Тимур Аговерт. Плеть и меч. Римские диалоги

Тимур Амирович Гафаров ( Тимур Гафаров-2. Стихи. Ру.)
25.06.1975г. Казахстан. г.Актау.
адр.13-30-43. тел.31-41-22
сот.+77022496816

Плеть и меч. Римские диалоги.

Я поклялся, что не допущу убийства на поединке.
Драба тоже поклялся и он свою клятву выполнил.
к/ф. "Спартак" реж. Стенли Кубрик.

1.


Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, – или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?

Иосиф Бродский « Письма римскому другу»

Каменоломня в римской провинции, утро, начало рабочего дня. Огромная скала, словно наполовину выеденная, выработанная - карьер, камень из которого выбран вручную рабами. По всей скале одни рабы дробят ее молотами, другие таскают камень. Охранники с вооружением римских легионеров подстегивают рабов плетьми. На фоне всего этого два главных надсмотрщика, помощники управляющего, который в отъезде, сидят за столом под открытым небом, пьют воду, играют в латрункулы, римскую стратегию похожую на шашки и ведут разговор друг с другом, обсуждая проблемы возникающие с управлением работы на каменоломне.

Первый надсмотрщик: Одного я не пойму. Мы морим непокорных голодом , чтобы заставить работать. Нелогично как-то. Ты не находишь?

Второй надсмотрщик: Конечно. Как им работать, если еле ноги от голода волочат? А с другой стороны начнешь их кормить , так в отказе и будут. Что с ними делать?
Битье они терпят. Не все конечно, но самые упрямые. Особенно меня волнует этот, чернявый, жилистый, как там его... Патрокл, кажется. Что-то в нем есть, что вообще отличает его от других. Словно он и не находится в рабстве. Словно мы для него мираж или сон, который он ни за что не примет и не признает реальностью. Свободен он не смотря ни на что.

Первый надсмотрщик: Глядя на него другие тоже заводятся. Все их внимание всегда поглощено им, где бы он ни находился  и мне , хоть это и глупо конечно,  становиться как-то не по себе, кажется еще чуть-чуть и меня всей толпой разорвут голыми руками, и ничто, никакое оружие не сможет этому помешать.

Второй надсмотрщик: Да. И, кажется, такое напряжение в воздухе – чуть надави и все полетит в тартар. Нельзя доводить ситуацию до такого, запустишь - и поздно будет. Надо уже отделять его и остальных непокорных от общего стада.

Первый надсмотрщик: -- Как отделять? Совсем ?

Второй надсмотрщик: - Еще чего не хватало. Мараться кровью раба. На войне, там еще ладно, там смерть рядом, противник вооружен, а здесь... я им не палач. Они конечно скот, но я не мясник, которому его забивать плевое дело. Бить - еще куда ни шло. И то – один раз случайно забил раба плетями, сердце слабым оказалось, до сих пор тошно. А главное, управляющий заставил полностью стоимость возместить, мол, ущерб каменоломне нанес, собственность хозяина разбазарил.

Первый надсмотрщик: Да, та еще у нас с тобой работенка. Будешь, бить рабов в меру, не калеча – слушаться не будут, а то и взбунтуются, будешь сильно – покалечишь или помрет, потом плати за него, да и самому не приятно.  С непокорными так и так не выгодно – никакой прибыли нет, корми не корми,  бей не бей, возня только, длительный простой рабочей силы, да убытки. 

Второй надсмотрщик: На арену их и все дела – там смерть всегда рядом. Быстро жизни лишают, не  церемонятся, попробуй только против пойти – либо мечом на арене, либо львам скормят. Всё прибыль. Поэтому они  там и не упорствуют особо. Меч это тебе не плеть. Жить захочешь, все сделаешь как надо.

Разговор надсмотрщиков идет под отдаленный свист плетей и щелканье кнутов охранников, управляющих работой рабов. Иногда кто-то из рабов, изнемогая под тяжестью тяжелых наплечных корзин, роняет их на землю, охранники заставляют рабов снова взваливать эти корзины на плечи. Неподалеку, привязав кого-то из непокорных, наказывают его ударами плетей.

Второй надсмотрщик: Это "Чернявый". Вступился за слабака-раба, неокупающего свою еду. Зубами кусок мяса охраннику из руки вырвал, так что не скоро за плеть возьмется. И это после того, как просидел двое суток прикованный, без еды. Поел и опять - бунтовать. Всю силу, что он набирает от еды, которую он должен тратить на то, чтобы таскать камни, он тратит, оборачивая против нас же, да на то, чтобы терпеть побои. Затраты не окупаются, выгоды с него так же, как и без него, только пищу, да рабочее время зря переводим. Бить такого упрямца еще накладней, может терпеть, пока не сдохнет, а это опять расходы. Научился прятаться за своей стоимостью, хитрая варварская тварь. Думает, что раскусил систему и может ее дурачить, вместо того чтобы ей сужить, принося прибыль. Отказывается понять, что он всего лишь песчинка в механизме Империи, которой мы тоже служим, так же должны делать свою работу. Мы должны делать свою работу, рабы - свою и всем от этого будет лучше. Сами боги велели. Судьба. А если этого не будет - пострадают все, но нас-то накажут плетьми, а его отправят на арену, а там не то, что система - такие жернова, что враз такую песчинку, как он, в пыль сотрут.

Первый надсмотрщик: - Можно подумать они на арене не упрямятся.

