Вспоминая о детстве

50-е годы. Казахстан.
Самые яркие зарисовки, сохранившиеся в памяти, из далекого детства.

Я помню себя приблизительно с трех лет. Память уносит меня в закрытый серыми деревянными досками двор. Я брожу по нему и пристально рассматриваю землю, которая истыкана куриными лапками и от этого превратилась в сплошной узор. Рядом прохаживаются курочки и клювом что-то выискивают в грязи.
Между деревянными столбами, посреди двора была натянута бельевая веревка, на которой сушились мамины платьица. Самые красивые.
Они украшали наш двор.
Дом был огромный, сложенный из толстых коричневых бревен, а стены снизу присыпаны землей. Когда было сухо, на завалинке можно было посидеть.
На бревнышке, которое лежало в конце двора, сидела Галька. Маленькая девчонка, которая со мной говорила по-татарски.
В доме, кроме нас и странной парочки Настасьи Марковны и Ивана Абакумовича, жили только татары. Семей 5 или 7

Я с радостью бежала за Галькой, если бабушка звала ее домой. У Галькиной бабушки на щеке была огромная шишка, и я из-за этой шишки ее побаивалась.
Мы поднимались на второй этаж и шли в Галькины владения. У входа красовалась большая печь, засыпанная сверху семечками, и с самого раннего детства я считаю семечки замечательным лакомством.

Бабушка захватывала своей темной пятерней горсть семечек и насыпала мне в карман.
Посреди огромных Галькиных хором висела люлька...
Мы забирались в нее вдвоем и раскачивались изо всех сил. Люлька носилась из одного конца комнаты в другой. Мы смеялись, мы радовались, мы были счастливы.
Бабушка изредка посматривала на нас и спокойно делала свои дела.
У Гальки был брат Хамит. Я не любила его. Он был уже большой и должен был учиться в школе, но почему-то бегал по улице. У Хамита на одной руке не было пальцев, а вместо них было несколько круглых шишечек. Но, несмотря на это, он ловко орудовал маленькой культей, которая частенько выполняла роль дубинки.
После катания в люльке я понимала, что больше у Гальки делать нечего (игрушек у нее не было совсем) и шла домой.

Я поднималась с другого крыльца на второй этаж. И с радостью обнаруживала маму, которая стирала на террасе, в железном корыте, установленном на две табуретки.
Я проходила по темному коридору мимо соседних комнат и входила в нашу обитель.
Длинная кухня с закрытыми ставнями была и прихожей.

В комнате возле окна слева стояла наша с мамой кровать, застеленная пестрым коричневым одеялом. В правом углу стояла железная кровать нашей квартирантки Жанночки.
У Жанночки были светлые кудри и довольно крупная черная собака Тузик.
Тузик был моей отрадой! Он умел служить и вилял хвостом, когда меня видел.
Еще у нас был темно-красный шкаф. Мы привезли его на телеге. И когда лошадь шла по булыжной мостовой, я открывала рот и издавала непрерывно звук "А". Получалось весело: звук "А" превращался в волнообразное смешное кваканье.

Жанночка всегда читала. Мама тоже. И дома было тихо. А я бесконечно складывала кубики, превращая их в картинки, или строила башни и теремки, или раскладывала алюминиевую детскую посуду.
Иногда мама откладывала в сторону свою книгу и с  улыбкой предлагала мне почитать детскую.
Я забиралась к ней на кровать, ложилась на плечо, и замирала от удовольствия.
У мамы был красивый голос и читала она настолько выразительно, что я мысленно улетала с героями сказок в их волшебный мир
.
В кухне у нас стояли посылочные ящики, которые были когда-то чудесными подарками от дедушки, а теперь в них хранилась картошка. И мама взяла несколько картофелин, чтобы приготовить обед. Но из ящика посыпались маленькие мышата, и мама так закричала, что от страха я едва могла дышать.
Всю жизнь я боюсь мышей, как самого страшного зверя...

Самым счастливым днем был день, когда приезжал дедушка из другого города.
У него была светлая рубашка, пышные седые волосы, карие блестящие глаза и теплые сильные руки. Он входил во двор, ставил в грязь свой чемодан и кричал:
- Идинька!
И у меня моментально вырастали крылья! Я взлетала выше дедушкиной головы!
Смеялась мама! Выходила во двор  Галькина бабушка, тетя Маруся и приветствовали моего дедушку.
Оказывается, раньше мы жили все вместе в нашей комнате: дедушка со своей новой бабушкой, их сын Сашка, мы с мамой, да еще мамин брат. Но потом дедушку, хоть и ссыльного, как специалиста отправили строить новый город.

