вид у женщины после родов).
Отдышался, отплевался, заулыбался. Руки мне начал целовать — в знак благодарности.

Но я уже была не той Анной — податливой, всепрощающей, на¬деющейся на лучшее. И как я могла забыть его проклятия? Ладно, меня он проклинал от злости, от бессилия спутать меня, как кобы¬лу, чтобы была покорной. А ребёнка за что?
Дмитрий говорил отвратительные проклятия, а они дальше его горла не ушли, застряли и превратились в боль и гной. Он-то и душил его.
Я помогла ему справиться и с этой бедой. Но уже хорошо знала моего почти не мужа и не ждала от него никаких благородных пос¬тупков. Он не был способен на глубокие чувства.
Персидский поэт Саади утверждал: когда нужна твёрдость, кро¬тость предосудительна: «Не нужно быть кротким, смиренным, когда грубиян пред тобой: / Не счистишь ты ржи застарелой, когда лишь напильник в руках...»
Я устала от Дмитрия. Как от мужа, перед которым у меня обязан¬ности; как от человека, с которым каждый день вижусь. Мне казалось, что мои лёгкие сжаты и, как не пытаюсь, не могу глубоко вдохнуть воздух. Задыхалась от наших запутанных отношений. Давно забыла, что такое тихие семейные вечера, миролюбивые беседы обо всём с уважительным вниманием к чужому мнению; если у меня что-то болело, то молча всё переносила, потому что больнее станови¬лось, когда слышала: «А у меня болит сильнее, я же не жалуюсь».
Попивая куриные бульончики и поедая протёртые и приготовлен¬ные «на пару» рыбу и мясо, супруг быстро поправлялся. Но за время ангины ухудшилось состояние его сердца.
Потом он стал подниматься. Первые шаги — он держится рукой за мои плечи. Идиллия!
Потом (когда я была на работе) его пришла навестить та жен¬щина. И где она только была, когда он плевался гноем? Возможно, её предупредил о случившемся приятель Дмитрия; она ни разу не позвонила. По всей видимости, у неё была хватка опытной рыбач¬ки: поймав на наживку карася, она его не отпускала.
 Обвиняла ли я ту женщину? Нет. Непорядочно вёл себя Дмитрий. Если бы он сказал: «Наша встреча была ошибкой (или что-то другое в этом духе)», женщина бы исчезла и всё! Что она могла бы ему - женатому -  сделать? Да ничего! И суд, и Господь Бог были на его стороне. Мало мы кому-то что-то обещаем!

Потом мы написали заявление на развод.
Наши отношения находились уже в коматозном состоянии. И реанимация тут была бессильна. Последние месяцы нашей жизни были для меня невероятно тяжёлыми. Вёл себя мой супруг очень не¬красиво. И потому, страстно желая развестись и разъехаться, я называла Дмитрия предателем. Про себя, конечно. Это был мой диагноз.
Не обладаю даром ясновидения. Но мудростью Бог меня не обидел.
Когда уже всё было обговорено, и близилась развязка, как-то я сказала Дмитрию:
— Запомни, ты ещё будешь стоять передо мной на коленях!
А он в ответ с ухмылочкой:
— Да что ты говоришь!
Я была права. Редкая женщина не видит того, что за горизонтом.
Откуда у меня была уверенность, что Дим-Дим ещё вернётся? Не как к жене, а как к женщине, на плече которой можно ему будет поплакать, — так я думала. Психологи считают, что мужчины уходят не к лучшей женщине, чем их жена, а к новым женщинам. Но новизна — быстропроходящее явление. И они снова возвращаются. Виноватые и озябшие. Так бросаются к печке или к камину побывавшие на морозе в лёгкой одежде.
Прекрасный женский тип создала своим воображением американская писательница Маргарет Митчелл в романе «Унесённые ветром» — Скарлетт. Александра Рипли  уже после смерти Митчелл  домыслила дальнейшую  судьбу её героини в романе «Скарлетт».
Когда её бросил супруг, эта энергичная леди говорила сама себе: «Я знаю то, что как бы ты не пытался, ты не сможешь выкинуть меня из головы. Ты не можешь жить без меня... Ты вернёшься. Обязательно. Но я тебя не буду ждать, раскрыв объятия. Тебе при¬дётся меня поискать. И ты обязательно меня найдёшь».
А вот в фильме «Скарлетт» героиня говорит ещё похлеще. О том, что возможно она ему — супругу не нужна. Но у неё есть то, от чего он не сможет отказаться. То — её будущий ребёнок, плод их бе¬зумной кратковременной любви на морском берегу. Будущий ребёнок — её козырный туз, который она выложит на стол, когда при¬дёт время.
 «Обратно ко мне ты будешь идти по раскалённым углям!», — вот такая была у неё уверенность. И эта уверенность была сродни моей.