Второй надсмотрщик:- Ну почему, бывает. Причем прямо на боях, находятся и такие, что кидаются на охранников, вместо того, чтобы убивать своих. Здешние упрямцы, по сравнению с такими, просто слабаки. Только разговор там короткий – сразу убивают. Это и прибыльно – зрелище для толпы, и выгодно – показательная казнь. Там для того вобщем-то рабов и держат - на убой. Потому и кормят их хорошо, а не делают голод наказанием, как мы здесь. Здесь платят за их жизнь, вот и приходится нянчиться, чтобы цена ее не только не пропала, но и доход приносила. Там платят за их смерть. Так, что там у "Чернявого" все его выходки будут бесполезны.

Первый надсмотрщик: Может он хочет туда намеренно попасть? Прослышал наверно из наших раговоров, что там еда получше, чтобы держать гладиаторов в форме. И что еще им на арене деньги платят, тоже наверно уловил краем уха. Бедный невежественный варвар. Где ему вникать во все тонкости разговора искушенных римлян. Он будет разочарован, когда узнает, что платят на показательных боях, а не настоящих. А такие бои не для рабов, там дерутся плебеи-должники, а они граждане - у них права есть.

Второй надсмотрщик: Да нет он далеко не глуп. Зачем невольнику деньги, если нет свободы? К тому же, из всего этого следует, что раб может накопить их и выкупить себя из рабства. А смысл терять не на арене рабочую лошадку? Для того ли покупали, обучали, тренировали? Да все ланисты разоряться, если станут так поступать. Он понимает, что если бы рабам платили - то держать их просто нет смысла. С таким же успехом для игр можно было б нанимать бывших легионеров, должников, да вольных мечников. А, насколько я знаю по службе в легионе, в бою  у всякого бойца цель одна - победить. Неважно где он и кто он - раб или гражданин. И на арене все одинаковы.

Первый надсмотрщик: Я тоже служил в легионе, однако могу сказать, что бой, как и жизнь, для вольного мечника и гладиатора-раба это два разных мира. Наемники дружат между собой. Поэтому в бою никто из них не разит другого насмерть. Да и смерти граждан на арене требовать не принято - преступление против закона, знаешь ли. Поэтому все боевые приемы отрепетированы, выглядят красиво, как постановочные сцены, спектакль, искусство, культура. И зрители это знают. А вот варварские бои, когда рабы, которые стараются не заводить дружеских связей, зверье из клеток, не на жизнь а на смерть рубятся - вот это реальное зрелище, и зрители отличают такие бои от спектаклей наемников. Чтобы свободные люди начали так убивать друг друга, добровольно жертвуя свободой, ставили на кон арены жизнь, чего бы ни один раб, будь он свободен, не сделал ни за какие деньги, денежный приз должен быть очень огромным. А сами бои нелегальными. Голой славы мало, поэтому все -постановка. Так что и на арене это два разных мира.

Второй надсмотрщик: Да нет, особого отличия мало. Я как-то в прошлом году был на играх, разговаривал в толпе с гладиатором из плебеев-должников, он жаловался, что его положение почти рабское, что все деньги уходят на уплату долгов, ему почти ничего не остается.

Первый надсмотрщик: Рабы – собственность, у них никаких прав. Наемники и тренируются отдельно. Поместить гражданина вместе с рабами, задушат ночью. Людей в одной клетке со зверями держать нельзя. Одно слово - варвары. Рабы и друг с другом стараются не дружить, и обычных-то новичков не жалуют, как и всё в этой системе, ненавидят,озлоблены все на все происходящее с ними на этой… междусобойне. Помести туда римлянина, вряд ли он доживет до следующего утра. Наемные бойцы для игр, вольные наемники, продающие свой меч это тебе не скот, предназначенный для взаимной бойни. Наемники и рабы это два совершенно разных мира.

Второй надсмотрщик: Значит платить деньги бойцам в любом случае невыгодно. Накладно, да и качество поединков страдает, деньги создают условия, при которых их зрелищность пропадает. И "Чернявый" прекрасно понимает, что все, что рабы получают за победу в бою – только свою жизнь и нет стимула важнее, чем ее спасение. Так, что я думаю вряд ли он стремиться туда попасть. Тут в другом дело...

Первый надсмотрщик: Да, да, и еще там, на арене есть как раз то, что его интересует - еще один мощный стимул. И "Чернявый" наверняка слышал о нем. И наверняка задумывался о нем. И может быть даже он втайне мечтает, чтобы тот стал ему доступен, поэтому и хочет попасть на арену, потому и старается, как может, проявить непокорность здесь на каменоломне, доставляя нам этим лишние хлопоты. Это - возможность получить свободу. То есть как раз то, чем пренебрегают  граждане, когда решаются добровольно поставить на кон арены свою жизнь ради денег и удовлетворения тщеславия. Так они пренебрегают и свободой, и жизнью. Ни один раб, стань он вдруг свободен, не пошел бы на такое, потому что испытывая потерю этих ценностей – и жизни и свободы каждый день непосредственно на себе, можно сказать, что не имея их, ибо его жизнь ему не принадлежит, только он знает им цену по настоящему. Мы все ценим только то, что теряем.
Зная ценность жизни, раб-боец, против своей воли, убивает. Убивает, чтобы спасти свою жизнь. Пообещай рабу свободу и он горы готов будет свернуть. Деревянный меч. 