Однажды дедушка привез нам арбуз! Я впервые увидела этот зеленый мяч, и на всю жизнь запах арбуза стал бесценным напоминанием о дедушке и бесконечном счастье, когда можно было сидеть с ним за одним столом, чувствовать себя защищенной и самой любимой на свете...
Дедушка мне отрезал большой красивый ломоть, во всю длину арбуза и подал мне в руки.
Я побежала с ним  во двор. Ко мне, улыбаясь, шла навстречу Галька. Но в это время сбоку подбежал Хамит и, окунув сопливое лицо в красную пушистую мякоть, откусил от моего сокровища!
Я бросила корку на землю и, запрокинув голову назад, зарыдала...
Дома меня уговаривали все, объясняли, что все это чепуха, но горе было слишком глубоким для меня. А Хамита пришлось запомнить на всю жизнь.

Через несколько дней случилось еще одно горе. Чьи-то козы изжевали два маминых платья. На веревках остались одни ремки и вытоптанные на земле ямки от козьих копыт. Мама лежала на кровати и смотрела в одну точку, а я горько плакала.

Весь день я сидела дома одна под замком. Мама уходила на работу и давала мне задание: убрать кровать, вымыть пол и не подходить к печке.
Я долго убирала кровать, украшая ее игрушками, книгами и кусочками тюля.
Пол я мыла из горшка. Наливала из бочки несколько ковшиков холодной воды. И каждый раз искала новую тряпку. Не найдя ничего подходящего, мыла пол своими чулками.
Работа быстро заканчивалась, и я начинала громко плакать. На мой крик всегда отзывалась соседка Настасья Марковна. Она приоткрывала дверь, насколько хватало замочных петель, и просовывала мне пирожок или что-нибудь ещё, приговаривая:
- Ешь, Идочка! Только не плачь.
Когда возвращалась с работы мама, я брала ее за руку и проводила в комнату, чтобы показать плоды своего труда и полюбоваться красивым убранством.
Мама, как правило, хохотала и быстро расшвыривала все мои побрякушки с кровати. А мне было обидно. Но на следующий день все повторялось ,и я старалась еще больше, чтобы угодить маме.

В выходной я могла, несмотря на свой малолетний возраст, целый день гулять на улице.
И если мне становилось скучно, я перебегала довольно широкую дорогу, где было постоянное движение машин.
Не знаю, что меня так привлекало в этой сумасбродной игре, но тем не менее я это проделывала, пока не надоест или кто-нибудь из взрослых  на меня не закричит.
Однажды  меня, бегающей туда-сюда, увидел наш сосед дядя Рашид и тут же пошел к маме и нажаловался. Он громко кричал и размахивал руками, а мне стало невыносимо страшно, намного страшнее, чем убегать от машин.
Мама схватила темно-коричневый кожаный ремень  и стала им меня стегать изо всех сил.
Я возненавидела дядю Рашида и кожаный ремень, который остался в нашем доме, как единственное напоминание об отце.

Вскоре меня отдали в детский сад. Мама переводила меня через большую дорогу, и два квартала я шла самостоятельно, со всеми здороваясь.
Я любила утреннюю прогулку и никогда не торопилась. Я разглядывала все, что притягивало мое любопытство, и в сад приходила, опаздывая на завтрак.

Мне не нравилось в саду. Дисциплина и постоянное одёргивание не давали возможности чем-то увлечься. А постоянный страх, что я делаю все не так и меня накажут, заставлял меня прятаться. Я искала любой уголок – за дверью, за тумбочкой, – только бы уйти от зорких глаз воспитательницы Натальи Ивановны.

Во время тихого часа нужно было крепко зажмурить глаза, потому что тех, кто не спал, наказывали. От ужасного наказания я вдавливалась всем телом в кровать и боялась пошевелиться. Девочку Людочку вытащили из кровати две воспитательницы и, раздев донага, заставили ее простоять в таком виде на столе все два часа, чтобы дети увидели, что бывает за непослушание.
Однажды и я попалась с открытыми глазами. И четыре сильных руки потащили меня из кровати. Я сжала зубки и сказала себе: "Этого не будет никогда!"
И стала драться и выскальзывать у них из рук. Я кусалась, орала истерически, как это делают в последние минуты жизни перед казнью.
И они меня бросили терзать, сказав мне что-то гадкое.

Летом нас купали в детском саду. Заводили в помещение, где и мальчики, и девочки должны были раздеться. А потом тетя Шура поливала нас из шланга. Мы визжали, убегали от нее, но вездесущий шланг нас доставал всюду.
Я не хотела ходить в детский сад, лучше дома, под замком, но мама упорно меня туда отводила.
- Это самый лучший садик в городе,- повторяла она.