Второй надсмотрщик: Этот  выход – морковка для осла, на котором ланисты хотят заработать побольше денег для себя, обеспечив побольше зрелищ для толпы. Только дурак этого не понимает. Известно так же, что гладиаторы, чей смысл жизни состоит в том, чтобы выживать на арене, думать умеют. И даже варвару, полжизни проведшему здесь, на каменоломне, известно, что если жизнь гладиатору спасает один труп товарища, то свободу может дать только гора трупов. А, как я уже говорил, гладиаторы ненавидят всю эту междусобойню, как таковую, как злую систему вещей, заставляющую их убивать друг друга ради обогащения и развлечения других. Соответственно, можно себе представить, как они ненавидят то, что ее стимулирует и ускоряет. Деревянный меч. "Чернявый" понимает, что надежда получить свободу таким способом почти нереальна, ибо хозяин вряд ли расстанется с курицей несущей золотые яйца. Редкое исключение составляют те рабы, которые, проявив покорность, стремятся выслужиться. Которые добровольно  и целеустремленно  стараются идти по трупам собратьев, принося хозяину прибыль, зарабатывая деревянный меч, чтобы после этого стать надсмотрщиками-тренерами или рабовладельцами-ланистами, под покровительством хозяина. В общем, если рабы стараются принести своей свободой пользу и выгоду хозяину – тогда получить деревянный меч реально. Кстати, известно, что место покорного надсмотрщика-тренера они могут выслужить и без деревянного меча, еще в неволе, оттачивая воинское мастерство и проявляя откровенную симпатию к хозяину и неприязнь к собратьям. Заметив это и поставив такого раба над остальными,  хозяин привяжется к любимому цепному церберу, как к родному и со временем даст ему свободу, но к тому времени церберам уже и не хочется уходить, после помыкания  рабским скотом они  привыкают к хозяину и становятся псами. Так что ему ясно, что и там он не отделается маханием меча на арене - от него потребуется то же, что и здесь - стать покорным и выслуживаться. А, это ему ох как не по нутру. Только не ему. Он вряд ли пойдет на эту сделку. Даже ради свободы. 

Первый надсмотрщик: Ну почему, помимо прислуживания, еще остается шанс на любовь толпы. И для непокорного деревянный меч может сработать, если толпа, под впечатлением от его подвигов на арене, попросит об этом ланисту. И тогда, быть может, если ланиста при всех даст слово, ему дадут свободу.

Второй надсмотрщик: Но ведь и тогда он не оставит его в покое, начнет выдумывать способы его оставить, просить, угрожать и, в случае отказа, обозлившись, попытается отомстить за потерю прибыли и его стоимости , убить его, объявив во всеуслышание, что не только "дал ему свободу" но и отпустил, а проверять его слова никто не будет. Только, если бывший раб сумеет пройти через все эти уловки и трудности, он будет свободен.  Но это редко случается, слишком много условий должно совпасть.

Первый надсмотрщик: И все же возможность есть, к тому же помимо этого, на что может рассчитывать раб, стремясь получить деревянный меч - за успехи на арене, ему дадут вина, или женщину получше, чем давали до этого. Так, что в общем все же не так уж и плохо с ними там обращаются, пока они приносят деньги. Так, что "Чернявый" вполне...

Второй надсмотрщик: - И здесь он мыслит более чем трезво, не питая иллюзий что это забота о гладиаторах. Знает, что - о доходе. Просто варварский скот должен плодиться, чтобы, опять же, приносить прибыль. Тренированные тела дают здоровый приплод. К тому же и чрезмерный голод плоти может отвлечь от поединка – засмотрится раб на какую-нибудь матрону на трибуне – и голова с плеч. Ведь только кажется, что в гладиаторстве лучше, чем на каменоломне, на самом деле это всего лишь – подслащенный ад , в центре Империи, в клетках покрасивее, чем здесь в провинции. Здесь, покорный скот – для работы, там, непокорный – на убой и условия содержания соответственно там лучше, зато эти живут дольше. В любом случае Империя свою выгоду получит. Это адский механизм, который сотрет в порошок любого непокорного раба и даже этот порошок употребит себе на пользу. "Чернявый" знает, что арена это не шанс получить свободу, это - управа на непокорных, что если откажешься быть скотом работающим под плетьми, то станешь скотом на взаимной бойне, где приходится убивать тех, с кем делишь кров и еду, испытывая одни и те же трудности жизни  и гибнуть от их руки. Он знает, что это худшее, что может случится с рабом. Он знает, что, возможно, не продержится там и дня, что, возможно, его настигнет первый же меч - не успеет он поесть всласть и к женщине прикоснуться, как собственной кровью захлебнется. Он знает, но все равно поступает так, как поступает. Он просто не принимает ничего из того что с ним происходит. Воспринимает все как какое-то недоразумение, которое вскоре уладится само собой. Отрицает реальность, хотя при этом вовсе не дурак. Все на ус мотает, что нужно. Понимать то он понимает, а вот принять… В том то и проблема. Все рабы, хоть это им вовсе и не приятно, принимают, а этот…

Первый надсмотрщик: Распять бы его лучше на кресте, да пока в бегах не был, еще денег стоит, продать можно. Как думаешь, долго здесь будет он, и еще эта пара выродков, берущих с него пример, ломая нам всеобщую картину бесперебойной работы на каменоломне? Буду рад, если их отправят на арену и там сломают, здесь они мне уже вот где.

- он показал на горло. –

Второй надсмотрщик: - Понимаю. Не знаю, как насчет других, но "Чернявого" точно заберут. Его судьба уже решена – его ждет дорога и невольничий рынок.

Первый надсмотрщик: - Это хорошо. Гора с плеч.

Второй надсмотрщик:- "Чернявый" уедет, остальных двоих показательно сломаем, а с ними вместе и все рабы успокоятся. Это он, гад, воду мутит, проблемы создает одним своим присутствием.

Первый надсмотрщик:- Даже как-то  веселее стало. Уходит, стало быть, наш паренек. Что ж туда ему и дорога.

 И надсмотрщик запел:

Новобранец-воин
С матерью прощался,
В третьем легионе
Шел давить германца…

Второй надсмотрщик : Ого, наша, легионерская! Я в пятом был. А этот куплет знаешь?:

Четверть легиона
В плен сдалась германцам,
Остальные стали
Жертвой концумаций.

И хором загорланили оба:

Пиррова победа,
Слава Герострата,
Жизнь родного сына –
Тяжела утрата

Пиррова победа,
Слава Герострата,
Эх, мечта о Риме –
Легкая утрата. (текст автора)

2.

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
Но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

Иосиф Бродский « Письма римскому другу»


Стадион в Капуе. День накануне восстания.
Арена. Трибуны. На арене стоят два гладиатора, один из них "Чернявый", другой - чернокожий "Великан". На трибунах кричит толпа.

- Идущие на смерть приветствуют тебя!

Обращается "Великан" к правителю на трибуне с обычным приветствием
и гладиаторы приступают к битве.
По ходу поединка идет разговор двух патрициев на трибунах.

Первый патриций: Как бьются, а! Просто боги арены .

Второй патриций: Живые игрушки толпы и ланист. Как и все мы для правящих кругов. Чертовы патриции, превратили страну в балаган, дергают за нитки, а все пляшут под их дудку. Как эти несчастные на арене. Ну, что за нация – хлеба, зрелищ, все стремления желудок набить, да развлекаться – и вся мечта. Вроде взрослые, здоровые люди, а на уме одни игры. Кровавые игры живодеров. А наверху и рады – пока держатся животные страсти толпы, есть чем народом управлять и поощряют это в людях, а народ только развращается, деградирует ,  становится все управляемей, еще больше превращаясь в скотов. И еще хотят, чтобы весь мир так жил.
Помпей вон , который год солдат гоняет по границам Империи.

Первый патриций, с опаской оглядываясь на правителя: – Опасные мысли излагаете. Непатриотичные, несвойственные для гражданина.

Второй патриций, отмахиваясь: А! - Той крамолой вся Империя дышит. Не надо бросать опасливые взгляды на Красса, а то он поймет, о чем мы здесь сейчас разговариваем, хотя такие разговоры сейчас можно услышать на каждом шагу. Конечно, будь его воля, он бы как Сулла всех пересажал, кто ему неугоден, да где ж найти на всех столько крестов и тюрем. Что и говорить, времена Гракхов, сведенных стараниями правящих патрициев в могилу, прошли, аристократическая реакция в самом разгаре. Гракхи бы сейчас занимались проблемами народа, а не прохлаждали свои задницы на боях. Сразу видно, когда человек из правительства себя тратит на дела более достойные, чем эти животные забавы. В нем чувствуется слуга народа. Который действует сам, а не помпезную хищную власть свою волей богов прикрывает. Гракхи хорошо относились к критике патрициев, как к проявлению свободы граждан. 

Первый патриций: Да и при Гракхах нельзя было знать наверняка, как сыграет твое проявление свободы – толи заслужит одобрение и рассмотрение сената , толи нарвется на месть и лживые обвинения, скрытого тогда еще, диктата патрициев. Или вообще - и те и другие тебя переедут на колесницах своих амбиций ради большего блага или блага большинства.

Второй патриций: Это точно. Что же тогда, о какой стабильности можно говорить при нынешней ситуации в правлении. Все интриги, интриги. Одно слово – гадюшник. В опасное время живем. Лучше уж жить подальше от этих дел больших городов – в провинции.

Первый патриций:-От всех центровых торговых и политических дел, что творятся здесь?  От бань, оргий, игр, развлечений?

Второй патриций:- От животных привязанностей. От всего, что делает ум гордым, тщеславным, слабым, нетрезвым. От дурмана всей этой погони за псевдо-величием. За животным величием зверя, что есть саморазрушение всякого совершенства. От гордыни, горя, горы Олимп. От амбиций, несущих страдание всему окружающему миру.
Сильные мира давно уже совсем заигрались властью и все остальные – мы средние, да мелкие патриции, да плебеи, да и вообще весь остальной мир и его страны – такие же игрушки для их страстей и амбиций, как и эти несчастные рабы для страстей толпы.  И игры - их инструмент для управления  нашими страстями.  Весь этот разврат зрелищ, игр да интриг оттуда идет, сверху – рыба гниет с головы. Все это страсти управляющие страстями, ведущие к еще большему разгулу страстей.

Первый патриций, смелея: В итоге  толпа играет гладиаторами, ланисты через гладиаторов – толпой и чиновниками, набивая карманы и делая карьеру. С той же целью правители, учереждая игры, играют ланистами и, через их гладиаторов, всем народом, нами, задабривая и одурманивая животным азартом , отрешая играми от реальности, от проблем народа, которые нужно решать.

Второй патриций: Это только внутри страны. А снаружи они, все с той же целью, играют через тщеславие амбициозными полководцами и через их солдат разделяя и властвуя, играют странами мира. И так же боги Олимпа играют ими. Одно сплошное, разрушающее мир,  паразитирование на страстях. Отрешающая от реальности чести и справедливости, слепая вера в кровавые зрелища, как в материальное благо, в насилие и грабеж завоеваний, как в честь и справедливость, и в позор рабства, как в полезное и удобное явление...