Зимой мы ходили с мамой в баню. Далеко-далеко. Сначала ехали на автобусе, а потом долго шли. Зато в бане было тепло и интересно. Можно было стоять под душем или разглядывать людей. Потом мама на меня наворачивала большой клетчатый платок, закрывая лоб и нос. Но мы все равно после бани промерзали на остановке, ожидая автобус.
Морозы там были очень сильные. Мы возили воду в бочке на саночках от колонки, а я сзади их толкала. И вода, проливаясь, моментально превращалась в сосульки. Домой я приходила вся в ледяных гирляндах.

Мы с мамой часто ходили в гости к маминым друзьям. Они были, как правило, тоже из числа ссыльных, но были и местные.
О! Это было чудесное время. Взрослые меня никогда не обделяли вниманием.
Со мной играли, да еще как! Однажды во время игры в прятки, дядя Гриша залез в подпол! И для того, чтобы рассмешить, взрослые мужи лаяли и мяукали, бегали и даже катали меня на велосипеде!

Чаще всего мы ходили к Аркадию Григорьевичу. Он отсидел двадцать лет лагерей за так называемый шпионаж в пользу Румынии?!
Аркадий Григорьевич был знаменитый на весь город хирург. Его лысая до блеска голова и проницательный взгляд серых глаз вызывали у меня необъяснимый страх.
На маму он смотрел с обожанием, то сверху вниз, то снизу вверх, пытаясь её приобнять. У него был приемный сын Адька, который играл со мной в развеселые игры, хоть ему и было уже лет 17. Он таскал меня на руках, бегал со мной наперегонки и внезапно валился на землю, чтобы я его оживляла.
А жена Аркадия Григорьевича, пожилая седая женщина, старалась меня все время накормить.
Однажды Аркадий Григорьевич сказал маме:
- Надо подрезать валенки Идке, она не может в них ходить.
Но мама возразила, сказав, что я скоро вырасту. И мне стало легче на душе.
Я успокоилась, потому что хирург не будет меня резать вместе с валенками.
Но он смотрел на мои ноги и настойчиво требовал провести эту операцию.
И вместе с мамой, он попытался валенки с меня стащить. И я опять внутренне собралась и решила не дать хирургу меня зарезать. Я судорожно била ногами в валенках куда попало. Но хирург Аркадий Григорьевич был слишком сильным! Он стащил валенки, взял нож и начал обрезать верхний край ... А мне стало невыносимо больно! Я кричала от ужаса, обливаясь слезами, а хирург все резал и резал...

С раннего детства я знала, что такое хирург. Мой папа тоже был хирургом на фронте и спасал раненых, так говорили наши знакомые. Но куда он делся, я не знала. Я иногда задавала маме вопрос, когда у нее было хорошее настроение:
- А где мой папа? Когда он вернется?
Мамино лицо мгновенно бледнело, и она смотрела на меня с укоризной, как будто я была виновна в том, что он исчез. А я потом долго сожалела о том, что опять осмелилась задать маме самый неприятный вопрос из всех вопросов.

Я очень хотела, чтобы мама вышла замуж. Но боялась, что её мужем может стать Аркадий Григорьевич, который бывал у нас в доме довольно часто.
Однажды Жанночка привела к нам домой студента Сашу, который взялся починить электропроводку. Он принес с собой цветную проволоку, а в картонной коробке у него были металлические инструменты. Саша ровненько прокладывал провод по стене и укреплял его гвоздиками. Я любовалась им, не в силах оторвать от него глаз.
У него были черные короткие волосы и черные блестящие глаза. Он смотрел на меня, улыбался и ласково разговаривал.
Я стала мечтать о том, чтобы студент Саша женился на маме.
Вскоре Жанночка устроила у нас дома вечеринку, на которой все время танцевала с Сашей, а мама сидела на кровати и читала книжку. Я не знала, как помочь маме и что нужно сделать, чтобы Саша с ней потанцевал.
Я переоделась в нарядное белое платье с петухами на груди. И кружилась вместе с танцующими. Но Саша смотрел только на Жанночку.
Я порылась в шкафу и переоделась в еще одно нарядное платье, в красный горошек. Саша мне улыбнулся и погладил по голове. А мама строго на меня посмотрела.
С детских лет я полюбила имя Саша! И даже мой первый парень был черноглазым красивым Сашей, словно Господь посылал мне в подарок то, о чем я мечтала.