Первый патриций: Злая система жерновов, колес страданий перемалывающих судьбы...

Второй патриций: Волны страстей, в которых весь мир трещит как маленькая скорлупка рыбацкой лодки, угодившей в шторм...

Поединок на арене продолжается и,  параллельно  разговору патрициев,  идет разговор двух гладиаторов,  сидящих внизу, на скамье, за решетками ворот, закрывающих выход на арену, ожидая  своей очереди. Сквозь решетку ворот виден поединок "Великана" и "Чернявого" Первый гладиатор смотрит через решетку ворот на арену, второй гладиатор сидит спиной к решетке.

Первый гладиатор: Ревут от наслаждения, сволочи. Бойня для римских скотских забав. Считают все это  испытанием нашим свыше, вроде мы нытики мол, а самих бы сюда сунуть, зажравшиеся ублюдки.

Второй гладиатор: Так нет же, поют, мол, у каждого свое место и вы знайте свое, так, мол, решили боги. Удобно устроились, скоты. Только, скорее, это решили римские мечи, а не боги. Кто им дал право вторгаться в чужие страны и решать где чье место во всем мире? Похоже, эти римские хищники пытаются взять работу богов на себя. Строят свой помпезный мирок с главными местами для себя. Какая гордыня.

Первый гладиатор: И, главное, противостоять их легионам трудно. Похоже, боги действительно за них?

Второй гладиатор: Скорее за них их животные страсти, хищные амбиции, да наша слабость – озлобленность, лень, хаотичность северных племен. Боги здесь не при чем. Хватило б нам ума не враждовать, да объединиться, глядишь, они бы были у нас слугами, а не корчили из себя богов. Мы бы им показали, где их место

Первый гладиатор: Так они же нас и ссорили, не давали объединиться, а мы и рады были уничтожать друг друга им на пользу, себе на слабость. Играть на животных страстях темных умов – простая задача, и делать ничего не надо, только скажи – ату! Все равно, что драчливых детей натравливать друг на друга.

Второй гладиатор: Ну, вот и повзрослели, сидим теперь здесь с трезвым взглядом на вещи, но связанными руками, и на кой он нам теперь, этот трезвый взгляд, если свободы уже нет? Эх, нет в мире совершенства.

Первый гладиатор: Ну, есть же способ вернуть свободу. Ты разве не мечтаешь о деревянном мече?

Второй гладиатор: Нет меча хуже этого.

Первый гладиатор: Почему ?

Второй гладиатор: А ты подумай кровь скольких из нас сейчас на твоем обычном стальном мече?

Первый гладиатор: Ну, четверых.

Второй гладиатор: На моем, лишь в этом году – уже семерых и это самое плохое начало года, из тех что были у меня здесь. А на деревянном, если ты его получишь, будет кровь половины всех, кого ты сейчас знаешь и многих, кого еще не знаешь и, что еще хуже,  предательство и тех и других – вообще всех гладиаторов. Если ты хочешь получить этот меч, ты должен заранее, мысленно их всех убить, принести их в жертву своей свободе. И если после этого становишься таким, как Марцел, то пусть засунут свой деревянный меч себе между ягодиц – лучше уж от обычного, стального на арене свободу получить.

Первый гладиатор: - Да, подумать только, эта гнида была рабом-гладиатором как мы. А получив свободу он не нашел ничего лучше, как стать надсмотрщиком над нами, любит издеваться без причины и убивать просто так в назидание, для острастки. 

Второй гладиатор: Он же теперь гражданин Рима, вот и ведет себя как они. Мало того, я вчера на подготовке к боям случайно краем уха услышал его мечты – он хочет перейти на следующую ступень развития – стать ланистой и обзавестись собственным лудусом под покровительством хозяина.

Первый гладиатор: - Стать рабовладельцем?

Второй гладиатор: - Да. Как будто и не был в рабстве, гад. Как будто не знает, что это такое.

Первый гладиатор: - Скорее, он забыл, что такое свобода. Привык, как цепная собака, к хозяину и не может уже без его команд. Свободу получил, а рабства в себе так и не изжил. Судьбу свою с ним связывает. Да, этот живодер еще омерзительней хозяина. Это же надо, так распорядиться волей.

На арене бой заканчивается тем, что "Великан" склоняется с трезубцем над "Чернявым", сбитым с ног на песок арены.
Толпа голосует, опуская большие пальцы рук вниз, требуя убить побежденного.
Подвиг победителя, кинувшего  вызов опущенным вниз пальцам римлян, кинувшего вызов копьям и мечам охранников, кинувшего, пойдя всему этому наперекор, трезубец через четверть арены над головами римлян прямо к креслу правителя, заставляет встать всех зрителей, патрициев на трибунах , поверженного, но невредимого противника с песка  на арене – всех всполошил, взволновал этот поступок. В следующую секунду, после наступившей тишины, стадион просто взревел от переизбытка чувств.

Второй гладиатор, сидя спиной к случившемуся:  - Что там твориться, Эномай?

Первый гладиатор: - Похоже, вилы ранили Красса. Царапина на лице.  Хороший бросок, еще б чуть-чуть и конец патрицию . Молодец Драба. Жаль его. Охранники копьями забросали. А чернявый, то Спартак, посмотри, Крикс. До поединка сразу сказал, что будет разить не раздумывая, настраивался с Драбой покончить как можно быстрей, а теперь, когда тот мертв, не рад спасению. Ты посмотри на выражение его лица. Толи вот-вот заплачет, толи зарычит. Глаза полны и гнева и слез...

Крикс, вставая: Знаю. Толпа от полученного зрелища в экстазе. Сейчас пойдем мы и когда кто-то из нас будет повержен, они наверняка будут требовать смерти, и если это будешь ты, не жди от меня такого дара. Бейся в полную силу. Я тебе не Драба - это выше моих сил.

Эномай, хмуро, тоже поднимаясь: - Я тебя тоже не пощажу – без обид , брат , но на арене нам придется крушить друг друга без всякой жалости и сочувствия.

Крикс: - Будь что будет, все равно вечером в лудусе всем мало не покажется и это надолго. Ранен правитель Рима. Батиат будет рвать и метать. Всех ждет лютое наказание, а Марцел постарается казнить кого-нибудь для острастки долгой, мучительной казнью.

Эномай: - Нетрудно догадаться кого.  Зная их двоих  можно точно сказать –  случиться что-то из ряда вон выходящее. Да, ты прав, похоже, то, что начал сейчас Драба, долго еще не закончится... Без распятия здесь не обойдется. Если вообще за это нас всех не распнут. 

Ворота ведущие на арену открываются, гладиаторы поворачиваются к выходу на арену, из которого доносится рев толпы.

3.


Здесь лежит купец из Азии. Толковым
Был купцом он – деловит, но не заметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
Он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним – легионер под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Сколько раз могли убить, а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.

Иосиф Бродский « Письма римскому другу»
 

Разоренная вилла Батиата. Всюду – тела охранников и римских легионеров гарнизона Капуи.
Неподалеку от нее, на лобном месте, в кругу восставших гладиаторов, стоят два римлянина с мечами в руках.

- Идущие на смерть римляне приветствуют вас, гладиаторы!

Крикс: Кончай балаган, Батиат. Не тяни время. Марцел, приступайте к поединку. Мы хотим посмотреть, как вы выпускаете друг другу кишки, чтобы спасти свою драгоценную жизнь.

Марцел и Батиат с мечами начинают кружить вокруг друг друга ища слабые места стараясь подойти с неудобной для противника позиции, зайти с боку или за спину.

Марцел: - Ну, хозяин, сейчас вы поймете, что такое быть гладиатором. А вы знаете, когда в первый раз я попал к вам вместе с другими рабами, моими товарищами, большинство из  которых пало от моего меча на арене, я мечтал, чтобы то что сейчас происходит , случилось. Похоже мечты сбываются, сегодня я поквитаюсь с вами за всех нас, за то что вы убивали нас на арене, чтобы набивать ваши карманы.

Батиат: - Наши карманы, Марцел. Ты сам на этом грел руки и удобно пристраивал свою задницу. Ты сам  убивал своих же братьев и, войдя во вкус, делал это с удовольствием, чтобы получить свою поганую деревяшку. Неблагодарный пес, я столько для тебя сделал и чем ты мне отплатил? Убить меня собираешься?

Марцел: Я убивал товарищей из-за вас и теперь наступил ваш черед. У вас есть навык и вам придется использовать его в бою. Сейчас посмотрим, как вы усвоили то, чему я вас учил.
 
Идет поединок. Батиат отчаянно и умело защищаться, парируя прямые и боковые удары, но Марцел, естественно, сильнее, по ходу поединка он всячески это показывает, красуется, играет с Батиатом, как кошка с мышью, развлекает гладиаторов, как когда-то толпу римлян, играя на ее страстях. Короче всячески выслуживается, потакая, служа чувству мести гладиаторов, и как бы мстя сам, как бы давая  им понять, мол – мы вместе, мы гладиаторы, а они тираны нас угнетавшие и сейчас я его за это убью.
Гладиаторы поддерживают его игру, входят в азарт, крича "Убей его, Марцел!"
Марцел вдохновляется, он действует в надежде, что показательно казнив Батиата, как это проделывал раньше с рабами, он вновь станет среди гладиаторов своим, что они забудут его прежние проступки перед ними...
Поединок заканчивается, естественно, победой Марцела, выбившего меч из руки Батиата, и ударом колена под колени противника, заставившего его их преклонить.  Гладиаторы, которых Марцел все же сумел увлечь, чуть ли не расположив к себе игрой в вершение праведного гнева, азартно голосуют, опуская большие пальцы рук вниз.

Марцел: - Ну, хозяин, прощай.

Он поднимает меч, чтобы вонзить его  Батиату в шею.

Спартак, раздвигая плечами повстанцев, входит в круг.

Спартак Марцелу: Остановись.

И, оборачиваясь к повстанцам:

Что это вы тут устроили? Давно ли ты стал рабовладельцем, Крикс?
Что будешь делать с тем, кому сейчас достанется жизнь на этой арене? Убить ты его уже не сможешь, раз уж начал играть в эту игру – ее правила не позволят. Да и не по гладиаторски это, отнимать жизнь у того, кто ее спас победой на арене, ведь сам знаешь каково это – выживать. Поместишь в клетку и будешь возить за собой, пытаясь заработать на нем деньги?

Крикс: Сам выйду на арену и убью его в честном бою.

Спартак: Ты только что избавился от арены и уже снова готов на нее вернуться, снова ступить в этот позорный замкнутый круг рабства и смерти? Готов пожертвовать святыми жизнью и свободой, ради которых раньше  дрался и которые теперь получил, вновь швырнуть их в пасть арены, но на этот раз чтобы отомстить? Значит, ты уже снова окунулся в это позорное существование. Ты снова в ловушке, Крикс. Ты вырвался из рабства арены, но не можешь избавиться от рабства которое внутри тебя.