Через забор от нас жила еще одна моя подружка Верка. Мы с Веркой через щёлочку между досками забора договаривались, в какую будем играть игру. Я выносила алюминиевую посуду, а Верка ведерко с водой.
Мы поливали песок и на скамейке, где вечерами сидели старушки, выкладывали из алюминиевых баночек и тарелочек куличи.
Иногда Верка звала меня к ним на огород. Там рос паслен и бобы! Невероятно вкусное лакомство. И я на всю жизнь полюбила черный паслен и сейчас с удовольствием могу есть зеленые бобы.
У Верки был брат Вовка. Он учился в школе и смотрел на нас с прищуром и нахальной улыбкой.
Однажды он нам с Веркой предложил:
– Я вам куплю конфеты, а вам за это поставлю клизму.
В руках у него была резиновая груша, и он всосал в нее воду из чана, где пьют коровы.
Я побежала бегом домой. С трудом открыла калитку и с ужасом думала, что Вовка бежит следом.
На следующий день Верка мне сказала
- Тебе хорошо, ты удрала! А мне сделали! Вовка со своим другом! Я маме сказала, и Вовку отец побил плеткой.

Но мы все равно дружили с Верой и зимой катались с большой горки, которую заливали на большом земляном валу.
Наверх поднимались долго, зато и съезжали тоже долго, с визгом кто на санках, а кто на ногах.
Однажды на меня прыгнул мальчишка и, усевшись мне на голову, проехал через всю ледяную дорогу. Я думала, что я умерла от боли. Кожу на носу, на щеках счистило как наждаком.
Я сидела перед зеркалом и непрерывно поливала теплой водой с марганцовкой, прикладывая мокрую теплую вату. Мама смотрела на меня и приговаривала:
- А нечего по темени шастать! Стемнело – немедленно иди домой!
Больше всего я боялась, что навсегда останусь такой некрасивой. Но на следующий день Аркадий Григорьевич внимательно осмотрел лицо и
дал мне баночку. Похоже, это была цинковая мазь, и, когда я намазала
белой мазью лицо, очень обрадовалась! Я стала опять беленькая. Баночку я опустошила за один день, так велико было желание быть красивой!
А цинковую мазь полюбила навсегда. Мало того, что залечит ранку, но еще и закрасит.

Я любила ходить с мамой на работу! Она работала на торговой базе экономистом. Когда я приходила, все женщины меня целовали и чем-нибудь угощали. А мамин начальник, Равиль Хусаинович, говорил:
– О! Подмога к нам пришла!
Я старалась изо всех сил и носила легкие коробки из машины на склад.
В конце рабочего дня я вместе со всеми работниками уносила в сумке подарки.
Это была, как правило, одежда, за которую у мамы высчитывали из зарплаты и которой в магазинах так недоставало.

Питались мы скудно. Молока в магазинах не было. И мама иногда просила Веркину маму продать нам хоть пол-литра.
Фруктов не было никаких, и я не помню, чтобы мы ели сладости. Пожалуй, мы ели каши и макароны, и иногда картошку.
Однажды Верка принесла мне нечто кругленькое, румяное, вкусно пахнущее, и сказала:
- Ешь! Это беляш, мама испекла.
Ничего вкуснее я еще не пробовала. И я попросила Верку принести еще один, но дома ее отругали, и она вышла с виноватым видом.
Я побрела домой и рассказала маме, что ела что-то такое, от чего она бы сошла с ума, если бы попробовала, и заплакала от большого желания съесть еще беляшик.
И через несколько дней мама мне напекла беляшей.
С тех пор я считаю, что вкуснее хорошо приготовленных беляшей нет ничего!

В садике объявили карантин, и – о, счастье! – я сидела дома.
Верка поднималась к нашему окну по завалинке и стучала веточкой.
Я открывала окошко и вылезала на улицу, оставив окно распахнутым настежь.
Мы гуляли, играли в разные игры и ближе к вечеру я взбиралась на завалинку и благополучно оказывалась в своей комнате.
Мама никогда так и не узнала, что я проводила весь день на улице.

Когда мне исполнилось 6 лет, мама радостно сказала, что получила разрешение уехать к отцу (моему деду), где строился новый город Темиртау.
И что мы будем жить в квартире из 2 комнат, вместе с дедушкой, бабушкой и Сашкой, и что у нас будет течь из крана вода, а уборная будет тоже в доме.
Я побежала с этой радостной новостью во двор! И начала взахлеб рассказывать об этом ребятам .
Но дети подняли меня на смех! А Верка заткнула носик пальчиками, сделав брезгливое выражение лица:
- Дома накладете кучу и будете нюхать! Фу-фу-фу!
Я уехала с мамой, не простившись даже с Веркой, по которой я долгие годы скучала. Галька подарила мне на память флажок, а тетя Маруся маме штапель на платье.

Нас с мамой никто не встречал в Караганде, и мы шли в полной темноте, ступая по угольной пыли, через множество рельсов и мимо пыхтящих паровозов в новую, такую неприветливую жизнь, но моя маленькая душа ликовала от предстоящей встречи с дедушкой.