Крикс: Тогда я дам выжившему свободу. Только вот меч-деревяшку выстругаю из кипариса.

В рядах гладиаторов раздается хохот.

Спартак: А ты не находишь, что Батиат слабоват против Марцела?

Крикс: Он же сам постоянно говорил, что ланиста все должен знать о своем деле. Пусть узнает его и со стороны гладиатора тоже. Тогда его знание будет таким полным, как ни у одного ланисты в Империи. К тому же он брал у Марцела уроки. Вот и будет урок и тому и этому. Чтобы не связывали свой хлеб насущный с чужой кровью и страданием. Пусть на себе ощутят, каково это – быть игрушками толпы. Сегодня днем на арене я ранил Эномая как раз глубоко в шею. Повезло - ни кости, ни артерий я не задел. Но не бейся он так отчаянно, что понравилось толпе, мне все равно пришлось бы по ее указанию пронзить его шею мечом. Два раза он был тогда на волосок от смерти. А теперь шею подставлять очередь Батиата.

Спартак: Сколько ты был в рабстве Крикс?

Крикс:  Четыре года.

Спартак: Мало. Тебе хватило их, чтобы до сих пор выжить, но не хватило, чтобы понять, что это такое. Рабство не на арене, рабство – на трибунах. Это они рабы, а не мы. Рабы собственных животных страстей.
Ты не понял этого, потому что  еще пять лет назад ты так же горел жаждой мести соседним племенам крадущим твой скот , так же, как и ты крал их скот. Будучи таким же, как они, обвиняя их в несправедливости, ты хотел их скот, их земли, их женщин. И ты шел и брал это, горя кровавой жаждой завоеваний, так же, как они, шли к тебе и брали, пока более умный и развитый хищник, пользуясь вашими раздорами, умело разжигая их, не прибрал вас к рукам. А я с двадцати лет, работал на римской каменоломне, ощущал рабство, эту болезнь человечества, на себе и думал. Я провел  в нем достаточно времени, чтобы понять – рабство в животных страстях умов. Пока в них жив рабовладелец, там же  будет и раб. И таким же будет весь мир вокруг. Так что выбрось всю эту рабовладельческую дурь из головы, Крикс, иначе ты так и не сможешь вытравить из себя раба.

Спартак повернулся к Батиату и Марцелу:

Марцел, ты столько сделал, чтобы выбраться с арены. Что, теперь убьешь Батиата? Того, кто дал тебе твою свободу римского гражданина?  А как же гражданство Рима, патриотизм, ненависть к нам, твоим собратьям-варварам и прочие римские ценности и законы, которые тебе дал деревянный меч, которые ты принял и ради  которых старался, служа дому Батиата? Легко же ты их переступил.

Марцел:Но я же был таким как вы. Всегда был. Притворялся, ждал случая расправиться с ним, поквитаться за всех нас, внести лепту в востание…

Спартак: Может так и было. Вначале. Только долго же ты к этому шел, если по дороге, выслуживаясь и истязая нас, забыл об этом и стал слугой. И теперь, опять взяв в руки меч гладиатора, ты вновь выслуживаешься, но уже перед другими хозяевами? Готов убить ради этого прежних?

Крикс: Да что говорить – римляне со своей деревянной свободой воспитывают псов, вот и получился пес. Первые, кого он предал – они сами. Пес он и есть пес, что с него взять .

Спартак: Зря ты так о собаках Крикс. Собаки честнее римлян. Они  в отношениях искреннее, потому что они всегда друзья, но никогда не рабы людей. Жаль только многие высокомерные, считающие себя лучше всех, люди этого не понимают. А они могут поучиться у собак многому. Марцелу далеко до них, он скорее римский волк или даже  шакал-подъедала у римских волков.

и, повернувшись к пленникам, делая рукой жест в сторону римской дороги:

Марцел! Батиат! Вы свободны оба. Возвращайтесь в Рим.

Марцел: Я хочу пойти с  вами.

Крикс: Что, натворил дел? Чуешь, что после предательства тебе в Рим дороги нет. Батиат ведь тебе не простит покушения на жизнь его персоны.

Спартак. Нет, Марцел , слуги мне не нужны, как и их услуги тоже. Среди моих братьев, только свободные и равные люди и нет римских рабов. Как и рабовладельцев. Так же, как их вообще нет в природе. Как и вообще всех римских правил и законов. Но ты веришь в то, что они есть и будешь верить всегда. Ты принял это, заслужив деревянный меч. Поэтому ты навсегда останешься рабом, получив свою деревянную свободу. Свободу шакала-подъедалы, которого перевели из конуры во дворе, внутрь дома, чтобы он мог питаться объедками прямо со стола своих хозяев – двуногих римских волков.  Но это было всего лишь увеличение длинны цепи, на которой они тебя держали.

Марцел: Да, Спартак, теперь я это понимаю. Ты открыл мне глаза. Указал путь. Я только теперь знаю, какая она свобода. То, что было раньше – лишь обман, пелена. Ты же знаешь, какие они хитрые, эти римляне. Возьмите меня с собой, я пригожусь, я воин, я умею драться... Я верю. Я знаю, что, возможно, вы не продержитесь и месяца против армии Рима, но все равно хочу с вами. После всего, что я здесь услышал и увидел, после всего, что произошло здесь, я уже не хочу обратно, к прежней жизни. Ты воплощаешь в жизнь мечту, осуществление которой я  всегда считал нереальным. Но когда-то я мечтал об этом так же, как и ты, как и  все мы.

Спартак: Что ж, возможно, ведь ты был одним из нас. Но стал одним из них. Ты свой выбор уже сделал, так сумей же ему соответствовать в любой ситуации. Это будет тебе достойным уроком и расплатой за прежние ошибки. Прояви преданность и постоянство собаки, которая не бросает в беде тех, кто сделал ей добро, искренне считая их друзьями. А врагов своих друзей – своими врагами. Прими от этого все – в этом есть честь.  Жаль только дело в том, что ты никому на земле не был другом, а только рабом и надсмотрщиком над рабами, стремясь стать рабовладельцем, поэтому тебе скорее всего – с римской волчицей  жить, по волчьи выть.  Мы, твои прежние братья, не будем вмешиваться в это с местью и претензиями – стоит ли нам делать несчастных еще несчастнее. Ваш рабский животный образ жизни – ваше же наказание, а мы лишь хотим быть свободными от всего этого. Мы просто хотим быть людьми, а не клейменным  скотом римлян.
Идите в Рим. Никто из нас вас не тронет . Обещаю.

Крикс: Погоди. Из нас никто не тронет, да, а вот Марцел. Он же убьет Батиата, как только они скроются из виду. И на нас свалит, вернувшись в Рим, чистеньким страдальцем, жертвой восстания

Спартак бросает взгляд на Марцела. Марцел не прячет глаз, он умелый воин и умеет не выдавать своих чувств. Но сталь промелькнувшая во взгляде и выделяющиеся от сжатых зубов скулы дают знать, что Марцел принял какое-то жесткое решение. Крикс точно угадал его замысел.  Надсмотрщик был напряжен, своим видом показав, что их поединок с рабовладельцем еще не закончен.

Спартак: Ну да конечно, чего ожидать от волка. Даже на преданность собаки он не способен. Эта римская зараза совсем отравила его ум. Он мыслит как истинный сын волчицы, матери всех римлян. Отпустите первым Батиата. Этого – потом, как стемнеет —

и , потеряв интерес к происходящему, Спартак покидает импровизированную арену, велев всем запасаться провизией и вещами из дома, бывшего раньше для них тюрьмой.

Крикс:  В твоих интересах поторопиться, ланиста Батиат.

Грузная фигура ланисты, чудом избежав смерти от меча Марцела, необычайно живо срывается с места и мчится в строну римской дороги.Бывшие гладиаторы провожают ее взглядом.

Крикс, наблюдая, как Батиат довольно бытро исчезает из вида: Я думаю, при такой скорости Батиата, Марцела можно выпустить еще до заката.

Многие повстанцы при этих словах отворачиваются, пряча друг от друга злорадные усмешки.
Немного времени спустя, худощавая жилистая фигура Марцела большими прыжками хищно мчится в сторону Рима. Он уже не опасается смерти от рук гладиаторов и, не обращая на них никакого внимания, просто спешит использовать шанс догнать Батиата до того, как он окажется в городе. Местность пустынна, на дороге никого нет, стоит глубокая ночь, в небе ярко светят луна и звезды, и возможность еще достаточно велика.

Крикс, усмехаясь ему во след - Не понял парень урока Спартак сказал мне взять его с нами, если после того, как мы его отпустим, он не кинется в погоню за Батиатом...

Но это уже не волнует повстанцев. Вслед за Спартаком, Криксом, Эномаем , плечом к плечу , бок о бок, грозным вооруженным братством людей старавшихся прежде не дружить друг с другом, но которых вопреки этому объединила природная  мощная сила товарищества по несчастью – просто друзей по общей беде позорного рабского клейма, они направляются в сторону Везувия, идут, гордые, свободные, многие впервые за много лет, дыша полной грудью воздухом свободы. Впереди у них длинная дорога. Дорога противостояния  плети, познанного Спартаком на каменоломне. Дорога заложенного Драбой, начавшим это восстание еще на арене стадиона Капуи, отважного противостояния и мечу – стальному и деревянному. Везувий, как будто предчувствуя эти великие события, грозно дышит в ночи рыжим дымом, словно сам готов восстать из земного нутра, извергнуться и затопить огнедышащей лавой погрязшие в рабских животных страстях помпезные римские города.

4.

Каменоломня в римской провинции. День.
Рабы вяло, совсем не так бодро, как раньше, работают.

Палатка надсмотрщиков. Внутри, за столом с амфорой и парой кружек сидят два Надсмотрщика.

Первый надсмотрщик: Слышал, наш "Чернявый" восстание поднял? В центре Империи бардак, центурия гарнизона Капуи и шесть когорт Римского гарнизона уничтожены, дороги не функционируют, торговые пути отрезаны от городов, горожане голодают. Рабы сбегают, воруют, грабят и разрушают все что им под руку попадется, большинство примыкает к общему восстанию. Все патриции, особенно владельцы загородных поместий в ужасе, сенат в растерянности бездействует.

Второй надсмотрщик: Да об этом все говорят, даже здесь, в глухомани, наши рабы знают - никакой управы на них нет, вся работа в тартар летит.

Первый надсмотрщик: Вот тебе и песчинка.

Второй надсмотрщик: Да, похоже эта песчинка разрушила механизм.

Первый надсмотрщик: Что твориться. Завтра управляющий приезжает, а работа стоит.

Второй надсмотрщик: Да ну его, поганая работенка, надоело. Пусть увольняет. Налей лучше вина.

Первый надсмотрщик наполняет кружки и оба задумчиво, в молчании, пьют, уставившись взглядами в пустоту.


23 мая 2011 г.